nested with sin

Свою выдержку Би-Хань переоценил в панической поспешности — и расплатой за то стало унизительное поражение в поединке. Когда они с Куай Ляном выходят из портала вслед за богом огня, оказавшись во дворе какого-то вычурного особняка в Штатах, он уже чувствует разлад в своём душевном равновесии. Поначалу списывает на сам факт того, что Лю Кан, не делясь с ним причинами и не объяснив цель, лишь бросив что-то смазанное про очередных чемпионов, вытащил их сюда. Бегать за сосунками огненного божка уже порядком надоело — в конце концов, пусть в последнее время дела клана и не обременяли Би-Ханя совсем уж непосильно, всё-таки ему было чем заняться помимо игр с разношерстным детским садом самоучек, из которых достойных воинов могло воспитать разве что чудо. Лю Кан к этой категории явно не относится, так какого беса он тратит время Би-Ханя на такие пустяки? Даже поспать лишний час и то было бы не в пример полезней. Особенно после… того, что случилось ночью. Они ждут у входной двери особняка так долго, что Би-Хань всерьёз думает выбить её ногой. Само собой, его раздражает и вынужденное место за спиной Лю Кана — никогда великие мастера Лин Куэй не следовали за кем-то, пусть даже за самими богами, — но стоять по правую руку от него и поминутно одёргивать самого себя, чтобы не съезжать глазами на Куай Ляна, поминутно же проверяя, не проявится ли на правой скуле фиолетовое пятно укуса или контур чёрной татуировки, раздражает ещё сильнее. Почти невыносимо бесит. Когда дверь, наконец, отворяется, его взгляд сверлит дырку в появившемся за ней американце, нос брезгливо поджимается — может, в презрении, а может, Би-Ханю просто трудно находиться в гуще мегаполиса, дышать этим пропитанным смогом и отравой бензиновых паров воздухом, в который, будто без того было недостаточно мерзко, сейчас вплёлся безвкусный одеколон актёра, — но тот, конечно, не замечает. Куражится, широко разевает некрасивый рот, разбрасываясь насмешками так, будто его накрыл специфический вид кишечного расстройства, и даже позволяет себе дотронуться до обнажённой кожи плеча Би-Ханя, когда тот, что есть сил сжав зубы, неохотно подчиняется приказу Лю Кана развязать пленного японца. Это окончательно выводит из себя. Откинуть американца в стену смерчевым цзяо даже приятно. Слишком чесалось врезать хоть кому-нибудь. А вот дальше происходящее вдруг вырывается из-под контроля, разрастается в опасную ситуацию, совладать с которой не может ни вмиг растерявшийся Лю Кан, ни сам Би-Хань. Его атаки стремительные, несмертельные — он хочет унизить американца, втоптать его холёное лицо в выложенный кричаще-дорогим мрамором пол, доказать, что никому не по силам тягаться с Грандмастером, даже если тот пускает в ход лишь крохотную долю умений, — но в них нет никакой слаженности. Би-Хань путает сам себя, пропускает удар за ударом. Куай Лян под боком только мешает. Его непостижимо хочется оттеснить назад, прикрыть собой, хотя американец, огораживаясь глухими блоками и выплёвывая из них контрудары, даже не замечает второго соперника; не потому что Би-Хань сомневается в боевых навыках младшего, а потому что в животе вдруг прогрызлось сквозь кожу и мышцы давно забытое желание защищать его от всех. Без него было бы проще. С ним Би-Хань теряет последние крупицы самообладания. Потому и проигрывает. Американец, может, и страдает от отсутствия дисциплины, такта и элементарных правил приличия, но всё же довольно быстр в реакциях и не упускает возможности обернуть обстоятельства себе на пользу — он проводит прямой джеб в нос, откидывая Би-Ханя навзничь. Это, конечно, никакой не нокаут, комары сильнее кусаются; куда более зло жжёт под рёбрами от того, как под следующим ударом на пол летит Куай Лян. Американец сам не знает, что уже труп. — Хватит! — раздаётся окрик сбоку, едва