butterfly and wolf

Посреди небольшой комнаты, рядом с настежь распахнутым окном стоял большой старый мольберт, с закреплённым на нем холстом. Рядом левитировали набор акварели и палитра. На улице слышался шум, солнце просыпалось, а вместе с ним и постояльцы «Дырявого котла». Крошечная и несколько мрачная гостиница не вызывала у Доркас особо теплые чувства, хоть и приходилось довольно-таки часто останавливаться здесь. Ей не хватало в этом месте красок и от наступающего уныния спасала только хорошая компания. Присутствие близкого человека рядом, с которым можно было посоветоваться. Чья улыбка могла вдохновить. Только в этот раз все было иначе. Ремус задерживался на рейде, а Доркас, наоборот, вернулась раньше и, как они договорились, заселилась в «Дырявом котле». Скоро должно состояться собрание Ордена Феникса, но пока что у Медоуз было свободное время, которое она собиралась применить с пользой. Доркас давно не рисовала большие картины, довольствуясь только маленькими скетчами в блокноте, выполненными на скорую руку и в основном при помощи карандаша. Плавные линии, хорошая штриховка. Получалось запечатлеть определенную эмоцию, отдельный предмет или силуэт. Но никакой сложной композиции в голове не возникало. Сейчас Доркас собиралась нарисовать что-то необычное, но, как назло, не могла определиться с темой. Она стояла и гипнотизировала пустой холст. Ей не хватало присутствия Ремуса. Она привыкла, что, когда она погружалась в свой творческий мир, Люпин находился рядом, либо что-то читал, либо они время от времени переговаривались. Хотелось, чтобы белое полотно наконец-то засияло яркими красками. Все необходимые принадлежности у нее были под рукой, но не получалось настроиться. Это ужасно раздражало! У Доркас порою возникали творческие кризисы, но, как правило, она справлялась с ними. А сейчас в голове было пусто, словно на воображение подействовали чары конфундуса. А ещё она скучала по Ремусу и мысли часто сводились к нему. Особенно, когда на глаза попадалось недавнее письмо. Вместе с ним он прислал ей ромашки, вложенные между исписанными чернилами листами. Обычно, когда перед ней Доркас стоял пустой холст, она вспоминала свою маму, Эмилию Медоуз, благодаря которой у нее и возникла столь сильная любовь к рисованию. Мама говорила, что каждая картина, не важно профессиональная или детская — сама по себе магия, которой художник охотно делился со всеми желающими. Когда Эмилия заболела, часто просила дочь нарисовать ей что-нибудь. Тогда Доркас не понимала, что мама отвлекала ее и не хотела, чтобы ребенок видел страдания родителя. Доркас искренне верила, что, если она изобразить живописный пейзаж, то мама обязательно пойдет на поправку. Но, увы, исчезающая болезнь играла по своим правилам. Миссис Медоуз угасала, лицо ее осунулось, цвет волос потускнел. Она очень похудела и с каждым днём выглядела все хуже и хуже. Отец Доркас, Кристофер, не отчаивался найти лекарство для любимой жены, но в один из дней от Эмилии ничего не осталось, кроме золотой цепочки, лежащей на подушки. Он проснулся, а рядом никого не было. Словно Эмилия — их общая выдумка, которая в реальности никогда не существовала. Колдомедики предупреждали о таком исходе, но легче от этого не становилось. Для отца смерть жены стала большим ударом, у Доркас все крутились в голове слова мамы: — Бабочка, давай порисуем! — мама любила так обращаться к Доркас, а когда та была совсем маленькой и грустила. Эмилия знала, как поднять малышке настроение: с помощью заклинаний ненадолго оживлять рисунки. Магия длилась недолго, но эффектно. Доркас до малейших подробностей помнила, как по комнате бегали акварельные зайцы или, как по стене распускались ромашки. Это было неописуемо красиво, неспроста у мамы заказывали разный реквизит и декорации для магической ассоциации театров. Доркас с восторгом смотрела на творения Эмилии и мечтала, что научиться рисовать также профессионально. После смерти мамы карандаш, прочно сжатый в маленьких пальцах, стал посредником между ними. Доркас казалось, что во время рисования она чувствовала присутствие мамы, и ей нравился сам процесс. Она была настолько сосредоточенной, что не обращала внимания ни на что другое. И в любой ситуации возникала потребность полезть в сумку за блокнотом, а рядом с ним, конечно же, лежали карандаш и ластик. Потому что окружающий мир и люди были прекрасны. Каждый