You'll Never See Us Again

             Часть I              Даже по сей день я ненавижу больницы. Терпеть их не могу. Когда Микки рассказывал мне истории из своего детства обо всём странном дерьме, которое видел, я, честно говоря, думал, что в половине случаев это была игра его воображения. Когда ты ребёнок, всё кажется больше и страшнее, более выраженным. Но потом я оказался там и всё понял.              -----              Микки не мог вспомнить всего из своего пребывания в больнице, но он помнил одну конкретную медсестру, которая всегда выглядела измождённой и невыспавшейся, и то, как она вздыхала всякий раз, когда входила в его палату и видела пропитанные мочой простыни.              — Опять намочил постель? — спрашивала она, а он мог только стыдливо кивать.              Это была одна из черт, которые он ненавидел в себе больше всего, единственная, которую надеялся исправить до того, как его отправят в школу.              Микки полагал, что эта проблема исчезнет, как только он будет счастлив на новом месте. В своём ночном недержании мочи парень винил больницу и кошмары, которые она часто вызывала. А мисс Ханна даже сказала ему, что он это перерастёт, что в детстве она иногда сама мочилась в постель.              Никто в больнице на самом деле не понимал, почему ему снились кошмары. Медсестры часто вслух задавались вопросом, что вообще является источником всего этого ужаса. Чего они не знали, так это того, что Микки, будучи маленьким и любопытным, часто выбирался из своей комнаты по ночам.              Он наслаждался освещением больничных коридоров, когда переваливало за полночь, когда всё не было таким ярким и резким, когда оставался лишь тёплый свет, а весь шум стихал.              Была одна особенная ночь, когда Микки был ужасно мал. Он, спотыкаясь, вошёл в тёмную комнату и остановился перед больничной кроватью, большой комок спал в тени, а рядом с ним тяжело жужжал аппарат искусственной вентиляции лёгких, комнату наполнял натужный звук аппарата спящего человека.              Микки подошёл слишком близко к кровати, озадаченный аппаратурой и морщинами на лице мужчины, освещённого светом из коридора. Даже без сознания тот, казалось, страдал. Каждый вздох звучал как борьба за жизнь.              Но Микки просто стоял и наблюдал, ему нравилась компания, осознание того, что он не один.              И Микки не знал, что заставило его это сделать, но встал на цыпочки, чтобы дотронуться до маски на лице старика, почувствовать торчащую из неё гладкую пластиковую трубку, которая, как он знал, поддерживала человеку жизнь. Для него было удивительно, как изобретения из металла и пластика могут поддерживать дыхание человека, дольше отведённого тому времени. Он просто хотел потрогать волшебную машину.              Чего он никак не ожидал, так это того, что глаза мужчины распахнутся и тот громко ахнет, увидев Микки у своей кровати, и начнёт издавать сдавленные звуки, как будто задыхается.              Микки был так напуган, что выбежал и лицом к лицу столкнулся с одной из медсестёр ночной смены, которая была шокирована, увидев, что он проснулся раньше положенного времени.              — Что ты натворил? — обвиняющим тоном спросила медсестра, услышав отчаянный писк, доносившийся из палаты, из которой только что выбежал Микки. — Хелен, отведи его в палату и проследи, чтобы он там оставался, — приказала она другой медсестре.              Микки не знал, что натворил, но образ человека, хватающего ртом воздух и выглядящего напуганным его присутствием, застрял в голове. Он даже задавался вопросом, причинил ли мужчине боль, возможно, тот проснулся от того, что Микки прикоснулся к трубке, и не причинил ли он ему какую-либо неосознанную боль.              С тех пор медсестры следили за тем, чтобы его должным образом укладывали в постель, и даже повесили снаружи на дверь колокольчик, чтобы, если он вдруг попытается бродить без разрешения, кто-нибудь услышал. В детстве у него было единственное желание — наконец-то переехать в место, где его не посадят в тюрьму, и где он сможет свободно ходить, куда захочет.              Вот чем для него был Марселин — школой мечты, где дети рисовали бы вместе с ним, где запах смерти не витал в каждой щели и углу, где у него была бы свобода делать всё, что он пожелает.              -----              В тот момент, когда показалась вывеска, Йен понял, что всё, через что они когда-либо проходили, должно было привести к этому моменту.              Больница Святого Иосифа представляла собой широкое здание — две отдельные бетонные коробки, казалось бы, соединённые одним стеклянным переходом на верхнем уровне. Вокруг на многие мили не было ничего, насколько мог видеть Йен, не заметивший ничего другого за окном машины в течение, казалось, нескольких часов.              Когда они приехали, уже стемнело, и яма в его желудке становилась всё больше и больше по мере того, как машина подъезжала всё ближе к парковке перед зловещей больницей, где практически не было припаркованных машин.              — Мы приехали, — сказал водитель, как будто это не было очевидно.              Дама, которую ни один из них никогда раньше не видел, встала с переднего пассажирского сиденья и открыла дверцу со стороны Йена, чтобы проводить их.       — Следуйте за мной, — сказала она, направляясь к раздвижным стеклянным дверям, представлявшим вход в больницу.              -----              Они прибыли сюда без всего, кроме, конечно, той одежды, что была на них. Всё их имущество было потеряно для мира: дневники Йена, одежда, к которой он привязался, и все рисунки Микки. Исчезли.              