Би-Хань напружинивается для новой атаки; взвившиеся от рук и плеч Лю Кана всполохи пламени наверняка производят неизгладимое впечатление на американца и привязанного к стулу японца, что с одинаково-глуповатым выражением лиц уставились на бога огня. Грошовый шут. Подобные выбрыки не пугают Би-Ханя с тех пор, когда в свои четырнадцать Куай Лян обнаружил дар пиромантии. Би-Хань еле поднимает руки, даже до груди не доводит, чтобы сложить кулак с ладонью — куда сильнее ему хочется кинуть в бога ледяное копьё, чтобы тому вошло прямиком между зубами и пробило затылок, пригвождая к стене уже мёртвым. Да как он смеет повышать голос на Грандмастера Лин Куэй?.. Разумеется, его угрюмое молчание не остаётся незамеченным для младшего брата, но заговорить тот решается только после того, как, вернувшись в обитель, они заканчивают со всеми насущными делами; Куай Лян нагоняет его под сенью галереи между центральным корпусом дворца и правым крылом, в котором располагались их покои. — Сегодня просто плохой день, брат, вряд ли Джонни Кейдж действительно может тебя одолеть, — он шагает рядом нога в ногу с Би-Ханем, поэтому услышать злостный скрип зубов ему нетрудно. Младший тут же тушуется, пригибается, пытаясь заглянуть в глаза. — Это из-за новолуния, да? Ты в них всегда такой. Может, я приду к тебе побеседовать перед сном? Разделим жасминовый чай. Всё легче будет. — Нет!.. — голос у Би-Ханя едва не срывается в истерический хрип. — Не смей. Одна только мысль оказаться с Куай Ляном наедине там, где меньше суток назад Би-Хань валял по кровати его точную копию, где в воздухе наверняка ещё стоял запах пота и спермы, не выветрившийся даже за весь день, отдаётся трусливой дрожью в диафрагме. Да Би-Хань его к себе месяц не пустит. — Тогда, может, принести музыку ветра? — брат тянется к его плечу привычно, не задумываясь над собственным движением — настолько, что удивлённо смотрит на собственную кисть, когда Би-Хань резким ударом откидывает её от себя. — Раньше тебя это успокаивало. Да и я в детстве… — Мы уже не дети, Куай Лян. Я повзрослел, и тебе тоже пора. Младший недовольно кривит уголком рта, чуть не пролив обиду между зубами — но сдерживается. Уходит, провернувшись на пятках, не оглядывается и не горбит плечи, как и положено ведущему мастеру Лин Куэй. На него равняются так же, как на самого Би-Ханя, проявить слабость для них всё равно что собственноручно подложить динамит в основание строя клана и тут же его взорвать. Недопустимо. Проводив его взглядом до тех пор, пока подхваченная красным поясом жёлтая куртка не скрывается в перспективе колоннады, Би-Хань отворачивается тоже, но идёт не в свои покои, а к старым мастерам. Куай Лян подал ему одну интересную идею. Тем же вечером, уже даже глубокой ночью, он возвращается из мастерских, неся в руках старинную лампу. Выглядит она просто, даже убого, совершенно не привлекает внимания ни на первый взгляд, ни на все последующие: обычная лампа с восковой свечой, свет пламени которой рассеивают до почти невидимой дымки резные дверцы и мутная рисовая бумага; старомодная разве что, но в обители таких вещиц было много. Музыка ветра, которую предложил Куай Лян, обычно использовалась для очистки помещения от негативной энергии. Лампа работала чуть по-другому. Шифу не спросил, зачем Грандмастеру так резко понадобился оберег подобного рода — зачаровал, как того потребовал Би-Хань, и вернулся к прочим обязанностям. Старые мастера вообще преисполнены покоя и смирения, им, спрятанным за многими слоями прожитых лет все равно что под толщей океанической воды, нет дела до причин, по которым к ним пришли за советом. Они — хранители знаний, а не источники вопросов. Подготовившись ко сну и уже устроившись на кровати, Би-Хань не сводит взгляда с оберега, прогоняет в мыслях не то молитвы Старшим Богам, не то