Реквием по лебедям и алым розам

Кристин Дайе, облачённая в самое простое выходное платье из тёмно-синего хлопка и дорожные ботинки на невысоком каблуке, стояла у входа в гримёрную, переминаясь с ноги на ногу. Он нервности её движений букет белых лилий, объятый девичьими ладонями иногда шелестел и это было единственным звуком, что существовал в вакууме затянувшейся здесь тишины. Мадам Жири, не решившись больше находиться между двух искрящихся неловким напряжением девушек спешно вышла за дверь, бросив на последок лишь короткую фразу о том, что должна помочь с неким де-монтажем декораций. Сама Хейль отлично знала, что этим трудам их работников предстояло служить ещё минимум треть сезона, а значит заявление о помощи в их разборе было чистой ложью, дабы покинуть минное поле, развернувшееся в гримёрной прима-балерины. После долгих секунд молчания первой голос подала Кристин, делая несколько семенящих шагов по направлению к сестре. Зная нрав старшей Дайе, на большее она не решалась. — Эйль, я… — Я оплатила твои студенческие взносы и учебные материалы, присутствую на каждом семинаре и посещаю отчётные концерты. Что ещё нужно? — Нет, Эйль, ты не поняла, я пришла поздравить тебя! Ты ведь теперь солистка. Хейлла моргнула. Она ведь никогда её не поздравляла, так почему сейчас? Кристин в несколько широких шагов оказалась перед сестрой, присаживаясь рядом с её коленями. Букет лилий лёг поверх пачки, практически сливаясь с материалом цвета свежего снега, но Хейлла не посмотрела на него, неотрывно следя за гостьей. — И ты поздравила. Спасибо, Кристин. Что-нибудь ещё? — Да, есть кое-что ещё. Я… Я устроилась сюда работать. Пока лишь хористкой, но может, я смогу, как ты! — Ты работаешь в Опере? — Хейль свела брови к переносице. Пальцы сжали ситец юбок, но жест остался незамеченным Кристин из-за многочисленных обёрток букета. — Представь себе, меня взяли! Теперь мы будем видеться каждый день, а не только раз в две недели на семинарах! Мне кажется, исключение из Академии того стоило… — радости младшей Дайе явно не было предела. Большие светло-голубые глаза смотрели на сестру так, как смотрят на матерей младенцы: с таким бесконечным обожанием, что глубину этой эмоции нельзя было прощупать даже тем, кто с ней хорошо знаком. — Ты исключена из Академии?! — Хейлла встала так резко, что букет с противным шорохом слетел с колен, оказываясь на полу перед Кристин. Она так и сидела у её ног, не смея поднять глаз. Новоиспечённая хористка отлично понимала причину злости сестры: когда-то, когда сама Хейль заканчивала эту же семинарию, она вложила кучу сил и личных средств в поиск преподавателей для младшей сестры, дабы та поступила в Национальную Академию Музыки, как завещал того их отец. Мадам Валериус так же вкладывала неслыханные суммы в оплату студенческих взносов от лица Кристин, но когда их цена выросла, сама балерина принялась добавлять деньги в каждый конверт, отправляемый в бухгалтерию, искренне стесняясь тех средств, что на них затрачивала добрейшей души пожилая женщина. Её мало волновало, что сама мадам Валериус ни разу не появилась на её выступлениях, ссылаясь на боль в ногах или страшные погодные мигрени, но была на каждом отчётном концерте Кристин, даже на тех, где её роль в хоре была совершенно незначительной и застеленные пеленой старости глаза не всегда были способны рассмотреть её лицо на сцене среди других. И даже тогда, когда Хейлла Дайе наконец перестала числиться в кордебалете, перейдя в общий состав, никто из её близких не явился, как сегодня, в день её долгожданного триумфа. Опустив глаза на сжавшуюся на манер побитого щенка Кристин, Хейль с тяжёлым вздохом опустилась обратно на пуфик. Она подняла букет лилий, бережно проводя кончиками пальцев по свежим лепесткам, и положила его на туалетный столик, рядом с розами графа де Шаньи. Как это не было странно, мужчина, чьи чувства были ей ненавистны, оценил её старания выше, чем ценили её родные. Становилось тошно. — Ты не зла на меня? — девица подняла взгляд, пытаясь унять лёгкую дрожь в голосе. Их конфликты редко были затяжными, но Кристин лучше всех знала, как Хейль умела злиться. Разрушительно и страшно. Балерина покачала головой, смахивая пальцами прядь волос с лица сестры: — Нет, Кристин, я не злюсь. Но если тебе действительно важно моё