Кровь! Как же её много!
— Нормально. — пропыхтел Глеб, подавляя свое желание прижать руку обратно к животу. — Подойди. Глеб медленно подъезжает к борту, сложив руки так, что изувеченная ладонь лежит на здоровой, и тормозит возле тренеров. Ольга Германовна, увидев эту картину в близи, ахает и прикрывает рот ладонью, а Рукавицын выставляет руку перед собой и говорит: — Дай сюда. Глеб осторожно отдает свою ладонь в руки тренера, а тот ее внимательно рассматривает. — Ты на вращении зацепился? — Мгмх… угу… — Крови как-то много. Сосуд рассек, скорее всего. Ты чем зацепился? Я не вижу просто. Пальцами? — Не знаю… мгмх… — простонал Глеб, еле сдерживая себя, чтобы не выдернуть руку. Он понимал, конечно, что боль слабее от этого не станет, но мозг всё равно велел снова прижать руку к себе и согнуться напополам. — Как не знаешь? — не понимает Евгений Владимирович. — Где конкретно болит? Пальцы? А Глебу больно везде. Боль идёт и от пальцев, и от ладони. Он понимает, что это лишь иллюзия, что он вряд ли мог порезать сразу и пальцы, и ладонь, но ничего поделать с собой не может. Может лишь тихо постанывать.Да когда меня отпустят! Я не хочу при Руке стоять и стонать от боли! Не дай бог он поймёт ещё, что я от капли крови готов в обморок свалиться!
— Мгх… везде… мгмх... — выдавил Глеб, оперся предплечьем свободной руки на борт и опустил голову вниз. — Всё-всё-всё, тихо. — пробормотал Рукавицын, похлопывая Глеба по плечу, а Глеб лишь сильнее сгорбился над бортом. — Макар, Глеба да медкабинета дотащи. Тут серьёзно, кажись. Ты всё равно уже свое сделал. — Хорошо. — Глеб услышал голос Макара у себя над головой, и, спустя двадцать секунд тишины Макар заговорил снова: — Пойдём. Глеб поднял голову. Макар стоял у калитки уже в чехлах, выставив руки вперед. Глеб с трудом разогнулся, вышел со льда на резиновое покрытие и начал искать глазами свои чехлы, но их, почему-то, нигде не было видно. — Чехлы где? — спрашивает Макар, придерживая Глеба за плечо, а тот лишь пожимает плечами, оглядываясь по сторонам. — Макар, давай шустрее. — подгоняет Макара Рукавицын. — У нас нет времени искать чехлы. Не видишь, что ли, что ему хреново? Ждешь, пока в обморок свалиться? Коньки с него сними просто. Макар этим и занялся. Он усадил Глеба на скамейку, сел перед ним на колено, осторожно расшнуровал ботинки и высвободил из них ноги Глеба. Глеб же сидел, рвано дышал и сгорал со стыда. Мало того, что на весь лёд разнылся из-за порезов, так ещё и коньки снимает не сам. Он пытается встать на ноги, когда они оказываются свободными, но за долю секунды оказывается на руках у Макара. — Пол сырой и холодный. — объясняет он Глебу и сдвигается с места. — Зайди потом ко мне на пять минут. — говорит Рукавицын парням вслед. — Это он тебе или… мгмх… мне? — спрашивает Глеб уже в коридоре. — Мне. — отзывается Макар и продолжает быстро шагать по коридору. Глеб путь до медкабинета почти не запоминает, ибо всю дорогу он концентрирует своё внимание на том, чтобы элементарно не стонать от боли. Макар белую дверь открывает без стука, молча заносит Глеба внутрь и выгружает его на кушетку. — Порезался? — спрашивает врач, вставая со стула. Глеб её узнал. Именно она пару недель назад проверяла его ребра на целостность. — Угу. — отвечает за Глеба Макар. Женщина начинает метаться по кабинету, собирая медикаменты. При этом она бормочет себе под нос: — Вот что за группа? Каждый день какие-то несчастные случаи. То один башкой в борт влетит, то другой руки себе разрежет. Ужас. Куда тренеры смотрят? Глеб следил за женщиной взглядом, но потом обратил внимание на Макара. Он все ещё был здесь.Не хочу, чтобы он ещё минут тридцать наблюдал меня в таком жалком виде. Не хватало ещё, чтобы при нём меня от вида пары царапин по стенке размазало.
