Суть вещей
10 марта 2024 г. в 17:18
«Золотовалютные резервы стран-участниц Конфедерации формируются путем слияния магического и не-магического капиталов государств. Валютный курс магических и не-магических денег внутри одного государства является фиксированным в течение десяти лет с момента вступления в силу новой редакции Статута и устанавливается правительством. Обмен осуществляется в отдельных кассах волшебных банков. В месяц волшебник может обменять не больше суммы, эквивалентной пятидесяти галлеонам, если он не является владельцем системообразующего бизнеса внутри страны».
«Волшебное правительство стран-участниц конфедерации обязуется включить в постоянный состав делегатов от маггловских правительств по направлениям: экономика, здравоохранение, научные исследования в области материи и квантовых полей. Каждый из делегатов принимает Непреложный обет о неразглашении. Действие обета не распространяется на членов маггловских правительств, посвященных в тайну существования волшебного мира».
«Исследования в области памяти и желаний с целью синтеза дополнительной магической материи признаются приоритетными. Раз в месяц страны-участницы Конфедерации обязуются предоставлять отчет о работе, проведенной в данном направлении. Непредоставление отчета будет приравниваться к угрозе безопасности всего волшебного сообщества и приведет к мерам незамедлительного реагирования со стороны Конфедерации».
«Одна из первичных задач маггловских делегатов в составе Конфедерации заключается в минимизировании влияния не-магических полей и излучений на объекты с высокой долей волшебного населения, а также изучении последствий такого влияния на организм. Для этих целей странам-участницам Конфедерации предлагается создать дополнительное научно-исследовательское подразделение на базе ведущих колдомедицинских институтов».
«Совместные решения в вышеперечисленных областях принимаются большинством голосов. У министров магии стран-участниц Конфедерации есть исключительное право вето, обусловленное более глубоким пониманием специфики социальных, культурных и политических процессов, происходящих в волшебном обществе».
«Волшебники имеют право по своему усмотрению финансировать маггловские проекты, если те представляют потенциал для развития и улучшения волшебного мира. В случае, если владелец маггловского бизнеса не посвящен в тайну магической жизни, волшебнику запрещено раскрывать себя и происхождение своих ресурсов».
«Волшебникам строго запрещено использовать достижения колдомедицины в отношении маггловского населения без получения специального разрешения от Министерства здравоохранения внутри страны ввиду отсутствия научной базы и неизученности влияния зелий и чар на маггловский организм».
«Достижения маггловской культуры, а именно: литературы, кинематографа, музыки – нуждаются в адаптации перед тем, как получат широкое распространение в волшебном мире. С этой целью предлагается создать Ассоциацию искусств при Конфедерации, чьи полномочия будут описаны в соответствующем документе».
«Вступление волшебников и магглов в близкие отношения является нежелательным и ведет к административной (в особых случаях, описанных в Приложении 1.12, – к уголовной) ответственности, поскольку усложняет соблюдение принципа сокрытия магического мира».
«Принцип сокрытия остается неизменным от редакции 1755 года и основывается единственно на…»
– … желании обезопасить магический мир от агрессии магглов, основанной на невозможности постичь магические основы жизни волшебников, – заученно бормочет Гермиона и с тяжелым вздохом опускает лоб на скрещенные запястья.
«Это и есть ксенофобия», – голосом Гарри хрустит подступающая головная боль.
Иногда, лежа в постели без сна, баюкая саднящую тишину внутри и снаружи, Гермиона думает о магии. Не как об умении вычистить дом змеевидным росчерком Экскуро. Не как о звенящей Бомбарде, после которой во рту всегда привкус меди и дыма. Не как о средстве достижения, но как о неизбежности.
Было ли это даром – родиться девчонкой, в жилах которой искрит такая сила? Бурлящая, громкая, жадная. Требующая выхода. Благословение ли – пропускать через себя электрический разряд, лишь предполагая действие, но не делая?.. Мириадно возможные комбинации атомов, раздражитель – импульс – реакция, и вот уже тело знает ответ на долю секунды раньше разума.
Одна часть Гермионы назвала бы это проклятьем. Та, которая подкуривала сигареты зажигалкой и использовала волшебную палочку вместо кандзаси, иллюзорно сохраняя собственную телесность. Заземляясь. Помня о том, с какой легкостью под кожей рождается Сектумсепра – однажды она швырнула ее в Лестрейнджа, когда тот почти добрался до миссис Уизли в Большом зале.
Но была и другая часть. Та, которая пересобиралась до кванта в волчке аппарации. Та, которая вибрировала и дрожала, касаясь волшебных пергаментов в архиве. Та, которая натягивалась канатом, запечатывая министерские документы.
Та, которая рвалась наружу от близости малфоевской силы.
Та, которая была самой Гермионой иногда больше, чем ее тело.
Закономерно бояться чего-то такой величины.
Закономерно ожидать, что это что-то легко развратит тех, кто к этому не готов.
***
– Хватит, Грейнджер. Почти полвосьмого. В Париже, если ты к этому времени не приговорил бутылку вина, то ты или хам, или болен.
– Нет такого города, который диктовал бы, когда мне пить, – ухмыляется Гермиона, потирая шею. Зачарованное окно мерцает огоньками, как стеклянный шар из детства. Проклятье и благословение, напоминает она себе. Проклятье и благословение.
