nested with sin

С Куай Ляном происходит что-то определённо… нехорошее. Поначалу Би-Хань едва ли может объяснить для себя скребущее под лопатками беспокойство, стоит брату попасться ему на глаза. На сторонний взгляд он ведёт себя абсолютно так же, как обычно: немного заносится перед младшими воинами — не из гордыни, скорее просто велением горячей крови и молодости, — преподаёт, тренируется, ходит в патрули и одиночные вылазки по заданию защитника Земного Царства. С последним Би-Хань после случившегося в Штатах старается лишний раз не пересекаться, просто из опасения, что не сдержится и припомнит божку перенесённое оскорбление на кулаках, а то и вовсе бросит ему вызов биться насмерть. Здравой частью ума он прекрасно понимает свои шансы против Лю Кана. Разумеется, Би-Хань превосходный воин, равных ему не сыщешь ни во владении морозной стихией, ни в рукопашном бою, только вот человеческие силы всё одно пыль и прах в сравнении с силами божества, даже младшего. Та же часть, что всегда держала его на ногах даже на исходе самых суровых испытаний, та отчаянная гордость и упрямство, что позволили ему возглавить клан в неполные тридцать, стать Грандмастером в том возрасте, когда и звания мастера не все добивались, чётко давала понять даже без непосредственного столкновения с Лю Каном — всё закончится боем. Благо, Лю Кан не настаивал на личных встречах, зная, что младшему брату Би-Хань доверяет как себе, да и Куай Лян прекрасно выполнял роль буфера. По крайней мере, поначалу, до того, как ему от затылка через задницу к ступням натянулась визжащая от напряжения металлическая струна. Он весь слишком насторожен, понимает вдруг Би-Хань, в очередной раз ловя его на периферии взгляда, а себя — на тревожных ощущениях. Куай Лян как будто пытается спрятаться непонятно от чего за щитом напускного спокойствия, благостного умиротворения на грани с равнодушием. Только вот ему, воспитанному в куда более свободных рамках, нежели Би-Хань, на плечи которого по праву первородства с малых лет легла неизбежная почесть стать главой клана и который научился прятать эмоции раньше, чем выговаривать первые слова, ковать такую броню на ходу неимоверно трудно. Непосильно даже. У него не броня — скорлупка, тоньше бумаги и хрупче благородной императорской керамики. Она вся кроется трещинами от любого неосторожного движения в его сторону, и то, что ползёт из этих трещин, Би-Ханя не на шутку беспокоит. Как вскоре оказывается — не его одного. — Брат. — А, Томаш, — завидев склонившегося в приветствии младшего, Би-Хань откладывает в сторону рабочий планшет и кивает ему, приглашая подойти ближе. Тот закрывает дверь кабинета, ступает плавно и тихо, как привык — только и в его фигуре считывается что-то тревожащее. Да что с ними со всеми в последнее время? — Что тебя привело? — Куай Лян. Би-Хань слушает его, не прерывая, хотя и хмурится, но не от несогласия: Томаш озвучивает ровно те же опасения, что склизкой чернотой копошатся в желудке Би-Ханя при виде Куай Ляна. Хватит ему уже игнорировать очевидное — дослушав, он отсылает Томаша дальше по делам, а сам переодевается из повседневного костюма в тренировочную форму и направляется на плацы. Здесь неправильность чуется в воздухе острее всего. Гул тренировки привычно обступает со всех сторон, то распадаясь на лязг металла и дерева, глухие удары, резкие выдохи и окрики, то собираясь вновь в единый фон. Слишком злой сейчас, неоправданно агрессивный. Как будто ещё чуть-чуть, и ученики, позабыв о правилах, кинутся друг на друга в грызне до победного — пока кто-нибудь не умрёт. Куай Ляна заметить нетрудно. Вокруг него словно зона отчуждения образовалась, шагов десять в радиусе. Это странно видеть ещё и потому, что обычно Куай Лян охотно идёт на контакт со всеми в клане, независимо от возраста и положения — не до прямых касаний, конечно, но к нему, как к яркому согревающему в зимнюю стужу огню, всегда неосознанно жались поближе. А сейчас молодняк поглядывает на него с боязнью, даже появление Грандмастера не вызывает такого страха, как спокойно — до навострившихся в предчувствии опасности нервов спокойно — лавирующий между боевыми парами Куай Лян. Би-Хань пришёл вовремя, как раз звучит гонг часовой готовности к ужину: салаги сейчас разбегутся отмывать грязь и пот по общим