Алое, бьющееся

Скарлет вышел из транса, ощущая себя некомфортно голым и с жёсткой поверхностью ствола в качестве опоры для спины. Лёгкий ветерок обдувал его со всех сторон, напоминая, как уязвима его позиция. Такая же лёгкая, но всё же паника зажужжала в сознании, вынуждая оглядеться в поисках безопасности, за которую можно уцепиться. Рука нащупала одежду, глаза — бледную спину, усеянную узорчатыми шрамами. Пришло спокойствие. Относительно расслабившись, Скарлет решил повременить с одеждой в пользу рассматривания вампира перед собой: кто знает, что ждёт, если юноша пробудит бдительность Астариона шуршанием? Дроу уже видел эти шрамы позавчера, когда эльф уходил. Не было времени спросить. Это явно были не боевые отметины. Порезы складывались в причудливый круг узоров, от которых веяло чем-то потусторонним и зловещим. Магическим. В Храме было много подобных рисунков. Скарлету говорили, это древний язык, а круги, в которые они собраны — форма для общения с демоническими сущностями. Дроу никогда не доставало образования для понимания фактической работы ритуалов, как бы он ни старался. Ещё один минус бытия глупым. Помимо шрамов, перед глазами присутствовал и сам Астарион, как ни странно. Вампир стоял неподалёку, одетый в штаны — видимо, недавно проснулся — и просто… наслаждался солнцем? Его руки были расставлены, словно ожидая объятия, голова приподнята. Наверное, глаза — прикрыты. Вампир, который обожает солнце… Почему-то звучит ужасно логично. Жаждать ласки и принятия от той сущности, что когда-то отвергла тебя и выбросила в тёмный, холодный, пугающий и недружелюбный мир, что до трагедии был тебе совершенно чужд. Жаждать возвращения к теплу и покою. Простая математика. Скарлет был рождён во тьме. Благословлён ею. Большую часть своей жизни он прожил в ней, не считая лишь 3 полноценных года под солнцем. Больше никогда. Он не просто создание ночи — ночь означает открытое небо, звёзды, луну, свет окон в тавернах, шуршание прячущихся в переулках карманников, оттенки голубого и розового, пробивающихся на небосвод, когда приближается рассвет. У дроу нет утренней зари. Нет и вечерней. Нет неба — лишь тёмный каменный потолок с люминесцентными грибами вместо звёзд. Скарлет — создание настоящей темноты. Ему не нужны ни эти грибы, ни факелы, чтобы ориентироваться в ней. Чтобы в ней выживать. Ему безразлично солнце. Он бы даже сказал, на свету у него меньше преимуществ — негде сокрыться, небесное око выдаёт присутствие нечестивого убийцы, обнажает его перед противниками и союзниками, заставляет всех выпрямиться во весь рост и предстать друг перед другом, как равные, не таясь. Скарлет ненавидел быть уязвимым. Но в то же время не мог не признавать логику справедливости. Ни ты ничего не спрячешь, ни твой враг. И вам обоим придётся использовать языки вместо клинков. Куда более многофункциональный инструмент. Которым Скарлет никогда не владел. Что делает его отношения с уязвимостью ещё более натянутыми. Он смотрел в спину эльфа, в которого был влюблён, и задавался вопросом, как долго сможет имитировать это абсолютное доверие. Как именно он сломается? В какой момент всё испортит? Дроу уже отказал ему однажды — что будет дальше? Когда Астарион поймёт, что Скарлет просто не умеет любить? Счастье всегда заканчивается быстро. — Это поэма, — услышал вдруг юноша сквозь пелену собственных рассуждений. Заметил, значит. — Поэма? — Длинный-длинный мерзкий стишок. Подарок от Касадора. — Касадор — твой хозяин, да? Астарион опустил руки. Ему не удалось скрыть резкость этого движения. Сжатие кулаков. — Да. Именно, — ответил он с ноткой яда. Не нравится, когда напоминают о его статусе? Скарлет просто озвучил факт… Лорд-вампир — хозяин своих отродий, разве нет? — Он был не только непревзойденным садистом, но и мнил