Две прямые

Нараспашку открытая кухня. Практически в прямом смысле. У общежития, каким по сути является здание, оснащенное комнатами для студентов, есть, помимо душевой, и кухня. Сугуру называть ее кухней нравится гораздо больше, чем какой-нибудь столовой, потому что она ему нравится. Есть в этой старине вокруг своя романтика — особенно под песню, дрелью высверливающей дыры в тишине. Выходной — все разбежались кто куда, и лишь он один передвигается в шлепанцах по кухне из стороны в сторону, предоставленный сам себе. Этот момент он ценит. Кухонные столешницы со всем необходимым оборудованием расположились по всему периметру со столом по самой середине. Около часа дня. А, может, уже и два и три — черт его знает. Главное, что по-прежнему светит солнце. Две раздвижные двери, ведущие из коридора на кухню, открыты нараспашку, гоняя по полу прохладный осенний ветер. Парень периодически смотрит в их сторону, оглядываясь на колышущиеся деревья, не издающие никаких звуков из-за опавшей листвы, и лишь клены продолжают осыпать территорию техникума целыми горками. Скоро они все дружно будут ее грести, но пока еще можно позволить природе баловаться. На кухню периодически залетают редкие желтые листья, когда ветер сменяется, и в такие моменты челка Гето взлетает вместе с ними, мешая обзору. Очередной поток холодного воздуха из вредности сдувает одним махом огонь на старенькой белой, местами со ржавчинами, плите, и парень даже этого не замечает, ведь еще какое-то время масло на чугунной сковороде шипит, продолжая создавать видимость жарки. — О-о, как вкусно пахнет. Интровертный мирок Сугуру Гето разламывается голосом экстравертной планеты Сатору Годжо. — Ты че здесь забыл? — парень с покер-фейсом глядит на прибывшего друга, который переступает порог кухни, одетый в просторный не застегнутый пуховик, чтобы и жарко не было и не холодно. — Говорил же, что в центр поедешь. Сугуру стоит в шлепках, больших мягких спортивных штанах, сером худи и смотрит на друга с домашним любопытством. Непосредственностью. Бытом. Легкостью в медово-горчичных глазах. Он хорошо выглядит. Здесь, имеется в виду. Конечно, именно здесь, на кухне. Просто вписывается в здешнюю местность. С маленькой деревянной полки над столешницей, прямо за Гето, сползает лиана, цепляется одной стороной за холодильник, а другой за крашеные трубы. На Сатору смотрит друг, длиннющее растение, и еще две сансевиерии. Но он же экстраверт — к чему смущение? — Секо пошла за шмотками, а я за моти и обратно, — Годжо поднимает руку с белым пакетом, в котором лежат одни из его самых любимых сладостей. — Ты новый альбом слушаешь? — интересуется Сатору, проходя внутрь. Ставит пакет со сладостями на стол, рядом с плеером друга, и глядит на название песни. «Crucify Sorrow» от The GazettE. — Как депрессивно. — Ты уже успел послушать? — удивляется Сугуру, перемешивая кусочки поджаренного лосося на сковороде. — Ага, пока в метро ехал. В целом, прикольный альбом, — дает свою оценку, а у Гето чуть дергается бровь от того, что друг успел его обойти в этом аспекте. — У тебя, кстати, огня нет. Сатору молниеносно оказывается у него за спиной, выглядывая из-за тела друга. — Что? — Сугуру резко поднимает сковородку, и, поняв, что огонь и впрямь потух, ругается: — Вот блядство. Друг в ответ посмеивается над нелепостью ситуации, и его смех все равно что задний шум, который Гето не воспринимает должным образом. Его смех сросся с мозгом, перекодировал сознание, деформировал процессы восприятия. — Ты реально решил в выходной торчать на кухне и лепить онигири? Заняться больше нечем? — подначивает парня Сатору, снимая куртку и небрежно бросая ее на спинку одного из стульев. Остается в черном свитшоте. Сугуру чиркает спичкой о коробок, заново включает газ, поджигая плиту, которая давно перестала являть на свет хоть какие-то признаки жара. Она может разве что издать скрипящий звук и взорваться, поэтому каждый раз, трогая ручки конфорки, Гето пытается услышать подходящий щелчок, оповещающий