Две прямые

Атлантический и Тихий океан — параллельные прямые, лежащие на одной плоскости, что никогда не пересекутся. Мандариновый диск слепит здания, обмывает их предзакатными лучами точно проливным дождем, но единственные облака можно разглядеть лишь вдали, у гигантской звезды, да и те не предвещают осадков на ближайшие тысячи лет. Засуха его еще помучает. Торчащие кончики хвойных деревьев стираются под натиском солнечной дымки, птицы вдали напевают друг другу колыбельные на тонкий лад, легкий вечерний ветер касается занавесок раскрытого настежь окна, колыша их едва-едва. Едва-едва Годжо обращает на это внимание. Идеальный баланс тела на стуле, который отклонен назад, опираясь на две ножки, а в то время как ноги самого мужчины расслабленно закинуты на стоящую прямо у окна парту, скрестившись нахально, вызывающе. Солнечный свет разрезает напополам, оставляя вторую часть тела в тени. Ни единого движения. Живое все, кроме него и стула, держащегося на своих двух вместо четырех. Глаза скрываются под плотным слоем бинтов. Два сине-голубых циркона — старлиты — в огранке в виде белых ресниц спрятаны от мира, но не сам мир от них. Четыреста долларов — один карат. То было около двадцати лет назад. Сейчас, наверняка, переваливает за парочку миллиардов. Не караты, а он с ними в комплекте. Его оторванная голова со сверкающими камнями была бы первопричиной посещения самой дорогой выставки в стране. Глаза продолжали бы переливаться лазурным даже в формалине. Годжо их ценность понимал, но вот способности созерцать ее был лишен. Годжо жизнь вокруг себя созерцал, но вот навык ее чувственного понимания давался ему с трудом. Отвернутый от заката, упирающийся глазами в бесформенную точку среди старых досок перед собой, не относился ко всему вокруг себя с положительными или же негативными эмоциями — такой был он сам. А потому и способности. Пустота внутри него поглощала все нещадно, затягивая в черную дыру, попав в которую, все, что ты видишь, — мир за мгновение до смерти. Тысячи и даже миллионы лет назад и вперед, галактику будто карточный домик, Вселенную с началом, но без конца. Мощное тело — отточенная изнуренная годами тренировок и бесчисленных практик машина. Его голова — вместилище для циничного ума, острой ножевой логики, черствого восприятия того, что вокруг. То ли он чувствует больше, чем показывает, то ли показывает больше того, что чувствует. Разумное понимание своих желаний есть, а вот душевное… Никогда Годжо не обременял себя самокопанием. Копать пришлось бы слишком мало для него самого — глубина его божественного начала не имела конца, а значит, и смысла нырять в эту бесконечность не было. Завышенный с рождения до звезд, были в нем мелочи, что даже вне Земли оказались доступны. Взгляд Годжо слегка косится вбок. Секунды две — рука, с виду расслабленная, выныривает из кармана застегнутой темно-синей преподавательской формы, двинувшись вбок. Слишком медленно для такого, как он. Химические колбочки, заныканные в шкаф в конце класса, смотрят на него, разрезающего пространство и время, когда рука поддевает занавеску, указательным и средним пальцем отодвинув ее вбок. Старое дерево колледжа позволяет этот разрез времени совершить. Рядом с дряхлой рамой, чуть ниже подоконника, чтобы замять следы своего преступления, небрежно вырисованы черным маркером пару мелких цифр. Древесина была подпорчена из-за глупости. — Сатору! Чертов придурок, — седзи с грохотом, способным сотрясти всю гору токийского магического техникума, отворяются. — Ты сожрал удон, который я оставил! Написав на идеальном, аки нетронутый холст, лице по-младенчески невинное выражение, обладатель двух бриллиантов пялится на друга с полу-улыбкой. Гето бы сказал, что это не алмазы, а химические солевые кристаллы с голубым красителем, обосрав всю романтичную картину. У Сугуру была способность поважнее пожирания проклятий — приземлять то, что завышено с рождения. — Что-то не расслышал в твоих словах вопросительной интонации, — Сатору сидит на стуле, нагло закинув длинные тощие ноги на парту, пока ему не дали за такую борзость пизды. Впрочем, не сказать, что «пизды» бы его хоть когда-то остановили. — Ее не было, — тонкие губы друга брезгливо кривятся, а меж бровей вырисовывается морщинка. Пару шагов для преодоления расстояния до развалившегося на первой парте друга. Сугуру безжалостно сбрасывает ноги Сатору с парты, вынудив того скопировать выражение