Алое, бьющееся

Следующий день был занят отдыхом и подготовкой к проникновению в замок Зарр. Астарион не думал, что когда-либо видел такое количество святой воды. Он объяснял, ещё раз, где лучше всего пройти, как действовать, что с охраной — всё полезное, что мог вспомнить. Они взяли всё оружие, зачарованное светом, что у них было. Вампир усердно пытался скрыть дрожащие руки. Шутил и смеялся, и демонстрировал исключительно предвкушение кровопролития. Всё должно пройти, как по маслу, да? Всё замечательно. Минимальная опасность — так, издержки убийства тёмного лорда. Нечего бояться… За 3 часа до выхода Астарион взял из-под подушки сборник лирики и невзначай предложил Скарлету почитать. Дроу застыл с ладонью на голове Шкряба. Глаза, направившееся на вампира, были круглые и наполненные эмоцией, которую не разобрать. Астарион понимал только, что эта эмоция сжимает его дурацкое размягшее сердце и тянет вон из груди. Обучение оказалось не такой морокой, какую эльф себе представлял. Возможно, потому что Гейл уже объяснил юноше основы, возможно, потому что Астарион не мог всерьёз раздражаться из-за этих щенячьих, полных энтузиазма и желания угодить, глазок. Возможно, потому что Скарлет не был и вполовину таким глупым, как себя считал. Все эти 3 часа Астарион сидел и слушал чтение по слогам, и искренне улыбался, наблюдая, как синий, окрашенный белыми пятнами, палец водит по странице, как пепельные брови хмурятся, а спина дроу скрючивается, нагибаясь поближе к книге. Страх таял, уступая место… уюту. Этому странному, незнакомому, но такому приятному чувству, рядом с этим человеком казавшимся нормальным. Правильным. Боже, как много мыслей. Их не было так много. Никогда не было так много, таких запутанных. Слабых… …но он не ощущал себя слабым, совсем нет — когда на него смотрели, будто он был вселенной. Астарион знал много разновидностей взглядов. Какие-то пробуждали желание помыться, какие-то — злобу, другие — насмешку, были взгляды, как пощёчины, взгляды, как трясина, как пламя, как лёд. Как нож. Астарион хорошо помнил, как смотрели заинтересованные в нём люди — как выглядит, как ощущается вожделение. Как он использовал это. Как он ненавидел это. Как сотни раз пытался убедить себя, что никакая он не жертва под прицелом — что всё наоборот, и что ни капельки это не страшно, что с омерзением нужно смириться, а страх затолкать куда подальше и работать, работать на этот взгляд, на это «хочу», потому что так надо, потому что другого не будет и вообще не бывает. Точно не для таких, как он. Скарлет смотрел, будто Астарион был его всем. И небом, и звёздами. И солнцем тоже. И ощущалось… это ощущалось настоящим, искренним, и, в отличие от многих других знакомых Астариону взглядов, этот не высасывал душу, а подпитывал её. Окрашивал чем-то ярким и мерцающим. Скарлет был плох со словами, все это знали, поэтому вампир догадался, это был его способ сказать: «Ты самый лучший, и я люблю тебя, и ты всё сможешь». Как смехотворно мило. Как по-идиотски волшебно. Каким образом это работало? Астарион улыбался. Астарион шутил легкомысленно и без усилий. Астарион укладывал подбородок на плечо дроу, пока тот читал, и не отстранялся, когда, поворачиваясь, Скарлет сталкивался с ним носом. Также, он намеренно игнорировал все посылаемые Гейлом одобрительные взоры. После солнечного дня, звенящего смехом и кривыми рифмами, тёмные, холодные коридоры замка Зарр были погружением в ледяную воду. Влажным, могильным прикосновением ночного кошмара. Всё казалось иллюзией. Эти узорчатые стены, твёрдость которых помнят его челюсти