Но они были друг у друга, хотя Йен никогда не сможет выбросить из головы мысль о том, что самое ценное, единственное, что у него осталось, тоже будет отнято.              Их вели по тусклым коридорам, тихим, если не считать мягких шагов медсестёр, которые занимались своими делами, и отдалённого писка аппаратов, доносившегося из-за закрытых дверей. Там отчётливо пахло антисептиком и белыми резиновыми перчатками, которые Йен помнил по всем медицинским проверкам в детстве.              Микки молчал, что казалось нетипичным, но было совершенно нормальным, учитывая серьёзность их ситуации.              Йен сделал несколько шагов вперёд, больше всего на свете желая взять Микки за руку. Но леди, шедшая впереди, быстро цокала каблуками по линолеуму, пока не остановилась перед простой синей дверью.              — Ваша комната, — сказала она. — Всё, что нужно, внутри. Если понадобится что-нибудь ещё, там медсестра, которая сможет помочь. Или ждите завтрашнего дня, когда кто-нибудь зайдёт, чтобы показать, как всё устроено. Вопросы?              Йен покачал головой, но потом кое-что вспомнил.       — Где здесь ванная?              Леди указала на дверь.       — Там. — Затем она толкнула дверь и придержала её для двух парней, пока включала свет.              Йен сразу увидел, что это была маленькая комната, не слишком отличающаяся от тюремной камеры, за исключением того, что она была намного чище, с мягкими простынями и кремово-белыми стенами. В комнате не было ни единого окна, из-за чего она ещё больше походила на тюрьму.              Сбоку была слегка приоткрыта дверь, за которой он узнал ванную. А на двух односпальных кроватях, которые стояли параллельно друг другу, лежала стопка хлопчатобумажной одежды и пакеты с туалетными принадлежностями.              — Что нам теперь делать? — спросил Йен.              Леди едва взглянула на него, прежде чем повернуться, чтобы уйти.       — Отдохните немного. Вам это понадобится.              -----              Им потребовалось некоторое время, чтобы освоится в новой комнате. Они умылись и почистили зубы в крошечной ванной, после чего сразу легли в постель. Ни одному из них не хотелось принимать душ. Душевая кабина была невероятно узкой, и они оба были слишком измотаны, чтобы как следует помыться.              Первым в постель забрался Микки, заняв кровать слева, прям как в школе. И кровати были примерно того же размера, что и тогда, но двое мальчиков стали мужчинами, и поэтому им было намного теснее.              Несмотря на это, Йен выключил свет и слепо последовал за Микки в постель, прижимаясь к его спине, а брюнет не протестовал против того, чтобы разделить с ним маленькую кровать. Вместо этого он ощутил, как Микки смягчился, почувствовал, как тот сделал несколько долгих вдохов, а затем ещё один, уткнувшись в простынь.              Без окна было так темно, но тонкая полоска света, просачивающаяся сквозь щель под дверью, позволила глазам Йена немного привыкнуть к темноте.              Они оба были такими опустошёнными, готовыми ко сну, но ни один из них не хотел этого — потому что сон означал, что завтра наступит быстрее, а они не хотели, чтобы оно наступало быстрее. Если бы можно было замедлить каждый день, возможно, год никогда бы не прошёл. По крайней мере, так чувствовал Йен, и он мог только предполагать, что Микки чувствовал то же самое.              — Эй, Микки? — Йен прошептал ему в затылок, когда рука, обнимавшая Микки за талию, потянулась вперёд, чтобы найти его руку.              Когда их пальцы соприкоснулись и переплелись, Микки издал звук подтверждения.       — Да?              — С тобой ничего не случится, — сказал Йен. И, несмотря на красноречивое молчание Микки, он продолжил. — Я серьёзно. Для тебя это закончится не так, ты меня слышишь?              К его удивлению, Микки рассмеялся. Это был тихий смех, едва слышный — больше похоже на то, как воздух выходит из носа. Но Йен почувствовал, как расслабленно тот пожал плечами, и нахмурил брови.       — Что? — спросил он.              — Ничего, — ответил Микки. — Я просто… это больница, в которой я вырос, понимаешь? Я узнал парковку, и тот знак, и стойку регистрации, мимо которой мы проходили. Даже двери выкрашены в точно такой же уродливый синий оттенок.              На этот раз Йен лежал молча, гадая, к чему Микки клонит.              — По крайней мере, думаю, что это то самое место, — сказал Микки. — Если только все больницы не выглядят одинаково. Но не знаю. Просто всё чертовски знакомо.              — Хм, — сказал Йен.              — Тогда было чертовски одиноко. Я рассказывал тебе об этом, помнишь?              Йен промычал, вспоминая об этом.       — Да, помню, — пробормотал он, придвигаясь ещё ближе к Микки, пока грудь не прижалась к спине его парня.              — Никогда не думал, что вернусь сюда.              Йен знал, каким травматичным было детство Микки. Знал, что в больнице было душно, что парень сидел на своей больничной койке и смотрел в окно на парковку и видел, как дети смеются, выходя из машин. Он вспомнил, как Микки рассказывал ему о странных людях, с которыми столкнулся — старых и дряхлых, подключённых к капельницам, медленно теряющих память, пока они в конце концов не умирали в одиночестве в комнате, мало чем отличающейся от комнаты Микки.              — Это навевает плохие воспоминания? — спросил Йен.              — Не-а, — ответил Микки. — Я был слишком мал, чтобы помнить большинство из них. А потом началось самое ужасное дерьмо. Я с этим смирился.              — И что ты чувствуешь сейчас?              Микки пожал плечами, но затем начал поглаживать большой палец Йена своим.       — Думаю, что в детстве я был бы в некотором роде рад тому, что вернулся сюда с другом.              Йен позволил себе улыбнуться. Поддразнивая, спросил:       — И это всё, что я для тебя — друг?              Микки слегка пнул его в спину, но подыграл.       — Отсоси у меня ещё несколько раз, и, возможно, ты сможешь стать моим лучшим другом.              — Это всё? Почту за честь.              — Заткнись и спи.              Йен вздохнул и уткнулся носом в затылок Микки, слегка пососав мочку его уха.       — Когда однажды у нас будет собственное жильё, ты предпочёл бы квартиру в городе с видом на все здания или что-нибудь в тихом месте, например коттедж, где мы будем выращивать себе еду и зимой вытаскивать наш грузовик из снега только для того, чтобы съездить в город за хлебом?              Брюнет снова замолчал, но Йен понял по его дыханию, что тот не спит. Он знал, что каким бы уставшим ни был, Микки редко засыпал так быстро.              — Я вроде как хочу что-то среднее, — сказал Йен, не собираясь останавливаться. — Мне кажется, что ты хотел бы жить в городе, чтобы заниматься бизнесом. Вероятно, ты найдёшь такую работу, где тебе придётся хорошо разбираться в цифрах. А для меня было бы неплохо, если бы у нас был сад на крыше или парк поблизости.              Он начал играть с пальцами Микки, чувствуя лёгкую напряжённость в суставах своего парня.       — И я думаю, мы должны праздновать Рождество и Новый Год. Типа, сформируем свои собственные традиции, понимаешь? Может быть, я мог бы готовить тушёную говядину каждый Сочельник. Тебе оно понравилось, да? Но… не знаю, что ты об этом думаешь?              Когда Микки шмыгнул носом, Йен понял, что довёл его до слёз.              — Микки, — пробормотал Йен. — Прости.              — О, блять, — услышал он, как тот пробормотал себе под нос низким и хриплым голосом. — Нет, это не из-за того, что ты сказал.              Йен ему не поверил, но и настаивать не стал.              — Просто чертовски долгий день, — сказал Микки.              — Знаю.              Он потянул Микки за плечо, чтобы тот перевернулся, и они могли спать лицом к лицу. Когда брюнет легко подчинился, Йен вытер его слёзы большими пальцами, задаваясь вопросом, сколько ещё раз им придётся переживать моменты, подобные этому, и будут ли они становиться более болезненными или онемеют по мере приближения к концу.              — У нас всё это будет, Микки, — сказал Йен немного напористо. Он хотел, чтобы Микки был уверен в том, что он говорит серьёзно. — У нас всё будет и даже больше — одинаковые татуировки, наш собственный винный бар и стена, на которую можно повесить все твои работы. Всё, что ты захочешь.              — Хорошо, — ответил Микки.              Он не мог не задаться вопросом, не представлял ли Микки себе эту жизнь, но, возможно, в его воображении это были не они, а Йен и другой мужчина.                     Часть II                     Йен не знал, почему ожидал, что с наступлением утра включится свет или раздастся громкий стук, сигнализирующий о времени пробуждения. Когда он проснулся, в комнате было ещё темно, но шум, доносившийся из коридора, стал намного громче. Звуки громких разговоров, перекатывания вещей и даже смех.              Он медленно высвободился из объятий спящего Микки и, пошатываясь, направился к двери, где, просунув голову наружу, увидел, что сейчас день и медсёстры сновали туда-сюда, занимаясь своими делами, как будто Йена и Микки не существовало.              Сбитый с толку, он решил вернуться в постель, но из-за двери показалась нога, прежде чем он успел её полностью закрыть, и пухленькая женщина с румяными щеками просунула голову в щель с жизнерадостной улыбкой.              — Вы двое, наконец, проснулись? — спросила она.              Йен кивнул, но потёр глаза, оглядываясь на Микки, который от неожиданности проснулся. Медсестра включила свет и негромко рассмеялась.       — Нам придётся завести вам будильник, когда вы начнёте работать.              — Эм, — сказал Йен. — Мы приехали сюда только ночью и на самом деле не знаем, что нам делать.              Медсестра махнула рукой, как бы давая понять, что в этом нет ничего особенного.       — Умойтесь и выходите, когда будете готовы. Мы приготовим вам завтрак, а потом вы будете следить за мной до конца дня.              Йен был немного ошеломлён дружелюбием медсестры, ожидая чрезвычайно холодной обстановки, где с ним и Микки обращались бы как с животными, заставляли работать в грязных условиях. Вместо этого они оказались в месте, которое казалось расслабленным и умиротворённым.              — Что за хрень? — спросил Микки, всё ещё сонный, как будто тоже не мог в это поверить.              -----              Их привели в очень чистый кафетерий, где несколько медсестёр завтракали с пластиковых подносов за самым дальним столиком.              Йен и Микки стояли в растерянности со своими пластиковыми подносами с едой: тостами с маслом, яичницей-болтуньей и пакетом сока. Место было до тошноты похоже на столовую Марселина, только намного тише, а свет гораздо ярче. Каждый стол выглядел так, словно его мыли по сто раз, большая часть была сделана из нержавеющей стали, в отличие от тёмного массива дерева в их школе.              — Присаживайтесь, где хотите, — сказала им мадсестра, направляясь к другим работницам — всем женщинам — за другим столом.              Микки занял место первым за ближайшим свободным столиком. Йен последовал за ним и сел рядом, больше не заботясь о личном пространстве.              — Еда по-прежнему отвратительна, — прокомментировал Микки.              