купальням, мастера займутся персональными практиками. Би-Хань отпускает молодых взмахом ладони и перегораживает собой дорогу собравшемуся было улизнуть следом брату: — Идём. Сегодня потренируешься со мной. В его тёмных глазах мелькает близкое к привычному непослушанию упрямство, однако, вопреки тому, как он повёл бы себя в такой ситуации, будучи в порядке, Куай Лян лишь вежливо склоняет голову. Они уходят подальше в крытые залы. Разминаются неторопливо, аккуратно и слишком заученно-чисто, примеряясь друг к другу так, будто Би-Хань не был рядом с младшим от самого его рождения, а Куай Лян видит в нём угрозу настолько серьёзную, что при любой оплошности сражаться будет всерьёз. Может быть, Лю Кан его как-то настраивает против родного старшего брата? Упреждая — нападай. Би-Хань начинает серию атак сразу со своего коронного скольжения, предсказуемо насколько возможно. Но не натыкается на контрудар, как ожидал: Куай Лян не идёт на прямое столкновение, откатывается в сторону. Отвлекается, не следит за ним. Точнее, не так. Он не смотрит в лицо, не прослеживает реакцию тела, предугадывая, куда ударить подожжённым верёвочным копьём, вместо этого цепляясь взглядом куда-то над плечом. Как если бы за спиной Би-Ханя стоял кто-то другой, тенью повторяя любое движение, и этого другого Куай Лян опасался даже больше. Поймать его в удушающий захват оказывается легче лёгкого. Би-Хань валит его наземь едва ли за три приёма. На мгновение они так и замирают — Куай Лян внизу, лицом в песке, Би-Хань на его спине, сплетённые вместе до невозможности вдохнуть, и от этого… Би-Ханя подводит собственное сознание. Всё, что он так тщательно давил в себе последние недели, всё, от чего, казалось, уже избавился бесследно, накрывает неумолимой приливной волной. Хочется прижать Куай Ляна к земле ещё сильнее, распороть ледяным лезвием его куртку повдоль впадинки позвоночника, а следом — штаны; увидеть, как по коже вспыхивают бесконтрольно мурашки, войти в него сразу глубоко, по основание, невзирая на то, что Куай Лян сухой, ни разу не пользовался задней дыркой в таком неподобающем контексте, да и вообще прежде всех прочих доводов — его младший брат. Куай Лян, почуяв его смятение, дёргается бёдрами подальше — хотя Би-Хань готов голову на отсечение дать, что за такой короткий промежуток времени его тело просто не успело бы среагировать, ему давно уже не пятнадцать, в конце концов, — неуловимым скользким движением выворачивается под ним, подтягивает ноги — и пихает. Под рёбра, запрещённым приёмом. Вот для чего перегруппировывался. Би-Хань отлетает к противоположному углу площадки, едва успевает затормозить, чтобы не врезаться спиной в стойку с тренировочным оружием. С рыком поднимает перед собой стену ледовых пик, высылает вперёд шквалом, уверенный, что Куай Лян отобьёт. Этого не происходит. Точнее, даже не понятно сразу, что случилось. Лёд вздыбливается вверх по спирали, столкнувшись с выпущенной навстречу в контратаке стеной огня; стихии смешиваются, оглушительно ревут в борьбе, микровзрывами прокатываются по воздуху над головой – только все они белые в голубой оттенок, а не того привычного красного цвета, который за годы уже намертво прикипел к ладоням младшего. И огонь, кажется, уступает слишком быстро. Би-Хань пытается разогнать хмарь, чтобы разглядеть хоть что-то. В рассеявшемся пепле Куай Лян всё ещё стоит на ногах — но его рука прижата к правому боку, под пальцами пугающе быстро расползается алое пятно, волосы на виске уже мокрые от крови и глаза чуть закатываются от уплывающего сознания. Даже подходить не надо, чтобы убедиться, насколько всё плохо. — К медикам. — Да это просто царапина, — отплёвывается Куай Лян возражением — и кровью. Крови много, она не только на боку, но и по лицу за шиворот струится совсем не так, как должна бы из пустякового пореза; яркая, как из артерии. — Не обсуждается. Дуй отсюда, пока я тебя за шкирку не оттащил, — позволив голосу слегка просесть под рокотом угрозы — гораздо, гораздо тише той, что сейчас бушует у Би-Ханя внутри, — он не сводит взгляда с младшего. Тот отвечает было похожим, но всё-таки травмы, общая измотанность и ввинченная в основание черепа привычка вопреки своей свободолюбивой натуре склонять голову перед авторитетом старших его осаживают. Коротко