себя поэтом, — хмыкнул вампир, всё ещё не оборачиваясь. — Однажды использовал тела своих отродий для очередной выдумки. — Голос понизился почти до шёпота, как если бы он хотел напомнить следующее лишь себе: — Он делал много поправок. Скарлет подавил желание вновь дотронуться до эльфа. Он не знал, почему хотел этого, но знал, почему… нельзя. Дроу не был больше пьян и развязен, а разрешения на прикосновение ему не давали. Порыв умер в нём, и юноша остался сидеть и смотреть на вырезанные на бледной коже отметины. Он также заметил, что они были неровными, однако глубокими. Касадор не умел обращаться с ножом, но определённо умел причинять боль. Скарлет нахмурился, задумчиво. Мысль пересекла разум. — Насколько силён этот Касадор? Астарион резко обернулся. — Ты шутишь? — Это был… вопрос. — Шутишь! — воскликнул эльф, разводя руками. — Он вампир-лорд! Он смерть во плоти! Быстрый, сильный, — начал жестикулировать он, — изворотливый. Он может обращаться в туман и призывать волков, пока он во тьме, он буквально неубиваем! — Я не знаком с вампиризмом, можешь меня просветить? Астарион посмотрел на дроу так, словно тот назвал красный зелёным. — Зачем ты спрашиваешь? Скарлет пожал плечами. — Очевидно, мне нужны сведенья о цели моего нового заказа. Хмурость вампира усилилась, а затем он взорвался смехом. Дроу сохранял бесстрастное выражение. — А, ты серьёзно, — остановился Астарион. Он положил руки на пояс, склоняя голову. — Это самоубийство, ты ведь понимаешь? Касадор не идиот, он знает свои слабости. Его не выгонишь из замка, а это — вампирское логово, центр, сосредоточение его мощи. Я бы с удовольствием отправил к нему в гости, но не тебя, а кого-нибудь, кто меня сильно бесит. Уилл, может? — Вампир — неживое живое создание, которое столетиями избегает смерти. Думаю, Баалу понравится такая жертва. Астарион вздохнул. — Ты меня не слушаешь, да? Юноша ухмыльнулся. — Отлично, — махнул вампир руками. — Желание смерти — тоже выбор. Кто я такой, чтобы переубеждать дураков? Скарлет лишь превратил ухмылку в спокойную искреннюю улыбку. — Ты ужасен, — пробормотал эльф. Губы молча раздвинулись, обнажая острые зубы. — И ты опять онемел. Замечательно. Все диалоги снова на мне. *** Оказалось, что Уилл — сын великого герцога Рейвенгарда. И что его отец в данный момент похищен дроу из Лунных Башен, и все Огненные Кулаки поставлены на уши. Пока остальные разбирались с их колдуном, Скарлет, приметив мертвеца с похожим телосложением, стягивал с него броню. Он видел такую в детстве, на разведчиках. Тёмная и удобная. Его сородичи знали толк в кожаных изделиях. Если нужна одежда для скрытности, то они, пожалуй, вторые мастера в мире. Первые, естественно, последователи Баала. Но его собственная броня уже износилась, так что пора менять гардероб. Она и так была не идеальна — не после того, что сделала Орин. — Конечно, пока мы обсуждаем будущее Берега Мечей, ты воруешь одежду жмурика, — ухмыльнулся Астарион позади. Судя по тому, что он здесь, его тоже это будущее не интересует. — Это не мой отец, знать Врат Балдура мне тоже не близка. Пусть решают, что хотят. — Тебе совсем не любопытно, почему именно дроу утащили герцога? Скарлет поднялся, держа в руке броню. — Не моё дело. Я не с ними. Дроу вечно ввязываются в сомнительные вещи — сейчас, похоже, они ввязались в беспорядок с Абсолют. Скорее всего, это слуги Минтары, а она, очевидно, променяла Ллос на… ну, ещё одну шизо-покровительницу, — пожал он плечами. Астарион задумчиво свёл брови. — Почему ты уверен, что Минтара — высоко сидящая единица, м? Она была окружена ордой гоблинов, без слуг, когда мы её убили. — Ночная Хранительница, — просто ответил юноша. — Это один из титулов жриц Ллос, а жрицы Ллос — главы домов. Если у неё есть такой титул, это значит, что она как