проклятья непонятно кому: надоевшему хуже прилипшего к заднице листика Лю Кану, его бестолковому сброду, самому себе или суккубу, который внёс такой разлад в мирное течение жизни, — до тех пор, пока веки не смежает окончательно усталость прошедшего дня. Он с самого начала знает, что это сон, потому что, как в любом сне, оказывается внутри внезапно — будто в воду ухнул с головой — и уже в самом разгаре событий. Куай Лян сидит на его бёдрах, обнажённый, мокрый до прочерченных по коже ручейков пота и спутавшихся перед лицом волос, чуть завившихся от влаги на концах. Не сидит — двигается, надевается задом на его член с еле слышными хлюпами снизу и звенящими вздохами сверху, словно сдерживает себя, словно боится, что, если раскричаться на всю мощь лёгких, в дверь покоев Грандмастера обязательно вломится охрана с оружием наперевес. Опасение небеспочвенное, а кричать Куай Ляну, судя по всему, хочется до жути, так у него вздрагивают на каждом вдохе рёбра и твердеет в напряжении красивый, вырубленный как из камня живот. Внутри него, наоборот, мягко. Ужасающе горячо. Этот контраст расцарапывает Би-Ханю горло стонами, которые так и остаются застрявшим в трахее булыжником. Эмоций на лице младшего не разобрать. Куай Лян то откидывается назад, заводя голову в непосильном удовольствии настолько высоко вверх, что Би-Хань видит в тёплом свете оберега лишь острую линию его подбородка, резко вычерченные под кожей горла жилы и ходящий туда-сюда кадык, когда Куай Лян тяжело сглатывает стоны; то склоняется вплотную над ним. Тогда его глянцевые вороньи волосы почти касаются скул Би-Ханя, но лица всё равно — даже с такого близкого расстояния — он не видит. Когда Куай Лян снова отодвигается, сосредоточенно напрягая бёдра в чуть ускорившемся ритме толчков, Би-Хань оставляет попытки пробиться сквозь тени на лице и соскальзывает глазами ниже. Остро вспухшие возбуждением соски режут по взгляду хуже копейных наконечников. Он хочет провести по ним большими пальцами, ощутить болезненную упругость, услышать, как, моментально забыв об осторожности, Куай Лян отзывчиво-резко стонет в ответ. Наверняка он выгнулся бы навстречу этим ласкам, сам себя лишая притом устойчивой опоры и с неловким криком опускаясь ещё сильнее, пропуская вглубь себя настолько, что глубже уже невозможно. Он и так опускается, выжигает его своим горячим нутром, и от переплетения фантазии с реальностью Би-Ханя разрывает надвое от бёдер до темени. Владей он собой, протянул бы руку к лицу младшего, схватил за ухо забытым из детства жестом и, притянув ниже так, чтобы Куай Лян практически упал грудью ему на лицо, забрал один сосок между губами. Водил бы головой от одного к другому до тех пор, пока светиться не начнут от алой крови и потёков слюны. Эта нежность и соль так и чувствуются на языке, обволакивают, дразнят несбывшейся жаждой. Но, скованный не своими желаниями, Би-Хань только и может, что смотреть — без возможности воплотить в жизнь. Неведомым образом, как бывает только во снах, Куай Лян считывает его ворочающиеся под кожей порывы. Правда, не даётся в руки, сам оглаживает одной ладонью по боку, цепляет сосок между указательным и большим пальцами. Сначала ласкает нежно, потом вдруг — резко, в тот же момент, как Би-Хань об этом думает, — стискивает, тянет вперёд. Яркий розовый румянец тут же плещется из-под его руки дальше по грудным мышцам, захлёстывает шею, исчезает в тенях лица. Его громкий, надсадный от жгучего удовольствия голос разливается по неопределимости сна взрывной волной. Брату словно бы уже неважно — услышит ли их кто-то, придёт ли проверить, — и Би-Хань молчаливо с этим согласен. Вздумай кто прервать их именно сейчас, он обрушит на нарушителя всю мощь древнего льда, не погнушается взять столько, сколько и удержать-то не сможет. Потому что ни у кого нет права