— Может, пойдёшь? — выдавил Глеб. — Уверен? — спросил Макар, и Глеб согласно кивнул. — Ладно, пойду. Кроссовки тебе потом кто-нибудь принесет. На этом Макар и удалился, хлопнув дверью, а врач занялась рукой Глеба. Она подложила под неё таз, стерла большую часть крови салфеткой и начала лить сверху что-то обеззараживающие, от чего Глеб шумно выдохнул. Море алой жидкости исчезло с руки, и открылся вид на кожу. Глеб глянул на руку и офигел от жизни. Он действительно не только порезал себе пальцы, но и и распорол ладонь.Мне не казалось…
— Это ты как так умудрился? — спрашивает врач, и Глеб пожимает плечами, пока она осматривает порезы. — Слушай, да тут зашивать придётся. Очень глубокий вот этот, на указательном пальце. Можно, если хочешь, в больницу съездить. Там поаккуратнее зашьют, и шрама не останется.Заебись! Времени-то у меня на это нет!
— Я не успею. — проговорил Глеб. — Зашивайте так. На шрам мне всё равно. — Как скажешь. Врач наложила повязки на ладонь и на средний палец, ругаясь себе под нос, подкатила к кушетке металлический стол, чем-то застеленный, уложила на него руку Глеба и начался не очень быстрый процесс зашивания раны наживую, во время которого Глебу было приказано сидеть смирно и не дергаться.***
Макар шагает по коридору, заглядывает в раздевалку, просит Олега с Ильёй отнести кроссовки Глеба к медкабинету, и продолжает движение. Пару поворотов по коридору, и он оказывается у двери в тренерскую.Чего ему опять от меня надо? Хочет отругать за сегодняшний перфоманс на льду? Скорее всего. Будет очень долго рассказывать, что так делать нельзя. В сотый раз.
Макар вздыхает, стучит кулаком по двери, дожидается «да» изнутри и входит. Рукавицын сидит на одном из диванов, на журнальном столике перед ним лежит стопка бумаг. — Проходи, садись. — произносит он, и Макар направляется к дивану, стоящему напротив того, на котором сидит тренер. — Нет, не туда. — останавливает его Рукавицын и кивает на место рядом с собой. — Сюда сядь. Ко мне. Макар все же садиться рядом с ним, морально настраиваясь на серьезный разговор. Ноги, все ещё обутые в коньки, постепенно начали затекать. — Послушай, в Уфу вы едете, конечно, не одни, но Валентин Николаевич один, а вас четверо. — начал Евгений Владимирович. — И контакта с Глебом у него пока что почти нет. А у тебя есть. Он тебе доверяет, и он будет тебя слушать 100%. У Глеба сейчас этап в жизни не самый радужный, и что с ним будет происходить на более-менее важном старте вообще непонятно. — Да это понятно. —заговорил Макар. — Я бы и так за ним присмотрел. Без просьб. — Ну я так, на всякий случай проясняю. Теперь слушай то, что тебе, возможно, уже не так понятно. После произвольной начинаются вот эти ваши гулянки, посиделки по пятьдесят человек в одном номере и так далее. Я ничего против не имею, отдыхайте, общайтесь, но(!) держи у себя в голове факт того, что в ситуации Глеба очень легко свернуть не на ту дорожку, оказаться не с теми людьми не в то время и не в том месте. Фильтруй, где он и с кем. И чтобы никаких скользких персонажей по типу Базина и прочих рядом с ним не было. Ты меня хорошо понял? — Так Базина все сто лет зна… — начал было возражать Макар. — Знают, как главного раздолбая сборной России. — перебил Макара Рукавицын. — Что мне теперь, изолировать Глеба в номере?! Не позволять ему общаться с коллегами? Так же тоже нельзя. И вечно делать крайних из танцоров, что постарше, нельзя. — Нет-нет-нет, Макар, ты меня неправильно понял. Общайтесь, с кем хотите, ты только смотри, чтобы Глеба не занесло не в том направлении, ибо он сейчас в таком, подвешенном состоянии, на него