Из темноты

      Себастьян привычно принял предложенную руку, оперся на нее и, вслед за Астарионом перепрыгнул сломанные мостки. По петляющей тропе они поднимались на холм, откуда открывался вид на весь город.       – Не понимаю, как ты можешь так хорошо видеть в темноте? – голос Себастьяна был исполнен восторженности, которой Астариона было не удивить, но каждый раз его это слегка трогало. Вообще парень был удивительно трепетный, искренний и, как сказал бы Касадор, "находка для гурмана".       Со временем Астарион начал понимать что ищет его Повелитель. Пресыщение – вот истинная беда тех, для кого не существует запретов и недоступных удовольствий. Кровь, кровью, но чистые эмоции – это дополнительная пряная приправа к основному блюду. Как, наверное, прекрасно было бы выпить Себастьяна, глядя в его глаза, в которых обожание сменяется на ужас осознания. Вот только никому из своих отродий Касадор не позволял пить разумных.       – Такой вот дар Богов, сердце мое, – с тихим смехом ответил Астарион и легонько подтолкнул Себастьяна вперед. – Мы пришли. Смотри и наслаждайся, а я буду смотреть на тебя и тоже… наслаждаться.       Над Вратами Балдура раскинулось небо, полное звезд. Черное и серебро. Холодное и далекое-далекое. А внизу, как будто под самыми ногами, лежал город, пронизанный теплыми огнями окон и уличных фонарей. Легкий ночной ветер развевал волосы, поигрывал полами плащей, приносил запахи с горных лугов – густые и травяные.       – Астарион, – восхищенно выдохнул Себастьян. – Это так красиво!       Он повернулся, глаза блестели, тонко очерченные губы подрагивали. Пора.       Астарион нежно провел тыльной стороной ладони по гладкой юношеской щеке.       – Это ты так красив сейчас. Я бы подарил тебе и это небо, и этот город… Если бы мог.       Себастьян потерся щекой о его руку, предлагая продлить ласку, но эльф уже медленно отстранялся.       – Я, – дыхание Себастьяна чуть сбилось. – Я так хочу быть с тобой, но боюсь…       – Меня боишься? – эльф улыбнулся, отступая еще на шаг. Заставляя идти за собой. Маня и не подпуская одновременно.       – Нет! Я боюсь разочаровать тебя. Я до сих пор не верю, что смог встретить тебя. Я неопытен, и, наверное, смешон где-то. А ты, ты… воплощаешь все, о чем я мечтал.       – Ты не смешон, сердце мое, – Астарион нахмурился. – Не смей так говорить. Ты чист, восхитительно чист, как я могу не оценить такого дара?       – Тогда может быть?...       – Может быть, – лукаво ответил Астарион. – Завтра вечером, если ты не передумаешь. Встретимся в обычное время у Василисковых ворот. Ну и чтобы это не звучало так обыденно – позволь пригласить тебя в гости. Милый домашний визит, ужин без церемоний. Ты согласен?       – Да, – восторженно выдохнул Себастьян.       Самое время. Астарион одним неуловимым движением оказался рядом, привлек к себе податливое тело и приник к его губам в долгом поцелуе. В голове отчаянно били колокола. Ровно в такт биению жилки на шее Себастьяна. И этот гул был почти невыносим.       Иллана отводила глаза. Дело плохо. Она стояла в дверях спальни Астариона и молча смотрела как он одевается.       – Особенно то не старайся, – хмыкнула она, когда Астарион потянулся за камзолом. И усмехнулась, – Брат.       Следуя за ней по длинным коридорам в главный зал, Астарион уже знал, что надеяться на легкое разрешение вопроса не приходится. Уж если Касадор вызвал отродье, посылая за ним не слугу, а вторую фаворитку – какое уж тут легкое разрешение. Но что могло пойти не так? Восторженный, окутанный цветочным ароматом первой влюбленности, спелый, как созревший плод, Себастьян, был отправлен к Повелителю. Подготовлен и приготовлен с учетом всех пристрастий лорда. Не в первый же раз, в конце-то концов.       Страх, липкий, муторный поднимался изнутри, заставляя нервно сглатывать горькую слюну. И без толку гадать, бессмысленно подготавливаться – ни разгадать Касадора, ни тем более вооружиться хоть чем-то для защиты не получится никогда. Хотя бы потому, что лорд не терпит никаких защит. Собственно, ему и обвинять не требуется.       Иногда Астарион думал, что обвинять ему просто нравится. Ведь зачем Повелителю вампиров вообще нужен повод чтобы заставить свое отродье мучиться или попросту превратить непокорного в горстку пепла по щелчку пальцев? Видимо, так это выглядит слишком скучно, а скуку Касадор ненавидел едва ли не больше всего остального.       