***
Это действительно невыносимо. Сэм раз за разом убеждает себя в обратном, но самообман проигрывает реальности. Время, если оно вообще как-то измеряется и существует в Аду, тянется невыносимо медленно. Скука, которая пришла быстро, изводит и заставляет едва ли не выть. Сэм бездумно меряет огромный зал шагами. Ходить туда-сюда — это, похоже, единственное, что ему осталось. Сосредоточиться на чтении не получается. Знание, что Люцифер может появиться в любой, абсолютно в любой момент, не позволяет. Оно заставляет постоянно держаться настороже, хотя Сэм и понимает, что он все равно ничего не сможет предпринять. У него нет оружия, нет ничего, чтобы оказать сопротивление Люциферу. Но нервное ожидание от этого понимания не проходит. Напрягают мысли о Дине. Сэм запрещает себе думать о худших вариантах развития событий, но получается плохо. Закаленная за годы паранойя толкает к холодному пониманию, что если Михаил забрал Дина с собой или шантажом вынудил его дать согласие, то это еще один из лучших вариантов. Сэм давит предположение, цепляясь за аргумент, что если бы все было так, он бы уже был свободен. Только остальные варианты, которые приходят в голову, нравятся еще меньше. Ноги устало гудят. Сэм бросает взгляд на кровать, переводит его на кресла. И то, и другое вызывает только слабое отвращение. Он выспался, кажется, на несколько жизней вперед. Сэм запускает пальцы в волосы и сжимает голову руками. Он ест, пытается читать, ищет выход, безуспешно молится Кастиэлю и ангелам абстрактно, снова и снова делает все физические упражнения, какие только может вспомнить, и, кажется, медленно приближается к тому, чтобы сойти с ума. Жажда хоть какого-нибудь контакта, пусть не касания или чьего-то постоянного присутствия, но хотя бы короткого разговора, обуревает все сильнее с каждым проходящим часом, а может и днем. Биологические часы сильно сбоят, отказываются определять хотя бы примерное время суток и сколько этих самых суток уже прошло. Сэм старается не думать о том, что еще немного, возможно, меньше, чем можно представить, и он открыто начнет мечтать о любом разговоре с Люцифером. Тот не человек, но все-таки разумное существо, и это лучше, чем убийственная тишина абсолютного безвременья, которое не получается ничем насытить. Сэм тоскливо смотрит на каменную кладку. У него не получилось вытащить даже один камень, хотя он пытался неоднократно и прикладывал максимум усилий. В голове начинают бродить отдельные, мрачные мысли, что есть еще один способ прекратить невыносимое существование. Сэм стискивает зубы. Он уже какое-то время подозревает, что никаких острых предметов в его распоряжении не оставлено умышленно. И едва ли Люцифер считал, что они могут помочь ему сбежать. Но у него все еще есть огонь в факелах, масло для них или просто возможность перестать дышать. Сэм стискивает зубы сильнее, так, что они едва не начинают крошиться. Он не сдастся. Только не так. Дин бы не сдался. И снова бегут минуты, может, часы, может, дни. Чем дальше, тем сложнее ориентироваться во времени в глобальном смысле. Сэм уже не надеется понять, утро или вечер, только горько напоминает себе, что в Аду вряд ли вообще есть смена времени суток. Но он надеется понять хотя бы, провел он в заточении недели или месяцы. Однако ответа нет. Только опостылевшие каменные стены. Никто не придет. Сэм убеждается в этом, раз за разом срывая голос от криков и в кровь разбивая руки об стены. У него исправно есть свежая и разнообразная еда, вода, есть сотни, хотя скорее десятки сотен книг. Сэм ненавидит все это все сильнее и сильнее. Но все равно идет к книжному шкафу и снимает с полки первую попавшуюся книгу, когда невыносимость достигает нового предела. С губ слетает нервный смех, когда Сэм с беглого взгляда понимает, что держит в руках какой-то древний трактат о времени. Мысль, что над ним издевается даже случай, приходит и укореняется в голове. Сэм упрямо открывает книгу. Когда-нибудь Люцифер вернется, должен вернуться. Надо только дождаться этого момента.***
