You'll Never See Us Again

             Часть I                     Термин «Социальный капитал» я узнал гораздо позже в своей жизни, но всегда так или иначе понимал его концепцию. Даже в школе социальный капитал был чем-то особенным — детям, которые были более популярны, могло сойти с рук худшее поведение, потому что было меньше людей, готовых критиковать их за это. Я очень рано понял, что чем больше у человека друзей, тем комфортнее кажется его жизнь. Думаю, именно поэтому я всегда стремился быть популярным, привлекать к себе внимание, даже когда мне приходилось поступаться собственными моральными принципами. Ни у Микки, ни у меня никогда особо не было социального капитала, и только появившись перед комиссией, я понял, насколько печальным для нас был этот факт.                     -----              Какое-то время на шестом году мисс Ханна думала, что всем ученикам будет интересно вести дневники снов. Тетради, которые им дали для этого, были намного меньше их дневников и предназначались для хранения рядом с кроватями, чтобы, проснувшись, они могли записать любой приснившийся сон и поделиться им с классом во время урока.              Йену не нравилось, как легко его сны могли ускользнуть из воспоминаний — когда-то такие яркие, а в какой-то момент просто исчезают. Он клялся, что помнит каждую деталь, когда просыпался, но достаточно одной мелочи — звука звонка, или топота Уинстона, или шагов в холле, — и всё полностью растворялось.              Он не верил другим ученикам, когда те живо и в мельчайших деталях описывали каждый аспект своих снов. Они говорили, что им снились сны о забавных вещах, которые происходили, например, о том, что медведь забрался в столовую и съел все блюда, или даже о том, что с неба падал леденцовый дождь. Иногда снились страшные сны о призраке в зеркале ванной комнаты в душевой или о сестре Грейс, превращающейся в существо и убегающей в лес.              Дневник снов Йена за первые пару недель совсем не походил на дневники его сверстников. Он записывал фрагменты из того, что мог вспомнить, отрывочные и непонятные для читателя, который не был им самим.        синяя краска разлилась повсюду, мисс Ханна разозлилась. Было страшно, что она разозлилась. Они посадили меня в подвал. Потом я был на мессе, и отец Дейв тоже кричал на нас, не знаю почему. Я забыл.        Уинстон летал, а я не мог. Я спрыгнул с крыши. Потом я был в порядке и ел ланч. Брокколи.                     До тех пор, пока он не начал учиться сплетать эти фрагменты в более выразительную историю, чтобы не утомлять и не разочаровывать других учеников, которые, казалось, всегда стремились послушать захватывающий сон.               Мне приснился сон, что я испортил огород, хотя всё делал правильно. Вместо помидоров и базилика росли только сорняки. Нам приходилось есть сорняки на завтрак, обед и ужин. Все заболели, и из наших ушей начали расти сорняки.                     Это не всегда было правдой. Часть о сорняках, растущих у них из ушей, была полностью выдумана, но он подумал, что это вызовет смех, что и произошло.              Микки, однако, не научился так легко адаптироваться. Способ, которым он документировал свои сны, был очень похож на то, как Йен делал это вначале. И Микки, казалось, никогда не беспокоил тот факт, что никто не находил содержание его дневника снов достаточно впечатляющим.              На самом деле, Микки часто обвиняли в том, что он выдумывал детали своих снов в попытке быть резким. Брюнет писал о вещах, которые другие ученики считали чересчур экстремальными — один раз он записал:               сон: по-настоящему старый мужчина с обвисшей кожей и без глаз шёл за мной по коридору и не останавливался. Я всем рассказал, но никто, кроме меня, его не видел. Моя комната была залита кровью. Все бежали по коридору. Я тоже пытался, но мне казалось, что я иду по грязи, и шёл очень медленно. Меня съела стая волков.                     Ученики смотрели друг на друга, закатывая глаза, возможно, представляя, как Микки пытается написать самую волнующую вещь, на которую способен так же, как он рисовал странные образы. Для привлечения внимания? Чтобы напугать других? Кто его знает.              Йен тоже не верил, что сны Микки были такими, пока гораздо, гораздо позже не осознал, что многие кошмары, о которых тот писал, вытекали из больницы, в которой он вырос, и всего того, что видел, но не понимал.              Позже мисс Ханна спросила Микки о том же, о чём когда-то спрашивала Йена, — может ли он попытаться написать более чёткий рассказ о своих снах, даже заполнить пробелы, если придётся.              Решение Микки, в отличие от Йена, заключалось в том, чтобы нагло копировать сны других, просто меняя местами несколько слов.              Холли написала о том, что во сне могла выращивать цветы одними своими мыслями и заставлять их появляться из раковин и унитазов; Микки написал о том, что может выращивать гусениц на ладони и заполнять тысячами их ванные комнаты.              Йен написал о гигантской дыре, появляющейся на футбольном поле, и о сотни кроликов на самом дне, мех которых напоминал шестиугольники футбольных мячей; Микки написал о гигантской дыре, появляющейся посреди мессы, и, посмотрев вниз, увидел миллион червей, извивающихся вокруг, купающихся в святой воде.              Многие сны Микки, казалось, были связаны с насекомыми.              