и спина, эти ковры, впитавшие литры крови с его коленей, эти пустые, отстранённые лица на портретах, безучастно наблюдающие его слёзы, вечно закрытые бархатные шторы, воск, капающий со свечей, капающий затем на затылок. Здесь всегда было так темно? Здесь всегда был… туман? Всё словно в иллюзорной дымке страшного сна, что заставляет коченеть в заворажённом трансе. Конец коридора- глаза огромной змеи, уставившейся на жалкую крысу, что, дрожа, идёт в пасть к очаровывающему её хищнику. Астарион не мог сосредоточиться на настоящем. Они говорят с суетящимся слугой у закрытой железной двери, а его память без ведома подкидывает воспоминания о покрытом грязью беловолосом эльфе, что стоял на этом самом месте 200 лет назад и, тяжело дыша, смотрел на эту самую дверь, а потом на мужчину в чёрном камзоле перед ней, с руками за спиной и жестокой, такой жестокой усмешкой. — Смерть вытрясла из тебя все манеры? Сначала ванна, мальчишка. Нельзя приходить к хозяину в таком виде. Иди помойся. Тело, единое с воспоминанием, вздрогнуло, как в первый раз. Первый раз услышав команду. Элекрический заряд, мышцы цепенеют. Наполняются необходимостью. Неизбежностью. …нет, это был не первый раз, нет. Первый раз был: «Вставай». Первый раз был в тишине глухой могилы, размыкающий его веки, двигающий его руки, заставляющий ломать деревянный гроб и копать, копать, невзирая на рыхлую землю, на боль, на кровь под ногтями, копать и стремиться наружу. Имя «Гоуди», как громкий хлопок, тут же вернул Астариона в настоящее. …чтобы тут же на секунду окунуть обратно, в подземелье, где молоток ударяет по затылку и слышен треск. И крик из собственного горла. — Гоуди? И где же эта садистская куча костей? — вырезал вампир на губах едкую ухмылку, сжав кулаки. Ответом ему были очередные причитания про гнев хозяина, про негодного раба, про суету перед ритуалом. — Кто этот Гоуди? — спросила Карлах, когда слуга, бормоча расписание, скрылся из виду. …надо держать вас в тонусе… — Садист, сказал же. Любитель «пожёстче», — пояснил Астарион с ядом. — Пытал нас, когда хозяину было лень. Он… правая рука. Старая, костлявая правая рука, которая в данный момент держит позарез нужные нам ключи. Ключи были не единственным нужным атрибутом на пути в главный зал. Даже Гейл не знал, что на двери за надписи. Необходимо было разделиться и обыскать крыло. Скарлет молча пристроился к эльфу на пути к Гоуди. Но Астарион не видел его. Он видел призраков. Фигура в чёрном камзоле тащит его за волосы по коридору. Его тень устало прислоняется к стене, кровь из носа спускается на подбородок. Ещё тень лихорадочно вдыхает воздух, сжимая голову, давит катящиеся по щекам слёзы силой воли, мыслью: «Бесполезно, бесполезно». …почему так тихо? …почему оно не бьётся? И потом они пришли. Весь этот замок — одно сплошное подземелье: без света, без тепла, без надежды, и эта комната — квинтесенция отчаяния. Холод, камень. Кости. Соберись. — Я знаю, ты здесь, Гоуди! — прокричал Астарион. — Кончай бездельничать и тащи сюда свои останки! Привычное зрелище: доспехи оторвались от стены, кости, лежащие на полу, одна за одной собрались в скелет внутри железных пластин. Скелет, тут же потянувшийся в сторону эльфа. Близко. — Ты всегда был острослов, мальчонка, — сказал хриплый голос из-за шлема.