Когда Люцифер появляется в выделенном Сэму помещении, ему на скоротечный миг кажется, что он ненароком перепутал реальности. Сэм ему рад. Искренне и по-настоящему рад, в этом нет никаких сомнений. Он слегка вздрагивает при его появлении, но потом сдерживает себя, чтобы не подойти ближе. Люцифер легко считывает это намерение в его мыслях. Тишина кажется неприятной, что редкий случай. Обычно Люциферу глубоко безразлично, что происходит вокруг него, или же он требует тишины сам. Но Сэм — все еще особый случай. Его молчание вызывает раздражение, которое усиливается после того, как Люцифер замечает сжатые губы и сцепленные в замок руки. Сэм намерено контролирует себя. Соблазн, позволить тишине висеть и дальше, велик. Люцифер не испытывает никаких сомнений, что Сэм сдастся первым. Он остается обезьяной, которой не тягаться терпением с архангелом. Но это выглядит слишком скучным сценарием. А еще в глубине сущности медленно зарождается что-то, что способно стать сочувствием. Люцифер душит зародыш и решает начать разговор. — Как провел время, Сэмми? — беззаботный тон дается без усилий. Маски, эмоции, интонации, — научиться изображать все это должным образом оказалось преступно легко. — Успел заскучать? — псевдозабота так хороша, что Люцифер сам почти верит, что она настоящая. — Неплохо, — Сэм безбожно лжет и натянуто улыбается. — Много отдыхал и читал. Ты узнал что-нибудь о Дине? Люцифер слегка щурится. Вариантов, откуда взялась выверенная, но убедительная вежливость в обращении, два: либо Сэм решил усыпить его бдительность из-за того, что что-то задумал, либо он считает, что совместный вечер, о котором они договорились, уже начался. Допущение, что Сэм изменил свое отношение к нему на самом деле, Люцифер отметает. В спутанных, мечущихся обрывках мыслей Сэма не находится ответа, который из основных двух вариантов правильный. Люцифер думает, что ему ничего не мешает наблюдать. — Я ведь обещал, Сэм, — Люцифер не скупится на гримасу, которая выражает глубокую обиду на то, что Сэм мог в нем усомниться. — Он в порядке. Когда я вернул его в наше время, он опустошал бутылку какого-то пойла. Ни царапинки, — Люцифер разводит руками и подпускает в голос отчетливого сожаления. Сэм выдыхает так шумно и долго, словно ожидал услышать, что труп Дина валяется в какой-нибудь придорожной канаве и не подлежит воскрешению. Люцифер присматривается к Сэму внимательнее. На первый взгляд, тот выглядит отлично, не особо искренне, но улыбается, и держится с показной расслабленностью. На второй легко становится заметно, как едва-едва видимо подрагивают пальцы на руках Сэма и как напряжен его каменный подбородок. — Ты вернул Дина? На самом деле? Ты понимаешь, что он будет меня искать? — Сэм выпаливает рубленые вопросы на одном дыхании и мгновенно жалеет как минимум о последнем из них. — Сэмми, не думаешь же ты, что я стану так шутить? — Люцифер не переходит к откровенной угрозе, но Сэм отступает на шаг от него так, словно именно ее и почуял. Люцифер устало закатывает глаза, не понимая, почему общение с обезьянами всегда складывается так сложно. — Я вернул твоего ненаглядного Дина. Не хочу разбивать твои надежды, Сэм, но сейчас это ваше пойло заботит его больше, чем ты. Но я понимаю твои опасения. Понимаю. Ты боишься, что Дин решит вломиться сюда и пострадает. Не могу обещать, что… — Ты понятия не имеешь, чего я боюсь, — неожиданно агрессивно перебивает Сэм, почти выкрикивает фразу. Люцифер поднимает брови и смотрит на Сэма с любопытством. Его состояние вызывает вопросы. Все знания об обезьянах, почерпнутые то тут, то там, подсказывают, что переходы от относительного спокойствия к открытой агрессии, не особо нормальны. Хотя иногда это объясняется особенностями характера. Сейчас случай точно не тот. О Сэме Люцифер знает все. Определить отклонение от его привычной модели поведения несложно. Остается решить, наказать за грубость, высмеять ее или дать Сэму время дойти до понимания, что стоит быть искренне вежливым. Первый вариант, на вкус Люцифера, абсурден. Словесная дерзость — ерунда, не стоящая растраты сил на какие-либо наказания. Второй привлекает, но значительно меньше, чем третий. — Ты можешь рассказать мне, Сэм, — делано проникновенным тоном заверяет Люцифер и колеблется еще пару секунд, прежде чем окончательно решить улететь. Ответом служит мертвая тишина. Сэм слегка втягивает голову в плечи и мысленно укоряет себя за вспышку. Люцифер отмечает, что это хорошее начало, жмет плечами и улетает без дополнительных объяснений. Для начала с Сэма достаточно новостей о судьбе брата, за которого он так беспокоился. Ужин может подождать до того времени, как у Сэма поубавиться желания дерзить.***