по-своему уникален и неповторим. Каждый штрих карандаша — отдельная история. Один раз она была настолько увлечена, что не заметила, как к ней на плечо села бабочка. В тот день Доркас вытащила Ремуса из библиотеки прогуляться возле озера и отчитала, говоря, что нельзя столько времени готовиться к экзамену. Хотя сама поступила не лучше. Увидела красивый водный цветок и захотела быстро запечатлеть на бумаге. Впрочем, Ремус лишь ласково усмехнулся, но не стал возражать. Он в принципе привык к ее творческим причудам и вечно перепачканным в краске пальцах. Сначала Доркас жутко переживала, что у Ремуса сложиться впечатление, будто она не следит за собой. Неряха — так один раз так нелестно отозвалась о ней Петунья, старшая сестра Лили, когда она приехала летом в гости к Эванс. Но Ремус никогда не говорил ей ничего подобного. Наоборот, разглядывал ее рисунки. — Кажется, у тебя появлялся новый поклонник, — тихо произнес Ремус, и Доркас отвлеклась от листа, — Вернее, поклонница. Но стоило чуть распрямить плечи, как бабочка вспорхнула и полетела над гладью Черного озера. — Быстро улетела, — Доркас рассмеялась, — Так что можешь не ревновать, Рем. — Знаешь, а вы с ней похожи, — Доркас посмотрела на довольного своим наблюдением Ремуса и отложила блокнот в сторону, прищурившись из-за солнечных лучей. — Чем же? — Доркас задумалась и попыталась догадаться раньше ответа Люпина, но никаких идей в голову не приходило. Потому что она в первую очередь думала про маму. Вспоминала ее нежный голос, как они гуляли вместе. — Приносите красоту, — пояснил Ремус, — Я где-то слышал одну старую легенду, согласно которой, чтобы принести красоту и радость в мир могущественный дух взял черную прядь из девичьего локона, лучи солнца, цвет росы и неба, смешав эти краски с дуновением ветра и полетом птиц. Так появились бабочки. — Настоящая магия, — улыбка тронула губы Доркас, — Даже удивительно, что столько всего скрывается в простом и знакомом. — Иди сюда, бабочка, — поцелуй с Ремусом стал приятной неожиданностью, заставившей забыть обо всем и наслаждаться нежностью. Хотелось греться в лучах солнца, прижиматься к парню и просидеть так с ним очень-очень долго. Когда профессор Дирборн учил их использовать заклинание патронуса, у Доркас возникли затруднения. Они с Ремусом много занимались вместе. Он помогал ей, и когда наконец-то получилось, пустой класс, начавший утопать в подступающей тени вечера, осветило светло-синее сияние большой бабочки. Конечно, Доркас знала, что патронус мог приобрести любую форму, но о таком не думала. — Настоящая бабочка, — не без улыбки заметил Ремус. — Ты молодец, Дори. — А у тебя получается хорошо обучать нерадивых студентов, — пошутила Доркас. На следующем уроке, когда студенты демонстрировали свои успехи, Карадок отметил, что бабочка часто трактовалась как символ души. На полотне преобладали серые и фиолетовые оттенки. Новая акварель была восхитительна. Доркас не стремилась к детальной точности, когда кисть наконец-то скользнула по холсту. Она просто наслаждалась процессом. В верхнем углу порхала бабочка. Нежные пурпурно-синие цвета ушли на крылья, а черные — на туловище. Внизу растянулись бутоны лавандовых и лиловых фиалок, а в правом углу серый волк, задумчиво смотревший на бабочку. Его лапы утопали в обилии растений. Доркас нравился рисунок, чьи образы появились так спонтанно. Оставалось несколько последних штрихов. — Бабочка и Волк? — раздался рядом с Доркас голос Ремуса, — Весьма необычное сочетание, Дори. Она обернулась и улыбнулась. Люпин поставил на тумбочку чай с вафлями. Он всегда так делал, когда она, увлеченная процессом прорисовки мельчайших деталей, забывала обо всем на свете. — А, по-моему, напоминает нас с тобой, — Доркас спешно оставила кисть на палитре и прильнула к Ремусу. Его руки легли на талию, погружая в уютный мир объятий, которые всегда следовали после долгой разлуки. Незаконченный рисунок мог подождать ещё несколько минут, а то и больше. Ведь возвращение Ремуса было намного важнее. Лишь в последний момент Доркас опомнилась, поняв, что одна рука была испачкана в акварели. Романтическая идиллия, казалось, была испорчена. Но Ремус лишь рассмеялся, ласково вытирая платком с щеки Доркас небольшой акварельный след синего цвета. — Ты не меняешься, — с нежностью сказал Ремус. — И ты тоже, — Доркас улыбнулась, чувствуя себя счастливой.