сейчас очень легко повлиять. Про Базина я тебе образно сказал, и ты это знаешь. Я не имею в виду конкретно Егора, а, скорее, некий собирательный образ определенной категории людей. Макар был с тренером не очень согласен. Он считал, что нет в фигурном катании плохих людей среди парней. Да, все разные, все по-разному организуют досуг, но никто никогда не подтолкнет человека, которому плохо и тяжело, к чему-то опасному и неправильному. Особенно «ветеранов труда» касается. Ну не будут они никого ничем пичкать, а наоборот, скажут, что вот, подумай, может, тебе сейчас не надо, а то и запретят. Не совсем дураки же. И не звери тем более. Поэтому Макара мнение Рукавицына задевает. Его задевает то, что тренер кого-то считает полными идиотами, когда это, по мнению Макара, не правда. — Может ещё список «категории людей» мне составите? — нервно усмехнулся Макар. — А то, боюсь, мнения наши по данному вопросу не совпадают. — А они и не должны совпадать. — спокойно отвечает Евгений Владимирович. — Вам с Димой давно за двадцать, и я, соответственно, давно уже не вникаю в то, что твориться у спортсменов на соревнованиях и после них. Да, долетают до меня какие-то истории от других тренеров, но в целом я за вами уже не слежу и за вашим окружением тоже. Вообще понятия не имею, кто сейчас на что горазд. Поэтому ты лучше меня знаешь, в общении с кем нужно проявить некоторую осторожность, когда дело касается Глеба. Не отказаться от общения, а проявить осторожность. Договорились? — спросил Рукавицын и протянул Макару руку.Да соглашусь я! Куда денусь?!
— Угу. — согласно промычал Макар и пожал протянутую руку. — Я понимаю, невозможно уследить за каждым шагом, это и не нужно, я от тебя этого не требую, но(!) если случиться что-то, на что повлиял фактор того, с кем и где вы проводили время, с тебя спрашивать буду.Он мне своим «но!» уже плешь проел! Сколько можно?!
— Понял. — кивнул Макар. — Но ты и сам дров не ломай там, ладно? — просит Рукавицын, поправляя Макару волосы, и, получив в ответ тихое «угу», вздыхает: — Господи, как же всё-таки тяжело с тобой разговаривать во время тренировки или сразу после. Прям какой-то полемист в тебе просыпается, до такой степени ты склонен к спорам на ровном месте. А Макар это и сам знает. Знает, что через час вспомнит этот разговор и удивится тому, что не согласился со всем сразу, а цеплялся к словам и спорил. Так всегда случалось. Контролировать это, кажется, невозможно, поэтому Макар сейчас, когда ему в очередной раз сказали, что он временами излишне упрямый, может лишь пожать плечами и выдать «извините». — Да не извиняйся ты, характер же. — ответил Евгений Владимирович. — Да и я привык уже за столько лет. Без этого уже никуда. — Это всё? — спрашивает Макар. — Если ты готов улететь в Уфу без половины своих вещей, то да. — В смысле? Евгений Владимирович молча встал, открыл шкаф, стоящий рядом с диваном, и начал вытаскивать оттуда вещи. — На арене сегодня нашел.— сказал он, демонстрируя Макару белую кофту с кубка первого канала. — Твоя же? — Да. — Забирай. — Рукавицын бросил кофту на диван рядом с Макаром и достал другую. — Эту мне вчера Андрей Борисович из зала принёс. Тоже твоя? — Моя. — согласился Макар, принимая в руки кофту, и, заметив, что тренер закрывает шкаф, спросил: — Я могу идти? — Можешь, но я тогда остальные твои вещи продам на Авито. — заявил Евгений Владимирович, подошёл к комоду, взял с него бутылку с водой и скакалку и кинул предметы на диван. — Тоже Андрей Борисович притащил, но это уже сегодняшний улов. Я уже даже не спрашиваю, твоё или нет.Ого! Я и не заметил, что где-то потерял скакалку.