Сэм отжимается и отжимается. Он сбивается со счета, начинает считать заново, вновь сбивается, и останавливается только тогда, когда понимает, что счет давно перевалил за сотню, и теперь физические упражнения приносят скорее вред, чем пользу. Сэм устало поднимается, мечтает упасть в кресло, но заставляет себя медленно ходить, чтобы дать телу успокоиться. Истерика, от которой он так старательно спасается всеми способами, которые только приходят в голову, стоит комом в горле и, кажется, только ждет подходящего момента, чтобы все-таки случиться. Минуты, дни, месяцы, — Сэм все еще не имеет никакого представления, сколько времени он находится в одиночестве. Но теперь он уверен, что это план Люцифера. Сэм передергивается, когда вспоминает моменты почти потери себя. Они случаются все чаще. Он настолько пропадает в давящей осточертевшей обстановке, что на мгновения теряет понимание, кто он и где. Если еще кто-то. Может, эта какая-то особенность Ада или конкретно помещения, ставшего его тюрьмой. Сэм не знает. Он не должен сдаваться, должен бороться. Эта мысль держит, не дает окончательно упасть во что-то, что по подозрению имеет право называться безумием. Нервы напряжены постоянно, они не знают отдыха и не дают расслабиться по-настоящему ни на мгновение. Даже во сне тишина неприятно давит, пытается поглотить, заставить раствориться в себе. Вопрос, в своем ли он еще уме, всплывает в мыслях не впервые. Сэм вспоминает столицы штатов, пару особо ярких охот с Дином, Джессику и отца, и считает от пятидесяти к нулю. Все это — очень и очень шаткие аргументы для самого себя, но они лучше, чем ничего. На какой-то промежуток времени, которое больше не ощущается совсем, Сэм верит, что он в порядке. В голове мелькают здравые мысли, что порой люди живут в вынужденном одиночестве годами. У него есть книги, это уже бесконечно много. Только сосредоточиться на чтении получается все хуже с каждой новой попыткой, а последние две закончились и вовсе тем, что он маленькую бесконечность смотрел в раскрытую книгу и не прочел ни строчки. Образ Люцифера встает перед глазами все чаще. Теперь уже намного чаще, чем образ Дина. Сэм ненавидит себя за это, но признает, что Люцифер — его последний контакт с чем-то условно человеческим. В конце концов, тот выглядит как человек в своем сосуде, разговаривает, жестикулирует. Сознание довольствуется этим, подтверждает принадлежность к социуму и заставляет помнить, кто он. Только Люцифера нет. Сэм обессилено опускается в кресло. Он не понимает последнее исчезновение Люцифера до сих пор. Даже если тот сказал правду о Дине, это никак не объясняет, почему он не потребовал договоренный ужин и просто улетел. Сэм стискивает зубы. Люцифера нет вечность. Нет никого кроме Люцифера. Иногда Сэму кажется, что он находится в жутком посмертии, из которого невозможно выбраться. Шелест крыльев заставляет буквально подскочить над креслом. Сэм резко поворачивает голову и во все глаза смотрит на Люцифера. Тот выглядит по-прежнему, только на его щеке красуется странная ссадина, больше похожая на ожог. Сэм встает на ноги и запрещает себе сразу несколько вещей: касаться Люцифера, спрашивать, не галлюцинация ли он, и говорить лишнее. — Люцифер, — это похоже на спокойное приветствие, и Сэм думает, что для начала это неплохо. — Сэмми, — будто копируя его, отзывается Люцифер и почти приторно улыбается. Сэм стискивает зубы, стараясь сделать это как можно более незаметно. Не меняется ничего: даже в простое обращение Люцифер