отобрать у него такого Куай Ляна. О том, что его такого Би-Хань тоже не имеет права видеть, он старается не думать. В конце концов, это просто сон. Упираясь ладонями ему в грудь, брат сжимает пальцы, месит кожу точно большой довольный кот — да и поёт так же. Его стоны завиваются струями чистой неги по физиологическим линиям ушных раковин прямиком в слуховые каналы, проскальзывают внутрь головы Би-Ханя, плавят ему мозг до состояния жидкой слизи, и даже удивительно, как она не выливается у него через нос и уголки глаз. Сам он стонать не может, словно ему, как ловчему баклану, натянули на горло металлический ошейник. Ладонь Би-Ханя сама собой поднимается к его лицу, страшно даже загадывать, зачем, потому что во сне может вообще всё что угодно произойти, хоть бы он сейчас её себе отгрызёт — но нет, только лижет языком по центру, не чувствуя вкуса кожи или пота, словно бумагу пробует. Набирает слюны, пролизывает ещё и ещё, пока на подбородок не начинает капать. Для чего, долго гадать тоже не приходится. Он тянет руку, обхватывает в кулак член брата — тот запинается на середине движения, выпуская длинный дрожащий выдох и крупную каплю смазки из уретры, — но так и замирает, позволяя Куай Ляну самому толкаться как нужно, как хочется. Зажатый в ловушку между ладонью Би-Ханя и его бёдрами, Куай Лян теперь не может никуда деться. Подаваясь назад, он сам себя раскрывает сильнее, проезжается простатой по сверхчувствительной головке и от того неконтролируемо дрожит, залитый изнутри чистым удовольствием; а впереди его ловит тесно сжатая рука Би-Ханя, что с каждым разом выжимает всё больше и больше смазки, помутневшей с прозрачности до слепого белого от подступающего оргазма. И так понятно, что долго младшему не вытерпеть. Вид того, как Куай Лян всем телом подбирается перед последней, самой яркой судорогой, Би-Хань хотел бы вытравить изнутри на черепе, чтобы всегда носить при себе эту восхитительную картину. Пару раз дёрнув бёдрами на грани, младший останавливается, сев до конца, поджимает колени вверх — его колотит жарким ознобом, пальцы скрючивает до впившихся в грудь Би-Ханя ногтей, голова и плечи пригибаются; Би-Хань с силой гладит его, всего за три рывка высекая такую сильную струю спермы, что брызги летят не ему на грудь, как должны были, а самому Куай Ляну. Внутри него всё дёргается, давит член Би-Ханя кольцевыми тисками, выдаивает так же, как сам он мучает Куай Ляна рукой — и этого почти, почти хватает. Почти. Младший теперь весь грязный, с головы до ног потный, безнадёжно уставший. Великолепный. Серо-жемчужные потёки спермы с груди медленно ползут вниз по его коже; прихотью сна Би-Хань разжимает ладонь с его члена и касается живота, смазывает пальцами эти капельки, ведёт их обратно вверх по углублениям в коже, перемешивая сперму с горячим потом, всё выше и выше, пока не добирается до ослабленно открытого рта. Заводит пальцы внутрь. Губы Куай Ляна — единственная часть лица, которую Би-Хань наконец-то может видеть, — сейчас такие красивые, чуть воспалённые по контуру от постоянного облизывания, с готовностью обнимают его, тянут вглубь. Там жарко. Влажно. Чуть режет твёрдостью зубов как мимолётное напоминание о том, что за ласковым котёнком на самом деле таится тигр. Его язык юрко проскальзывает снизу, мелькая между костяшек. А потом в одно мгновение вместо пальцев Куай Лян уже облизывает его член, густо блестящий от смазки, болезненно-красный от ненаступившей разрядки. Би-Хань приподнимается на локте, тянет руку, чтобы прочесать падающие на лицо волосы вверх ото лба, и ему это, как ни странно, удаётся. Теперь он видит лицо младшего. Куай Лян зол. Родные глаза смотрят на него одновременно с тяжёлым, мучительным желанием и… осуждением. Как будто обвиняют в том, что происходит. Травят. Казнят. Это бьёт под дых виной и небывалым