И, похоже, у него были предпочтения в снах, которые он копировал. На самом деле он никогда не брал за основу сны Джейми или Беннетта, или кого-либо из мальчиков. Казалось, Йен был исключением. Микки чаще заглядывал в дневники снов девочек, поскольку они, как правило, писали лучше. Они также никогда не огрызались на него за то, что он поглядывал в их сторону, как это могли бы сделать Джейми или Беннетт.              Йен был несколько раздражён, когда заметил, что Микки копирует его сны, довольно быстро уловив ленивые изменения слов, в то время как основная часть оставалась прежней.              Однажды, когда он поймал Микки, подглядывающего через ряд в его открытый дневник снов, он сделал то, чего никогда не делал — захлопнул его.       — Придумывай свои собственные сны, — прошептал Йен. — Перестань красть у меня.              Лицо Микки стало ярко-красным, и Йен почти пожалел о своей резкой реакции.              Честно говоря, Микки скопировал его всего три или четыре раза. Он предпочитал копировать у Холли, которая сидела напротив него и делала вид, что не замечает, когда глаза Микки бегали из её дневника в его.              — Пошёл ты, — прошептал Микки в ответ, застав Йена врасплох. — У тебя всё равно дурацкие ёбаные сны.              Йен не был бы так оскорблён этим, если бы написанные им сны на самом деле были его снами, но у него было такое чувство, что его творческие способности подверглись оценке.              — По крайней мере, я могу написать нормальное грёбаное предложение, — прошипел он в ответ.              Это заставило Микки довольно быстро заткнуться.              -----              По большому счёту, прошло не так уж много времени с тех пор, как они занимались сексом. В мотеле, и это было всё, в чём Йен нуждался в то время. Однако, пока он двигался в ритме, который создавал с Микки в той мягкой постели, казалось, что прошла вечность с тех пор, как они предавались подобной страсти.              Йен был настолько возбуждён видом Микки, тяжело дышащего под ним, с растрёпанными волосами и раскрасневшейся кожей, что кончил очень быстро, практически как только они начали, и рухнул на своего парня, который был ещё только на полпути.              — Прости, — пробормотал Йен. — Мы можем повторить, просто дай мне минутку.              Он почувствовал поцелуй в волосах и то, как рука Микки коснулась его спины.       — У нас есть время.              Йен не мог не подумать о том, насколько ложным было это утверждение — у него не было времени. Ни один из них не знал, сколько осталось на таймере, но что точно знали, так это то, что обратный отсчёт начался с момента их рождения, и теперь они приближались к концу.              У него не хватало смелости сказать Микки то, что сказала ему Тереза, — наслаждаться временем, проведённым вместе, но при этом подразумевалось, что только один из них сможет выйти за границу отведённого ему срока, и, скорее всего, это будет не тот мужчина, что нежно успокаивает его, пока он плачет.              — Блять, — сказал Йен, и слёзы хлынули прямо на подушку.              Микки, который определённо почувствовал всплеск эмоций, мягко оттолкнул Йена, чтобы тот смог отстраниться и лечь на спину.              Йен не испытывал ни малейшего смущения, плача перед Микки, даже будучи полностью обнажённым и кончив слишком рано, как это бывает в первый раз. Это было горько-сладкое чувство — осознание того, что он нашёл кого-то, с кем мог так открыто проявлять эмоции, не опасаясь насмешек, и в то же время этого человека можно было так легко у него отнять.              — Никогда не будет как прежде, — торжественно сказал Йен, чувствуя щекотку от единственной слезинки, скатившейся по его щеке. Сможет ли он когда-нибудь смотреть на Микки так, чтобы его не преследовал призрак смерти?              — Никогда не считал тебя лентяем, Галлагер, — сказал Микки в хорошем настроении, всё это время поглаживая грудь Йена.              — Я не отмазывался, — тут же сказал он. — Просто у меня в голове эти ужасные мысли, которые не могу выкинуть, и они продолжают мучить меня.              — Да. — Микки посмотрел на него сверху вниз таким добрым взглядом, что сердце Йена, казалось, вот-вот вырвется из груди в очередном приступе эмоций. — Ты живёшь и учишься справляться с подобными мыслями.              — Я не хочу учиться справляться с ними, я хочу, чтобы они прекратились окончательно. Как это сделать?              — Я не знаю, чувак. В определённый момент ты просто перестаёшь.              Йен знал, что это было несправедливо, но часть его чувствовала, что он был в худшем положении, чем Микки. Был только один вариант хуже смерти — он шёл по этой холодной земле в одиночку. Микки не пришлось бы этого делать, ему не пришлось бы иметь дело со смертью их отношений; он был бы в шести футах под землёй, возможно, смотрел бы вниз из небесных врат или оттуда, куда попадают хорошие люди после смерти.              Не так давно они обсуждали, как однажды сделают одинаковые татуировки, и Йен даже позволил себе представить их квартиру в городе, общую постель, общее всё. Он не был уверен, как долго сможет погружаться в этот круговорот надежды и отчаяния. Это утомляло его морально и физически.              — Что бы ты сделал, если бы мы поменялись ролями? — спросил Йен. — Если бы они хотели моего тела больше, чем твоего. Если бы ты стал моим помощником и должен был наблюдать, как я делаю пожертвования?              Микки смотрел в ответ, его глаза потемнели.       — Я бы не позволил этому случиться.              — Как?              — Не знаю. Просто не позволил бы.              Йен вздохнул и посмотрел в потолок. Он знал, что сделал бы то же самое, но, как и Микки, не знал, как.              -----              После того, как его слёзы высохли, а Микки пошёл в душ, заявив, что Йен был в слишком расстроенном состоянии, чтобы продолжать, тот последовал за ним, намереваясь убедиться, что Микки тоже кончит в тот вечер.              Если что-то и делало секс несексуальным, так это их неуклюжие мониторы на лодыжках, которые постоянно натыкались друг на друга. Голыми всё выглядело ещё более нелепо, но они так привыкли к ним, что на них было довольно легко не обращать внимания.              Микки ничего не сказал, когда Йен молча разделся и последовал за ним. И также ничего не сказал, когда он начал целовать плечи своего парня сзади и прижался грудью к спине Микки, мечтательно вздохнув, прежде чем его руки начали блуждать.              -----              Чего Йен никак не ожидал следующим утром, так это пустого места рядом с ним в постели, а вместо этого знакомой болтовни, доносящейся из кухни. Он пошёл на голоса только для того, чтобы удивиться, увидев Хасана, сидящего за кухонным столом с кружкой заваренного чая перед ним и ведущего светскую беседу с Терезой и Микки, которые сидели напротив.              — О, привет, Йен, — сказал Хасан, как будто он никогда не уходил. — Ты же не собираешься держать нас в заложниках, не так ли? — тот рассмеялся собственной шутке, в то время как Йен тупо уставился на него в ответ.              — Что ты здесь делаешь? — спросил он, больше изумлённый, чем что-либо ещё.              — «Суд» состоится через пару недель. Нам нужно быть готовыми, — объяснила Тереза. — Хасан в данный момент — лучший шанс, который у нас есть.              — О, — ответил Йен, садясь рядом с мужчиной, который совсем не изменился.              — Мне нравятся ваши одинаковые аксессуары, — сказал Хасан, глядя на мониторы на лодыжках Йена и Микки под столом. — Что-то типа скидки для пары?              — Думаю, мы должны начать с подготовки к даче показаний, — сказала Тереза. — Продумайте, что Вы собираетесь сказать, и какие вопросы они могут задать.              Хасан кивнул.       — Да. Если есть что-то, что заставляет меня нервничать, так это любой зал суда или юридическая хрень. Последний раз, когда я заходил в один из них, это было по делу, связанному с иммиграцией моей семьи, и мне всё время было страшно, что нас депортируют. Ты знаешь, я вырос здесь. Ну, не в этом штате, а в Америке, имею в виду.              Тереза нахмурила брови.       — О, процесс натурализации был довольно сложным?              — О, не знаю, — ответил Хасан. — Мы уже натурализовались. Просто мою младшую сестру поймали с коксом в каком-то сомнительном баре, который подвергся рейду за отмывание денег. Они угрожали депортировать всю нашу семью, но мой отец знал хорошего юриста.              Слова были чужды ушам Йена, но с Хасаном всегда было так.              — Понятно, — сказала Тереза.              Йен не мог не уставиться на профиль Хасана. Казалось нереальным, что этот человек был там, в доме Терезы, и было ощущение, что ему наплевать на всё, что произошло и продолжалось в настоящее время. Он задавался вопросом, было ли всё это просто каким-то странным сном.              Когда он, наконец, заставил себя отвести глаза в сторону, то поймал взгляд Микки. Казалось, они задавались одним и тем же вопросом.              -----              Двое взрослых ушли в кабинет и закрыли за собой дверь. Количество гостей в доме казалось небольшим, все ушли на день, за исключением одного или двух, которые выполняли какую-то работу в своих комнатах.              Йен забрёл в детскую, как часто делал, когда не знал, куда ещё пойти. Ему было приятно смотреть на спящую малышку, когда красочный мобиль над её кроваткой тихонько позвякивал, исполняя колыбельную.              Когда Микки тихо вошёл в дверь, Йен понял, что тот пришёл не разговаривать, поскольку был ещё более осторожен, чтобы не разбудить ребёнка, чем он сам. Двое не обменялись ни словом, а вместо этого наблюдали за плавным подъёмом и опусканием груди малышки Синтии и нежным изгибом её пальцев, когда она сжимала очаровательно слабые кулачки.              — Странно думать, что когда-то мы все были такими маленькими, — прошептал Йен.              — Странно думать, что однажды она станет такой же большой, как мы, — прошептал Микки в ответ, проводя тыльной стороной указательного пальца по её пухлой щеке.              Она слегка пошевелилась, но, казалось, ей понравилось нежное прикосновение.              — Ты так хорош с ней, — прокомментировал Йен.              — Я боюсь, что сломаю её. Она такая крошечная.              Йен вспомнил слова Терезы, сказанные однажды, когда она качала малышку Синтию на коленях, о том, что младенцы сильнее, чем кажутся, подтвердившиеся час спустя, когда он почувствовал невероятно сильную хватку ребёнка вокруг своего мизинца.              Но была сотня других причин, по которым малышка Синтия была в безопасности с Микки, и очень немногие из них были связаны с её собственной силой.              — Ты не навредишь ей, — сказал Йен.                     Часть II                     Присутствие Хасана было забавным зрелищем, но он задержался только до ужина, прежде чем снова отправиться в путь. Ни Йен, ни Микки не спрашивали о Генри и Селесте — как у них дела, как поживает мама Селесты, что они чувствуют по поводу всего случившегося. А Хасан не делился этой информацией; на самом деле, Йен задавался вопросом, знали ли двое других жителей коттеджа, что мужчина пришёл им помочь.              — Было приятно снова увидеть вас обоих, — сказал Хасан у двери, завязывая шнурки. — Честно говоря, какое-то время я даже не думал, что это произойдёт.              — Я тоже был рад тебя увидеть, — сказал Йен. — Возвращаешься?              Он хотел узнать, куда направляется Хасан, будь то возвращение в коттедж или, возможно, апартаменты Амира в городе.              — Да, пора отправляться в путь, пока не слишком стемнело.              Затем Хасан заключил Йена в долгие объятия, прежде чем сделать то же самое с Микки.       — Я чертовски люблю вас, ребята, вы это знаете?              Ни один из них не знал, что ответить, и просто неловко уставился в ответ, когда мужчина надел куртку и дружески чмокнул Терезу в щёку.              — Увидимся на этом мероприятии, — сказал Хасан.              Тереза кивнула и попрощалась, пока Йен наблюдал, как Хасан направляется к пикапу, нижние диски и шины которого были заляпаны грязью, как будто он проезжал по территории фермы.              -----              Намного позже, когда двое оказались в постели, атмосфера изменилась благодаря Хасану, вызвавшему прилив энергии, в котором они не подозревали, что нуждаются. Йен почему-то почувствовал себя счастливее, обнадёженнее.              — Хасан показался тебе немного другим? — спросил он.              Микки промычал.       — Он побрился, постригся.              — Нет, не только, — сказал Йен. — Он выглядит так, будто немного похудел, его щёки уже не такие полные.              — Думаю, ему надоело каждый день есть грёбаные куриные яйца, — ответил Микки, хотя яйца едва ли были основным блюдом в коттедже.              — Или, может быть, у него стресс. Из-за всего. Из-за нас.              Микки повернул голову, чтобы посмотреть на Йена.       — Беспокоишься о нём?              — Не-а.              — Ты ведь всегда был немного влюблён в него, не так ли?              Микки задал вопрос так небрежно, как будто это было просто что-то, что он заметил, и теперь комментировал, как будто это не имело никакого значения. Более того, в этом был дразнящий оттенок, как будто Микки находил идею о том, что Йен влюблён в Хасана, немного милой.              — Нет? — спросил Йен, удивлённый, что Микки вообще так подумал. Это неправда. Он понятия не имел, почему тот так думал.              — О, а я думал, что да.              Йен не был уверен, что Микки полностью убеждён в его отрицании.              — Он был крутым, но, честно говоря, я вообще никогда не думал о нём в этом смысле. Почему ты так решил?              — Ты говорил, что он в твоём вкусе.              Йен чуть не закатил глаза.       — Да, хорошо, Микки. Я просто влюбляюсь в любого темноволосого мужчину, который встречается мне, учитывая, что всё, что я сказал, это то, что мне нравятся тёмные волосы.              — Ты сказал, что он привлекательный.              — Ну, он такой.              — Хм…              Йен перекатился через Микки и прижал его руки к матрасу, глядя на него сверху вниз властным взглядом.       — О, ты хочешь поиграть в эту игру, да?              Губы Микки растянулись в ухмылке.              Йену нравилось то, как они могли шутливо ревновать, говорить о других мужчинах в таком качестве без какой-либо неуверенности в себе после ночи с незнакомцем, имени которого он до сих пор не мог вспомнить.              Йен прижался к паху Микки и наслаждался твёрдостью, которую ощущал под тонкой тканью боксеров своего парня.              — Вся эта история с ревностью действительно действует на меня, не буду врать, — признался он.              — Да ну? — Микки поддразнил, всё ещё держа руки по обе стороны от головы.              — Помнишь того парнишку Эрика в школе? Тот, что постарше? — спросил Йен.              — Нет.              — А… Ну. Однажды он обнял тебя, когда ты повредил руку. Мне так сильно захотелось повалить его на землю, что ты даже не представляешь.              — О, он, — сказал Микки. — Не-а, я тогда хотел, чтобы это был ты.              Йен наклонился, чтобы поймать губы Микки, и в результате поцелуй был долгим и захватывающим дыхание, прерванный только для того, чтобы прошептать «хорошо» Микки на ухо.              Ему нравилось в Микки всё — то, как розовела его кожа во время возбуждения, как дрожали тёмные уголки его глаз, когда он надолго сосредотачивался на Йене, то, как его губы кривились в идеальной гримасе, как тёмные волосы после секса торчали во все стороны, словно энтропийный хаос Вселенной.              Ему также нравились более сложные вещи, такие как то, что у Микки был твёрдый панцирь и мягкая внутренность, холодные руки и ноги, но тёплое сердце, некая грубость, которую обычный наблюдатель мог бы принять за преступность, но Йен знал, что это просто защитный механизм — результат многих лет изоляции и лишений.              Кроме того, они оба вместе открыли для себя нечто такое, что позволило использовать слабый аспект их отношений — тот, который они никогда не обсуждали должным образом. Ревность. Йен знал, что ревность проистекает из неуверенности в себе, но она также могла быть безумно сексуальной. Приятно поговорить о его ревности, услышать о ревности Микки и оставить всё это позади, в их собственной постели, в которой они засыпали рядом друг с другом и просыпались вместе.              — Думаешь, я когда-нибудь сделал бы это для кого-то другого? — спросил Йен, убирая руки с запястий Микки и переворачивая своего парня на живот.              Когда Микки понял, куда направился язык Йена, его тело напряглось в ожидании.              — А? — спросил Йен, проведя языком по позвоночнику Микки и остановившись, чтобы спустить боксеры своего парня.              — Блять, — выдохнул Микки. — Нет.              — Да, чертовски верно.              