Что за чертовщина?

      — Ну, что скажете, коллеги? — доносится до Марка, когда после тринадцатичасовой смены полусидя-полулежа он наконец располагается на небольшом угловом диванчике в гримёрке, откинув голову на спинку и прикрыв глаза. Лениво взглянув на источник звука, певец потягивается и складывает руки на груди, возвращаясь в исходное положение.       — Не знаю, — отвечает он спустя какое-то время, когда тишина слишком затягивается и начинает давить: остальные отвечать Тимуру не особо торопятся, мечтая поскорее оказаться дома и лечь спать. Усталость пронизывает каждый уголок этого помещения, окутывая собой каждого, кто в нём находится. — В какой-то момент ты думаешь, что всех отгадал, а уже в следующий считаешь себя идиотом из-за такой самоуверенности.       — Согласен, — Лазарев появляется в гримёрке неожиданно, как чёртик из табакерки, на ходу разминая затекшую шею и снимая пиджак. — Поговорил с операторами и режиссёром, вроде, всё в порядке. Задержались из-за аппаратуры этой, а я детям обещал привезти мороженое из магазина, который уже закрыт, — с сожалением и горечью в голосе добавляет он. Быть абсолютно идеальным отцом, каким Серёжа представлял себя в детстве, не до конца получается, и подобные моменты сильно выбивают его, стремящегося во всём к идеалу, из колеи.       — Придётся заглаживать вину, — включается в разговор Аида, не поднимая головы со сложенных на столе рук, на которых, кажется, вот-вот уснёт. Тимур лишь кивает, поддерживая коллегу по угадыванию, и отходит от стены, на которую опирался всё это время, садясь на пол и облокачиваясь спиной на подлокотник дивана.       — Ну, ребяточки-и-и, — жалобно тянет Ида, вытягивая затекающие ноги, — давайте уже хоть через окно сбежим, а? Я не могу сидеть в этих четырёх стенах.       — Так я ж сказал, что всё в порядке, — пожимает плечами Сергей, глядя на Галич через отражение в зеркале. — Можем спокойно собираться домой.       — Ага, — кивает Тишман, и прежде, чем продолжить мысль, вынужденно прочищает пересохшее горло, чтобы голос звучал не так сипло и жалко, — только, где теперь найти силы на сборы домой? Хоть сюда переезжай.       — А что, идея отличная, — Тимур храбрится и держится бодрячком, создавая видимость, что из присутствующих в гримёрке он выглядит живее всех. — Да и что тебе дома одному делать? Вот на этом диване и ночуй!       — Нет, дорогой, — ехидничает Ида, щуря глаза, — этот диванчик забронирован.       — Кем это? — Батр оживает ещё больше, подбираясь.       — Так тобой! — звонко отвечает девушка и заливается хохотом, который вяло, но дружно поддерживают остальные.       — Это тебя Ида сюда будет выгонять, когда ты будешь косячить, — Лазарев продолжает нагонять драматизма ситуации, демонстрируя сочувствие попавшему на крючок Галич Тимуру, — за то, что сегодня хотел пойти против неё и раскрыть не Человека Амфибию, а Лешего.       — Да! — скромно улыбается Аида, поддерживая коалицию против Батрутдинова. — Марк, как ты там сказал? «В чете Ветрудиновых раздор»?       — Как же нас заносит на этих съёмках! — смеётся Тишман, принимая сидячее положение: уснуть в гримёрке, а не дома в кровати очень не хотелось бы. — Я вот, кстати, подумал про твою версию на Красную Шапочку, — более серьёзный тон слегка меняет атмосферу уставшего смеха на тишину и даже что-то отдалённо напоминающее уют. — Мне тут ещё на просмотре прошлой программе одна птичка напела это же имя. Я только сейчас вспомнил. Может, действительно Зара?       — Вот и появилось домашнее задание, — улыбка на лице председателя местного жюри трогает и уголки его глаз, и Марку кажется, что у Серёжи слишком много ненужной напускной важности и кривляния, ведь на самом деле этот человек добрый и искренний вне камер. И как жаль, что в последнее время вот такого настоящего Лазарева на экране он видит редко.       — Это что за золотую канарейку ты запер у себя в клетке? — Ида же цепляется совершенно за другие слова, и тут артисту становится не по себе: он сильно опаздывает и даже после того, как их отпустили, не торопится ехать домой, где его ждёт Юля, с которой он ещё утром договорился поужинать и обсудить прошедший день. Лицо Марка резко начинает приобретать встревоженные черты, но он быстро себя одергивает: остальным не обязательно знать о том, что происходит в его жизни за пределами камер.       — Почему же запер? Она вполне свободная, — отмахивается он, стараясь скрыть непрошенное волнение: он даже не написал ей, что с ним всё в порядке и что он задерживается на работе. — И вообще, не у меня же дома она! У меня свой Пинкертон в лице подруги.       — Дай угадаю! — дразнит Лазарев, ехидно прищуриваясь. — Юля Паршута! — ответ очевидный, понятный любому, кто хоть немного знает об их взаимоотношениях. Вот только все вокруг — и шоубиз, и поклонники — знают Юлю как его подругу, но только единицы — как жену. Впрочем, одно другому не мешает ни коим образом.       — Да, и? — раздражение начинает брать верх, и Марк сам себе поражается: вот что волнение за близких с людьми делает.       — Марк, не кипятись, — Аида как по мановению волшебной палочки оказывается справа и успокаивающе кладёт руку на напряжённое плечо, — и ты, Серёж, тоже не наводи суету, — мягкий взгляд устремляется на председателя, моментально успокаивая накалившуюся атмосферу, а после вновь возвращается на Тишмана, — нам всем стоит отдохнуть, поезжай домой. А версия твоей «птички», — улыбается оперная певица, — мне нравится, потому что я теперь слышу там только Зару. Называй почаще её версии, глядишь, мы споёмся за твоей спиной, — тепло смеётся она.       — Не надо у меня из-под носа моего Пинкертона уводить, — смеётся в ответ Тишман, пряча лицо в ладонях и зарываясь пальцами в отросшие волосы, чтобы скрыть дрожащие руки.       Полуистеричный смешок с губ срывается сам собой. Сегодня Аида, заметив его напряжение, ловко увела тему, успокив обоих, а что дальше? Не всегда же рядом будет тот, кто охладит его так внезапно разгорающийся пыл, а вечно скрывать такое нельзя, иначе ни к чему хорошему это не приведёт.       Он редко заводится с каких-то язвительных фраз и подколов, стараясь переводить всё в шутку или игнорируя, но когда дело касается Юли, его давней подруги, а теперь и жены, Марк моментально может превратиться из скалы спокойствия в грозного льва, готового рвать и метать, потому что это его самый ценный и сокровенный, хрустально хрупкий и нежный цветок, который сегодня он совершенно бессовестно оставил в одиночестве, позабыв даже о банальном «задержусь на съемке, к ужину не жди, ложись спать, коть))» в SMS-ке.       — Ребят, я домой, — объявляет он, резко поднимаясь с дивана, собирает вещи, накидывает на плечи кожанку и, развернувшись всем корпусом на выходе, с мягкой улыбкой договаривает, — всем спокойной ночи и до следующих съёмок.