Малфой зевает – расслабленный, отстраненный, одновременно привычный и чужеродный в ее кабинете, где хаос организует пространство в архипелаги порядка. Такой же, как его почерк на полях проекта, – ускользающий, но строгий; понятный, но расходящийся рябью повисших вопросов.
– Ну, и кто ты?
Гермиона знает: он достаточно умен, чтобы понять, о чем она в действительности спрашивает.
Гермиона знает: человек с такими зубами вцепится ей в глотку, стоит только приблизиться к ответу.
Малфой легким движением захлопывает свою папку и левитирует в сейф. Копия проекта Статута на грейнджеровском столе беспокойно вспархивает в воздух, стремится к товарке, ведомая чарами Фиделиуса.
– Я не закончила, – ворчит Гермиона, ловя пергамент.
Но Малфой – лимон, мята, горьковатый запах пота и ее сигарет – уже забирает документы из рук.
– Полвосьмого. Ты нарушаешь Волшебный трудовой кодекс. Я подам жалобу.
– Она попадет ко мне.
– С чего это?
Гермиона вытаскивает палочку из волос и наводит на сейф.
– Ты прикомандирован. А еще ты лорд. Шестьдесят процентов рабочего времени я пишу пространные письма с извинениями таким нежным и ранимым иностранцам, как ты.
Каким-то странным, плохо осязаемым образом – сначала тело, потом разум – она чувствует, как они оказываются слишком близко.
– Во-первых, я все еще англичанин, – тихо отвечает он, соединяя их палочки, – а во-вторых, я не то чтобы со всеми нежный, Грейнджер.
Она почти готова нырнуть.
Чары, лизнув замок, рассеиваются в пространстве. На самом деле, все это – на кончиках пальцев. Физика. Не так уж сложно объяснить людям то, с чем они знакомятся в средней школе. Когда-то и Ньютон схлопнул свет в фотон, а Гюйгенс раскатал его до волны – и оба не поняли друг друга. А потом оказалось, что свет – это и фотон, и волна, и, в общем-то, все вокруг – в библейском смысле.
Гермионе не кажется, что природа магии сильно сложнее природы света. Он, в конце концов, старше.
– Когда ты понял, что волшебник?
Малфой поворачивается к ней так резко, что, кажется, щелкают позвонки. Он выглядит обескураженным.
– Понял?
– Ну, да. Когда почувствовал, что магия – не часть тебя, а весь ты?
Он молчит так, как будто Гермиона его ударила. И она неожиданно понимает, что он никогда по-настоящему не присваивал это себе. Он просто был волшебником. Родился сквозь потуги, облегченные Обезболивающим зельем. Рос, обернутый защитой родового поместья, как одеялом. Да что там – он начался с магии: кровь Малфоев вошла в кровь Блэков, и древняя сила выплеснулась созвездием Дракона – фотонами или волной, а может, всем сразу.
– Ты пытаешься рационализировать то, что хаотично по своей природе, – наконец отвечает Драко. – Нельзя выпустить знание о волшебстве в мир так, чтобы магглы не сошли с ума.
– Я не сошла, – возражает Гермиона, – и Гарри не сошел.
– Большим травматиком, чем Поттер, был разве что Волдеморт, – кривая, больная усмешка разрезает его лицо, и Гермионе кажется, что оттуда щерится война: камни, камни, пустые глаза Фреда и багровый рассвет над Астрономической башней.
Она накрывает его рот ладонью, и призраки перестают на нее пялиться.
Его губы сухие и мягкие. Малфой смотрит на Гермиону, подобравшись, но не замерев, – она не знает, чей пульс бьется на ее коже. Когда его рука медленно ложится поверх ее, Гермиона сдается – и прикрывает веки.
Она не может сказать, целует ли он ее ладонь, или просто прижимается ртом, но его становится так неожиданно много, что она задыхается. Вот так ощущается магия – там, где от трения рождается электрический импульс; где его рука отдает тепло ее пахнущим дымом пальцам; где под кожей перекатываются волны, а может быть, частицы, а может быть, просто свет – потому что бывает дружба, бывает влечение, бывает и любовь, в конце концов, а еще бывает вот это – странное, неосязаемое, оглушительное, как контузия, и щекотное, как ветер.
Малфой тянет носом, прежде чем отнять от лица их переплетенные пальцы. Гермиона открывает глаза и теперь отчетливо видит его трещины: в морщинах в уголках губ; в едва заметном подергивании правого века; во взгляде, который, кажется, всегда устремлен немного вовнутрь.
– Ты знаешь все не хуже меня, – шепчет он. – Конфедерация – не знает и не хочет. Не показывай им своих мертвецов, Грейнджер. Падальщики на это падки.
Он держит ее за руку еще несколько секунд. Гладит костяшки большим пальцем. И внутри у Гермионы что-то предательски трескается.
– Что делают французы в восемь? – хрипло спрашивает она.
Малфой ухмыляется.
– Те, что не пили вино? Понятия не имею. Они, скорее всего, ненастоящие.
– Вниз по улице есть паб, – Гермиона высвобождает руку в поиске сигареты, но Малфой снова ловит ее мизинец, рассеянно перебирает безымянный, средний и указательный, тянет ее к двери.
– Умоляю, не кури. Вино на вкус будет как дерьмо.
– В Англии все вино как дерьмо, ну.
Он беззлобно фыркает, придерживая ей дверь.