вытянув руки, Куай Лян нетвёрдо доходит до выхода с площадки. Там его успевает подхватить Томаш — вот и славно, еле заметно выдыхает про себя Би-Хань. Рукам Томаша он доверяет. Нужно будет только заглянуть потом в лекарские гроты справиться, что, собственно, с Куай Ляном такое творится. Целителям нужно время, чтобы они смогли найти первопричину; а самому Би-Ханю нужно подумать. Сосредоточится. Там, где никто не найдет — и такое место в обители Лин Куэй есть. Подземные горячие источники давно уже стояли полузаброшенными. Гораздо удобнее было пользоваться благами цивилизации вида канализации и водопровода с центральным отоплением, провести которые, к слову, Би-Ханю стоило приличного куска нервов и раз в десять больше денег, зато молодёжь теперь могла мыться каждый день, а не раз в неделю, как раньше; мастера так и вовсе могли похвастать личными купальнями. Всё удобнее. Но всё-таки, как дань традиции, за источниками ухаживали, и порой отдохнуть в них телом и душей бывало просто… жизненно необходимо. Как сейчас. Наполненные паром минеральных вод, согретые пылким горным нутром, выбранные словно ножом прямо в плоти земли источники встречают Би-Ханя своей обыденной умиротворённостью. Другой мир, нерушимый и нетронутый волнениями извне. Сама тишина здесь особенная, всепоглощающая, но безопасная, как в материнской утробе: еле слышный шорох снимаемой одежды кажется оглушающим, а дыхание — шумным, как после подъёма в гору. Обнажившись, Би-Хань равнодушно проходит мимо вделанных в неровные сталактитовые стены серебряных полированных пластин — зеркала тут были не для любования собой, конечно, а чтобы содержать тело в чистоте даже в тех местах, что обычно скрыты от глаз, — останавливается у берега источника. Медлит. Не потому, что вдруг передумал; просто настолько сильно его одолевают мысли о Куай Ляне. Теперь понятно, почему младший так старательно пытался скрыть происходящее. Он не справляется со своей же магией — огонь белый, гораздо горячее обычного его красного, и не разобрать, где он смешался со льдом, а где сам по себе ревёт оглушающей яростью. Это ненормально. Пусть Куай Лян ещё молод, но к его возрасту магия уже должна была устояться. И раньше таких проблем не наблюдалось. Что же с ним делать? Би-Хань перебирает в уме варианты, озлобленно скалит зубы, понимая, что все нитки так или иначе сходятся к Лю Кану. Он — покровитель Земного Царства и должен знать о токах магии в нём если не всё, то точно больше Би-Ханя, он может посоветоваться со Старшими Богами, он, в конце концов, бог огня. Что же теперь, побитой псиной идти к нему на поклон? От одной мысли тошнит. Но ради Куай Ляна… В густом пару уловить чужеродное движение куда легче, чем среди теней, так что Би-Хань замечает свое нарушенное одиночество прежде, чем слышит оклик: — Брат, ты здесь? Куай Лян? Не могли медики его отпустить так быстро, даже с их превосходными умениями зарастить сложнейшие травмы за четверть часа. Что он забыл тут с его-то ранами, хочет окончательно истечь кровью? Если только не… — Здесь, — отзывается Би-Хань. — Подойди. Ничего подозрительного в фигуре младшего нет. Даже того, что так царапало все последние дни. Куай Лян болезненно морщится, когда Би-Хань подхватывает его под затылок, поворачивая к себе правой стороной. Бровь от виска и глаз чуть подзаплыли от удара, выглядит вполне правдоподобно — вот только, стоит забраться под волосы и надавить ногтем на порез, из него даже сукровицы не выступает, он чистый, гладкий, как заглазурованный. Обманка. Понимание, что его раскрыли, вспыхивает в искусственно-знакомых глазах всего за мгновение до того, как Би-Хань со звоном прикладывает суккуба головой об стену. Не слишком сильно, просто чтобы припугнуть. Серебряное зеркало стонет в унисон с ним, гудит, но не проминается; а было бы стекло, хорошенькое личико братца уже превратилось бы в мешанину из осколков и мяса. Би-Хань не уверен, что хотел бы это увидеть. Он зол, конечно, в такой ярости, что от бросившейся к вискам крови чуть не лопается голова и зубы ходят друг об друга со скрипом — но уродовать Куай Ляна своими руками он всё равно не готов. От стремительно понизившейся температуры в купальне пар мигом осыпается на пол вымороженной дробью, оставляя их уязвимо-открытыми друг перед другом в звенящей