минимум одна из аристократов своего дома, если не матрона. У неё достаточно подпевал-дроу, поверь. И она не могла не взять с собой на поверхность рабов — её важная паучья задница не пережила бы потерю, — фыркнул он. Астарион усмехнулся. Затем наклонил голову с выражением любопытства. — Ты прям терпеть её не можешь, хотя видел меньше десяти минут. Дроу сами себе враги, м? — Это очевидно, разве нет? — Скарлет бросил взгляд на мёртвого сородича, с которого снял одежду. — Вы тут все и так считаете нас чокнутыми головорезами, и не без причины. Как, ты думаешь, такие уживаются вместе? Эльф закинул голову к солнцу. — Вампиры тоже друг друга терпеть не могут, — сказал он, слегка щурясь. — Конкуренция? — Вроде того. — Вроде? — Скорее да, чем нет, это логично. Но мне было десять, когда… мы ушли. Так что мне казалось, что все просто друг друга ненавидят. Я не знаю точных причин. Я просто держался подальше от этих… интриг. Астарион улыбнулся с примесью яда. — Наши семьи бы прекрасно поладили. Только представь этот милый вечерок. Скарлет попытался отразить его улыбку, но не смог, и уголки губ быстро опустились. У него нет даже вымученной семьи для жестокой шутки. Почему вдруг Астарион вообще начал этот разговор? Ему не было дела до его ненависти к Минтаре в лагере гоблинов — зачем приводить это сейчас? Вампир поделился утром личной информацией о шрамах, о своём хозяине — может, хочет уравновесить чашу весов откровенности? Это имеет смысл. Люди… которые любят друг друга… они обнажаются… друг перед другом… — Они надо мной издевались, — произнёс Скарлет едва ли не сквозь зубы, отвернув лицо. Он услышал вопрошающее «хм». — Жрицы Ллос, — объяснил юноша. — Они говорили, что я проклятый. Из-за внешности. Но… но всё равно для всех церемоний брали мою кровь. Называли меня животным. Мы с мамой были рабами. Одна из жриц… Каждое выходящее слово ощущалось, как яд, отравляющий язык, и к концу короткой речи мышцы уже задеревенели, способные только стиснуть челюсти. …щёлканье, писк, хруст, хохот… — Интересное ты выбираешь для историй время, милый. Скарлет вернулся в настоящее от иллюзорного ощущение холодной воды, вылитой ему на лицо. — Да… да, ты прав… Как глупо. В импульсивной потребности чего-то материального дроу подошёл к сухому фонтанчику посреди двора, рассеянно проводя дрожащими пальцами по каменному строению. Глупо, глупо, так глупо. Никто не обязан тебя выслушивать. И вообще всё всегда одинаково — эта чёртова неловкость и неуместность, страх и отторжение. Отдача. Сильная отдача. Следующей своей репликой Астарион обратился уже к отряду, закончившему дела с советницей и Уиллом. Нужно было двигаться дальше. А дальше были гитьянки и дорога к Горному Перевалу. Перед Лунными Башнями стоило попытать удачу с зайтиском. *** Потребовался день, чтобы добраться до Горного Перевала. Астарион постоянно ныл и жаловался на погоду, на сапоги, на команду, на усталость, и спрашивал каждый час: «Мы уже пришли?» Гейл просто молча умирал, хотя бы на этом спасибо. Ну, Астарион ещё был забавным. Один раз на них напали гноллы, и на некоторое время он заткнулся, сытый. Но в эти часы отсутствия раздавались перебранки между Шедоухарт и Лае’зель. Первая не хотела идти к гитьянки, вторая ворчала, что вот только сейчас их отряд и начал заниматься важными вещами. В ту же ночь они чуть не убили друг друга. Уилл уладил спор риторикой командного выживания. В тот вечер Скарлет задался вопросом, насколько нормально то, как мало его интересует окружающая действительность. Он не стал и не стал бы вмешиваться в этот конфликт, потому что для него такое совершенно обыкновенное зрелище. Нормальные отношения в группе. Всегда, сколько себя помнил, его окружало насилие и логика кровопролитной конкуренции. Подземье, храм Баала — одно и то же. Никто