Мои глаза в тебя не влюблены, — Они твои пороки видят ясно. А сердце ни одной твоей вины Не видит и с глазами не согласно.. .. ..В своем несчастье одному я рад, Что ты — мой грех и ты — мой вечный ад.©
Два года войны
Летний зной, не спадающий даже по вечерам, так сильно давит, опаляя влажным воздухом, что неприятно оседает на коже, заставляя капли пота ручьем сбегать по омежьей шее. - Скорее бы осень, - шепчет Чимин, выходя поздним вечером с очередной смены. Их лагерь почти опустел, осталось не так много раненых, от того Чимин сильнее скучал по дому. Словно все больше верилось, что война вот-вот закончится, в их страну вернется мир, и Чимин, наконец, вновь позволит себе, пропуская сквозь пальцы шелковые ленты, выйти на сцену, чтобы продолжить следовать за своей мечтой. - О чем задумался? – хрупкий омега по имени Су Хен, немногим моложе его самого, опускается рядом, протягивая тому влажное полотенце. – Ты так много работаешь, не перестаю тобой восхищаться. Ты как-то был связан с врачеванием? - Нисколько, - улыбается Чимин. – Просто однажды узнал, что и омеги могут быть полезны на войне. - Говорят, ты – сын Первого советника? Чимин тушуется, не особо приветствуя разговоры о статусе своей семьи, но избегать совсем их не получается, а врать тем, с кем живет бок о бок вот уже долгих полтора года не может – считает неправильным. - Да, мой отец – Пак Мингю. Омега ненадолго замолкает, разглядывая Чимина, а после поднимается, произнося с серьезным лицом: - Для меня большая честь оказаться в одном месте с таким человеком, как Вы. Я восхищаюсь Вашей смелостью и отвагой, а еще – Вашей простотой и открытостью. - Су Хен, немедленно прекрати, - Чимин утягивает его обратно, в надежде, что они не привлекли много внимания, - ты что творишь? Не смущай меня так больше. Мы все здесь равны. Да и восхищаться особо нечем. - Но мистер Пак.. - Чимин. Просто Чимин. И никаких упоминаний моей семьи. Я знаю, что разговоры идут, но я бы хотел их избежать. Давай сделаем вид, что ты ничего не спрашивал, а я ничего не подтверждал? Пожалуйста, - тянет омега, умоляюще вглядываясь в лицо напротив. - Не беспокойтесь. Мне можно доверять! Чимин улыбается, хотя и вымученно, но по-доброму, а после прощается, ссылаясь на сильную усталость, и отправляется в свою комнату. Сто раз зарекался пресекать все разговоры, но из этого выходило почти ничего. Настежь распахнутые окна от жары почти не спасают днем, лишь к вечеру принося желанную прохладу благодаря легкому ветерку. Чимин ополаскивает уставшее тело прохладной водой, не желая нагревать ее до более комфортной температуры, ведь для этого необходимо разводить камин, а в такую жару это настоящее преступление. Он давно привык ко всем условиям, что его окружали, и даже эта, небольших размеров комната, стала для него совсем родной. Он вновь обводит ее взглядом, все еще удивляясь, как от всего нескольких предметов мебели она могла совмещать в себе такой уют. Едва передвигая ноги, добирается до своей кровати, раскидывая руки в стороны и наслаждаясь дуновением ветра. Сон все так же быстро настигает его, не смотря на летний зной, и Чимин успевает лишь перевернуться на живот, подминая под себя подушку, и засыпает буквально сходу, утомленный еще одним сложным днем. Просыпается, как обычно, раньше остальных, когда солнце только поднимается на горизонте, не желая упускать возможность для небольшой репетиции. Утренняя роса красиво переливается на траве, и Чимин ступает по ней словно невесомо, любуясь красотой, созданной природой. Повторяет легкие движения, растягивая свое тело, а после разминается, вспоминая элементарные па. Поражается легкости, с которой тело откликается на каждое из них, словно не было этих долгих месяцев без танца и сцены. И как бы сильно он сейчас не скучал, как бы сильно не ругал судьбу за ее насмешки, он продолжает верить в лучший для всех них исход, хотя и знает, что такие раны никогда не затянутся. - Ты словно не устаешь вовсе. Так рано просыпаешься, - Чжиен подсаживается к Чимину за завтраком, от души намазывая масло на свежий хлеб. - В это сложно поверить, но я будто черпаю силы, когда танцую. - Тебе, наверно, сложно здесь? - Вовсе нет, - отмахивается младший омега, - я давно привык. Это место изначально несло в себе боль, пусть и красивую. А сейчас в нем живет еще и надежда. Я рад, что могу быть полезным. Что толку от танцев? Я бы все равно нашел еще что-то. Не смог бы оставаться в стороне.. - Письма, - прерывает речь Чимина юный омега, счастливо называя фамилии тех, кому сегодня достанутся весточки от родных. - Пак Чимин! – выкрикивает громко, и Чимин подрывается, протягивая к мальчику руки и низко кланяясь. Не возвращается к столу, желая поскорее узнать, как поживает папа.