о верно подобранном коде, ибо как-то раз Сатору уже дернул ее резко, и плита чуть на воздух не взлетела вместе с самой кухней. — Не всем хочется тратить миллиард лет на дорогу ради сладостей. — Это верно расставленные приоритеты. — Это кариес и гастрит. Вымой руки — ты будешь рис сверху укладывать, когда я дожарю рыбу, — раздает указания Сугуру. — Ты еще ниче не дожарил. Я должен тупо сидеть и ждать? — возмущенно-скучающе ворчит парень, крутя кран с водой. Оттуда льется тонкая струя, а из ручки протекает пару капель, говоря в том, насколько эта конструкция старая и разваливающаяся. Когда-нибудь Сатору коснется чего-то не так, и оно сломается нахер. Первым будет Сугуру Гето. Это он понимает в момент, когда холодные после улицы и ледяной воды, ведь Годжо было лень регулировать температуру, руки обхватывают его запястья. Мокрый, спонтанный, резкий выпад в его сторону сопровождается сменой песни на «Dear My Love» от Miyavi, которая начинается с хаотичных громких аккордов акустической гитары. — Какого черта!.. Сатору, обхватив друга одной рукой за талию, спрятанную под одеждой, а другой мертвой хваткой вцепившись в его запястье, резко наклоняет Сугуру вниз, удерживая в выгнутом положении. Лопаточка остается зажатой между сцепленными пальцами. — Урок бальных танцев, — Годжо внаглую режет глаза парня своей идеальной ровной улыбкой, симметричной вдоль и поперек, острой, как самый идеально отполированный кухонный нож, и лишь глаза его прячутся за круглыми очками. — Это не бальная музыка, дебил! — возмущается Гето. Все его спокойствие разбито вдребезги. Секунда — и они с Сатору уже перемещаются дальше от плиты, он прижимается к параллельно стоящему парню грудью, как в танго, и даже крутит его вокруг своей руки, и будет незаконно сказать, что Гето не позволяет всему этому случиться. Его волнует то, что нужно перемешать кусочки рыбы, дабы не пересушить ее, а еще надо помять ее прямо на сковородке, чтобы она не успела остынуть… Годжо крутит его резко, в такт песне, которая не медленная от слова совсем. — Под танцы любая музыка сгодится, — заявляет этот альбинос, врезая Сугуру в угол стола, из-за чего тот спотыкается, норовя упасть, но Сатору успевает одной рукой опереться на деревянную поверхность, а другой удержать друга за талию, предотвращая их совместное падение на ледяной кафель. — Я долго буду корягой сгибаться? — выдыхает Гето, встретившись со сверкающими океаническими глазами, которые теряют улыбку лишь на момент возможного падения, но после вопроса вновь возвращают себе былое мальчишеское озорство. — Я могу отпустить. — Я вцепился в твою руку. Ты себя вслед за мной отпустишь, — полную непринужденность сохранить, увы, не выходит, потому что Сугуру не знает, какие действия Сатору предпримет следом. Годжо может просто подтянуть себя и друга на руке, которая упирается в стол, но, похоже, скрюченное в обратную сторону состояние Гето его полностью устраивает, поэтому, раз уж спокойствие разбито с концами, Сугуру действует на опережение. Абсолютно грязно ставит парню подножку, долбанув сбоку по ноге, и с совместным криком оба парня валятся на пол, ударяясь кто чем: голова Гето страдает в первую очередь, в то время как голова Сатору в принципе пострадала уже давно. — Это было нечестно, — Годжо приподнимается на локтях, которыми списался в кафель, и с недовольством, выраженным сжатыми губами и сведенными бровями, пялясь перед собой. — Кто б говорил, — Гето потирает затылок. Ветер вновь меняет свое направление, дуя в сторону их открытой кухни. Свист стоит в ушах, сквозняк кусает открытые участки кожи, от кафеля отражается солнечный дневной свет, тенями бегая по помещению. Слышен треск жарящегося лосося. Несколько желтых больших кленовых листьев прокатываются по полу, как по катку, и Гето даже поднимает голову вместе с Сатору, когда один маленький листок мягко пролетает высоко над ними, начиная покачивающимися движениями опадать на стол. — Эй, Сугуру, — зовет его друг. — Чего тебе? — У тебя опять огонь потух.