***

      — Юль, — проносится по квартире голос мужчины — ответом служит тишина. В гостиной горит свет, но ни звука шагов оттуда, ни звука льющейся воды из ванной Марк не слышит, ловя чувство дежавю: приход после вторых съёмок очень похож на первый. — Юля, — уже тише зовёт он, тихо проходя вглубь квартиры. — Ю… — он останавливается на полуслове, замечая на маленьком неудобно для сна диванчике в гостиной свернувшуюся в клубочек Юлю, судя по всему уже давно спавшую.       Марк чувствует первый укол совести: она его явно ждала, а он вместо того, чтобы лететь на всех парах домой, зацепился языками с коллегами, обсуждая какую-то ерунду. Нет, версии, конечно, — дело нужное (особенно, если это версии его драгоценности), но не настолько важное, чтобы лишать себя времени, проведённого дома с любимой женой, и явно не настолько, чтобы оставаться на съёмочной площадке едва ли не до победного.       Загоревшийся экран её телефона, лежащего на самом краю, только подтверждает его мысли: он задержался на съёмках допоздна, а Юля, вернувшаяся раньше, уснула, вымотанная рабочей суетой — концерт сам себя не подготовит.       Совместных вечеров в период его оживлённных съёмок и её подготовки к концерту становится значительно меньше, и Марк отчаянно борется с чувством вины, что он ничего толком не может поделать, чтобы всё вернулось в привычное русло: семейные завтраки, обеды, ужины, киновечера, танцы посреди гостиной и поток непрекращающихся поцелуев, завершающийся где-то в спальне.       Оно вернётся само, когда пройдёт концерт и когда закончится «аватар».       Наверное…       Марк нежно заправляет за ухо выпавшую прядь волос, мешающую в полную меру любоваться на спящую Паршуту. Юля во сне выглядит трогательно и беззащитно, что сердце невольно щемит от нахлынувшей нежности.       — Марк? — девушка пробуждается не то от его прикосновений, не то от пристального взгляда и сонно хлопает глазами, приподнявшись на локтях. — Ты вернулся? — вопрос звучит чуть ли не в крайней степени неверия, что это случается наяву, а не во сне. — Я… ждала… уснула, — Юля говорит медленно, с большими паузами и громкими протяжными зевками, отчаянно борясь с наступающим со всех сторон сном.       — Спи, родная, спи, — мягко шепчет он, целуя жену в висок. Юля неразборчиво мычит что-то в ответ, но глаза послушно закрывает, возвращаясь в прежнее положение.       Недолго думая, Марк подхватывает Паршуту на руки и уносит её в спальню, укрывая одеялом и осторожно целуя в макушку. Юля во сне причмокивает губами и поворачивается на другой бок, сильнее утопая в одеяле.       — Там на столе еда, если что, — почти неразборчиво бормочет она, на секунду приоткрыв глаза, и тут же засыпает обратно.       На столе действительно обнаруживаюися уже остывшие макароны и курица в кисло-сладком соусе, и Марк чувствует второй укол совести: Юля после выматывающей — этот факт он знал наверняка: Паршута иначе просто не умеет — репетиции стояла у плиты, надеясь порадовать его вкусным ужином и обсудить прошедший день, а он даже не удосужился ни прийти пораньше, ни заехать в супермаркет (в этом они с Лазаревым сегодня, на удивление, оказались похожи) за продуктами, список которых по приезде домой написала любимая.       Еда на языке оседает горечью и противным чувством вины и больше одного куска в горло даже не лезет, несмотря на то, что на съёмках он почти не ел. Тарелка с остатками ужина отправляется в холодильник, а сам Марк — спать.       — Сладких снов, amor mío, — ласково шепчет он и, едва касаясь светлых волос, целует девушку в висок. — Прости, что я у тебя сегодня такой дурак.       — Я не буду вставать, репетицию перенесли, — бормочет она во сне, недовольно хмуря лоб и поворачиваясь к Марку спиной — спасибо, что не отправляя во сне на диван или на коврик в прихожей. А спустя некоторое время горе-муж улыбается тому, как его девочка по привычке ищет его тепло, прижимаясь к его груди.

