***
Он перестал верить в свою хваленую удачу после одного случая. Он вообще перестал во что-либо верить. И "удача" теперь казалась ему проклятьем, из-за которого он всё ещё жив. Он ненавидел дело всей своей жизни, ненавидел цветы, рассаженные по подоконникам его квартиры, ненавидел сольфеджио, скрипку, от которой натирает подбородок, ненавидел саму жизнь и своего надоедливого коллегу, из которого так и била энергия и жажда жизни, свою работу и глупого начальника, который отказывается внимать его мольбам поменяться сменами с кем-то другим, ненавидел себя за то, что, каждый раз приходя домой, он всё равно по старой привычке сублимировал эмоции в музыку. Дазай же бездарность, у него нет будущего. Он смирился с тем, что его судьба – работать кассиром в забегаловке у дома до конца своих дней. Осаму смирился, и ждал этого самого конца, как ребёнок ждет своего дня рождения. Сегодня – один из тех дней, когда Осаму может услышать нежный, самый чистый из всех, что ему доводилось встречать, звук гитарных струн из окна дома напротив. Звук, который вызывает приятную дрожь по всему телу. Который ласкает слух, и заставляет пустоту трепетать и заполняться теплом. То самое тепло, которое сравнимо разве лишь с тем, что ощущается им во время осознания, что скоро нагрянет конец этого ужасного, раздражающего сна, от которого за восемнадцать лет Дазай все ещё не смог избавиться. Этот некто, что играет по вечерам вторника, четверга и субботы, как кажется самому Дазаю, так же не против послушать его игру на скрипке, которую Осаму всеми фибрами души старается отвергнуть, но не может. Скрипка способна петь, кричать, плакать и смеяться. Она способна на все то, чего Дазай лишился напрочь. Она способна выражать чувства, которые сам Осаму прячет в самой глубине своей темной души. Которые он не может в полной мере показать с помощью слов или мимики. Даже его глаза, которые, казалось бы, должны показывать всё, излучают лишь пустоту. И вот сейчас, слыша, как кто-то таинственный играет, кажется, специально для него, Дазай чувствует себя живым, в одной руке держа скрипку, а в другой смычок, чтобы, в момент окончания соло неизвестного, но такого близкого человека, подхватить ритм. Отдаваясь моменту полностью, Дазай позволял музыке дуэта абсолютно незнакомых друг другу людей, но так чувственно подхватывающих тональность буквально из воздуха, поглощать свое сознание от начала до конца. Раз за разом. Нота за нотой. Казалось, они не в силах остановиться. Эта безмолвная симфония дурманила разум сильнее любых наркотиков, а счёт времени был давно утерян где-то в глубине лунного неба, спокойного и синего, скрытого за силуэтами серых потëртых многоэтажек. Словно их мелодия, спокойная, но импульсивная; то тихая, когда силы музыкантов становятся на исходе, но, не желая терять момент, они продолжают, то громкая, когда незнакомцы, полные энтузиазма и сил, вкладывают всё в свою игру, то размеренная, минорная, наполненная скорбью и печалью несбывшихся надежд, болью и отчаянием, когда скрипка берёт инициативу на себя, то больше похожа на всплеск случайных эмоций, взрыв и беспокойство шумных волн в мажоре, когда доминирует гитара. Полная противоречия, но слаженная, сравнимая разве с небом и землёй, солнцем и луной, что не могут существовать друг без друга. Скрытые за окнами-масками, не дающими двум томящимся от тоски музыкантам существовать когда-либо, кроме подобных моментов. Моментов, в которые они существуют, как одно целое. Существуют, пока "находятся рядом". Пока их дуэт звучит из окон, обволакивая пустую улицу. Пока соседи затыкают уши. Пока Дазай не думает о самоубийстве. Прискорбно, но в момент, когда оба понимают, что сил играть больше нет, Дазаю не остаётся ничего, кроме как отложить когда-то горячо любимый им инструмент в сторону и мечтательно смотреть в окно, заглядывая в чужие, пытаясь понять, какое из них принадлежит его "напарнику". За столь увлекательным занятием проходит ещё часа два. Белая ночь дымчатым одеялом заботливо укрывает дом напротив. Все мысли Дазая заняты лишь тем, как же увидеть (хотя-бы просто увидеть) таинственного человека, позволяющего ему чувствовать себя живым, возвращающего ему утерянную любовь к жизни и искусству. Время близится к утру. Тьма уже не настолько всеобъемлющая, но все ещё цепляется за небосклон, края её редеют, становятся розовыми и расплываются. А на стекле окна съемной квартиры на пятом этаже висит огромный плакат, на который Дазай потратил несколько часов (кто бы мог подумать, что склеивать листы а4 между собой будет так тяжело?) Важно лишь то, что неизвестный заметит плакат на его окне, что поймёт, от кого это сообщение, что откликнется.«парк 17:30
сыграешь шопена»