наслаждением, выкидывает его через край, заставляя зайтись в оргазме. Би-Хань успевает вскочить до того, как застонал бы в голос — весь вымокший, трясущийся словно в припадке, с позорно расплывающимся в штанах пятном спермы. Подобных снов он не видел лет с двенадцати. С участием брата — так и вовсе никогда. Словно не доверяя ощущению уже остывающей тёплой влаги и глазам, он приподнимает резинку пояса и рассматривает тягучие скользкие нитки, паутиной сцепившие его бёдра, всё ещё полутвёрдый член и испорченную ткань. Видеть стыдное проявление слабости тела настолько неприятно и омерзительно, что хочется немедленно содрать с себя не только штаны, но и всю кожу вместе с ними. Однако это — хоть звучит до головокружения абсурдно, Би-Хань даже прижимает пальцы к губам, как если бы тошнило, но всё-таки — хороший знак. Если бы к нему в сонном параличе приходил суккуб, спермы бы не было, потому что жадные паскуды высасывали всё до последней капли. Даже вчерашний глупенький неумелый телок подобрал бы начисто. Оберег тоже остался нетронутым, рассыпая вокруг себя ровный тёплый свет даже после того, как за окном со всей мощью чистого утра разгорелось жестокое высокогорное солнце. Явись тварь сюда, сгорела бы в считанные секунды. Стало быть, кошмар. Был ли он лучше тех видений, когда Би-Хань собственноручно вспарывал Куай Ляну живот до сыплющихся мерзотной гирляндой к ногам кишок или высаживал ногой с разворота голову так, что вылетали глазные яблоки, ещё гадатель надвое сказал. Но хотя бы это не проделки суккуба, и то радость. А пижаму можно просто сжечь, чтобы никогда больше не вспоминать о произошедшем. Как будто и не было. Весь тот день Би-Хань старается избегать встречи с братом, чтобы ненароком не выдать своё унизительное состояние, и, к счастью, сама вселенная благоволит им обоим: внимания Грандмастера требует обустройство нового внешнего полигона для тренировок в элементальной магии, так что он до ночи торчит там; Скорпион же готовится к выполнению миссии в Сейдо. Его перекидывают туда порталом из Земного царства за час до возвращения Би-Ханя в обитель. На душе от этого немного спокойней. Оказавшись в своих покоях поздней ночью, Би-Хань вытаскивает припрятанную от слуг грязную пижаму и вместе со старой лампой относит в мусоросжигательную. Хоть оберег и не разрядился, опираться на этот костыль он больше не намерен. Никакие обереги не дадут стопроцентной гарантии, что суккуб не явится и впредь. Пока Куай Лян под надёжной защитой пролёгших между ними границ миров, можно относительно безопасно подразнить тварь, спровоцировать её; если она всё ещё находилась внутри обители, то просто не сможет отказать себе в столь лакомом куске. И на этот раз Би-Хань точно её прирежет. Растущий месяц, выгибаясь правым боком вниз, к наледи горных вершин, баюкает его всю ночь — до тех пор, пока Би-Хань не забывается, наконец, осторожным неглубоким сном. До самого утра он спит спокойно. Как и на следующую ночь, и ночи после неё. К нему никто не приходит. Может, младший прав, и всё дело в новолуниях, а суккуб просто удачно подгадал время просочиться к нему под кожу, даже не осознав этого. Без разницы уже, на самом деле. Дальше время течёт своим чередом, гораздо более мирно, чем в эти три дня. Медитации, тренировки и немного перекроенный в сторону восстановления энергии рацион питания помогают Би-Ханю справиться даже с теми крохами слабости, что ещё оставались после сцепа с суккубом. Куай Лян возвращается с задания из Царства Порядка через неделю; к тому моменту Би-Хань уже полностью владеет собой, уравновешенный и духом, и телом. Он рад вновь видеть младшего, даже позволяет ласково приложиться ладонью к плечу сверх стандартного приветствия — и, видя в ответ радостную белозубую улыбку, почти не хочет сцеловать её с этих красивых губ. Почти.