прощение за твой поступок, то я тебя прощаю. Не мне выбирать твоё будущее, а ты не обязана прислушиваться. — она кивнула каким-то своим мыслям, отворачивая лицо к зеркалу. — Если ты не против, я бы хотела побыть одна. Мне нужно привести себя в порядок, день был невыносимо долгим. — Да, да, конечно, Эйль. Я сейчас же тебя оставлю. — Кристин поднялась с колен, распрямляя ладонями образовавшиеся складки на платье. — И спасибо, что выслушала. До завтра, сестрица. –хористка улыбнулась одной из тех очаровательных улыбок, что получали только она да мадам Валериус в качестве единственной формы искренней благодарности, и поспешила выйти, аккуратно прикрыв дверь. С точёной женской скулы слетела солёная капля. Потом ещё одна, и ещё, пока слёзы не стали оставлять пятна на юбке и она не поспешила утереть их дрожащей ладонью. В дверь вновь постучали. — Да кто вас сюда несёт! — Хейль дёрнулась в каком-то необъяснимом злостном порыве, и в этом порыве сквозила такая вселенская усталость, с которой и каторжник не способен был сравниться. Втянув побольше воздуха, она бросила громкое «войдите», за которым в комнату влетела Жамм Луи, позади которой медленно и важно следовала Сорелли. Девушки окинули комнату благоговейными взглядами, осматривая десятки букетов цветов самых разных мастей. Сорелли наткнулась взглядом на букеты на туалетном столике, выхватывая глазами очертания белых роз. Тоска на её лице очевидно сообщала о том, что и она раньше была обладательницей таких же, но теперь розы принадлежали другой, как и внимания их дарителя. Хейлла встала, подходя к подругам на подрагивающих ногах. Они обступили её с обеих сторон, прижимаясь к балерине плечами. — Мегг сказала нам, что видела, как отсюда выходила некая девица. Кто это был, Хейль? — Моя знакомая времён семинарии. Никто, о ком можно было бы волноваться. — представляя Кристин лишь старой знакомой, она врала, даже не краснея. Её подруги учебных лет, коих было отнюдь немного, не навещали её ни разу, да и переписок они не вели, но Жамм и Сорелли мало знали о её прошлом, можно сказать, практически ничего. Она корила себя за то отсутствие открытости, что должно быть между ними, но ничего не могла с собой поделать и с большим рвением охраняла каждую частичку своей биографии, словно Цербер — врата Преисподней. Хейль сжала руку Сорелли: — Дорогая, почему ты ещё не уехала? Ты ведь теперь не живёшь в общих комнатах. — и она действительно больше не жила. Один из её завсегдатайных обожателей снял для неё прекрасную квартирку на Монмартре, светлую и тихую, как любила девушка, но та вовсе не стремилась в новое жильё. — Мне ещё нужно забрать некоторые вещи… — Дайе отлично понимала, что подруга врала, но расспрашивать не стала. Она часто отказывалась от подарков желающих её внимания мужчин, считая, что таким образом становится от них зависимой. Те же об этом не думали, считая, что балерина просто набивает себе цену, став популярной после истории с Филиппом де Шаньи, а сама Сорелли считала их безмозглыми идиотами, ничего не понимающими в любви. И все были в расчёте. Хейль отпрянула, отходя к ширме напротив зеркала. — Мне нужно возвращаться домой. Я быстро переоденусь, спустимся в фойе. Может, и де Санта встретим. — она ухмыльнулась, наблюдая за реакцией Жамм на фамилию Николя. Она мечтала о нём лет с четырнадцати, но тот всё время ухлестывал за всеми девушками в кордебалете, кроме неё. Это её ужасало, но и заводило, ибо как истинный представитель молодой и горячей крови Жамм Луи бежала за трудностями, как бык — за красной тряпкой. Оказавшись за ширмой, Хейлла быстро скинула с себя пачку и трико, оставаясь в одном корсете и белье. Поёжившись от накатившего холода, она стащила с края ширмы тёмно-красное дорожное платье и быстро облачилась, выходя к балеринам одновременно со сражением со шнуровкой спереди. Она вытянула из собранных в тугую шишку на затылке волос ленту, рассыпая длинные шоколадные кудри по плечам. Девушки вышли из комнаты вместе, сворачивая к парадной лестнице. Хейль лишь успела бросить горестный взгляд на соседнюю от своей гримёрную, вспоминая о красивейшей работы зеркале с почти что реальной сердечной болью. К сожалению, это помещение буквально исторически передавалось среди оперных примадонн и к ней не имело никакого отношения. Может, если