Повелитель сидел на своем троне. К ногам жались двое недавних избранных – Астарион даже не запомнил их имен – все равно они скоро кончатся. А вокруг стояла Семья. Самые любимые, самые достойные из “детей” лорда. Плохо дело. Не просто плохо – совсем скверно.       Повинуясь короткому жесту, Астарион вышел на середину. Встал ровно так, чтобы не показаться слишком отстраненным и одновременно не перейти допустимую границу приближения к Повелителю.       Касадор молчал, разглядывая его с некоторым любопытством во взгляде.       – Астарион, – наконец сказал он мягко. – Мальчик мой, я недоволен.       – В чем я провинился, Отец? Неужели с приведенной мною жертвой что-то не так? – вопросы можно было и не задавать – какая разница – но раз уж лорд собрал тут всех, стало быть кара будет показательной.       И не подыграть Касадору в затеянной им игре в судилище немыслимо. Невозможно. Времена непокорности давно миновали. Никому не выдержать год на Псарне и продолжать попытки что-то изменить. Год заключения в тесной клетке, непрекращающейся боли и невыносимого голода кого угодно сделают образцом послушания. Главный урок, который вынес тогда Астарион – если разозлить Касадора всерьез, то твоей самой затаенной и светлой мечтой станет мечта о смерти. Которую тебе не дадут никогда. У лорда в запасе Вечность.       – Ты перестарался, мое соблазнительное, слишком соблазнительное дитя, – охотно ответил Касадор. – Ты впустил в свою очаровательную голову мысль, что можешь оценить степень своего влияния на мою... пищу. А стало быть, на меня самого.       – Отец, я никогда бы не посмел…       – Не оправдывайся, Астарион, – Касадор устало махнул рукой. – Я еще простил бы, если бы ты мне подал подгоревший обед, но не тот, в который ты плюнул.       Зал поплыл перед глазами, сотни свечей слились в одно яркое пятно света. Астарион рухнул на колени, не в силах даже держаться на ногах.       – Я не понимаю тебя, Отец, – прошептал он.       – Ты поймешь, мой милый. Я дам тебе такую возможность, разве я могу лишить свое любимое дитя времени для осознания своей ошибки. Отведите его на Псарню. Догар, дружок, – Касадор повернул голову к лучшему своему загонщику. – Займись этим лично. Высеки от души и закрой в клетку.       И не обещание боли, ни давно позабытое, но тут ожившее вдруг чувство унижения, ни страх перед предстоящими мучениями заставили Астариона похолодеть от смертного ужаса. Только брошенная вслед нарочито скорбная, исполненная сожаления фраза Касадора:       – Я не знаю, когда захочу найти в себе силы вновь увидеть тебя, дитя. Я очень расстроен.       В маленькой клетке нельзя вытянуться во весь рост, нельзя нормально повернуться. Стоять получается только на четвереньках, лежать – свернувшись клубком. Тела вампиров и даже отродий регенерируют быстро, раны заживают. Но избавиться от ноющей, постоянной боли в суставах и лишенных полноценного движения мышцах невозможно. Со временем эта боль, пусть и не такая острая, начинает сводить с ума.       Еще одна демонстрация огромного опыта Касадора в искусстве пытки. Можно оставить провинившегося на много дней, даже не прикасаясь к нему. И заставить тем самым чуть ли не желать мучений, лишь бы обрести возможность выпрямиться. Пусть даже и на дыбе. А самое страшное – не знать когда это произойдет. Сегодня? Или спустя годы?       И начинаешь ждать своего мучителя, как Бога. Начинаешь молить пересохшими губами: “Приди, делай, что хочешь, только приди”. Бессильно поскуливать и подвывать, когда молчаливые тюремщики проходят мимо и даже не смотрят. Почти терять рассудок от жажды, когда неподалеку кормят других наказанных, но все же менее виновных, с точки зрения лорда.       Слушать их крики и мечтать – мечтать! – о том, что тебе тоже позволят кричать от боли. Когда-нибудь.       Ведро ледяной воды, выплеснутое на него прямо так, через прутья клетки, заставило Астариона дернутся, но приподняться он даже не попытался.       – Развернись! – резко бросил ему Догар. – Скрутился, как змей в кольцо. У меня не так много времени, надо еще приготовить инструменты.       – Повелитель придет? – прохрипел Астарион, сжимая непослушные пальцы на прутьях.       – Может и придет, – второе ведро воды последовало за первым. – Я, сам понимаешь, уточнять не стал.       