После этого на лице Микки расплылась широкая улыбка, которая, как знал Йен, быстро превратилась в выражение чистого удовольствия, когда он опустил голову и начал водить языком по входу своего парня. Йен не торопился, зная, что это мучает Микки всеми нужными способами.              Всё это время дыхание Микки было тяжёлым и напряжённым, звуки удовольствия время от времени срывались с его губ.              — Ты тоже, — сказал Йен, сделав паузу ещё на мгновение. — Ты не получишь этого ни от кого, кроме меня.              — Зачем мне этого хотеть? — Микки растерянно спросил.              Йен, не теряя времени, опустился ниже, просовывая язык глубже, в то время как его парень извивался под ним, через некоторое время приподняв бёдра, чтобы прикоснуться к себе. Это был сигнал Йену перевернуть его на спину и позаботиться об этом.              — Моё, — сказал он, отталкивая руку Микки.              — Что, ты так ревнуешь, что даже не хочешь, чтобы я трогал свой собственный член?              — Именно.              — Господи Иисусе, мы чертовски безумны.              Они оба так широко улыбались, так были рады полностью вернуться к нормальной жизни. В такие моменты было легко забыть о течении времени.              А вот после — совсем другое дело. Йен удивился тому, как поздно они с Микки наконец закончили, ведь время пролетело так быстро. Если каждая ночь будет проходить с такой скоростью, то совсем скоро они в последний раз покинут этот безопасный дом.              — Что ты постоянно вырисовываешь на мне? — спросил Микки.              Йен знал одну из своих посткоитальных привычек — выводить указательным пальцем рисунки и слова на коже Микки. В этот раз на его груди. Он понял, что снова и снова повторял своё имя, не замечая этого.              — Секретные сообщения, — пробормотал Йен.              — Не можешь мне сказать?              — Хочу, чтобы мы сделали одинаковые татуировки, — выпалил Йен. — По-настоящему.              Микки на мгновение выглядел ошеломлённым, прежде чем смягчиться.       — Сделаем.              Йен не хотел, чтобы это был гипотетический сценарий будущего, какая-то фантазия, где всё хорошо, и они сбежали к татуировщику в город. Он хотел этого как можно скорее, пока всё не превратилось в дерьмо. Хотел, чтобы на нём был выгравирован Микки.              — Да, — вместо этого сказал Йен. — Сделаем.              -----              По большей части жизнь в доме была такой же, какой была всегда с тех пор, как они приехали, но каждый день, приближавшийся к их отъезду, был окрашен жутким чувством, нарастающим напряжением в ожидании момента, когда решатся их судьбы.              Тереза и гости, которые приходили и уходили через случайные промежутки времени, в основном находясь в кабинете, вели себя ещё любезнее с Йеном и Микки, и это заставляло их обоих нервничать.              Йен вспомнил, как учителя в Марселине относились к нему, когда он болел — все такие нежные и по-матерински участливые, разговаривали с ним мягким тоном и не обращали внимания на пропуск занятий или нежелание есть. Сейчас всё было похоже, и он не знал, что это. Жалость?              Единственным человеком, который не был таким, оставался Микки. И малышка Синтия, но она изначально не могла говорить.              Они вдвоём проводили большую часть дня, прислонившись к стене, пока заряжались мониторы на лодыжках, их движения были ограничены длиной зарядного устройства.              — Это самое тупое дерьмо, которым нам когда-либо приходилось заниматься, — сказал Йен однажды, когда они как раз этим и занимались.              Микки рассмеялся.       — Помнишь воскресную мессу? А исповедь?              — Нет, думаю, это ещё глупее. Им следовало просто обнести территорию электрическим забором.              — Мы бы нашли способ перелезть.              Йен промычал что-то в знак согласия, затем улыбнулся.              — Эй, — начал Микки. — Там, в школе, на исповеди, ты когда-нибудь…              Йен довольно быстро всё понял.       — Боже, нет. Я бы никогда не рассказал отцу Дейву. — Он поднял бровь. — Почему? А ты?              — Не-а, — сказал Микки. — Хотя, когда я был ребёнком, много размышлял об этом, думал, может, если расскажу ему и мы помолимся, чтобы это прошло, я стану нормальным.              Йен убрал прядь волос своего парня, которая очаровательно спадала ему на висок.       — Почему ты этого не сделал?              Микки пожал плечами.       — Ничего из того, о чём я когда-либо молился, на самом деле не произошло. Просто решил, что это бессмысленно, и, честно говоря, так оно и было. Притворяться молящимся или молиться на самом деле — разницы никакой.              — Ты всё ещё веришь в это?              — Чёрт возьми, да, — сказал Микки. — Я бы сказал, что моя жизнь стала лучше, как только я перестал быть грёбаным мальчиком на побегушках.              Йен рассмеялся.       — Микки, ты никогда не был мальчиком на побегушках. Даже близко.              Брюнет толкнул его как раз в тот момент, когда мониторы на их лодыжках загорелись зелёным, давая знать, что цикл зарядки завершён.              Йен хотел спросить, как Микки считает, есть ли жизнь после смерти, что она может собой представлять, существуют ли Рай или Ад. Он знал, что Микки не был верующим, но, с другой стороны, сам тоже не был, и всё равно чувствовал, что для них может существовать что-то ещё.              — Наконец-то, блять, — сказал Микки, выдёргивая шнур. — Пойдём поедим хлопьев, я пиздецки проголодался.              Будут ли на небесах хлопья? Йен задумался.                     