- Так остёр, что сам об себя резался. Астарион отстранился — отшатнулся. Стиснул зубы. — Ты не представляешь, как я сейчас сдерживаюсь, чтобы не столкать из тебя костную муку, старый ублюдок. — Не злись на Гоуди, малыш. Я только делал свою работу. Держал вас в тонусе. Лжецмразотадряньдряньдрянь. — Ты пытал нас, — прошипел вампир. Тело невольно отступило ещё на шаг. Череп не мог улыбаться. Пустые глазницы не могли блестеть. Но голос мог сочиться удовольствием. — О да! И вы пели так сладко! Никто не кричал так, как ты! Рвал глотку и молил о пощаде, и плакал, и… …"Пожалуйста! Всё, что хочешь — прекрати!» …"Не надо! Не надо, не надо, не надо!» …"Я хочу домой, я хочу домой!» …"Это ошибка, я не виноват, да послушай же, ну послушай!» …"Прошу… я прошу…» Движение, вновь словно щелчок пальцев перед глазами, возвращает в реальность. Так быстро. Руки хватают Гоуди за голову. Рывок. Колено бьёт по согнувшемуся позвоночнику. Хруст. Хруст. Крик. Оторванный череп бросают на пол. Он что-то говорит, а потом замолкает. С ещё одним хрустом — нога вдавила его в твердь, послала трещину по белой кости. Тело в броне падает бесформенной кучей. Астарион растерянно хлопает ресницами. Скарлет обернулся через плечо. — Прости, — прозвучало угрюмо. — Я должен был спросить тебя. Он встанет, вампир знал, это не убьёт Гоуди. Но что-то… что-то в его душе успокоилось. Однако он не нашёл сил, чтобы произнести это вслух. — Ключи, — вырвалось только. — Нам нужны ключи… Их было нетрудно найти. Как и остальным было нетрудно отыскать свои кусочки головоломки и вернуться обратно к чёрным дверям. Не стали осложнением и вервольфы в главном зале. Призраки продолжали преследовать. Шептали из-за тёмных углов. Каждая штора, каждая колонна, стул, каждая трещина в стене — говорили с эльфом, рассказывали ему историю очередного его унижения. А он скандировал, чуть ли не зажимая уши: «Сила. Я получу силу. Всё закончится. Всё будет по-другому». Он едва не прошёл мимо темницы, думая, что знакомые тени, смотрящие на него из-за решёток — это новый плод воспалённого сознания. Пока одна из них не заговорила с ним. — Ты… Я знаю тебя. Грязный, бледный, в шрамах, глаза — бездна отчаяния и животного инстинкта. Затем — тоска, сожаление… Астарион знал эти глаза. — Ты тот, из таверны, — сказал мужчина тихо. — Ты улыбался и шутил, и подливал вино… Каждый сантиметр тела вздрогнул, похолодел. — Ты… нет… Ты мёртв. Ты мне только видишься… Лица спутников, их губы, сформированные в первую букву вопроса, говорили об обратном. — Ты говорил мне столько сладких слов, — продолжил пленник, с нажимом, с надрывом, разрезая сердце вампира. — Моё имя мёдом лилось у тебя на языке. Астарион прикрыл глаза. — Себастьян… — Ты запомнил меня. — Не утверждение, не вопрос, а вдох. Почему, почему это так тяжело слышать? Так тяжело видеть? Так мерзко, так невыносимо помнить. — Ты был красивым. Застенчивым. Тебя никогда не целовали. Астарион едва разбирал собственные слова. Воспоминание такое яркое. Такое чёткое. Жестокий контраст с реальностью. — Ты это исправил. — Грязные брови сдвинулись, лицо обратилось в гримасу боли и гнева. — А потом ты уничтожил меня. Такое же выражение появилось на всех лицах в темнице. Все алые глаза уставились на Астариона, пожирая его, ненавидя. Себастьян зарычал и потянулся к вампиру через решётку, безрассудно, отчаянно, люди — нет, отродья, они такие же, как он — за ним зашипели, обнажая гнилые клыки. Астарион ощутил, как другая рука схватила его, ошеломлённого, за шиворот, оттаскивая от буйного на метр. — У них на коже руны, — услышал он отрезвляющий голос Скарлета. Эльф обернулся. Спокоен и хмур, разумеется. Он чувствует что-то, интересно? Об этом. Об Астарионе. «Я люблю тебя. Я убью всех твоих демонов» Глупый милый Скарлет. Главное зло в его жизни — это он сам. — Они — часть плана… — озвучил вывод Астарион. — Часть