«Мой милый Чимини! Теперь и ты можешь мною гордиться. В нашем доме сейчас, как никогда, много народа – я позволил себе приютить омег, оказавшихся в трудном положении. Ты не представляешь, как, оказывается, бывает приятно просто иметь возможность помочь кому-то. Хотя о чем это я – ты каждый свой день спасаешь огромное количество жизней. Я очень тобой горжусь! Горжусь так сильно, что не перестаю себя спрашивать – чем я заслужил такого сына? А еще – я теперь помогаю на нашей фабрике. Омегам приходится работать в три смены, чтобы справляться с таким большим объемом, но у нас все получается довольно не плохо. И мне нравится ощущать, что я тоже могу быть полезен. Очень хочу поскорее обнять тебя, но говорят, что война не закончится скоро. Если ты сможешь – приезжай домой. Я просто буду рад побыть с тобой хотя бы немного. И береги себя. Насколько это возможно. С любовью, твой папа»
Чимин осторожно проводит кончиками пальцев по каждой буковке, ощущая, как слезы подступают к горлу, и омега впервые за долгое время позволяет себе эту слабость – заплакать. Он слишком долго не видел своих родных. Зато видел слишком много смертей, что отпечатались огромными шрамами на его маленьком сердце. - Пора, - спустя несколько минут в комнату заглядывает Чжиен и Чимин благодарно кивает за те минуты единения, что позволил ему старший. – К сожалению, у нас пополнение сегодня. Есть совсем тяжелые. Помогай с перевязками, а я возьму на себя оперируемых. Чимин вновь молча кивает, следуя за Чжиеном к палаткам с ранеными. - Да сколько же их? – прижимает руку к груди, оглядывая огромный зал, в котором то и дело появляются все новые носилки с раненными. - И не забывай – здесь нет своих и чужих. Мы помогаем всем. Чимин уже не сосредотачивается на чужих словах, направляясь к одной из коек, где раненный солдат, очевидно перевязанный на скорую руку, нуждался в его помощи. Омега осторожно снимает бинты, чувствуя на себе заинтересованный, хотя и настороженный, взгляд. Не позволяет эмоциям захватить себя (хотя и не привык до конца к такому вот постоянному с альфами контакту), наскоро смачивая вату и проходясь вокруг раны, обрабатывая ее. Знает, что будет щипать, а потому осторожно дует, замечая, как альфа непроизвольно дергается от касаний. - Как тебя зовут? – спрашивает, хоть и с акцентом, на языке Чимина. - Чимин, - не поднимает взгляда тот. – Не шевелитесь, пожалуйста, нужно потерпеть. - Джимин, - с большим трудом старается выучить незнакомое имя, - кажется, я произношу неправильно? - Немного мягче, - улыбается омега, - Ч – Чимин. - Чимин, - снова пробует альфа и удовлетворенно кивает. – Пойдешь со мной на танцы, Чимин? Омега растерянно замирает, разглядывая израненного солдата, и не сдерживает улыбки на такое милое приглашение. - Когда война закончится, я обязательно найду тебя, Джимин. - Давайте для начала постараемся Вас подлатать, а потом уж и о танцах поговорим. Мне необходимы кое-какие лекарства, я сейчас вернусь, - бросает теплый взгляд, успокаивая тем самым солдата, и направляется к огромных размеров стеллажу, чтобы выписать все необходимое. - Это последние, - раздается от входа, и Чимин облегченно вздыхает, возвращаясь к своему пациенту. Недели пролетают незаметно, и многие из тех, кто попал в их лагерь, потихоньку приходят в себя, получая все необходимое лечение. Чимин работает все дни, не позволяя себе и лишней минуты отдыха, что, безусловно, сказывается и на его здоровье, а потому в один из дней он просто не может подняться с постели, чувствуя, как все тело будто наливается свинцом. - Что с тобой? - уточняет Ки Сон, омега, живущий с ним в одной комнате. – У тебя течка скоро? Чимин про себя отсчитывает дни, а после отрицательно кивает. - Ты будто весь горишь, - встревоженно бросает омега, осторожно касаясь чиминова лба. – Что-то болит? - Все тело болит, - шепчет пересохшими губами омега, чувствуя, как тяжелеют его веки. - Сейчас принесу лекарства, поспи, я сегодня возьму твоих больных. - Не нужно, - пытается спорить тот, - я выпью лекарства и спущусь. - Не изводи себя. Сейчас не так много больных. Лучше дай себе выходной, ты и так за этот месяц ни дня не отдохнул. Я