тишине. Ледяные кристаллы бликующими цепочками тянутся по прядям Куай Ляна в грубо сжатые пальцы, как будто Би-Хань поймал его в сложное оголовье, разве что мундштука во рту не хватает, чтобы давил на нёбо; правда, братец и без того послушно и безропотно поворачивает голову, замирает под рукой, уязвимо жмурится и даже не смеет тянуть воздух носом. Ждёт неизбежного конца. — Назови хотя бы одну причину, по которой я не должен выломать тебе хребет прямо сейчас. Не то, чтобы ответ действительно нужен — Би-Хань убьёт его независимо от того, что братец выдумает, — просто как-то по-извращённому хочется услышать его тщетные попытки оправдаться. — Я не желаю никому зла. Просто голодаю, — Куай Лян отвечает не сразу, а потом вдруг захлёбывается собственным голосом; старается говорить ровно, умещать слова на выдох, чтобы не было возможности перебить — но слишком очевидный глубинный звон страха, вгрызшегося под диафрагму ледяной хваткой даже крепче, чем рука Би-Ханя на затылке, выдаёт его с головой. — Надеялся, что хватит времени, смогу выдержать… Но не получается. Я бежал из Преисподней, должен был пройти по системе стихийных порталов через три мира за неделю и попасть в Царство Хаоса, только вот не успел — заплутал по соседней горной гряде, пришёл позже положенного, и портал исчез. Я месяц ждал нового. И когда смог почуять тот, что мне нужен, запаниковал. Он открылся через половину планеты отсюда. У меня был небольшой выбор: умереть от голода или умереть в попытке взять немного хоть у кого-нибудь. Я предпочёл второе. Чувствовать порталы — дело нехитрое. Существа всех миров это так или иначе могут, даже земляне, пусть в Земном Царстве этим умением не обладал практически никто, кроме пары магов-пограничников из числа Лин Куэй и нескольких независимых проводников в разных частях света — всё стараниями Лю Кана, который стремился контролировать подзащитный мир порой до маниакальности. И всё же он, как бы ни старался, не мог упорядочить природу и её естественный хаос столкновений, на перекрестье которых и появлялись порталы. Иногда эти новообразованные лазы держались годами. Иногда — вспыхивали на долю секунды, но успевали выпустить из себя такое гнильё, что вычищать приходилось кропотливо и подолгу. Именно поэтому, среди прочего, клан Лин Куэй и стоял на защите границ Земного Царства, вооружённый не только воинским мастерством, но и знаниями о том, как подобным угрозам противостоять. Суккубы были… Не самым большим злом. Хотя и доставляли изрядно неприятностей. Из той неполной дюжины, с которыми Би-Ханю пришлось столкнуться лично — убить или просто прогнать обратно в родной мир — все были зрелыми, опасными и в основном — женщинами. Желторотого птенца-подростка ему видеть ещё не доводилось. — Что тебе там делать? Дома не сидится? — Я… не хочу продолжать дело своей семьи. Хочу жить со своим лицом и не боятся осуждения за это. Добывать энергию по согласию, а не так, чтобы потом трупы приходилось выносить. Просто потрясающе сопливая история. Подростки, в каком бы мире и какого бы вида ни уродились, всё равно совершают одни и те же глупые поступки: не слушают наставлений, огрызаются, бунтуют против старших, думая, будто уже взрослые и сами знают лучше всех — всё и обо всём. Хотя Би-Хань не может проигнорировать чуть вспыхнувшую ответом где-то глубоко в душе теплоту. Стараться не причинять вред вопреки своей природе — цель, несомненно, благородная. Хоть и заранее провальная. — И ты решил принять облик моего младшего брата, чтобы забраться ко мне в постель? — Так было быстрее. И я не хотел в постель. Только чуть-чуть усыпить тебя — восстановился бы до утра, как после обычного сна, а мне хватило бы сил дойти до поселения у подножия ваших гор. Захотелось рассмеяться, но смех внезапно встрял в середине глотки. Он же чётко помнил, что у брата накрепко стояло, когда тот пришёл. Или… нет? Неважно, сейчас уже — неважно. — К какой ветви ты принадлежишь? — спрашивает Би-Хань, прикидывая, насколько он угадал по своим предположениям. В отличии от безродных яомо, не всегда даже имеющих человеческий вид, демонов-они, что считали себя роднёй по сильнейшему мужчине, и призраков гнева, которые вообще не имели ни с кем родства по природе своей сущности, у суккубов соблюдались ветви по материнской