— Спасибо. — Не за что. — отмахнулся Рукавицын, открыл верхний ящик и вытащил оттуда белые наушники и телефон. — Тоже сегодняшние потеряшки. Телефон с арены, наушники из тренажерного зала. — проговорил он, передавая Макару вещи. — Что ж ты свои вещи по всей академии разбрасываешь, а? — Так получается. — пожал плечами Макар, еле заметно улыбаясь.***
Глеб наконец покидает медицинский кабинет, предварительно выслушав, что надо два раза в сутки менять повязки, и натыкается на свои кроссовки, стоящие в коридоре прямо возле двери.Откуда они тут взялись?
Глеб смотрит на кроссовки ещё пару секунд, стараясь понять, как они здесь оказались, но потом приходит к выводу, что кто-то специально принёс, и обувается. Завязать шнурки оказывается целой проблемой из-за покалеченных пальцев, но Глеб кое-как справляется. Он выпрямляется, смотрит по сторонам и понимает, что не знает дороги ни к раздевалкам, ни к арене, ни к выходу. Он в той части академии, в которой никогда ранее не бывал, а путь до белых дверей он не запомнил, ибо боль захватила его сознание в тот момент, когда он добирался сюда с помощью Макара.Заебись! Как я теперь обратно пойду? Телефона-то у меня нет! Что мне, стоять и кричать «помогите»? Бред!
Глеб пробует найти дорогу методом тыка, но первый же поворот приводит его в тупик. Он оказывается в каком-то темном закоулке коридора среди баклажек с водой для кулера. Конечно, можно попытать удачу еще раз, но Глеб так сильно устал, так расстроен своей беспомощностью, что он этого варианта и не замечает. Живот крутит, в горле ком, голова немного кружится, его клонит в сон.Наверное, это от того, что кучу времени смотрел то, как из меня херачит кровь. Мне же с детства плохо от вида одной капли становится, а тут кровь рекой.
Глеб прислоняется спиной к стене, сползает по ней вниз, оказываясь сидячим на полу, укладывает на колени руки, а на руки — голову, и закрывает глаза. Он не планирует засыпать, ни в коем случае, но слишком он вымотался, да и тишина вокруг гробовая, поэтому что-то идёт не по плану, и он потихоньку начинает дремать, забившись в тёмный угол.***
Женька находится в больнице всего неделю, но ему кажется, что прошла целая вечность. Четыре дня назад выписали соседа по палате, и теперь Женя живет один. Ему осточертело всё. И обследования, и белые стены, и белый пол, и нудные голоса врачей и медсестер, и больничная еда, и больничные порядки. А ещё Женьке одиноко. Он хотел увидеть Глеба, своё личное солнце, но он сам выбрал не говорить Глебу ни слова про госпитализацию, поэтому никакого Глеба он не увидит, пока его не выпустят. Зато дважды приходил Макар. Он, как и обещал, приносил еду и бесил медперсонал, а также просто общался с Женькой. Говорили обо всём. И о спорте, и об учёбе, и о Глебе. Со слов Макара, Глеб отлично проводит тренировки, хорошо катает программы, готовится к стартам, но по Женьке скучает. Женька по нему тоже скучает, хоть они и переписываются почти каждый день. Он и по брату скучает, но тому, вроде как, всё равно. Сильно ухудшилось самочувствие Жени за эту неделю. Голова трещала по швам чаще обычного, сил не было ни на что. Он даже перестал вникать в то, что говорят врачи, ему стало всё равно. Просто кивал в ответ и подчинялся. Одно, самое страшное, он уже понял, понял, что чем бы он не болел, прогрессирует эта штука очень быстро. Понял он и то, что