умудряется вложить свое неизменное превосходство. Впрочем, данность, что Люцифер — это Люцифер, дьявол и зло в плоти, никак измениться не могла и не должна была. С чего бы? Он должен думать не об этом. Сэм хватается за эту мысль. С Люцифером можно поговорить, а значит, вспомнить, что у него все еще есть голос, что ему доступна связная речь. Сейчас это уже немало. Конечно, речь не идет ни о капли доверия, и разговор может лежать только в самой общей плоскости, но о такой роскоши, как беседы по душам, Сэм уже даже не мечтает. Тишина повисает, давит еще сильнее, чем когда он один. Сэм лихорадочно ищет, что сказать, но без особо успеха. Про погоду в Аду не спросишь. С языка так и норовят сорваться обвинения и оскорбления. Но это нельзя. В лучшем случае, Люцифер просто улетит и вернется через еще одну бесконечную вечность. В худшем, он найдет способ наказать за дерзость. Сэм не сомневается. — Приблизил апокалипсис? — вопрос слетает с губ, когда глубоко в груди что-то ломается с громким треском под гнетом невыносимости. Это все — полная чушь, абсурд. Он не сможет хоть как-то цивилизованно общаться с дьяволом, которого считает главным и опасным врагом. Опрометчивый вопрос — лучшее тому доказательство. Но еще он не может больше молчать. Или пытаться говорить с самим собой, что заставляет чувствовать приближение безумия еще отчетливее. Сэм задыхается, чувствуя себя в ловушке окончательно и бесповоротно. — Ну, Сэмми, ты ведь знаешь, великий план и бла-бла, — Люцифер неожиданно не злится, он чуть поднимает брови и, кажется, забавляется ситуацией. — Все предначертано, — глубокий сарказм, оттененный толикой презрения, улавливается в голосе Люцифера легко и смазывает явно умышлено выбранный беспечный тон. — Конечно, — Сэм выдавливает улыбку, стараясь не думать, что губы дрожат. Он хочет спросить еще так много, начиная с того, нет ли еще новостей о Дине, и заканчивая тем, явился ли Люцифер, чтобы получить свою плату, но получается только молчать. Подавляемые долгое время эмоции разгораются все ярче и напоминают, что перед ним враг. Это не располагает ни к какой беседе, несмотря на то, как остро она ощущается необходимой. — Итак, Сэм, что предпочитаешь на ужин? — буднично интересуется Люцифер, словно это в порядке вещей, и они ужинают вместе каждый день. — Мясо? Эти отвратительные бургеры? Овощи? — Я предпочитаю… — Сэм повторяет автоматически, но сбивается почти в самом начале. Мозг отказывается принимать устройство мира, в котором дьявол выступает в роли его личного то ли повара, то ли и вовсе официанта. Сэм закрывает и открывает глаза, слегка трясет головой. Понятно, что это все — план Люцифера, не такой уж и хитрый. Несложно догадаться, что ставка сделана на идею, что изоляция заставит его принять компанию дьявола. Глубокое отвращение к себе вызывает то, что это работает. — Сэм, ну не я же, — Люцифер разводит руками и смотрит снисходительно. — Неужели ты позабыл, что мне не нужна отвратительная еда обезьянок? — псевдоозабоченный тон и усилившаяся снисходительность во взгляде бьют наотмашь и неожиданно становятся последней каплей. Какая-то часть разума понимает, что все дело в том, что в присутствии Люцифера он чувствует себя собой, нормальным и все еще живым человеком, но об этом Сэм уже не думает. Он не может все это больше выносить — вот это факт. Даже если признавать, что оказалось нужна такая малость, невероятно стыдно. Слова рвутся и опережают друг друга: — Да пошел ты. Можешь пытать меня, можешь убить, все равно. Я не стану участвовать в этом цирке. Считаешь, что можешь играть чьей-то жизнью так, как тебе захочется? Может быть, так и есть. Может, я не могу убить тебя. Но я найду способ убить себя, слышишь? И раз уж ты так уверен, что я окажусь в райских кущах, первым делом я найду кого-нибудь из ангелов и сдамся им. Думаю, тот же Михаил достаточно могуществен, чтобы защитить меня от тебя. Все сказанное — вырвавшиеся из-под контроля эмоции и смесь блефа и реальных мыслей, которые мелькали в голове. Все сказанное — приговор самому себе и добровольная сдача козырных