линии. Пять основных и двенадцать побочных, перемешанных из основных кровей между собой в той или иной пропорции. Из них только две обладали способностью перенимать облик других существ, и если ему повезло… — Сюй. Би-Хань раздражённо фыркает. Псины, ну конечно. Зря надеялся. Основная ветвь Металла, плавкая и гибкая настолько же, насколько и покровительствующая им стихия, могла менять личины по своему желанию — достаточно было взглянуть на нужного человека, а то и просто выдумать совершенно новую личность. Благодаря своей особенности они имели большой авторитет в Нижнем Мире, и шпион из их числа пришёлся бы Би-Ханю как нельзя кстати. У Псин возможностей было куда меньше. За всю жизнь они едва ли могли воспроизвести два-три образа, опираясь всегда на первый — сильнейший из всех, увиденный и запечатлённый так, как неразумный детёныш запечатлевает инстинктами в мозгу образ первого увиденного существа и считает его своей матерью, пусть бы это был даже природный враг или безжизненный каменный истукан. Исходя из возраста братца и того, насколько качественно ему удалось скопировать Куай Ляна, Би-Хань делал вполне логичный вывод: это и есть первый образ. А значит, существует ненулевая возможность того, что дальше личина брата будет пользоваться в хвост и в гриву в любой мало-мальски удобной ситуации, когда бы суккубу ни пригодилось скрыть собственное лицо. Никакой пользы от него, только вред. Даже призрачную надежду братец умудрился запороть — бесполезный пустоцвет с бестолковой ветви, вот же не везёт. Тогда и смысла нет и дальше оставлять его в живых. Тот, будто по воздуху учуяв ход мыслей Би-Ханя, чуть дёргается под рукой, чтобы повернуть лицо к нему в полупрофиль и скосить знакомый до чуждой идеальности карий глаз: — Я могу принести пользу! Ты ведь не знаешь, что происходит с Куай Ляном. От такой наглости Би-Хань даже на мгновение ослабляет хватку. Совсем у братца чувство самосохранения не развито, раз он полагает, что упоминание Куай Ляна как-то спасёт ему жизнь — но нервно спрашивает прежде, чем успевает остановить себя: — Ты, что ли, знаешь? — Да. Он выкормлен молоком Матриарха моего рода. Потому у него первого в твоей семье открылись способности к огненной магии. До сих пор Би-Хань считал, что младшего вытянули на ячьем молоке. Новорождённых мальчиков Лин Куэй держали у груди только первое полугодие, ровно столько, чтобы успел сформироваться должный иммунитет, но при этом и привязанность к кормилице оборвать было бы не так больно. На момент рождения Куай Ляна у матери не пошло молоко, а в доступном окружении не нашлось ни одной кормящей женщины — как будто назло, как будто сама вселенная хотела уморить младенца ещё в колыбели. Пронеся неосознанный страх сквозь всю жизнь, нынче Куай Лян не любил молоко ни в каком виде. Что, если братец говорит правду? — Продолжай. — Огненная магия Преисподней несколько отличается от тех элементов, которыми вы можете управлять тут, в Земном Царстве. Она чище, древнее, более яростная. Даже с должной подготовкой бывает трудновато с ней справиться, и это происходит в два этапа. После рождения мы впитываем её с молоком — освоением; а в возрасте двадцати-тридцати лет упрочаем контроль — закреплением. Обычно закрепление магии проходит без всяких проблем, но иногда мои братья и сёстры не справлялись. Я умею помогать в таких случаях. Есть особый способ, как из крови нашей ветви вытопить эссенцию, которая поможет обуздать возросшие силы. — Надо же, какое удачное совпадение, что ты с такой родной кровью оказался здесь ровно в тот момент, когда это твоё так называемое закрепление начало подкашивать Куай Ляна, — Би-Хань даже не старается скрыть яд в голосе. — Сдается мне, это всё — лишь фарс. Ты как-то отравил его, чтобы повлиять на меня. — Это не так, клянусь! Просто… Ладно, я действительно оказался в этих горах не по случайности. Пришёл на знакомую энергию, которая сочилась из разлома миров. Думал, может, встречу таких же, как я, мятежных родичей, но увидел только твоего брата. — Если ты хоть пальцем тронул Куай Ляна… — Нет. Я уже тогда понял, что у него началось закрепление, но как мог ему помочь, если сам умирал от голода? Би-Ханя его скулёж не убеждает ни на миг. — Как тебе вообще удалось пробраться внутрь? Бин Гуэй оберегает обитель уже многие