не выберется он отсюда ещё долго, ведь для этого нужно, чтобы началось лечение, и его состояние улучшилось, а это всё, как думает Женька, растянется ещё недели на три, а значит, ему придётся рассказать Глебу. Он, конечно, не сделает это сейчас, подождет конца первого этапа. Женька, несмотря на сильное ухудшение состояния здоровья, несмотря на отсутствие диагноза, не теряет надежды на то, что обязательно вылечиться и вернуться на лёд. Поспособствовал этому Макар. Когда Женька признался ему в том, что опасается за свою дальнейшую карьеру, ибо уже и врачи в один голос говорят, что все плохо, он сказал: — Ой, да мало ли, что они говорят. Мне тоже такого наплели однажды. Я ковидом очень тяжело переболел, прям очень, и сразу после пошло осложнение в виде двухсторонней пневмонии. Такой был удар по лёгким, что я как-то сутки в реанимации провёл. Врачи говорили, что всё, если и выживешь, то здоровье для спорта не восстановишь. Маша и Ольга Германовна у меня в палате обрыдались, а Рук приходил уже с таким суровым взглядом, и Дима туда же. А в итоге что? Катаюсь вот до сих пор. Да, помучился немного с дыхалкой поначалу, но потом все отлично было. Так что не переставай верить. Ни-ког-да. Женька и верит, сидя на подоконнике и глядя в приоткрытое окно. Медсетры запрещали ему так делать, но он всё равно забирался на подоконник, когда хотел этого. Он размышляет о том, что сейчас мог бы паковать чемоданы в Уфу, а завтра мог бы проснуться с Глебом в одном номере и прокатать короткую… Но это лишь мечты. В реальности Женьку завтра ждёт такой же пустой, серый, бессмысленный день, как и все дни, проведенные здесь, и никакого Глеба рядом завтра точно не окажется. Резко распахивается дверь, на пороге появляется медсестра, и Женька сразу спрыгивает с подоконника. — Сто раз просила не сидеть на подоконнике! Ужин ждёт.ЕБАЛ Я В РОТ ВАШИ УЖИНЫ! УЖЕ ДАЖЕ МЫСЛЕННО ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ БОЛЬНИЦЫ НЕЛЬЗЯ!
***
— Глебка! Глеб! — слышит Глеб сквозь сон чей-то голос, а потом чувствует, как его трясут за плечи. — Глеб!Что за херня?…
Все тело затекло. Очень холодно. Глеб поднимает голову, шумно выдыхая, и нехотя открывает глаза. Он быстро моргает несколько раз, чтобы сфокусировать зрение, и первое, что он видит — ярко-голубые глаза напротив, а потом уже полностью различает перепуганное лицо Миши, сидящего перед ним на корточках. Глеб спросонья вообще не понимает, что происходит. Какой-то холодный темный угол, Миша — откуда это всё? — Глебка, что с тобой? Тебе плохо? — спрашивает Миша, глядя Глебу в глаза, а потом повернул голову в сторону коридора и громко проговорил: — Я нашёл его! Он здесь!Чего? «Нашёл»? Меня искали? «Плохо»? Почему он решил, что… ДА БЛЯДЬ! Я ЖЕ ПРИСЕЛ ОТДОХНУТЬ!
— Нет-нет, всё хорошо. — начал успокаивать его Глеб, опомнившись. Из основной части коридора доноситься громкие быстрые шаги, как будто несколько человек сразу почти бегут. Звуки шагов всё ближе и ближе, а потом из-за угла появляются Артур, Настя, Дима, Ольга Германовна и Евгений Владимирович, то есть все, кто не улетает в Уфу. — Да какой «хорошо»?! — не понимает Миша, который все еще напуган, и берет в свои руки ладони Глеба. — Сидишь в отключке в пыльном углу, весь окоченел. У тебя руки ледяные. — Глеб, что с тобой? — спрашивает Рукавицын, подходя ближе. — Что случилось?Я всех на уши поставил!