не станет возникать, если кто-то решит под покровом тьмы разделаться с соперником. У Лорда Убийств даже слёзы лить не станут — смерть угодна Повелителю, убийство возвышает его. Если дроу могли наказать, то там подобное даже не будет считаться преступлением и ни с кого не спросят. Здесь же… все были так взволнованы. Хотели разрешить конфликт, уговаривали девушек помириться. Не желали смерти и крови. — Мы все здесь в одной лодке и должны действовать сообща, — говорил Уилл. — Мы товарищи. — Да! Точняк! — вторила ему Карлах. — Мы убиваем плохих ребят и только вместе — не убиваем друг друга! Друзья по червякам! Это было так… мило… Даже самая иллюзорная мысль о том, что кто-то прикрывает спину, а не целится в неё ножом, приносила спокойствие. Скарлет хотел, так хотел поверить в это. Сыграть вместе с ними в этот кукольный домик, расслабившись. Больше всего на свете хотел. Проблема была в том, что он не знал, как. Снова и снова юноша ходил вдоль этой непреодолимой стены из собственных страхов и установок, расковыривал камень, щупал его на предмет скрытых дверей и слабых мест, толкал и прыгал, пытаясь зацепиться за край, как полный идиот, но ничего не происходило. Он всего лишь смертный. Парень с ножами. Такие не сворачивают горы. Не двигают каменные стены. Если просто делать то, чего он боится, всё становится только хуже. Приют Вокин этому пример. Скарлет был нечестивым убийцей, бдительным и безжалостным ассасином, обнажающем кинжалы в темноте, но также, он мог признать, но только себе, он был одиноким брошенным ребёнком, который желал быть любимым и нужным. Однако каждая его попытка дотянуться до мира и получить отклик заканчивалась крахом, и теперь его рука постоянно дрожит и спешит спрятаться ещё на половине пути. Либо страх, либо лай озлобленной собаки. Другие Ночные Клинки считали его высокомерным и агрессивным именно по этой причине. Нынешняя команда… Скарлет не знал точно, что они о нём думали. У него было впечатление, словно они его опасаются. Что ж, как обычные люди. Все считают его жутким, юноша привык. Жуткий немногословный дроу с разными глазами, который угрожает убийством в ответ на насмешки, хватается за кинжал в любом споре. Мечтой Скарлета был друг. С самого раннего детства и вплоть до настоящего времени. Самой большой мечтой юноши был друг. Иногда к нему добавлялась любовь, но это уже в лучшие дни. Фантазия о доверии. Фантазия об откровенности. Фантазия о добровольной уязвимости. Она вообще достижима? Для такого… как он… Скарлет размышлял об этом, снова и снова, сидя утром перед кострищем и натачивая кинжалы. Он слушал дружелюбные речи проснувшихся спутников, их беззлобные остроты и обсуждения, как прошедшего, так и грядущего. Атмосфера лёгкости, но в то же время рассудительной готовности царила в лагере, и, опять, она не могла его не тронуть. Ею невозможно было не пропитаться. Шедоухарт с осторожным любопытством спрашивает Лае’зель, зарыли ли они топор войны, и та ворчливо отвечает, не понимая метафоры. Затем подключается Астарион, игриво и обаятельно, и, очевидно, контролируемо, подбрасывая в огонь дров поддразниваниями. Его, улыбаясь, останавливает Гейл и предлагает всем завтрак, тот театрально дуется, Карлах раскатисто смеётся и говорит что-то про еду в Преисподних. Разговоры про странную еду пробуждают Хальсина и Уилла с рассказами про природу и путешествия соответственно, и потом всё каким-то образом уходит в какую-то книгу. Скарлет хотел быть там, в этих обсуждениях, вдохновленный духом товарищества, но лишь чувствовал себя чужим. Лишним. Ненужным. Только Шкряб, пёс, которого они нашли в заброшенной деревне, опустился рядом с ним, просовывая мокрый нос между его локтём и ногой. Юноша убрал ножи и почесал собаку за ухом, побуждая ту высунуть язык. Шкрябу дроу