Часть III                     Через неделю после инцидента с дневником сновидений, когда Йен отчитал Микки за плагиат, тот вообще перестал что-либо записывать в свой блокнот. Это было разрешено, поскольку мисс Ханна сказала, что довольно часто люди не помнят ни одной детали своих снов, даже если те снятся каждую ночь.              Йен даже устроил шоу, прикрывая дневник своих снов рукой, когда Микки приходил в класс и занимал место в ряду рядом с ним.              — Да успокойся, мать твою, — сказал тогда Микки. — Это же грёбаный дневник снов.              Диана оглянулась на Микки, чтобы сделать ему замечание за использование им ругательств, на что он отмахнулся. С годами его поведение определённо ухудшалось — истерики сменялись пренебрежением и вульгарностью.              В тот день дети хотели поделиться своими снами. За выходные им приснилось больше снов и некоторые из них были слишком интересными, чтобы не рассказать.              Джейми записал сон о том, как у него отвалились ноги во время футбола. Остин написал о том, как пришёл в класс и увидел, что все, кроме него, были голыми. Джули написала о сне, в котором у всех стёрлись воспоминания, и никто не помнил её.              Йен гордился своим сном и охотно поделился. Ему приснилось в пятницу вечером, что он открыл свой сундук, дабы достать смену одежды, но вместо этого обнаружил лестницу, ведущую в тёмную комнату внизу.              На самом деле всё заканчивалось на этом. Даже во сне он был слишком напуган, чтобы спуститься вниз, хоть его и сжигало любопытство. Однако Йен соткал совершенно иную реальность в своём дневнике снов, ту, в которой он отважился отправиться вниз и исследовал глубокую пещеру под Марселином, где летали летучие мыши и росли кристаллы.              — Вау, — сказала мисс Ханна. — Это могло бы быть историей для книги!              Йен был так доволен этим комплиментом, почувствовав, что его достаточно до конца месяца.              — Микки, а как насчёт тебя? У тебя есть сон, которым ты можешь поделиться с нами?              Мисс Ханна выжидающе смотрела на Микки, который, к удивлению, кивнул и раскрыл свой блокнот.              — Мне приснилось, что Йен выпал из окна и разбился.              Класс дружно ахнул, а лицо мисс Ханны посуровело.       — Микки, — сказала она. — Даже если у тебя был такой сон, ты думаешь, это то, чем уместно поделиться?              Микки только пожал плечами.       — Это единственный сон, который мне приснился.              Йен ему не поверил, но не хотел устраивать сцену. Однако позже, когда они проходили мимо друг друга в коридоре перед сном, он взял за правило сильно толкать Микки в плечо, продолжая свой быстрый темп, не извиняясь и не заботясь о нём.              -----              День наконец настал. Атмосфера завершённости тяжело повисла, когда Йен наблюдал, как Тереза ставит крестик в календаре, висевшем на стене кухни, всего за день до даты, обведённой красным кружком. Все знали, что значит тот день.              Йен пытался не позволять этому слишком сильно влиять на него. Он не хотел, чтобы его возможный последний день с Микки был полон беспокойства. Тем не менее, было трудно не позволить мрачным мыслям затуманить разум.              После последнего ужина в доме, состоявшего из цыплёнка в медовой глазури и тушёной в масле спаржи, Йен выскользнул на нагретую террасу и сел на деревянный пол. Они были готовы к тому, как будет выглядеть следующий день: ранний подъём, машина, сопровождающая их, долгое ожидание и надежда на лучшее.              Как бы сильно Йен ни наседал на Микки в тот день, ему нужно было хоть ненадолго побыть наедине со своими собственными мыслями.              Он посмотрел в ночное небо, на звёзды, сосредоточив внимание на одной, которая, казалось, сияла чуть ярче остальных.              Долгое время он просто сидел там, ни о чем не думая. Йен заставил свой разум замолчать, не беспокоиться о каждой мелочи, которая завтра может пойти не так.              И как раз в тот момент, когда Йен снова начал скучать по Микки, почти собираясь вернуться обратно в дом, чтобы присоединиться к нему в их временной постели, он услышал, как позади захлопнулась стеклянная дверь и раздались мягкие шаги, которые, как ему было известно, принадлежали Микки.              — Привет, — сказал он, не оборачиваясь.              — Привет, — ответил Микки, садясь рядом с Йеном и вытягивая ноги, чтобы тоже посмотреть на звёзды. — Что делаешь?              — Смотрю на звёзды.              Некоторое время они молчали, любуясь звёздами и погружаясь в мирную тишину их последней ночи в этом доме.              — Ты когда-нибудь замечал, что звёзды всегда находятся в одном и том же месте? — спросил Микки. — Они просто перемещаются на небе, но их положение относительно друг друга остаётся неизменным.              Йен скорчил гримасу.       — Как я мог это заметить? Как бы кто-нибудь заметил?              — Не знаю, — засмеялся Микки. — Я привык смотреть на звёзды каждый вечер в школе, даже когда был ребёнком. Рисовал их в своей тетради. Даже поднёс лист бумаги к окну, пытаясь обвести их, но у меня никогда не получалось сделать это правильно.              — Почему? — спросил Йен. Это не казалось забавным хобби — разглядывать все маленькие точки в небе, какими бы красивыми они ни были.              — Просто было интересно. В какой-то момент я подумал, что, возможно, это способ Бога посылать нам секретные послания.              — А что ты теперь думаешь?              — Думаю, это просто кучка звёзд. Имею в виду, астронавты летали на Луну и ни хрена не видели. Кто, чёрт возьми, знает, что ещё там происходит.              Они продолжали смотреть вверх, Йен пытался разобраться в закономерностях, удивляясь, как кто-то мог начать с составления карты такого беспорядка мерцающих огоньков.              — Смотри, взгляни на эту, — сказал Микки, внезапно указывая. Йен проследил за направлением его пальца, но всё ещё не мог понять, на какую звезду указывал Микки.              — Большая, — заявил тот.              Йену потребовалось некоторое время и ещё несколько советов от Микки, прежде чем он заметил ту, о которой говорил его парень.              — Видишь, как многие из более крупных образуют что-то вроде линии? — спросил Микки, и Йен проследил за направлением его пальца и увидел, что между некоторыми особенно яркими звёздами образовалось что-то вроде линии. — Знаешь, что это мне напоминает?              Йен покачал головой.              — Посмотри внимательно. Помнишь историю, которую мы как-то читали на уроке мисс Ханны? Ту, о принце с маленькой задницей?              — Маленький принц?              — Да, эту. Разве это скопление звёзд не похоже на рисунок, который он нарисовал? Змея, съевшая слона. Только перевёрнуто.              Йен прищурился, долго и пристально вглядываясь, пока перед ним не возник рисунок. Это действительно выглядело примерно так, как перевёрнутая шляпа или даже, возможно, змея, проглотившая слона.       — Ха, — сказал он. — Действительно.              Йен почувствовал, как голова Микки легла ему на плечо, и не смог удержаться от вздоха при мысли о прекрасной ночи и своём чудесном парне, и о том, как ему хотелось, чтобы часы перестали тикать хотя бы на мгновение.              — Микки, я хочу сказать тебе кое-что, пока не забыл.              — Хм?              — Ты самый удивительный человек, которого я когда-либо встречал.              — Ты тоже, — ответил Микки.              — Нет, — сказал Йен.              — Нет?              — Нет, — повторил он. — Не кради мою идею.              Микки издал щёлкающий звук и рассмеялся.       — Я, блять, люблю тебя.              И Йен почувствовал вибрацию смеха Микки на своём плече, от которого по спине пробежали мурашки. Он не хотел, чтобы эта ночь заканчивалась по множеству причин.              На самом деле, ночное небо, звёзды, горячие лампы и мягкость дивана-качалки на веранде, который, казалось, звал их по именам, вероятно, были причиной, по которой они так и не вернулись в дом, вместо этого заснув, прижавшись друг к другу там, пока не начало всходить солнце и всё быстро не изменилось.              -----              Тереза, должно быть, знала, что парни заснули на улице, потому что совсем не казалась встревоженной, когда они прошли через раздвижные стеклянные двери на кухню с растрёпанными после сна волосами и пухлыми щеками.              Они встали намного раньше обычного, но Тереза приготовила для них завтрак: банановые блинчики и чёрный кофе. Это было любимое блюдо Микки, которое Йен тайно заказал для их последнего приёма пищи в доме.              Они завтракали в относительной тишине, в поле зрения не было ни одного гостя. Все рано ушли, а их вещи, которые когда-то были разбросаны по кухонному столу и гостиной, были убраны.              — Погода постепенно становится теплее, — небрежно сказала Тереза, наливая ещё кофе в кружку Микки.              Йен знал, что она пытается поднять настроение, отвлечь их от стресса, который принесёт остаток дня. Но разговоры о более тёплой погоде только заставили сердце упасть при мысли о том, что наступит лето, а Микки, возможно, не будет рядом, чтобы насладиться им вместе.              Он почувствовал, как Микки пнул его босой ногой под столом.       — Ешь свой завтрак, — сказал тот. — Ты будешь голоден позже, если не сделаешь этого.              Йен поджал губы и отправил в рот кусочки бананового блинчика, политые таким количеством сиропа, что это с таким же успехом могло быть десертом.              У малышки Синтии, которая сидела на своём обычном высоком стуле в конце стола, во рту были кусочки бананового блинчика, явно того, что Микки отдал ей, словно бездомной собаке.              — Когда закончите, переоденетесь в свежее. Я собрала одежду для вас, она на вашей кровати, — сказала им Тереза, убирая пальцем остатки блинчика вокруг рта дочери.              Одежда, которую она разложила, была похожа на ту, что Хасан дал им на празднование Нового года — одно из лучших воспоминаний Йена, за которым следовало одно из худших. Две накрахмаленные белые рубашки на пуговицах, одна пара чёрных брюк и одна пара тёмно-синих. Тереза даже разложила носки соответствующих цветов.              Йен мог сказать, что всё новое, что она пошла и купила их. Тёмно-синий костюм был немного больше чёрного и явно предназначался для Йена. Он был уверен, что она не нашла их в детском шкафу своего брата.              — Это действительно происходит, да? — сказал Йен, изо всех сил стараясь скрыть свою грусть.              Микки легонько ударил его в грудь тыльной стороной ладони.       — Держи подбородок выше, Галлагер. Пришло время выглядеть красиво.              -----              — Галстуки, — сказала Тереза, как только они вышли из спальни, полностью одетые и готовые к выходу. Через руку у неё были перекинуты два галстука: один чёрный, другой тёмно-синий.              Не говоря больше ни слова, она завязала чёрный на шее Микки. Йен наблюдал, как её быстрые руки завязывают идеальный узел.              — Раньше я делала это для своего отца каждое утро, — сказала она. — Не потому, что он не мог, а потому, что я хотела.              