карт. Все сказанное — та самая долго и тщательно подавляемая истерика. Но Сэм чувствует только абсолютное безразличие по этому поводу и свинцовую усталость. Его теперешнее существование в сравнении проигрывает любому посмертию. Даже нахождение в Аду не так, как сейчас, а в руках палача после смерти, иногда кажется более предпочтительным вариантом, несмотря на рассказ Дина. Небеса кажутся более предпочтительным вариантом. Что угодно кажется лучше того, что у него есть. Сэм сглатывает, когда понимает, что он дошел до того, что сам готов предложить себя любому из ангелов, включая Михаила, если не сказать, с него начиная, если это будет означать освобождение из адской, почти золотой клетки. Люцифер смотрит на него странно и вскидывает руку. Сэм готов к чему угодно после своего смелого демарша, но не к мгновенному провалу во тьму. Впрочем, возвращение в реальность происходит так же резко. Сэм моргает и понимает, что лежит на кровати. Он резко садится. Уверенность, что он снова заперт в одиночестве, рассыпается, когда взгляд останавливается на Люцифере, который сидит в кресле, закинув ногу на ногу. Он настолько похож на человека, что Сэм слабо вздрагивает. Мысли собираются во что-то внятное медленно, но простое заключение складывается почти сразу: Люцифер его усыпил. Это кажется очень странной реакцией на откровенную грубость, высказанную в обвинительной манере. — Кажется, эта штука, — Люцифер вдруг заговаривает и указывает пальцем на стол, где прибавилось посуды и еды в сравнении с тем, что Сэм помнит, — называется ризотто. А вот та фигня, — палец смещается немного в сторону, — какой-то салат. Сэм открывает рот, чтобы высказать все, что думает о ситуации, но запал, кажется, угас полностью. В мыслях толкается возмущение о том, что никто не усыпляет людей, если разговор не складывается, и том, что не стоит делать вид, что все в порядке, когда это и близко не так. Но оно остается в мыслях и разбавляется пониманием, что Люцифер вообще не должен вести себя так. Сэм не выдерживает, но совсем иначе, чем прежде. Вопрос срывается, но в голосе теперь только вселенская усталость: — Зачем ты это делаешь? — Что именно, Сэм? — Люцифер медленно переводит на него взгляд. На этот раз в нем почему-то нет превосходства, которое доводило до исступления. А что есть, Сэм определить не может. Голубые глаза кажутся совсем темными. Между ними приличное расстояние, освещение оставляет желать лучшего, но Сэм уверен, что дело не в этом. Люцифер смотрит не так, как раньше. На ум приходит определение «глубже», но кажется слишком странным, и Сэм не обдумывает его. — Еда, — немного заторможено отвечает он, вспоминая, что был вопрос. — Вообще то, что ты запер меня здесь, — Сэм смелеет быстро, когда эмоции накатывают с новой силой. Ему нечего терять, кроме тотального, сводящего с ума одиночества. Мысль о Дине скребется, но не может выступить убедительным аргументом. Сэм понимает, что неизвестно, сколько времени прошло на Земле, и что успело случиться с братом. Если Люцифер вообще не соврал о том, что вытащил его из прошлого и не тронул. — Если ты думаешь, что станешь моим избавлением от одиночества, и я дам тебе согласие, то мимо, Люцифер. Я помню кто ты. И буду помнить до тех пор, пока у меня есть хоть крупица разума. А если я все-таки сойду с ума, то ты, может, и получишь меня в качестве сосуда. Но если тебе нет разницы, буду я в своем уме или тронусь им, то ты мог выбрать любые другие методы воздействия. — То, что ты скажешь мне «да», предначертано, Сэм, — Люцифер отзывается обманчиво-скучающим тоном и по-прежнему смотрит так, словно хочет пройтись сканером по душе. — Великий план, большая драка, такая фигня. Мы ведь сто раз об этом говорили, — Люцифер небрежно играет плечами и разводит ладони. Скорбь, конечно, наигранная, почти рисованная, но почему-то впервые это не вызывает глубокого отвращения. Сэм отказывается думать, что за жестом есть хотя бы кроха чего-то искреннего, хотя это и логичное объяснение, почему иначе реагирует он сам. — Неужели тебе так сложно допустить, что я хочу, — Люцифер