особенно нравился, непонятно почему. Наверное, ощущал его одиночество. Или потенциал безграничной верности, роднящий его со всеми собаками. Каждый из отряда прошёл столько же испытаний, что и Скарлет, а, может, и больше, но они способны заводить и поддерживать диалог, отношения, доверять и ценить жизнь. А Скарлет — нет. Как будто он и не живой вовсе. Клинок, призванный лишь к одному — разить врагов. Он им и был. Почти 8 лет. Ночной Клинок Лорда Убийств. …Орин смешала его с грязью. С насмешкой, освистав и растоптав. По прихоти. В качестве утверждения своей власти. Изгнала. Путь в Балдуровский Храм Баала дроу заказан, пока она там хозяйничает. Но по какой-то причине он продолжает звать себя этим титулом… хотя, у него ничего другого и нет. Храм покинул его, но Баал — нет, он не может. Его кровь всё ещё бурлит в юноше в разгар битвы, кошмары будят его посреди ночи. Всё равно изгнанник: из дома-то выгнали. Руки бешенной суки отдали его иллитидам на растерзание. Значит, не Клинок больше. Больше, чем клинок. Он может стать больше, чем клинок. Скарлет обвёл взглядом оживлённо беседующую группу и задержался на ухмыляющемся красноглазом эльфе. Сердце билось, ныло, тосковало о тепле, и он гладил ластящуюся к нему собаку. Нужно пытаться. Нужно бороться. Если бьётся, если чувствует, значит, живой. *** Он стоял посреди тёмной залы, украшенной черепами, и пытался держать дыхание под контролем. Его ладони были потными. Три призрачных женщины смотрели на него с хищным любопытством, а высокий мускулистый мужчина в стальной чёрной броне сидел на троне сверху, как бы подавляя всех в комнате аурой незыблемого авторитета. Это был Трибунал. Девушка, что привела дроу, стояла сзади, широкая улыбка не сходила с её лица, всё ещё испачканного несколькими брызгами крови. — Он не колебался, великий Саревок, — завершила она рассказ о произошедшем в канализации. — Он был безжалостен. Истинный убийца. Мужчина, задумчиво хмурясь, перенёс вес тела на колени, как бы приближаясь к мальчику. — Пусть он теперь говорит за себя. Дроу постарался не отвести взгляда. — Кто был первым, кого ты убил? Он не смог избавиться от дрожащей нотки, когда ответил: — Моя мама. Призраки оживились. Мальчик вздрогнул. — Как мерзко! — провозгласила одна с улыбкой. — Как безнравственно! — вторила ей вторая с такой же. — Как чудовищно! — подтвердила последняя. Они… радовались? Они… одобряли? Дроу ничего не понимал. В чём суть этого суда? Почему они восторгались его ужасному поступку? Саревок никак не отреагировал, однако отсутствие осуждения немного подняло дух мальчика. Им… им нравится, что он плохой. Им нравится, что он… такой, какой есть… Это сон? — Как ты убил её? — продолжил допрос мужчина. — Ножницы, — отозвался дроу без колебания. Призраки засветились, ещё более довольные. — Жестоко! — Кроваво! — Месиво! — И что же ты чувствовал? Весь день дроу размышлял о том, что он чувствовал, но боялся ответов. Воспоминания, свежие, резали разум, мальчик страшился их и отбрасывал от себя, не желая их, отрицая их и всё, что следует вместе. Он… он ненавидел себя. Вот что он чувствовал. Что он чудовище, что он грязен, что весь измазан в крови и никогда ему не отмыться. Ни люди, ни эльфы так не поступают. Это грех. Проклятие. Однако было ведь в этом поступке что-то ещё более греховное. Что-то, что отпустить ему не сможет ни один священник. — Злобу, — ответил дроу, сжав кулаки. Он им нравится, нравится. Они не судят, они восторгаются, им нужна жестокость, нужна кровь, ты нравишься им плохим, так исповедуйся. Скажи это. Насладись своей чудовищностью. Они разрешают. — Она меня ненавидела, — продолжил мальчик, слова вылетали изо рта, подобно ножам. — Она не дала мне имени — почему я должен чувствовать что-то другое? Я хотел, чтобы она умерла, чтобы оставила