справлюсь, честно. Чимину жутко неудобно перекладывать свою работу на других, но Ки Сон, кажется, прав, и ему действительно необходим отдых. Он принимает принесенные лекарства в полудреме, а после сходу проваливается в сон. Там он оказывается словно в самом центре боевых действий, но совершенно не ощущает себя собой. Вокруг постоянно раздаются выстрелы, и это сводит с ума, но Чимин словно ищет кого-то, разглядывая солдат, что попадаются на его пути. Одни все еще продолжают бой, другие – раненные или убитые, разбросаны по земле, словно это какие-то тряпичные куклы, а не молодые и здоровые альфы. Чимин продолжает пробираться сквозь тела, когда не так далеко от него раздается мощный взрыв. Внутри все холодеет, а конечности перестают его слушаться, но он упорно направляется на звук, про себя теперь совершенно точно осознавая, кого именно пытается там найти. И находит, не успевая разглядеть лица, ведь свой собственный, нечеловеческий, крик выводит его из сна, заставляя омег сбежаться в его комнату.***
Чонгуку кажется, что за эти два года он прибавил к своей жизни десяток лет, в каждом из дней видя новые смерти и неся огромные потери. Враг (который еще вчера был другом, делящим с ним стол и пищу), в попытках прорваться на их территорию, не скупился в своих изощренных методах, не желая, видимо, вести честный бой. Было сложно предугадать следующий шаг, но альфе пока еще удавалось вести почти беспроигрышную стратегию. Но с каждым новым боем сердце альфы будто каменело, запирая внутри даже малейшее проявление эмоций. Он всякий раз надеялся, что этот бой будет последним, но случались лишь короткие затишья, даже не предвещавшие перемирий, что, в общем-то, подтверждало давние слова Джинхена – имеющий власть уже не сможет остановиться. И альфе лишь оставалось, не смотря на угнетающее состояние, держаться, пусть и из последних сил. Король все реже появлялся на поле боя, оставаясь в столице, дабы поддерживать моральный дух омег. Им требовалось в разы больше продовольственных и военных ресурсов, и каждый понимал, что произошедшее с ними не зависело от правления династии Чон. Король со своим супругом зачастую трудились наравне с остальными, засеивая урожаем поля, или собирая поспевшие плоды по окончанию сезона, чтобы находящимся на войне солдатам не приходилось голодать. И хотя Король много раз порывался вернуться на фронт, умом он понимал, что от его действий там будет слишком мало толка. - Ваше Высочество, - Джинхен проходит внутрь палатки Чонгука, низко кланяясь, - Вам послание от Короля. Чонгук, утомленный недавней физической нагрузкой, лишь молча кивает, ополаскивая лицо и тело прохладной водой. - Можешь прочесть, что там. - Вслух? – Джинхену все же хватает иногда наглости и смелости шутить в такое время. - Про себя. Потом расскажешь мне, если тебя не затруднит, - Чонгук пытается придать лицу строгий вид, что выходит с трудом, конечно, а потом лишь кидает в помощника полотенце, натягивая легкую рубашку. – Как же невыносимо жарко, - подходит к столу, кивая на соседний стул вошедшему. Джинхен откашливается, присаживаясь после напротив Чонгука, и разворачивает свиток, вскользь пробегаясь по тексту. - Написано Королем. Лично. Уверены, что мне стоит это знать? - Валяй, - отмахивается принц, - мы даже не знаем, проживем ли еще одну ночь.«Моему дорогому сыну и Наследному Принцу. Я знаю, что не всегда поступаю правильно и бываю справедливым, но в это непростое для всех нас время я вдруг осознал, как на самом деле мало я знаю о своем ребенке. Мне жаль, что приходится говорить об этом в такой форме, но я действительно горжусь тем, какой ты стал. Мне было до безумного сложно принять твой выбор. Еще сложнее жить каждый день с мыслью, что мое дитя так далеко от меня, рискует каждый день своей жизнью ради сохранности нашего государства. Это будет слишком эгоистично с моей стороны попросить тебя вернуться домой? Хотя бы на несколько дней? С каждый днем я ощущаю, как тяжело мне приходится. Мое здоровье уже совсем не то, хворь одолевает меня, и с каждым разом мне все сложнее бороться с недугом. А мысли о том, что я не смог защитить свой народ и вовсе не дают мне покоя. Если вдруг меня не станет однажды и если я все же не смогу увидеть тебя перед этим, я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя всем сердцем и душой. Ты – мой единственный наследник, и ты, как никто, сможешь справиться с правлением. Ты лучше меня, и я убеждаюсь в этом с каждым разом все больше. Наш народ пойдет за тобой, Чонгук. Не подведи их»