***

      Утро его встречает приятным запахом блинчиков с кухни и тихой мелодией, доносящеся из динамиков Юлиного телефона. Сама Паршута нашумевшей песне Ани Asti подпевает вполголоса, чтобы не разбудить его — заботится, чтобы поспал подольше после долгой съёмки.       На телефоне куча уведомлений из разных чатов в разных соц.сетях и мессенджерах и пара пропущенных, а ещё выключенный звук — тоже забота Юли. Вроде мелочь, а сердце от такого отчего-то пропускает удар, а на губах сама по себе расцветает улыбка.       — А я кричала, как он может так, чёрт возьми, — тихо подпевает Паршута льющимся из динамиков строчкам, переворачивая очередной блинчик, когда Марк тихо подходит сзади, — в слезах писала: «Набери и поговорим», — на задворках сознания неприятно щёлкает на этой строчке, но значения этому Марк не придаёт никакого — мало ли что может быть.       — Я словно птица феникс, та, что устала молить, — тихо подпевает он, обнимая жену со спины, — чтобы воскреснуть, нужно испепелить.       — Ты меня напугал, — шутливо хмурится Юля, в отместку легко стукнув его кулаком в плечо, но в родных объятиях растворяется моментально.       — Прости, — виновато шепчет Марк, целуя Паршуту в губы, — доброе утро, amor mío. Как спалось?       — Если честно, то плохо, — Юля снимает со сковороды последний блинчик и, выключив плиту, разворачивается в его объятиях, бёдрами наваливаясь на столешницу гарнитура. — Сон дурацкий: я бежала за тобой, а ты шёл от меня. И как бы быстро я не бежала, ты, даже медленно шагая, отдалялся всё сильнее и сильнее.       — Это просто сон, Юлёк.       — Знаю, — небрежно пожимает плечами она, стараясь скрыть непонятно откуда нахлынувшее чувство страха за общее будущее, — но уснуть я после него не смогла. Пообещай, пожалуйста, что если у нас что-то пойдёт не так…       — Не пойдёт, — протестует он, пока где-то далеко на задворках сознания скрипучий шёпот монотонно твердит уверенное: «Пойдётнетак — пойдётнетак — пойдётнетак».       — Марк, — Юля смотрит с лёгким осуждением за то, что её резко обрывают на середине мысли, — не перебивай, пожалуйста… Если что-то у нас пойдёт не так, то, я тебя очень прошу, чтобы мы в любом случае сели, поговорили и решили ситуацию словами, а не игрой в «Том и Джери».       — «Кошки-мышки»? — с лёгкой безобидной усмешкой поправляет Марк, пытаясь заглушить внутренний голос и странное чувство тревоги.       — Я серьёзно, — Юля хмурится, и на лбу пролегают две складочки — ситуация для неё более чем серьёзная. — Пообещай!       — Я обещаю, что в любой непонятной ситуации мы будем говорить и обсуждать, — сдаётся он, произнося обещание мягким успокаивающим тоном. Пальцы очерчивают выступающие костяшки на её ладони и, поднимаясь выше, нежно сжимают запястье, поднося Юлину руку в губам и покрывая её серией коротких поцелуев. — Но, Юляш, ты меня, правда, пугаешь. Что-то ещё случилось?       — У меня очень дурное предчувствие. Я боюсь, Марк, — обращение кажется непривычно серьёзным, просящим особого внимания к её словам. Оно сильно контрастирует на фоне привычных «Маруш», «Маркуш», «Марик» или даже срывающегося с губ «Марк», но в совершенно другой интонации, и Тишмана это невольно напрягает.       — Выше нос, коть, — тепло улыбается он, — мы всё преодолеем, слышишь? Во что бы то ни стало.       — Спасибо, — еле слышный облегчённый вздох срывается с её губ.       — Прости, что вчера не написал, что задержусь, и заставил переживать, — Марк смотрит виновато: ему и правда жаль.       — Если честно, то я вырубилась сразу, как ужин приготовила, — извиняюще шепчет Юля, со смешком прижимаясь к мужской груди. — Не заметила даже, когда ты пришёл.       — Удивительно, а сквозь сон успела сказать, что ужин на столе и что репетицию перенесли позднее, — смеётся он, пока руки притягивают девичье тело ближе к собственной груди.       — Кошмар. Я просто находка для шпиона. Больше ничего не выдала?       — Выдала, — не моргнув глазом, врёт Марк, идя на хитрый ход по вытягиванию информации, — что ты в «Аватаре» участвуешь, — Тишман внимательно следит за реакцией, но Юля даже бровью не ведёт, пока в её взгляде плещется издевательское: «Да-да, конечно, ври больше!», — в Мэри Поппинс, а на просмотре просто заметала следы.       — Что ж, ты меня раскрыл сыщик, — Паршута включает актрису на максимум. — Если разложишь по полочкам все моменты, где я спалилась, то так уж и быть расскажу правду.       — А ты расскажешь?       — Что меня там нет и не будет? — Юля смешливо выгибает бровь, — рассказывала уже не раз. Кто-то плохо слушал, дорогой.       — Актриса!       — Ты сам выбрал, — ухмыляется Юля, по-лисьи щуря глаза. — Победителей не судят.