невообразимого негодования, будто его обсыпали опарышами. — Э! — гаркает Годжо, подняв взгляд на остановившегося рядом с ним друга. Сгорбившийся в крючок, спрятавший руки в карманах своих гигантских шаровар размером с целое облако, изогнувший подозрительно-выпытывающе заостренные кверху брови, а медовые, горчичные глаза устремив сверху вниз на Сатору, Гето не ждал на самом деле ничего. Наезд ради наезда. Никакой глубокой подоплеки — они этим занимаются каждый день к ряду, по несколько часов до закатанных и взбившихся в кровавую смесь белков. Гето проявляет свою недовольную эмоциональность так же часто, как сам друг. Ясен хуй, это он его без еды оставил. И куда более ясно то, что эту еду ему теперь надо раздобыть, как охотнику в дикой Сибири в средневековье, потому что от Сатору он дождется разве что пару надоедливых хихиканьей. — Нечего было оставлять его на столе. Я пришел с задания голодный, — оправдывается наиглупейшим образом Годжо, быстро взяв себя руки, а ноги вернув на парту нарочито медленно. Показушник. — Сам бы себе пожрать приготовил — нахер мое-то было трогать, придурок? — бровь выгибается дугой. Зрачки прикованы к одной цели. Круглые очки с кусками обсидиана вместо стеклянных вставок чуть сползают по идеально выровненному носу, являя свету глаза — Сатору исподлобья сверкает голубым сапфиром на парня, озвучив очевидное: — Так у тебя все было готово. Зачем мне заморачиваться? Конченный эгоист. Когда им довелось впервые в своей жизни повстречать друг друга, Гето казалось, что ценнейший высерыш одного из величайших кланов в истории носит на себе маску клоуна. Слипшуюся с эпидермисом, оторвать ее можно лишь со всеми слоями кожи, пока до мяса не доберешься. Потом он понял, что ему не кажется — шестиглазый просто конченный сам по себе. Как-то Сугуру даже пытался объяснить это тем, что мелкого Сатору разбаловали гигантским набором конфет и возвышенных до звезд слов о его превосходстве над всей человеческой расой, и далеко от своих мысленных откровений он так и не ушел. Попыток понять Годжо Сатору никогда у Гето Сугуру не было, и в этом, по большому счету, его главное преимущество. Кажется, в первый же день знакомства они и подрались. С того момента у Сатору появилась необходимость в проводнике во внешний мир, и этим человеком, как ни странно, стал сам Сугуру. Они стояли перед директором Ягой с кровавыми ватками в носу, отвернутые головой друг от друга, пыхтящие недовольством и получающие тяжелой рукой по макушке, чтоб шишка осталась. Они сидели на общей кухне друг напротив друга, поглощая рис с лапшой под смертоносным зырканьем друг на друга. Тишина старой общей кухни разбавлялась лишь ними двумя как единственными представителями живых существ с колотящимися сердцами в грудных клетках. — Мы пойдем за удоном завтра после миссии, — ставит парня перед фактом Гето по-прежнему недовольно, но уже с гораздо меньшим раздражением. Было бы из-за чего нервы трепать. Сатору смотрит в узкие по-драконьему глаза друга секунду. Вязкие, янтарные, сладковато-горькие, словно у них есть вкус. Как мед с перцем чили. Или же что-то имбирное. Пряно-острый аромат они в себе носят. Годжо такое недолюбливает — сладости ему по душе больше, но эффект стопроцентно будет один и тот же — если укусить Гето, зубы должны заскрипеть так же, как и от сладкого. Забавно. — Да мы постоянно за едой гоняем. Нашел, чем удивить, — отмахивается Сатору, откинувшись еще сильнее, пока стул не поедет вместе с ним назад, вставая на две свои хрупкие ножки вместо четырех. Сугуру думает, что друг вписывается в антураж кабинета химии как нельзя идеально. Среди всех остальных парт, на которых вверх тормашками стоят стулья после пятничной уборки, Годжо выделяется разве что только по цвету. Такая же тонкая вытянутая шпала. Парня потеряло семейство палочников. — Только ты теперь платишь. — Какой ты душнила, — Сатору сдается и кривится вновь. Гето пихает легонько его стул ногой, после чего усаживается в развалюху за партой, параллельной другу. — Может, свалим? — резко предлагает, и атмосфера между ними тотчас сменяется на пособническую. — Усача уже десять минут как нет, — так они кличут преподавателя химии и физики, подначивать которого не могут перестать из-за его завивающихся рогаликом усов. Секо их гиентство не одобряет, но над шутками про Усача поулыбаться во все зубехи не прочь. — Десять? — Сугуру косится на друга. — Пятнадцать, — Сатору