Тереза завязала узел для Йена, и он мог видеть заворожённое выражение лица Микки, когда тот наблюдал, как она помогает ему с галстуком.              Прежде чем их сопроводили к чёрному автомобилю, который ждал у дома, вошёл полицейский, чтобы снять мониторы на лодыжках, но вместо них на запястья плотно надели наручники.              — О, это действительно необходимо? — сказала Тереза без особой борьбы.              Полицейский проигнорировал её и повёл их на заднее сиденье машины, за рулём которой сидел стоически выглядящий мужчина с непроницаемым выражением лица. На нём были белые атласные перчатки и массивная чёрная шляпа.              Когда они выехали на грунтовую дорогу, Йен увидел, что за ними следует вереница полицейских автомобилей, как будто они с Микки могли попытаться сбежать через окна быстро мчащейся машины.              Тереза следовала на некотором расстоянии позади на своём сером побитом авто.              Когда они проезжали мимо зарослей деревьев, Йен мельком увидел металлическую ограду и сразу понял, что находится за ней. Он повернулся к Микки, который тоже это видел, и пожалел, что не может протянуть руку и взять его ладонь.              -----              Поездка длилась около часа, наручники на запястье Йена удивляли каждый раз, когда он двигал рукой, чтобы почесать лицо. Ни один из мальчиков не разговаривал, только поглядывая из своих окон на поля, мимо которых проезжали, пока они не превратились в дома и магазины, а затем в город.              Машина подъехала к высокому зданию, сделанному из каменной кладки и таких же величественных каменных колонн, которые обрамляли вход. Это здание не слишком отличалось от здания их старой школы, за исключением того, что было гораздо более чистым, как будто его построили недавно, несмотря на древнеримский стиль архитектуры.              Что потрясло Йена, так это количество людей, собравшихся снаружи, на лужайке перед зданием и на ступеньках.              Прежде чем Йен успел спросить водителя, что будет дальше, дверца машины со стороны Микки распахнулась, и мужчина в костюме жестом предложил им выйти наружу — непростая задача при ограниченной подвижности рук.              Как только Йену удалось выйти из машины и встать рядом с Микки, которого закрывали от всех людей крупный мужчина и ещё несколько похожих друг на друга охранников, замигали камеры. Люди выкрикивали их имена, и Йен с ужасом понял, что все они собрались ради него и Микки.              Их проталкивали сквозь толпу, окружив мужчинами в костюмах, репортёры выкрикивали вопросы, которые проносились мимо ушей Йена; когда они проходили сквозь них, все люди расступались перед ними, словно он был Моисеем, а они — Красным морем.              Йен шёл вплотную за Микки, время от времени подталкиваемый вперёд. Из-за этого он осторожно положил руки Микки на поясницу, жалея, что не может положить их обе на бёдра из-за наручников. Йен слегка потёр Микки костяшками пальцев, как бы извиняясь за все толчки, но также давая понять своему парню, что всегда будет рядом.              -----              Их завели в пустую комнату, где было всего несколько стульев и большой стол. Йен не знал, как долго они ждали — возможно, час, бок о бок, боясь произнести хоть слово, пока охранник стоял у двери, наблюдая за ними.              Йен подумал про себя, насколько это похоже на тюрьму, насколько вся их жизнь была похожа на тюрьму.              Когда Тереза наконец вошла, сопровождаемая всеми гостями дома и ещё большим количеством незнакомцев, Йен смог вздохнуть с облегчением. Они были шумными и болтливыми и неплохо заполнили неприятную тишину.              Йен посмотрел на Терезу, которая разговаривала по телефону, и на то, как хмурилась, поднося трубку к уху. Затем она нажимала кнопку и снова прикладывала трубку к уху, ожидая, пока не повторит всё ещё раз. Когда он встретился с ней взглядом, она вежливо улыбнулась, отчего ему стало не по себе.              — Как думаешь, когда приедет Хасан? — спросил Микки.              Это было именно то, что нужно. Йен ожидал увидеть там Хасана, и напряжённое выражение лица Терезы заставило его опасаться худшего.              — Вероятно, скоро будет здесь, — сказал Йен. — Не знаю, может, он в другой комнате.              Затем раздался стук в дверь, и Йен выпрямился на своём месте, но тут же снова опустился, увидев, что это был всего лишь ещё один охранник, который должен был проводить их.              — Ладно, давайте, мальчики, — сказала Тереза с натянутой улыбкой, которая не отражала пустоту в её глазах.              Вот и всё. Почему-то всё оказалось намного скучнее, чем Йен себе представлял. Этот день был источником всех его кошмаров, этот консилиум — единственной вещью, от которой он хотел сбежать. Но всё это было не страшно и не мрачно, а стерильно. Бюрократично. Совсем не казалось правильным.              Когда их вели по величественным белым залам, мраморной пол заставлял их мокасины скрипеть при ходьбе, Йен заметил вдалеке два знакомых лица, которые хотел бы никогда больше не видеть. Микки был слишком далеко впереди, чтобы увидеть их, но, когда Йен встретился взглядом с Селестой, его сердце упало. Он почувствовал, как на него подул холодный ветер.              Рядом с Селестой стоял Генри в костюме, не слишком отличающемся от того, в котором был Йена. Ни один из них не выглядел счастливым, и они слегка угрожающе кивнули, когда другой отряд охранников повёл их в противоположном направлении.              — Ёбаное дерьмо, — пробормотал Йен себе под нос.