Загонщик присел на корточки перед Астарионом и, взяв смоченную водой и намыленную тряпку, начал оттирать его лицо от грязи и давно засохших разводов крови. Нельзя оскорбить эстетическое восприятие лорда, когда он будет смотреть на искаженные мукой черты. Догар не был излишне груб, он делал свою работу равнодушно, без тени брезгливости или недовольства. Из всех отродий, приближенных к Касадору он один выделялся чрезмерной мощью мускулов, не характерной для обычного выбора лорда. У Догара были тяжелые челюсти, переломанный нос бойца и навыки профессионального убийцы. А еще он непревзойденно умел работать кнутом. И иногда владыка брал его к себе в покои. После этого несколько дней на лице Догара нет-нет да и проскальзывало едва уловимое выражение затаенной злобы. Но пока он ухитрялся это скрывать от Касадора.       – Сколько прошло времени? – Астарион моляще посмотрел на него.       Рука Догара замерла на миг, потом продолжила оттирать кожу эльфа.       – Догар?       – Ты знаешь, это запрещено. Повелитель скажет, если сочтет нужным.       Он торопливо поднялся, покидал тряпки в пустое ведро, повернулся к двери и тут же склонился в довольно неуклюжем поклоне.       – Повелитель. Прости, я еще не успел подготовить…       – Ничего, – голос Касадора был мягок, как тончайший шелк. – Я решил зайти пораньше, твоей вины нет. Прошло три недели, Астарион.       Слышал. Он всегда все слышал. Но сейчас даже страх перед дополнительным наказанием за неосторожные слова не мог пересилить этого искалеченного, неуместного ликования – лорд пришел к нему!       – Отец, – простонал Астарион.       Догар подвинул кресло господина ближе к клетке и вытянулся рядом, ожидая приказов.       – Доделай, что должен был и оставь нас. Сегодня я хочу все сделать сам.       Загремело железо, залязгали инструменты. Знакомый, страшный звук неотвратимости истязания. Вскоре стихли и торопливые тяжелые шаги Догара. И наступила тишина.       – Смотрю, ты рад меня видеть, – усмехнулся Касадор.       Астарион поднял глаза, пытаясь вложить в свой взгляд все возможное обожание и преклонение, на которое был способен. Некоторое время Повелитель пристально вглядывался в его лицо, наконец удовлетворенно кивнул.       – Рад. Что ж, я тоже рад видеть тебя, мой мальчик. Признаюсь, я хотел оставить тебя здесь на гораздо больший срок, а поначалу и вовсе ловил себя на мысли, что готов позабыть о тебе навсегда.       – Спасибо, Отец, спасибо тебе за твою милость, – шептал Астарион, действительно охваченный сейчас горячей волной благодарности.       – Не стоит, – снисходительно остановил его Касадор. – Я не стал бы что либо делать из милосердия, ты это прекрасно знаешь. Подумав, я все же решил, что не готов лишить себя удовольствия слушать именно твои крики, дитя. Или смотреть как ты резво выпархиваешь из дверей дворца, искренне наслаждаясь своей иллюзией свободы. Или понимать, что кто-то готов умереть за свою любовь к тебе.       Касадор прищурился. Астарион отпрянул назад, ощущая, как впиваются в тело железные прутья.       – Отец? Прошу, объясни мне о чем ты?       – За этим я и пришел. Дать тебе объяснения. Надеюсь, ты доволен, мой милый?       Легкий мазок издевки в его ровном тоне позволил Астариону чуть расслабиться. Повелитель намерен развлекаться. А развлечение лорда всегда предпочтительнее, чем его равнодушие. Даже гнев предпочтительнее.       Касадор продолжал с усмешкой наблюдать за ним.       – Ну, мой мальчик, напрягись и попробуй сам найти ответ. Ты можешь, я верю в тебя. Ты же не станешь снова разочаровывать меня, так ведь?       – Себастьян… Он что-то сказал такого обо мне, что тебе не понравилось, Отец? Ты говорил, что я перестарался, что плюнул в твой обед. Отец, я искал ответ все это время, искал решение для этой загадки. И у меня нет иного ответа, кроме того, что парень слишком сильно влюбился в меня. Прости, Отец, я перестарался. Я позволил себе умалить твое удовольствие, посмел испортить тебе вкус его невинности слишком сильными чувствами ко мне. Да?       Касадор наклонился к клетке, протянул руку сквозь прутья и коснулся щеки Астариона. Припадая губами к его холодной узкой ладони, Астарион почти что рыдал.       – Прости, прости меня…       Щелкнул замок отпираемой дверцы. Астарион, пластаясь, выполз наружу и так остался лежать у ног лорда. От напряжения все его тело била крупная дрожь.       