тысячелетия, ей под силу растереть в порошок куда более опасных существ, чем ты. — Есть… трещина. — Трещина? Хочешь сказать, что панцирь где-то пробит? — Я говорю лишь то, что знаю, — братец морщит безупречное лицо. — Мне нет повода врать тебе сейчас, когда моя жизнь и так в твоих руках. Лаз уже старый, небольшой, едва для меня хватило, и… И я нашёл его случайно, лишь благодаря тому, как отзывалась энергия твоего брата. Поверь, прошу! Би-Хань даёт себе секунду на раздумья. Бин Гуэй подпитывали и переплетали в обязательном порядке каждый раз, когда бы обитель ни подвергалась нападению; в последний раз такое случилось ещё до его рождения, но атаку быстро загасили, и отцу ни о каких прорехах в панцире доложено не было. Невнимательность старых мастеров или намеренная диверсия? Это нужно будет выяснить. Что же до братца — одной веры ему явно не достанет выторговать свою жизнь. — Ты сказал, что можешь быть полезен, — Би-Ханю не нужно уточнять, в чём именно. — Принесу тебе эссенцию сегодня вечером, и взамен многого не попрошу. Всего… пару месяцев, пока не откроется новый портал. Позволь приходить к тебе. Би-Хань встречается глазами с Куай Ляном через зеркало; отражение скрадывает все неровности искусного, но всё-таки слишком правильного образа, и поддаться ему слишком легко. Может, именно идеальностью своей маскировочной шкурки братец и нервировал так, что хотелось то ли загрызть его насмерть, то ли лицом повозить по стене, лишь бы содрать с его скул эту нежную гладкую кожу. Без проросшей после утреннего бритья щетины, без характерных царапин — тормозить головой об песок неполезно никому, даже выносливым крепким воинам Лин Куэй, но без этого на тренировках не обойтись, — без подскочивших от забившейся в эти царапины грязи прыщиков и залёгшей около носа и на внешних уголках глаз сетки морщин, пока ещё совсем незаметных на расстоянии вытянутой руки, но вот так, вплотную, вполне очевидных, его кожа казалась натянутой поверх эльборового каркаса пластиковой плёнкой. Жутью при одном взгляде пробирает насквозь. Поэтому смотреть на него в отражении серебряной глади хоть и неправильно, но так хорошо — потому что там Куай Лян настоящий. Со своими изъянами, что на деле и делают его тем, кто он есть. Родным, упрямым до безобразия, не признающим ошибок до последнего, своевольным младшим братом. Не в силах противится сам себе, Би-Хань касается носом его чуть встрёпанных волос, глубоко тянет запах. Братец явно учится — в волне его феромонов уже не учуять пошлой сладости, наоборот, сейчас в воздухе чувствуется тяжёлая резкая взвесь пота, вонь выпачканного кровью песка и отсыревших из-за интенсивных упражнений ножных обмоток, горьковатый душок прогоревшего пепла. Куай Лян всегда пахнет так, особенно когда носится взвинченный и злой по плацу, сетуя на неумелость молодых учеников. Вообще-то Би-Хань мог бы поклясться, что не только запах скопирован с дотошной точностью: одежда на братце — та же самая, в которой Куай Лян ходил целый день до того, как схлестнуться на тренировке с ним, вон даже горелые пятна, прогрызенные белым пламенем, и выпачканная кровью прореха на боку такая же, до последней торчащей нитки. Би-Хань довольно ухмыляется, пробуя бурые разводы на палец. Под ногтем остаются мелкие хлопья засохшей крови. Суккубы-шейпшифтеры создавали одежду иллюзией вместе с общей личиной, порой при безупречности портретного сходства их можно было подловить как раз на ней — не хватало швов, пуговицы съезжали по совершенно неправдоподобной траектории, или и вовсе то, что должно было быть раздельным, сливалось воедино, ремень со штанами или рубашка с исподним, например, — но этот, похоже, все силы отдал проработке костюмчика. Отсюда и гладкая непохожесть лица. Ну, тем лучше. Можно воплотить в реальность фантазию, так некстати одолевшую его во время боя, не опасаясь последствий. Всё равно братец потом воссоздаст всё заново. Би-Хань не разменивается на предупреждения, рвёт штаны пополам по шву — ткань плотная, упрямая, поддаётся плохо, но противостоять замешанному на гневе желанию Би-Ханя не может, всего за пару рывков открывая взгляду и рукам крепкие округлые ягодицы Куай Ляна. Тот передёргивается от неожиданности, стоит стиснуть в пальцах тёплую кожу. Задница ладная, пружинит приятно в руках — даже просто от ощущения силы этих мышц Би-Хань предвкушающе напрягается весь, не только в паху; ему так хочется укусить, чтобы отпечаток зубов остался кровью и припухлостью, потом скользнуть языком по ложбинке между ягодиц, найти горячее нежное отверстие, раздразнить, чтобы открылось само… Холод осознания вовремя перехлёстывает возникшие в воображении картины. Ещё Би-Хань никому зад не вылизывал, чего не хватало. — Сам ищи, чем себя смазать, — он отстраняется резко, плюётся, будто и правда сунул язык куда не следует, скрыв неподобающие мысли за удачно всплывшим воспоминанием: братец-то не женщина и не опытный суккуб, похвастать естественной смазкой не может. Но тот вдруг тихо, будто смущённо даже, шепчет: — Я… научился с того раза. Би-Хань складывает руки на груди, давая братцу понять: от него помощи не жди. Тот благоразумно не настаивает, заводит руки себе за спину, чтобы одну положить под ягодицу, раскрываясь навстречу собственным пальцам, а второй — действительно — собрать чуть блестящую в неярком свете прозрачную влагу, пока что лишь парой капель просочившуюся из сжатого отверстия. Опоры ему не хватает, обе руки заняты, так что Куай Лян просто вжимается лбом в зеркало, отчего под носом тут же густеет туман жарких выдохов; недовольно возится — ему явно неудобно, но это совершенно не повод подрываться на помощь. Тем более, что Би-Ханю представился шанс понаблюдать вживую за таким роскошным представлением. Выглядит… возбуждающе. Грешно до пронявшего по нервам огня. Смазка натекает быстро, позволяя Куай Ляну один палец заменить двумя, тремя и дальше — он, конечно, прекрасно помнит размер Би-Ханя и теперь хочет подготовить себя получше. С его костяшек смазка капает вниз, заляпывая штаны и пол. Слушать её влажное чвоканье противно настолько же, насколько приятно; не видь Би-Хань ходящих туда-сюда между вздрагивающими ягодицами пальцев, решил бы, что кого-то неподалёку с аппетитом доедают. На два шага от правды, если так подумать. Куай Лян ведь сказал, что голоден. Пора бы его уже накормить. Би-Хань в мгновение ока оказывается рядом, без предупреждения выдёргивает руку братца из его же нутра, растаскивает членом в одной руке половинки подальше друг от друга, пока другой рукой прогибает Куай Ляна, прижимая к зеркалу за шею. Входит с диким своим стоном — и под крик Куай Ляна, такой отчаянно-молящий, что невольно горячеет во рту и в поджавшейся мошонке. В отражении его лицо омрачено чистой агонией удовольствия. Так непривычно видеть его таким, но Би-Хань не может оторваться. Достань ему сил взглянуть на самого себя, он, возможно, отшатнулся бы в ужасе от проступившего в глазах убийственно-мощного желания, что перекорёжило его до неузнаваемости; только вот взгляд магнитит к Куай Ляну без единого шанса отклониться даже на гран. Зеркало его обманывает, и Би-Хань рад поддаться этому обману с головой. Он вбивается в тело брата широкими долгими толчками, проминает мягкие внутренности с оглушающе-громким эхом шлепков и мокрого хлюпанья. Куай Лян тянет задушенное: — Брат!.. — чтобы это стало последней каплей. Оргазм — неприятно-быстрый, резкий настолько, что даже в ушах чуть звенит от напряжения, — простреливает по позвоночнику к низу живота; Би-Хань кончает, стиснув зубы, опять слишком долго. Его отпускает только через несколько минут, и на место тупой пустоты в черепе приходит гнев. — Не смей меня так называть! — больше злой на себя за унизительную несдержанность, чем действительно раздосадованный вольностью братца, Би-Хань вцепляется Куай Ляну в волосы, скручивает в дугу до слышимого скрипа позвоночника. Куай Лян неловко оскальзывает ладонями по зеркалу, запрокидывает одну руку — то ли просто удержаться хочет, то ли осмелел настолько, что вздумал бороться с ним, — но не успевает: ладонь Би-Ханя обхватывает его за подбородок лодочкой, пальцы настойчиво вдавливаются в губы, которые тут же расступаются вверх и вниз. Куай Лян покорно принимает его до самой глотки, откашливает с непривычки, но не сопротивляется. Вытаскивает подальше язык, чтобы не мешался, когда Би-Хань тянет руку обратно и толкается нечетким ритмом, просто чтобы насладиться звуком неряшливо текущей из уголков рта слюны; Куай Ляну это даже нравится. Его стоны слаще журавлиной песни струятся мимо пальцев по