опускает уголки губ и вращает в воздухе рукой, словно пытается достать из пространства подходящее слово, а оно никак не находится, — скажем, сделать процесс приятнее для нас обоих? — И ты считаешь, что делаешь мне приятно, заперев в полной изоляции от внешнего мира? — интересуется Сэм, чувствуя, как закипает злость. Люцифер ведет себя спокойно, говорит спокойно, не спешит как-либо наказывать его за предыдущую вспышку, и все это добавляет смелости и развязывает язык в обход предупреждений здравого смысла. — Я действительно не понимаю, чего ты хочешь добиться, Люцифер. Это тактика измора? Какой-то непостижимый для человеческого мозга план? Или тебя просто устраивает, что твой идеальный костюмчик спрятан в надежном месте до часа икса? Вопрос еще звучит, когда Сэм понимает, что это самый очевидный вариант. Конечно, Люциферу удобно держать одежку для битвы ровно под рукой. Правда ни странной покладистости Люцифера, ни урезанной заботы с его стороны этот вариант не объясняет. Момент с согласием вызывает вопросы, но Сэм вспоминает, как уверенно Люцифер говорит о том, что оно случится. Даже если он сам думает иначе, это не имеет значения. В попытке разгадать мотивы Люцифера имеет значение только то, во что верит тот. — Серьезно, Сэм? Ты думаешь, что я отвечу? Разве у обезьянок принято делиться планами с врагами? — голос Люцифера чуть холодеет, но спокойствия в нем будто даже прибавляется. — А мы враги? — Сэм задает вопрос раньше, чем понимает, насколько абсурдно подобное спрашивать, особенно ему. — Ты так настаиваешь на этом, Сэм. Буквально в каждом нашем разговоре. — А ты подчеркиваешь, что это не так. Буквально в каждом нашем разговоре, — парирует резонное замечание Сэм, умышленно передразнивая, и краем сознания пытается понять, куда подевался привычный уже какое-то время глубинный страх перед дьяволом. — Может, я решил принять твою позицию? — Люцифер не спрашивает по-настоящему, он предлагает вариант ответа, и в голову невольно приходит мысль, что тот снова играет в какую-то свою игру или продолжает уже начатую. — Ты думаешь, что я в это поверю? — с прорезавшейся агрессией спрашивает Сэм, ощущая себя тем, из кого вполне успешно пытаются сделать идиота. — Я думаю, Сэм, — Люцифер выдерживает непонятную паузу и чуть склоняет голову к плечу, — что даже для нас с тобой этот разговор чересчур абсурден. Сэм хочет возразить, но слова застревают на кончике языка. Люцифер прав, даже если само это утверждение отторгается сознанием. Выяснять, враги они или нет в подобном диалоге — это что-то на грани сюрреализма и глупости. Повисает неуютная тишина. У нее нет такой силы давления, какой она обладает, когда он находится в одиночестве, но Сэм все равно внутренне ежится. В груди зарождается нервный смех. Он сидит в кровати напротив Люцифера. Они пытаются о чем-то говорить. Все это отдает не просто сюрреализмом, а чем-то настолько неудобоваримым для сознания, что Сэм никак не хочет его воспринимать. А может, его сбитое восприятие все-таки следствие долгой изоляции. — Ладно, — насколько получается сдержанно заговаривает Сэм вновь, отчетливо зная только то, что снова тишину он не вынесет. Только не тогда, когда есть хоть кто-то, с кем она может быть прервана. — И что ты предлагаешь? Обсудим рецепт ризотто? Или, может, снова попытаешься убедить меня в том, что битва неизбежна и необходима? — Если… — Люцифер отвечает, но умолкает в самом начале фразы, и Сэм не успевает уловить ни интонацию, ни его настрой после своего выпада. — Запомни, на чем мы остановились, Сэмми, — вдруг выдает Люцифер с фальшивой улыбкой, от которой снова пробирает дрожь отвращения. — О, ну и никуда не уходи. Мне надо разобраться с парочкой незваных гостей, но я быстро вернусь. — Незваных?.. — незаконченный вопрос достается пустоте, когда Люцифер просто исчезает. Сэм застывает, так и не закрыв рот, когда думает, что это может быть Дин. Ужас и надежда мгновенно затевают битву внутри, и Сэм беспомощно сжимает кулаки, не понимая, как дождаться возвращения Люцифера, которое обещает хотя бы шанс что-нибудь узнать.