Джинхен заканчивает читать и медленно поднимает на Чонгука взгляд, застигнутый, кажется, врасплох такими откровениями. - Король.. болен? Чонгук молчит, словно переваривая только что услышанное, а затем тяжело вздыхает, прикрывая лицо рукой. - Вы поедете домой? – не желает уступать помощник, и Чонгук все же отвечает, спустя долгие минуты молчания: - Я нужен здесь. Король не умрет, не беспокойся. Знойные дни сменились проливными дождями, и отряд Чонгука, находясь в опасной близости к противнику, был вынужден выставлять дополнительные посты, чтобы избежать потерь, в случае если противник решит вести бой и в такой обстановке. Их потери были весьма велики, и Чонгук понимал, что как бы Король не старался, мужчин, способных держать в руках оружие и сражаться, попросту больше неоткуда было взять. Нельзя сказать, чтобы их сил было недостаточно, но каждый бой, пусть даже и приносящий победу, уносил с собой сотни жизней, что являлось для Чонгука невосполнимой потерей. За которую в будущем придется расплачиваться. - Ваше Высочество, - вид обеспокоенного Джинхена заставляет и самого Чонгука не на шутку встревожиться, - враг близко. Холод пробегает по спине, заставляя действовать скорее интуитивно. Накидывает рубашку, хватая оружие и перезаряжая его, а после выскакивает из палатки, мысленно благодаря всех Богов, что его отряд не отличался излишней суетой – каждый занимал свою позицию согласно оговоренного ранее плана, и у Чонгука никогда не возникало необходимости повторять это дважды. - Если вы поймете, что нам не победить, постарайтесь выжить, - последнее, что успевает сказать им перед долгим боем, - и обязательно выиграйте эту войну. И каждый из них (Чонгук это знал теперь наверняка) готов был отдать свою жизнь, защищая границы своей страны. Этот бой – самый долгий на памяти Чонгука. А еще – самый кровопролитный и разрушающий. Разрушающий надежду на приближающееся окончание войны. Чонгук из последних сил бросается на врага, готовый разорвать его в клочья, выпуская наружу своего внутреннего зверя, когда впервые слышит мощный взрыв, что раздается не так от него далеко. Земля буквально уходит из-под ног, заставляя альфу непроизвольно прикрыть голову, боясь обернуться на страшные крики солдат. - Черт бы вас всех побрал! – бросает в сердцах, с трудом оставаясь на ногах. Он уже слышал о каком-то новом орудии, что способно унести за собой много жизней, и сегодня явно столкнется с ним еще не раз. - Отступаем, насколько это возможно! – знает, что такие команды, возможно, бессмысленны, но терять сейчас еще больше людей уж точно не готов. – Отступаем квадратом, - пытается докричаться до своих воинов, когда совсем рядом раздается взрыв, после которого гудящая тишина буквально сдавливает виски, унося с собою в черноту пропасти.***
Альфа все еще гуляет между реальностью и сном, между жизнью и смертью, не находя в себе сил зацепиться за тонкую полоску света, что мелькает где-то вдали. В такие моменты ему кажется, словно его укутывают теплым одеялом в лютую зиму. Одеялом с ароматом ванили. Иногда ему снится дом и его безмятежное детство, в котором он и парочка его друзей позволяют себе дурацкие игры в войну, даже не представляя, что однажды побывают на настоящей. Иногда – пустынное поле, в сухой земле которого пробивается одинокий росток дикой розы. И Чонгуку так хочется найти для этой розы воды, что он буквально умоляет небеса ниспослать ему дождь, чтобы сухая и черствая почва не убила зарождающуюся жизнь. А иногда он будто слышит нежный голос, просящий его проснуться. И Чонгуку очень хочется ответить, но, кажется, сил хватает только на то, чтобы слушать его, утопая в нежных и чувственных нотах. Он балансирует в каждом из дней, теряя слишком много сил, пока однажды словно мощная волна электрического тока пробивает все его тело, заставляя разум очнуться, наконец, от долгого сна. Перед глазами все плывет, а темнота за окном не позволяет и вовсе сфокусироваться, замечая лишь размытые силуэты от слабого огонька догорающей свечи. Чья-то светлая макушка покоится возле его ног, очевидно, сморенная долгостью минувших дней, проведенных, возможно, возле раненого Чонгука. И ему так нестерпимо хочется поскорее узнать, кто же это, пока едва ощутимый аромат роз не пробивается сквозь ванильную завесу, позволяя Чонгуку расслабленно улыбнуться, проваливаясь вновь в умиротворенный сон. .