меня в покое! — крикнул он. — Я рад, что убил её! Она мучила меня всю жизнь, она воспитала меня таким, чтобы рука не дрогнула, убила моё будущее, а я — её, чокнутую суку! Глубокий вдох, который он сделал, успокаиваясь, был рваным. Ярость смешалась с печалью, как часто с ним это бывает. Дроу любил свою мать. Когда-то давно. Безусловный детский инстинкт, который пробивается сквозь толщу гнева и яда до сих пор. Он был щенком, которого предали. Его никогда не любили в ответ, потому рука вчера ночью была безжалостна и разила без остановки. Но также и причина, почему дрожала после, а глаза — слезились. Здесь не было однозначного чувства, но мальчик прокричал самое ужасное во всеуслышанье Трибунала. — Гнусно! — Отвратительно! — Психопатично! Спокойно и авторитетно, Саревок кивнул. — Взрослым нужно 6 убийств, чтобы впечатлить нас, но детям достаточно и двух. В тебе есть зачатки нечестивого убийцы. Я одобряю твою кандидатуру. — Он обратился к девушке за дроу: — Приведи пленника в зал Причащения. Та поклонилась и едва ли не в припрыжку оставила мальчика. Саревок встал с трона. — Иди за мной. И дроу повиновался. Он вышел в другую комнату, круглый каменный зал с бассейном крови внизу. Ещё тени, множества, стояли вдоль этого бассейна, на разных ступенчатых уровнях. Пахло гнилью. Ощущалось древнее нечестивое таинство. И страх. Девушка вернулась, ведя за собой худого мужчину в рванье, скованного цепями. Она пристегнула его к постаменту в центре и отошла. Сердце дроу забилось быстрее. — У тебя есть наш кинжал, — напомнил Саревок, смотря на мальчика сверху-вниз. — Принеси жертву во славу Баалу, и станешь нашим братом. Дроу вынул из импровизированных ножен этот кинжал, который он отобрал у убитого гнома. На лезвии всё ещё высыхала кровь. Он посмотрел на пленника. Замученный — первое слово, пришедшее в голову. Мужчина, грязный и костлявый, смотрел на него с тоскливой, выученной, ничего не ожидающей мольбой. Мальчику пришло в голову, что он точно также глядел на мать, когда та замахивалась. Он захотел бежать. Он захотел плакать. Он захотел забиться под какой-нибудь камень и умереть. Но у него не было выбора. Целая комната, забитая культистами Бога Убийств, и маленький мальчик с ножом, перед измученным несчастным. Снова, им нельзя было сказать «нет». Он… он всё равно умрёт, этот пленник. Не от руки дроу, так от чьей-то ещё, очередного психопата, что пришёл сюда стать убийцей. Его никто не спасёт. Их обоих нельзя спасти. Это была ловушка с самого начала, но мальчик ступил в неё, потому что никогда, никогда нет выбора. Жизнь или смерть. Только так. И сейчас… придётся заплатить за свою. Дроу подошёл к несчастному. Он не знал, что милосерднее — горло или грудь? Он будет задыхаться, как мама, если разрезать глотку? Если грудь, придётся бить долго, он почувствует каждый удар, жизнь вытечет медленно… Нельзя мешкать, иначе утонешь в этих жалобных, умоляющих глазах. Мальчик быстрым движением убрал подбородок мужчины и провёл лезвием по горлу. Опять на него хлынула кровь. Вся его одежда и кожа пропахли смертью. Тело упало, мальчик прикрыл глаза. Он вдохнул, стараясь унять дрожь, и сжал выскользающий из руки кинжал. Вывод озвучил вместо него Саревок. — Отныне и вовеки… Он подтолкнул дроу к бассейну, и тот повиновался. Густая алая жидкость отражала его напряжённое лицо и теней, что эхом повторили слова судьи. Он опустился в неё, зловонную и гадкую. — …ты нечестивый убийца. Ладонь окунула его глубже, он ушёл в кровь с головой, сжимая кинжал у груди. Это не было похоже на воду, ни в коем разе. Жидкость не обволакивала, а оседала на теле, тяжёлая, заточенная погубить, потопить. Он вынырнул будто из желудка, будто восстал из мёртвых. Будто заново родился. — И будет тебе имя — Скарлет, ибо душа твоя — кровавая бойня.