Кристин исполнит свои слова и займет её, то у старшей сестры дивы появится причина там находиться. Ах, как бы хотелось! Вышедшие на главную лестницу девушки застали интереснейшую картину: в центре фойе собралась небольшая толпа. С краю этой толпы Хейлла глазами выхватила знакомую макушку Кристин, а в центре виднелась голова… Филиппа де Шаньи. Девушка тяжело выдохнула: двое самых проблемных на данных момент людей в её жизни стояли в одном и том же месте. — Граф, правду говорят, что вы теперь новый патрон Оперы? — кто-то из обступивших аристократа со всех сторон был особенно громок, настолько, что слова долетели и до троицы, стоящей на верхних ступеньках. Сам Филипп хотел было ответить, но поднял глаза и заметил девушек, сразу врезаясь взглядом в Хейль. — Да, господа, всё верно. Этому месту… — он улыбнулся уголками губ и чуть склонил голову в немом приветствии. –нужны новые лица. — К слову о новых лицах, монсеньор, — откуда-то с краю показался мсье Рейе, дирижёр хора, пробираясь к графу через плотно стоящих людей. — В нашем хоре новое юное создание. Мадмуазель Дайе, подойдите, будьте добры! Спешу представить, наша новенькая, Кристин Дайе. Голос прекрасен, но требует серьёзной огранки, которую лишь наша Опера может дать. Кристин неловко вошла в толпу, сопровождаемая мсье Рейе. — Почему мы не спускаемся, Хейль? –Жамм топталась на месте, держа Сорелли под локоть. Сама Хейлла не отрывала взгляда от происходящего внизу. — Дайе, говорите? — граф сделал шаг к девице, но та лишь потупила глаза. — Я погляжу, всё ваше семейство стремится в Оперу. — О чём вы, монсеньор? — дирижёр не прослеживал связи, на которую пытался указать граф. А Хейль наверху задержала дыхание, наблюдая то, как театр медленно, но верно получает проход в столь оберегаемые подробности её личной жизни. — О Хейлле Дайе, нашей сегодняшней звезде. Кем вы приходитесь ей, мадмуазель? — Мы родные сёстры, монсеньор. — Кристин кротко подняла голову, встречаясь взглядом с Филиппом. — Кристин, Кристин Дайе! Бог мой, неужели это вы? — теперь, когда он вышел вперёд, девушки могли рассмотреть того, кто стоял возле графа. — Рауль де Шаньи, мадмуазель. Перрос-Гиррек, вы разве не помните? На лице девицы лишь на секунду появилось недоумение, прежде чем она будто просветлела: — Рауль? Ну как же я могла забыть, конечно! Конечно, я вас помню! — Кристин широко улыбнулась, кивая молодому человеку. На вид ему было около двадцати, может, на год больше или меньше. Хейль действительно вспомнила пляж Перрос-Гиррек в самом прекрасном, самом добром уголке Бретани, в котором так нравилось их отцу. Пока он гулял там с ещё совсем маленькой Кристин, Хейлла днями сидела над музыкальной грамотой, всем детским сердцем мечтая о семинарии вокала парижской Академии Музыки. В будущем она туда не поступит, ибо ей откажут в вокальном отделении из-за недостатка данных. Даже здесь Кристин её обошла, поступив туда без особого труда со своей стороны. Балерина грустно усмехнулась, отмирая, когда Сорелли тронула её за плечо. — Я должна идти, уже поздно. И ты, дорогая, должна нам рассказ о том, почему мы не знали, что у тебя есть родная сестра! — Это абсолютно неприлично с твоей стороны, скрывать от нас такое! — встряла Жамм. Она выглядела расстроенной, но Хейль хорошо знала, что по-настоящему расстраиваться эта чудна́я девушка не может. Уж точно не на неё. — Но я согласна с Сорелли, уже действительно поздно. До завтра, Хейль. Обе девицы обняли подругу за плечи перед тем, как отправиться к общим комнатам. Сама Хейлла, последний раз посмотрев им вслед, сошла вниз на несколько ступенек, прежде чем оказалась замечена. — А вот и старшая Дайе! — граф нарочито обратил внимание на девушку, мерно отстукивающую каблуками сапог вниз по ступенькам. — Что же вы не рассказывали, что имеете столь прелестную сестру? — Вы не интересовались моей семьёй, ваше сиятельство, — она присела в лёгком реверансе, заодно кивнув и младшему Шаньи. — Виконт. — И всё же вам стоило её упомянуть, мадмуазель, — сообщил Рейе, когда медленно проредевшая толпа расступилась, пропуская девушку к центру диалога. — Такое дарование греховно прятать. — Конечно, мсье Рейе, я бы рассказала вам о ней сразу после выпуска Кристин из Академии Музыки. Как жаль, что его не состоялось. — призванная задеть, колкая фраза