От запаха паленой кожи кружилась голова и тошнота подступала к воспаленному, сорванному криками горлу. Сегодня Касадор использовал одно из своих любимых орудий – тонкий бритвенно-острый кинжал, который лорд любил предварительно раскалять в огне. “Разрезы при этом получаются ровнее и точнее” – говорил он. – “Изящнее. Как вышивка”.       Ладони лорда лежали по обеим сторонам от головы Астариона, растянутого на пыточном столе. Касадор изволил дать ему (или себе?) небольшую передышку. Наклонившись над эльфом, он говорил безразличным тоном, как всегда, когда считал, что должен полностью донести провинившемуся отродью все отвратительные детали его проступка. И этого момента Астарион всегда ждал. Это означало, что преступник прощен. Что, конечно, совсем не означало конца пытки.       – Все о чем умолял меня твой Себастьян сводилось к тому, чтобы я не причинял вред тебе. И даже когда я рассказал этому влюбленному дурачку, что каждое слово предназначенное ему из твоих уст было вложено в эти уста именно мной, – Касадор склонился еще ниже и слизнул каплю крови из прокушенной губы Астариона, – Он мне не верил. Отказывался верить. Ты опять кусаешь губы, душа моя. Прекрати. Мне жаль, этот мальчишка мог бы порадовать меня весьма интересным вкусом, но стал очередным скучным болванчиком, потерявшим разум из-за вампирского отродья. Мне стало скучно, понимаешь? И виноват в этом только ты. Ты должен был привести его ко мне гораздо раньше. Ты захотел продлить свое развлечение за счет меня? Или ты начал жалеть его?       – Я хотел подготовить его для тебя наилучшим образом, Повелитель, – отчаянно замотал головой Астарион. – Я был самонадеян…       – Именно. Продолжим? И не смей закрывать глаза!       Астарион послушно распахнул глаза, следя за тем, как лезвие начинает свой путь от солнечного сплетения ниже, будто разделяя тело надвое идеально ровной алой нитью. Он взвыл, пытаясь не закусить в очередной раз губу.       – Вот так, – Касадор повторил путь лезвия указательным пальцем, раздвигая края раны. – Если сделать надрез глубже, я смогу развернуть твою кожу подобно лепесткам. Открыть твой беззащитный живот, увидеть такое изящное плетение жил и скульптурную четкость мышц... У тебя прекрасное тело, хочется лишать его не только одежды, хочется обнажить тебя настолько, насколько это возможно. Не стискивай так зубы, повредишь. Я мог бы сделать так и оставить свой прекрасный цветок гнить здесь в полном забвении. Знаешь почему я этого не делаю?       – Нет, – проскулил Астарион, скребя ногтями по дереву стола, почти срывая их – единственное доступное движение в этих хитроумных оковах.       – Ты слишком хорош, как охотник и ты умеешь выживать любой ценой. Ты после стольких лет не перестаешь искать самую маленькую лазейку, мышиную норку в крепости моей власти, - лорд покачал головой, словно удивляясь какой-то нелепой детской наивности. - Это бессмысленно, обречено на провал, но ты все равно не сдаешься. Кем-то движет ненависть – такие сгорают быстро, кем-то самоуверенность – они еще быстрее. Тобой правит только расчет и, как бы странно это не звучало, азарт. Я чую его в тебе. Ты пробуешь снова и снова, разные способы. Пытаешься изучать меня, просчитывать, надеешься, что сумеешь когда-нибудь найти хотя бы одну мою слабость. И это не перестает меня забавлять. Иначе ты давно бы уже сгинул в подвалах. Ты слишком похож на меня, Астарион. И если бы кто-то и сумел стать таким, как я, так это ты, мой любимый затейник. Но этого не будет никогда. И если ты, с присущей тебе расчетливостью, даже сейчас думаешь, что вдруг узнал обо мне что-то новое и важное – а ты так думаешь – то подумай еще и о том, что может это я подталкиваю тебя к очередным попыткам. Потому что, как я уже сказал, они меня забавляют. Почти так же, как твои крики и стоны. А они великолепны.       Касадор отложил кинжал, потянулся к жаровне, где раскалялись небольшие изогнутые щипцы с обмотанными толстой кожей рукоятками. Поднося алеющие кончики щипцов к левому соску, лорд впился губами в рот Астариона и перехватил его захлебывающийся крик.       В последний миг перед тем, как спасительно провалиться в тьму забытья, Астарион успел удивиться чудовищной в своем великолепии мысли:       “Ты мог бы стать таким, как я”.