косится на него в ответ. Задумчивость. — Иери не будет, да? — догадывается моментально Гето по тому, что одногруппница поступила умнее и сейчас шляется либо где-то по территории, травя горные восточные вершины сигаретным дымом, либо дрыхнет у себя в кровати как убитая. — Я надеялся списать у нее прошлый конспект. — А? — удивляется Сатору, отмерев. Картина периферических переглядок трескается, и теперь очкастый смотрит на друга с повернутой головой. — Че ты раньше не попросил? У меня он есть. — О, правда? — теперь уже искренне удивляется Сугуру. — Я думал, тебя тоже на прошлом занятии не было, — чешет макушку, загрузившись воспоминаниями. — Или я был и ты тоже был… Я не помню, ладно. Я не спал случайно? — Хороший вопрос. Я точно спал, поэтому не могу знать, спал ли ты тоже, — хмурится Годжо так, будто задался вопросом мирового масштаба. Держится за подбородок большим и указательным пальцем, задумавшись над бытовыми вещами. Столь частые повседневные вещи обычно не запоминаются. — Ты не мог спать, если спал я. Должен был спать кто-то один из троих, чтобы не спалиться, — спрятавшись за чьей-то спиной, пока другой вырисовывает на доске белоснежным мелом формулу до посинения и ворчаний усатого скряги. У них даже установлен порядок того, кто сидит позади, чтобы вздремнуть, и в большинстве своем почетное место занимается шестиглазым идиотом, храпящим еще до начала занятия. Отдуваться за всех обычно приходится Сугуру, отчего на пике своего раздражения разбудить друга ударом он никогда не против. Самый отврат в том, что даже несмотря на тихий час, чертова белобрысая башка схватывает все настолько быстро, что лишних усердий для понимания тех или иных вещей не требуется. В частности, когда дело доходит до точных наук. Одаренный такой способностью, выбора что-либо не понимать не остается. Сжатие материи до бесконечно крошечной точки, где все представления о времени и пространстве крошатся в космическую пыльцу. Интересно узнать, как будет выглядеть территория друга, но что-то Гето подсказывает, попади он в нее, откинется первым же делом, хотя рвения противостоять чертовой бесконечности у него предостаточно. Да и далеко еще до этого момента, не так ли? — Да какая разница? Это хорошая причина свалить. После своих слов Сатору одним резким движением возвращает стул в прежнее положение, опирается рукой на парту, ловко перепрыгивая через нее и приземляясь мягко и достаточно тихо, словно кот. — Гляжу, ты уже замотивирован, — глядя на то, как на его лице тянется улыбка от щеки до щеки, когда он шагает к выходу, Гето не может не улыбнуться мягко ему вслед. Сатору резко отодвигает седзи, уже собираясь сделать шаг в коридор, как тут же пулей влетает обратно, оставляя раздвижную дверь открытой, чтобы не создать лишнего шума. — Блять, он здесь, валим! — громко шепчет, и реакция у Сугуру срабатывает моментально. Он тотчас выпрыгивает из-за парты, несясь вместе с другом к распахнутому настежь окну первого этажа. Гето лишь видит, как в глазах замедленно-быстрой съемкой проносится снежная копна, выбирающаяся наружу, но знает наверняка, что уголки губ парня растягиваются до боли в мышцах, когда он приземляется на землю и тут же дает газу вдоль всего длинного коридора колледжа. Сугуру без промедлений несется вслед, ровняясь с другом. — Нам потом так ввалят, — без упрека озвучивает известный им факт. Иногда хорошо, когда знаешь, что их никто и не подумает выгнать из колледжа за такие-то мелочи студенчества, правда? Они сворачивают к давно изученному маршруту, пробегая вдоль высоких лиственных деревьев, выводящих их к арке над мостом. В отражении кристаллической воды мелькают два размытых темных силуэта, на долю секунды закрывая собой проплывающего мимо карпа, и Сатору прямо на ходу, ведомый своей игривостью, незаметно совершает плавное движение рукой. Черные и прямые, развивающиеся на потоке ветра волосы напоминают высокую траву в горах. Сугуру теряется лишь слегка. Совершенно немного. Может, ему всего лишь кажется, что он теряется? Но волосы опадают на плечи невесомыми прохладными касаниями, челка проскальзывает по глазам пару раз, и у края моста бег Гето замедляется, чтобы дать Сатору возможность вырваться вперед. Годжо оборачивается так резко, что Сугуру кажется, словно за ним тянется голубоватая ленточка света. Он ярко улыбается, покрутив ехидно на пальце украденную внаглую резинку и проголосив: — Это будет лишь потом!