достигла своей цели и младшая Дайе виновато отвернулась, не желая встречаться с взглядом сестры. Она могла прощать её сколько угодно, но потраченные силы, средства и нервы должны были быть отмщены хоть немного. Младший Шаньи сделал шаг в сторону хористки, но большего не позволил, ибо выказывать ей поддержку среди незнакомых ей людей сильно бы опорочило её достоинство среди постоянных зрителей театра, ведь никто не знал подробностей их знакомства. Никто не стал бы слушать, что они были дружны в детстве, сделай они нечто неосторожное. — Так вы не имеете музыкального образования, мадмуазель? — Филипп перевёл глаза с Хейль на Кристин, всё ещё не осмелившуюся поднять глаза. — Нет, ваше сиятельство. Я… не окончила Академию. — Но таланты моей сестры бегут далеко вперёди неё. Я уверена, она нас ещё удивит. — Хейлла улыбнулась, кладя руку на плечо своей младшей. Кристин резко повернула голову, удивлённо встречаясь глазами с балериной. Сейчас Хейлла Дайе была похожа на розу с алеющими лепестками, на удивление окружающих резко решившую спрятать шипы. Впрочем, это было лишь воспитательным моментом. Хейль была уверена в важности образования и считала, что маленькое унижение помогло бы девице осознать, чем именно она добровольно пожертвовала. Но с неё было достаточно, и как человек, заменявший Кристин родителей большую часть их жизни, она это понимала. — Если вы позволите, то мы откланяемся. Уже поздно, а нашей будущей звезде нужно держать режим. Граф, виконт, — обе девушки присели в реверансе. — мсье Рейе. Подтолкнув сестру рукой в сторону выхода, Хейль двинулась следом, наконец выходя из Оперы. По пути накинув пальто на себе и отвернув воротник у Кристин, не имеющей шарфа, они вместе вышли из Оперы, встречаемые заснеженной улицей и холодным вечерним воздухом. Девушкам нужно было ехать в разные стороны — старшая жила отдельно, в небольшой квартире в квартале Сен-Жермен. Кристин же все ещё жила с мадам Валериус, на Нотр-Дам де Виктуар и множество раз предлагала сестре вернуться, но та слишком ценила своё личное пространство. Единственное, что их объединяло, когда это касалось мест — мессы в самом Нотр-Даме. В отличии от хористки, Хейлла не была религиозной, но приходила на каждую мессу, куда её приглашала сестра, ссылаясь на желание приобщиться. Вряд ли она вообще когда-нибудь расскажет ей, что жить не может без этого места, так сильно она любила храм. Один только вид Нотр-Дама приводил её в необъяснимый восторг, так что каждый раз она шла туда более чем радостно, даже если старалась этой радости не выказывать. Перед голосовавшей Хейль остановился фаэтон, в который та усадила Кристин, садясь следом. — Сначала на Нотр-Дам де Виктуар, спасибо. Бросив фразу с адресом извозчику, она откинулась на сиденье, прикрывая глаза. Девушки ехали в молчании до самой улицы, где Хейль проследила, как Кристин вошла в нужный дом и лишь только после отправилась на свой адрес. Пятиэтажный дом на Сен-Жермен встретил её радушным жёлтым светом в парадной. Поднявшись на самый верх, девушка оказалась в родной квартире, снимаемой ею уже второй год. Очень средняя, с раритетной мебелью, явно старым ремонтом и заметной стилезованной лепниной, она состояла из двух жилых комнат, прихожей и коридора, выходящего во все помещения, включая небольшую кухню и ванную. И все было обставленно исключительно по вкусу девушки, в чём ей помогала хозяйка, пожилая женщина, Хейллу совершенно обожавшая. Она любила приносить девушке книги, которых здесь собралось бесчисленное множество, а так же цветы из своего садика позади здания. Возможно, из-за отсутствия у неё своих детей, а может, из-за бесплатных билетов на каждую премьеру в Опере Гарнье, старшая Дайе не спешила интересоваться. Она оглядела прихожую, натыкаясь взглядом на небольшой ключный столик. Что-то не сходилось с обычным видом. И этой несостыковкой была свежая красная роза, лежащая поверх плотного на вид конверта, закрытого ярко-алой сургучевой печатью. Она рванулась к столику, поднимая с него конверт. На задней части, рядом с получателем красовался её адрес, даже конкретный номер квартиры. Похоже, хозяйка разнесла пришедшую почту, пока её не было дома. Рядом с отправителем не было ничего, кроме двух каллиграфически выведенных букв, чей вид привёл Хейль в величайший ужас: «П.О.»