Йен опустил взгляд на свой поднос и был вынужден согласиться. Неудивительно, что в детстве Микки так стремился свалить отсюда. Это было ненамного лучше, чем еда в тюрьме.              Оглядев кафетерий, Йен нахмурил брови.       — Думаешь, все медсёстры живут здесь, в своих комнатах?              — Возможно.              — Я не видел ни одной машины на стоянке и вообще ничего на многие мили вокруг. Видимо, так и есть.              Микки пожал плечами и отправил яичницу-болтунью в рот, скорчив гримасу отвращения и потянувшись за пакетиками с солью.              — В этой больнице есть перчатки, ножницы и прочее. Должно быть, то, что нужно, чтобы завести машину, верно?              Микки перестал жевать и взглянул на Йена.       — Наверное.              — Ха, — сказал Йен, внезапно почувствовав необходимость избегать взгляда Микки. — Приятно знать. Нам просто нужно быть начеку и ждать, не появится ли здесь машина.              — Да, — ответил Микки, и его слова снова прозвучали неубедительно.              — Я что-нибудь придумаю, — сказал Йен.              Микки не ответил, и они оба молча доели свой завтрак.              -----              Остаток дня состоял в том, чтобы ходить по пятам за медсестрой, которая так и не сказала им своего имени, но которую Йен мысленно окрестил медсестрой Рози из-за её розовых щёк. Она показала им основы, которых от них ждали: мытьё полов, стирку и стерилизацию оборудования.              Им сказали, что они постепенно научатся делать более сложные вещи, для которых нужны — пациенты, которые, как знал Йен, были другими донорами. Они изучали расписание приёма пищи, способы ухода за ними, как поддерживать их здоровье, как заботиться о тех, кто уже прошёл одну или две выемки и в результате ослаб.              Большую часть времени они молчали, если только у них не возникало вопросов по поводу того или иного задания. К обеду Йен чувствовал себя так, словно из него высосали всю жизнь.              — Знаю, это утомительно, — сказала медсестра, заметив его усталый вид. — Но как только погода улучшается, здесь становится не так уж плохо. Внутри растут цветы, и мы выводим пациентов на прогулки и другие мероприятия. Те, кто делает первую и вторую выемку летом, всегда поправляются намного быстрее благодаря свежему воздуху, который получают.              Йен притворился, что не заметил, как её взгляд переместился на Микки, когда она это сказала.              На этот раз они пообедали с несколькими другими медсёстрами, чтобы узнать больше о тонкостях работы больницы. Два отдельных здания — одно, в котором находились они, предназначалось для всех доноров, а другое — для реципиентов, у которых были различные проблемы со здоровьем. В здании реципиентов находилось отдельное крыло для тех, у кого были более серьёзные проблемы со здоровьем, будь то бывшие помощники, достигшие преклонного возраста, или неонатальное отделение для новорождённых младенцев, похожих на Микки, которому нужно было остаться в больнице подольше.              Йен заметил, что Микки навострил уши при разговоре, когда медсёстры обсуждали свой визит в тот день в другое крыло больницы, людей, за которыми ухаживали, и особенно когда одна из них упомянула ребёнка в отделении интенсивной терапии с хроническим заболеванием лёгких.              — Сомневаюсь, что она выживет, — небрежно заметила одна из медсестёр, как будто они были совершенно равнодушны к тому факту, что обсуждали человеческую жизнь. — Донор с низким приоритетом, государство не собирается платить за то, чтобы её подключали к аппарату искусственной вентиляции лёгких дольше, чем это необходимо.              В какой-то момент они, должно быть, поняли, почему Йен и Микки были там, вспомнив, что один из них достаточно скоро сам станет донором. Некоторые из них покраснели и в мгновение ока сменили тему разговора.              -----              Остаток дня парни провели раздельно, выполняя последние задания. Они оба должны были мыть и убирать комнаты — Микки на первом этаже, а Йен на втором.              Он не знал, что его ждёт, пока не вошёл в первую палату и не увидел двух парней, подключённых к капельницам, спящих на параллельных больничных койках — кожа да кости.              Всё время, пока Йен мыл пол вокруг них, их глаза следили за каждым его движением. Йен, по большей части, избегал зрительного контакта. Так продолжалось до тех пор, пока один из них не заговорил, его голос звучал сухо и тяжело.              — В какой школе ты учился?              Йен оторвался от своих дел, чтобы посмотреть на говорившего мальчика, вероятно, всего на несколько лет старше его, но выглядевшего на десятки лет взрослее из-за того, что пожертвования отняли у него много сил.              — Марселин, — ответил Йен.              — Одна из хороших школ, — сказал парень. — Повезло.              Йен хотел спросить, что тот имел в виду. К этому времени он уже знал, что существуют другие школы, подобные Марселин, что они были не единственными, кого воспитывали для этой конкретной цели. Но ему нужно было убрать несколько комнат, а парень уже закрыл глаза, как будто произнесение нескольких слов утомило его.              Он не хотел думать об этом, но не мог не задаться вопросом, что, может быть, однажды у Микки отнимут так много, что даже в свои последние дни тот не сможет поддерживать разговор с Йеном, не устав. Станут ли губы Микки такими же сухими и тусклыми? Станет ли он призраком самого себя ещё до того, как его не станет? Придётся ли Йену жить, видя его призрак в реальном времени?              Было облегчением наконец-то выбраться из этой комнаты, но затем он оказался в следующей, и ему действительно не хотелось видеть, какие ужасы скрываются за каждой закрытой дверью.                     