коже, впитываются через поры в кровь вместе с ядовитой влагой, напоённой отравой его магии. — Была б моя воля, ты открывал бы рот только для того, чтобы взять мой член, — чужие, незнакомые слова скользят по языку Би-Ханя до подозрительного естественно, когда он утыкается носом в мокрые волосы над ухом. — Сутками напролёт только этим бы и занимался. Би-Хань не знает, которому говорит это — настоящему Куай Ляну, кого ловит в отражении на свои пальцы, или его копии, что так самозабвенно, хоть и неумело, пихается задницей навстречу его замершим движениям; второму только того и надо, но и первому Би-Хань нет-нет, да и хочет порой забить между зубов любую подвернувшуюся под руку ветошь, особенно когда Куай Лян не к месту решает в очередной раз прощупать грани дозволенного. Когда огрызается на любое слово, когда думает себе, будто имеет право перечить не просто старшему брату — Грандмастеру. Когда завязать ему рот, как кусачему коню, просто для того, чтобы его же самого и защитить от собственного свободомыслия, похожего на самоубийственную смелость, кажется единственно верным выходом. И потом, выдрессировав его держать губы послушно открытыми, а язык мягким и расслабленным, взять то, что причитается, сполна… Куай Лян согласно стонет, в ответ на его мысли или на давление во рту, Би-Хань не знает. Всё тело под ним выкручивает, стоит вновь двинуть бёдрами вперёд — даже после оргазма член остался твёрдым, как братцу того и нужно, и от смешения искр не до конца схлынувшего удовольствия с острым, болезненным свежим желанием кружится голова. Внутри Куай Ляна становится всё туже, нутро ощутимо дрожит — недолго ему. По ушам ласкает умоляющими стонами. Би-Хань не отказывает в этой мольбе, толкается быстрее и быстрее, пока не замечает в зеркале движение. Не своё. — Куда лезешь! — грубо вырвав руку из уже пригревшейся на коже жаркой глубины рта, Би-Хань стремглав перехватывает братца за кисть — Куай Лян явно хотел сунуть её под пережавший по основанию члена ремень и тем облегчить себе положение. Просчитался. — Сможешь и так, этому-то тебе учиться не надо. В отражении по щекам Куай Ляна катятся крупные слёзы — страдает искренне, взахлёб, как в детстве, когда боль после тренировок и наказаний ещё была в новинку, — и на мимолётное мгновение Би-Ханя охаживает по нервам виной. Но он лишь рычит недовольно, сжимает в одной руке оба запястья младшего, втискивая их ему же под грудью, а второй подхватывает за подбородок, поднимает вверх, заставляя смотреть через зеркало прямо себе в глаза. Ему впервые хочется иметь не две руки, а шесть, как у накнаданов; распнуть бы Куай Ляна за руки по бокам зеркала одной парой, другой подхватить под бёдра, чтобы не смел двинуться, и третьей заключить в крепкую хватку его голову, ладонью в волосах и ладонью под шеей. Чтобы с шеи потом спуститься вниз и передавить, когда нужно, в самый последний момент перед оргазмом, чтобы брат плакал ещё отчётливей. Но и так неплохо. Он уже достаточно изучил тело Куай Ляна, знает, как подвинуться, чтобы очередным ударом попасть по простате — или не попасть. Наказывает братца, избегая этой сладкой точки, гонится за собственным удовольствием; в животе, в стиснутом невероятно туго члене нарастает горячее напряжение, ноги неприятно трясутся от усилий, но остановиться Би-Хань не может, да и не видит в этом смысла. Всё-таки меняет угол, когда вторым оргазмом ошпаривает по позвоночнику — и слышит задушенный довольный визг в ответ. Куай Лян пачкает свои штаны, сотрясаясь в мощном экстазе, отчего в душе греет неуместной гаденькой радостью — это паскудёнку за то, какое унижение Би-Хань пережил месяц тому назад, когда проснулся от мокрого сна, — и в зеркале не сводит покосевших от наслаждения шлюшьих глаз с него. От одного этого взгляда член снова дёргается возбуждением. Би-Хань вполне может пользовать братца всю ночь, за прошедшие недели он нарастил себе неплохую энергетическую защиту, чтобы не распускать её так бездарно, как в первый раз; но сначала тому нужно выполнить свою часть сделки. Куай Лян понимает без лишних напоминаний: — Дай мне час. Оставшись наедине с собой в пропаренной тишине купален, Би-Хань старательно отгоняет мысли о том, что поступает мерзко и нечестно. Не впервые в его жизни, если уж на то пошло, так что… Плевать.