— Ничего, всё нормально. — проговаривает Глеб, сгорая со стыда. — Я не в отключке был, я просто заснул случайно. Извините. Глеб начинает подниматься на ноги, и Миша зачем-то его придерживает, вставая вместе с ним, и когда оба уже стоят, он продолжает держать Глеба, как будто боится, что он упадёт. Глеб снова оглядывает окружающих. Все взволнованны и напуганы, поэтому он ещё раз проговаривает: — Всё нормально. Рукавицын кивает головой в сторону коридора, тем самым приказывая Мише, Насте, Артуру и Диме удалиться, и те послушно уходят, а Глеб остается наедине с тренерами. Он поглядывает на наручные часы и ужасается. Почти восемь часов вечера! — Ты себя плохо чувствовал? — продолжает допрос Рукавицын и подходит ещё ближе к Глебу. — Может, ты начинаешь заболевать? — Нет. — помотал головой Глеб, который, определенно, стыдится того, что ему поплохело от пары порезов. — Ну как нет? — разводит руками Евгений Владимирович. — Как тогда ты оказался спящим на полу в тёмном холодном углу? — Ну я… — замялся Глеб. — Я вышел из медицинского кабинета, и понял, что не знаю, куда идти. Я никогда тут раньше не был. Телефона с собой нет. Я пошёл наугад, заблудился ещё сильнее, сел, чтобы отдохнуть и подумать, что делать дальше, и уснул случайно. — А почему же ты не спросил у врача, как пройти обратно к раздевалкам? — интересуется Ольга Германовна. — Неудобно как-то такое спрашивать. — выдавил Глеб. — Да почему? — не понимает Рукавицын. — Ты недавно сюда перешел, можешь чего-то не знать. Что такого-то? А Глеб и сам не знает. Просто неловко ему было к кому-то подойти и спросить. Тем более кричать. Он просто пожимает плечами и опускает глаза в пол. — Ты точно не приболел? Или со сном проблемы? — спрашивает Евгений Владимирович. — Просто, хоть убей, не понимаю, как можно умудриться вот так уснуть? Тут же холодно. — Глеб снова пожимает плечами. — Нет, родной, так мы с тобой далеко не уедем. Ты либо рассказываешь мне всё как было, либо я снимаю тебя с этапа, потому что меня эта ситуация, мягко говоря, напрягает.Выбора нет. Говори, как было, позорься до конца.
— Я крови так… не то, что побаиваюсь, но мне нехорошо становится, когда кровь вижу. Даже если немного и недолго. Тошнить начинает, голова начинает кружиться. Иногда в глазах чуть темнеет. А тут ну… много её было. И я смотрел долго достаточно. Сначала просто на кровь, потом ещё полчаса смотрел, как мне палец зашивают, и мне не очень хорошо стало. — Хорошо, буду иметь в виду, что тебе неприятно видеть такие вещи. — кивнул Рукавицын. — Сейчас нормально уже? — Угу. — Ну всё тогда. Пойдём, покажу тебе, как отсюда выбраться, горе луковое. — заключил Евгений Владимирович, и Ольга Германовна взяла Глеба под руку. — Господи, какой же ты холодный! — ужаснулась она. — Замерз, да? Евгений Владимирович и Ольга Германовна довели до раздевалки, где они и попрощались, уже, получается, до понедельника-вторника. Не успел Глеб войти в раздевалку, как к нему подлетел Миша и заключил его в объятия. — Мы час тебя искали! Я так испугался! — проговорил он, прижимая Глеба к себе крепко-крепко. Замерзшему Глебу в руках Миши сразу становиться тепло. Согревается самое главное — сердце.