Часть III                     Йен скучал по Микки. Вынося мусор из первой комнаты и быстро переходя в следующую, всё, чего он хотел — снова уютно устроиться в постели, чтобы хоть как-нибудь остановить время.              Пришло тошнотворное осознание того, что они, возможно, никогда не покинут больницу вместе. Они будут есть, спать, работать, а потом пройдёт год, Микки начнёт пожертвования, а Йен останется один, с блестящим паспортом и новым удостоверением личности, кое-какими бумагами и билетом на выход. Он этого не хотел.              Йен был настолько переполнен негативными мыслями, что едва замечал обитателей соседней комнаты, пока не поднял голову и не увидел две пары знакомых глаз, уставившихся на него.              — Йен? — сказал Беннетт, выглядевший более здоровым, чем обитатели предыдущей комнаты. Тот выглядел совсем по-другому без формы, в больничном халате, с тонкой белой простынёй, прикрывающей ноги, и множеством трубок, крест-накрест пересекающих запястья и тело. Рядом с ним сидела Джули, они оба стали старше. Совсем другие.              — Беннетт, — ответил Йен. — Ты, э-э… начал делать пожертвования?              — Да, — ответил парень. — Вторая выемка через пару месяцев. Мы с Джули делаем её вместе.              На самом деле они никогда не были особо близки, у Джули и Уинстона был роман, и они не устроились в одно место работы — Беннетта отправили на кукурузные поля, а Джули — на молочную ферму. Но где-то на этом пути они стали своего рода парой, и Йен смог прийти к выводу, что это началось только после того, как они попали в одну больницу для пожертвований.              — Ты тоже скоро начинаешь? — спросила Джули.              Именно тогда Йен понял, что ни один из них ничего не знал. Они не смотрели новости и понятия не имели, какой беспорядок он и Микки устроили. Они также понятия не имели о предоставленной ему возможности, которая зависела от смерти того, кого он любил.              Йен не находил слов.              — Я, э-э, пока просто помощник, — сказал он. — Думаю, позже.              Чувство вины, которого он так давно не испытывал, обрушилось на него, как чёртово цунами.              — Здесь есть ещё дети из Марселин? — спросил Йен, надеясь, что ему не придётся сталкиваться с ещё какими-нибудь знакомыми лицами. Он не знал, сможет ли солгать кому-нибудь ещё.              — Даниэлла, — ответила Джули. — Нас призвали к пожертвованиям в одно и то же время, но она уже сделала два. Она в комнате внизу с другой девочкой из другой школы.              — О, — сказал Йен.              — Знаете, Аманда сбежала. С владельцем молочной фермы, мистером Хамфрисом. Она пыталась убедить всех нас сделать то же самое.              Йен изобразил нейтральное выражение лица.       — О, — снова сказал он. — Ты знаешь, куда она делась?              Джули покачала головой.       — Нет. Но я беспокоюсь о ней.              — С ней, наверное, всё в порядке. Это Аманда.              Джули рассмеялась, и трубка у неё под носом затряслась.       — Да, Аманда есть Аманда.              -----        Боже, Микки, я так много хочу тебе рассказать.              Убирать оставалось не так уж много комнат, и по мере того, как часы приближались к полуночи, всё больше и больше жильцов уже спали в то время, как приходил Йен, чтобы вымыть полы и вынести мусор. Он был рад, что ему не нужно вести светскую беседу, но ненавидел постоянное пищание, странные звуки откачивания воздуха и шипение, исходящие от хитроумных приспособлений на лицах некоторых пациентов.        Это самое унылое место, в котором я когда-либо был. А мы были в тюрьме.              Йен закончил раньше Микки, поэтому решил принять душ в одиночестве и лечь в постель. Примерно через двадцать минут Микки прокрался внутрь, слегка кивнув своему парню в знак приветствия, прежде чем протиснуться в ванную. Секундой позже Йен услышал шум льющейся воды и понял, что Микки собирается принять долгий горячий душ, чтобы избавиться от больничного запаха.              Когда брюнет, наконец, выключил свет и забрался в постель, от него пахло мылом и чистотой, кожа была мягкой, именно такой, как нравилось Йену.              — Долгий день, — сказал он, прижимая своего парня к груди. — Ты видел Даниэллу.              Микки прерывисто вздохнул.       — Откуда знаешь? — спросил он.              — Беннетт и Джули.              — Чёрт, чувак.              — Они ничего о нас не знают.              — Знаю. Это долбанное безумие.              Йен знал, что Микки никогда не был особенно близок с Даниэллой, хотя технически они встречались некоторое время на 12-м году. Парень никогда не любил обсуждать эту часть своей жизни, предпочитая притворяться, что её никогда не было. Но всё же, должно быть, для него было странно видеть кого-то, кого он когда-то знал, в таком состоянии.              — Как она? — спросил Йен.              — Похоже, ей больно говорить. Ёбаная пытка, что они не забирают все органы сразу, понимаешь, о чём я?              — Хм, — ответил Йен и был в замешательстве по этому поводу. С одной стороны, он ненавидел видеть человеческие страдания. Но, с другой стороны, ему хотелось бы больше времени проводить с Микки, потому Йен забрал бы любые крохи, которые мог раздобыть, если бы брюнет не захотел попробовать ещё один побег.              — О чём вы, ребята, говорили?              Микки на мгновение замолчал.       — Не знаю.              Йен толкнул его локтем, чувствуя, как его парень снова напрягся.       — Расскажи мне.              Микки сделал несколько глубоких вдохов, а затем покачал головой. Когда он заговорил, голос его звучал тише.       — Она спросила меня, почему я всегда испытывал к ней такое отвращение. Спросила, была ли она непривлекательной.              Йен впервые услышал, чтобы Микки говорил о ком-либо из Марселин таким грустным тоном.              — И я просто сказал ей правду, знаешь.              Йен был удивлён.       — Правду?              — Да, — ответил Микки. — Сказал ей, что ничего из этого не имело значения. Это могла быть любая девушка, я был бы таким же. Сказал ей, что сосал твой член каждую ночь, и, клянусь, это вернуло ей румянец.              Йен не смог удержаться от смеха.              — В любом случае, — продолжил Микки. — Сказал ей, что с ней всё в порядке, что она симпатичная. Не знаю. Сказал, что сожалею, что так с ней поступил. Никогда по-настоящему не задумывался об этом.              Йен крепче обнял Микки, обвив руками его талию.              — Не так уж, блять, серьёзно, — простонал Микки. — В любом случае, не знаю, что она вообще нашла во мне.              — Объективно ты был самым симпатичным парнем на нашем году.              — Думаю, ты имеешь в виду субъективно.              Йен покачал головой, и это было искренне.       — Нет.              — Ок.              Он сделал паузу, размышляя, не слишком ли неподходящее время для этого вопроса после долгого дня, который они провели.              — Эй, — прошептал он. — Можно я отсосу у тебя?              На самом деле ему больше ничего не хотелось, но какая-то его часть просто нуждалась в том, чтобы вечер закончился на позитивной ноте. Без слёз, по крайней мере, не грустных.              Микки был немного ошеломлён, Йен мог сказать это по его внезапному движению головы.              — Прямо как в старые добрые времена, — пошутил он. — Не шуми, а то другие ученики услышат.              Микки тяжело вздохнул.       — Ты чертовски безумен.              Йен уже стоял у изножья кровати, стаскивая с Микки боксеры.       — Нет, безумно то, что мы хандрим, пока проходит время. Разве ты не скучаешь по ощущению себя живым, Мик?              Микки учащённо дышал, его грудь поднималась и опускалась в предвкушении.              — Даже когда мы будем старыми и морщинистыми, а наши члены едва смогут функционировать, просто знай, что я никогда не перестану пытаться доставить тебе удовольствие, — сказал Йен.              И прежде, чем Микки успел сказать хоть что-то в ответ, он лишился дара речи от тёплого прикосновения губ Йена.              -----              Позже ночью, когда парни проснулись от телефонного звонка на стойку регистрации, не в силах снова заснуть, они начинали говорить обо всём на свете, находя утешение в своём тёмном убежище, где всегда было легче выразить чувства.              Йен хотел узнать о поездке, в которой побывал Микки, о тех двух неделях, когда они были в плохих отношениях. У них не было возможности обсудить откровения, представленные на суде, и парень не мог не спросить.              — Ты знал о них?              Микки покачал головой, и из-за того, что они были так близко друг к другу на кровати, Йен почувствовал это больше, чем увидел.       — Я бы сказал тебе, если бы знал.              — Да, правда.              Йен провёл пальцем по обнажённой груди Микки.       — Ты, должно быть, знал о Генри. Что он был заинтересован в тебе.              Микки вздохнул.       — Да.              — Ты мне никогда не говорил.              — Это обеспокоило бы тебя гораздо больше, чем следовало.              Йену пришлось согласиться. Он всё ещё жалел, что Микки не говорил ему, особенно когда тот рассказывал истории из поездки или с их небольших доставок. Поначалу Генри всегда ерошил ему волосы, делал столько комплиментов, что тот не знал, что делать, поил алкоголем и время от времени поглаживал по спине.              — Я думал, это просто то, что делают люди, — объяснил Микки.              И Йена поразило, что Микки никогда не испытывал настоящей дружбы, пока они вдвоём постепенно не открыли её друг с другом. Как в тот раз, когда Йен обнял его на глазах у всех учеников, а Микки был так потрясён и напуган тем, что их раскроют. С Генри всё было с точностью до наоборот. Микки предполагал, что это нормально, потому что просто не знал.              — Он когда-нибудь пытался… — спросил Йен, гадая, хочет ли услышать ответ. Хорошо, что он понятия не имел, где находится Генри, потому что иначе уже бы отправился на задание задушить его.              — Я действительно не знаю, — сказал Микки, отчего Йен немного растерялся.              Тогда Микки начал рассказывать историю, поначалу немного неуверенно, опасаясь, что Йен плохо отреагирует. Но он молчал и слушал.              — Это была как бы пятая ночь в той поездке, — начал Микки. — Генри и Хасан жили в одной комнате, а у меня была своя, и они никогда меня не беспокоили. Но в ту ночь Генри постучал в мою дверь, одетый только в боксеры. И он был весь потный, спрашивал, нет ли у меня лишнего полотенца. Так что я дал ему одно. Думал, что Генри уйдёт после того, как я передал ему полотенце, но потом он просто сел на край моей кровати и начал задавать мне вопросы о школе и прочем. Смеялся над тем дерьмом, которое я говорил, даже если было не смешно.              Он понял, почему Микки никогда не рассказывал об этом. История только началась, а Йен уже хотел убить этого человека. Если бы он знал тогда, то, возможно, оказался бы в тюрьме намного раньше, чем это произошло.              — Он начал расспрашивать меня о моих планах на будущее, сказал, что я действительно умный и могу работать с ним в его теневом бизнесе. И знаешь, то, как он делал мне комплименты, было действительно странным, но я подумал, что просто придаю этому слишком большое значение. В какой-то момент, я помню это очень отчётливо, он положил руку мне на ногу, на мою голую кожу, и, типа, слегка погладил её. Он спросил меня, хотел ли я когда-нибудь испытать реальный мир, попробовать то, чего никогда раньше не делал.              Йен прищурился в темноте.       — Что ты сказал?              — Я просто сказал «нет».              Йен чуть не рассмеялся.              — Да, не думаю, что это то, что Генри хотел услышать. Я действительно чувствовал, что он собирается что-то предпринять, но в дверь постучал Хасан, удивляясь, почему Генри так долго, а потом он ушёл, и потом… да, это продолжалось после. Генри всегда был слишком мил со мной наедине, рассказывал о городе. Только я и он.              — Пошёл он нахуй, — сказал Йен. — Если бы ты ему действительно так сильно нравился, он бы не пытался обменять твою жизнь на отсрочку тюремного заключения.              — Знаю.              Йен почувствовал, как Микки положил руку ему на бедро, успокаивая. Была ещё одна отвратительная мысль, когда парень задался вопросом, можно ли было спасти жизнь Микки, если бы Генри забрал его в город, если бы они вдвоём каким-то образом успешно сбежали, как это сделала Аманда.              Микки, должно быть, каким-то образом прочитал эту мысль, потому что нежно погладил бедро Йена.       — Это была бы дерьмовая жизнь.              — С Генри — да, — сказал Йен, надеясь, что Микки поймёт, на что он намекает. — Я всё ещё думаю, что нам будет хорошо в городе, только тебе и мне. И ты сказал, что мы сбежим.              В тёмной комнате было слышно только их дыхание.              — Правда, Микки? — Йен толкнул его локтем. — Правда?              Но Микки притворился спящим и не ответил.                     Часть IIII                     Недели проходили за неделями. Йен и Микки научились делать больше — проверять жизненно важные показатели, вводить лекарства, кормить пациентов, чьи руки были слишком слабы, чтобы удержать пластиковую ложку. Они даже познакомились с электронными таблицами, узнали всё о донорах, от их имён до школ, в которые те ходили, их группы крови и то, сколько выемок у них уже сделано.              Микки избегал второго этажа, как мог, и Йен знал, что он просто не хотел видеть Беннетта и Джули. Ему подходила Даниэлла, которая испытывала определённую симпатию к Микки, которой не было, когда она была его девушкой.              Иногда Йен проходил мимо палаты девушки и видел своего парня, сидящим на краю её больничной койки, они вдвоём увлечённо болтали. Что-то в этом вызывало прилив тепла в его сердце.              Погода начала теплеть, хотя ночи всё ещё были прохладными, и время от времени, когда Йен высовывал голову из открытого окна, ему хотелось сигареты или пинты пива. Но всё, что у него было, — лекарства и то, что подавали в кафетерии.              — Микки здесь? — спросил однажды Беннетт, когда Йен принёс им с Джули обед. — Кажется, я видел, как он проходил мимо на днях. Клянусь, это был он.              — Да, он здесь, — сказал Йен.              — Ты не знаешь, он скоро начнёт пожертвования?              — Нет, понятия не имею. — Йен неловко поёрзал.              — О, — сказал Беннетт. — Каково было на яйцеферме? Там было так же классно, как выглядело?              Йен пытался выглядеть рассеянным, возясь со своим планшетом, но на этом остановился.       — И да, и нет, — честно ответил он. — Но я ни о чём не жалею.              Йен чувствовал себя немного странно, сообщая эту новость Микки позже, когда они ужинали в кафетерии, практически пустом, поскольку было поздно, и медсёстры были на пересменке.              — Беннетт и Джули видели тебя на днях. Спрашивали о тебе.              Микки немного замедлил жевание, насторожился.       — Что говорят?              — Просто спросили, как жизнь на ферме, больше ничего.              — Хм.              — Сейчас он ничего не сможет тебе сделать, — сказал Йен. — Никто из них не сможет.              Микки тяжело вздохнул.       — Да, знаю. — И его голос звучал немного грустно, когда он это говорил, хотя Йен не мог понять почему. Если бы только Микки зашёл в ту комнату и увидел, каким слабым стал Беннетт, каким хрупким тот был, и что его единственным приоритетом перед тем, как завершить пожертвования, было провести свои последние дни рядом с Джули.              Это напомнило Йену спросить однажды:       — Что случилось с Уинстоном?              Он помнил, что и Беннетта, и Уинстона отправили на кукурузные поля, что его первый друг мог появиться в любой день. Прошло много времени с тех пор, как Уинстон был его лучшим другом, его быстро заменил Микки, который, как чувствовал Йен, понимал его гораздо глубже, чем когда-либо мог Уинстон. Но ностальгия была мощной штукой.              — Его отправили в другую больницу, — сказал Беннетт. — В ту, что на западе.              Итак, Йен никогда больше не увидит своего лучшего друга детства, но он не почувствовал укола или каких-либо определённых эмоций по этому поводу. Часть его просто хотела, чтобы они все прожили свои дни вместе, чтобы всё было так же, как в школе.              -----              Всего через несколько дней к Йену подошла медсестра со списком.       — Ты поедешь со мной в город, — сказала она. — Нам нужно кое-что купить.              Оказалось, что у больницы была машина, дерьмовый автомобиль с окнами, которые можно было опустить, только вручную повернув какую-то отвратительно большую ручку. Машина ожила, как только медсестра повернула ключ в замке зажигания, и Йен был разочарован, увидев, насколько непригодна машина для долгого путешествия. Он чувствовал, что авто может развалиться в любой момент — всего одна неровность, и пассажирская дверь отвалится.              — Марселин, верно? — спросила медсестра на полпути, не отрывая глаз от дороги.              — Да, — сказал Йен.              — И я, — ответила она, заставив Йена задуматься.              Она рассмеялась.       — Думаю, я была года на четыре старше тебя. Ты рыжий. Хотя, возможно, не помнишь меня. Мелисса.              И, на самом деле, Йен не помнил. Хотя, если бы попытался, парень подумал, что мог бы, всего лишь возможно, вызвать в воображении воспоминание о том, как видел её в столовой, когда он, восьмиклассник, избегал двенадцатиклассников. Однако её имя ни о чём не говорило.              — Все медсёстры из таких школ, как Марселин?              Медсестра — или помощница, как вскоре узнал Йен, — покачала головой.       — Кто-то да, кто-то нет. Те из нас, кто скоро начнёт пожертвования, всего лишь помощницы. Мы не можем делать всё, что делают медсёстры, они годами учились в школах и знают намного больше нас.              — О.              На мгновение он нервно махнул рукой.       — Кстати, куда мы едем?              Мелисса рассмеялась.       — Мы ненавидим еду в столовой, поэтому каждый месяц одна из нас отправляется в соседний город за собственными продуктами для готовки на кухне. Ты помнишь, как это делать из Марселина, верно? Приходи к нам иногда. Мы готовим всё, что угодно.              — Здесь есть соседний город? — спросил Йен с излишней надеждой.              — Всего три маленьких магазинчика и заправочная станция, — сочувственно ответила Мелисса. — Мы далеко от цивилизации, и любой дом, который ты увидишь в радиусе нескольких миль отсюда, вам не поможет, поверьте мне.              -----              Мелисса не лгала. «Городок» не вызывал восторга. Продуктовый магазин был самым большим зданием, рядом с аптекой и долларовым магазином. Заправочная станция находилась на другой стороне дороги, Мелисса попросила Йена напомнить ей заправить бак перед отъездом.              — Можем мы потом заглянуть в другой магазин? — спросил Йен, когда Мелисса начала наполнять свою корзину баночками с песто и вялеными помидорами. — И возьми немного смеси для блинчиков.              — Конечно, — сказала Мелисса. — Я тоже о ней подумала.              -----              В долларовом магазине, казалось, было всё, что человеку когда-либо понадобится в жизни. Было почти шокирующе видеть столько вещей, разложенных примерно в пяти проходах.              — Просто сообщаю, — сказала Мелисса. — Мы ограничены в том, для чего мы можем использовать больничную карточку, поэтому здесь ты мало что сможешь достать, если только тебе не понадобятся бумажные тарелки или пластиковые столовые приборы.              Йен понял. Он скучал по собственным деньгам, было больно, что у него всё это отняли. Но Йен знал, что может просто взять пример с Микки и прикарманить что-нибудь, если действительно захочет. К тому же девушка за кассой выглядела полусонной.              Он бродил по проходам, Мелисса следовала далеко позади, отвлекаясь на все случайные предметы, доступные для покупки.              Когда Йен увидел его, то понял, что у него нет другого выбора, кроме как засунуть предмет в куртку, надеясь, что она достаточно толстая, чтобы скрыть отчётливую форму вещи.              -----              Он отсутствовал так долго, выполняя поручения Мелиссы, что к тому времени, когда вернулся, казалось, что Микки выполнил все дела на конец дня.              — У меня для тебя сюрприз, — сказал Йен, войдя в дверь.              Микки приподнял бровь, лёжа на кровати.              Йен подошёл к нему и положил кубик Рубика рядом с его головой.       — Счастливого Рождества.              Микки фыркнул, но тут же схватил кубик и улыбнулся — его улыбка была такой широкой и настоящей, что её невозможно было скрыть, даже если бы он попытался.              — Наконец-то ты сможешь научить меня решать эту головоломку.              — Здесь нет никакого грёбаного трюка, чувак, просто собираешь его.              — Я тебе не верю.              Микки закатил глаза, но снова улыбнулся.       — Может быть, есть секретный метод, о котором я тебя расскажу.              Йен сел на край кровати и откинул волосы Микки назад. Ему нужно было бы помыться перед сном, но прямо сейчас хотелось просто полюбоваться своим парнем, смотреть, как тот забавляется с подарком, который он принёс для него, как будто они снова дети.              — У меня тоже кое-что есть, — внезапно сказал Микки, почти немного застенчиво.              На этот раз бровь поднял Йен.              Когда Микки положил ему на колени бутылочку смазки, он рассмеялся.              — Оказывается, у смазки несколько функций, и многие связаны с катетерами.              Йен скорчил гримасу.       — Я бы предпочёл этого не знать.              Микки ухмыльнулся, и Йену это так понравилось, он почувствовал, что заболеет, если не будет осторожен.              — Я так чертовски сильно люблю тебя, Микки.              Йен всё ещё был полон решимости сбежать, и всю ночь, даже в послесвечении, когда мягкое дыхание Микки согревало его шею, он думал о маленькой потрёпанной машине и о том, как легко её угнать, как далеко они смогут забраться и куда поехать. Но был и другой вариант, более трагичный маршрут, по которому он шёл вместе с Микки так же, как, по-видимому, решили Беннетт и Джули.              Это был последний вариант, если остальные потерпят неудачу. Йен задавался вопросом, к чему всё приведёт, если он не сможет вовремя придумать надёжный план.