Чёрной Мессы. Привязаны через шрамы. Через меня. Дроу продолжал смотреть, нечитаемый. Это вызвало щепотку раздражения — неужели он не понимает? Тогда Астарион выдавил из себя, потому что он должен осознать, потому что должен ненавидеть: — Я знаю их. Всех их. Они мои… любовники. Я их соблазнил. Я их заманил сюда. Я отдал их Касадору. Их. Я думал, он питается ими. А это всё были души для его ёбаного ритуала! Ты мог бы быть в этой клетке, идиот! — прокричал он Скарлету в лицо. Ни единый мускул не дрогнул. Каменная стена. — Не кричи на него, — отрезал Гейл. Астарион поджал губы. Да, он прав, но этот… ну почему он не видит? Почему ему не страшно? Почему злится эльф, а не он? — Все, кто когда-либо доверял мне, — продолжил Астарион тише, заглядывая в разные глаза, — кого я заставил себе доверять, кто думал, что я красив и остроумен… простачки, дураки и невезучие… они все здесь. Разве это не наводит на мысли? Скарлет едва ли размышлял. — Ты был единственным человеком, который поддерживал меня, когда я был ребёнком. Потом ты стал единственным человеком, который захотел меня любить, — сказал он ровно. — И ты знаешь мою историю — это непросто. Так почему я должен иметь какие-то мысли, кроме «надо убить ублюдка, который отравляет тебе жизнь»? Блять, как же хотелось просто уткнуться ему в грудь и рыдать. Непробиваемый, просто непробиваемый. Я люблю его, и я, чёрт возьми, хочу прожить с ним остаток своей жалкой, трусливой жизни, полной самобичевания и тупых шуток. Ну вот почему он такой? Он ведь всё знает. Кто Астарион такой и что делал, зачем делал, как. Разве не противно? Разве может кто-то в здравом уме любить его? Это ведь даже не ложь, не попытка что-то получить от него (ха, как сам Астарион это делал) — Скарлет плохой лгун, отвратительный, он правда верит в то, что говорит. В то, что чувствует. В то, что Астарион — хороший человек, достойный его любви. Это… убивает. Он заслуживает лучшего. Самого красивого, самого умного и самого… великолепного рыцаря на белом коне, который только существует на свете. Да можно даже не рыцаря — вот Гейл как раз бы подошёл. Они и так ладят, а тут и волшебник бы наконец забыл свою Мистру, и Скарлет был бы счастлив с человеком, который обращается с ним так, как он того заслуживает. Да этот романтичный идиот обрёк себя на смерть ради любви — а что Астарион? Всех, кто влюблялся в него, он сам заманил либо в объятия смерти, либо в объятия монстра. И Скарлета тоже хотел. Что может дать человек, построивший свою личность вокруг лживых улыбок и страха? Да он и сейчас всё равно, что ведёт его к погибели. Всё приданное — шрамы и кошмары, и проблемы, которые надо решать. При мысли о маленьком дроу-разноглазке, стоящем среди диких и безнадёжных в этих грязных камерах, к горлу подступала тошнота. Он ведь доверял ему, он думал, что Астарион добр к нему, что он спаситель, защитник, герой, свет во тьме, а в итоге… Как и все они. Все они думали, что обаятельный эльф с клыкастой улыбкой им друг. Каково было бы окончание истории самого вампира, сложись всё иначе? Не прояви Астарион в тот единственный раз… чувства… …к чёрту. К чёрту. Не сейчас. Совсем расклеился. Пара жалостливых глаз, плаксивая история — и всё — ёбаная слизь. Поздно думать о том, что ты мудак, когда за спиной 200 лет скотства и тысячи загубленных душ. Сегодня ты их поглотишь, и настанет закономерный финал. — Отлично, — фальшиво, ухмыльнулся Астарион дроу. — Убить ублюдка, так убить ублюдка. — Продолжая спектакль, он театрально вздохнул. — Ах, как хорошо иметь в союзниках таких рациональных ребят. Он игриво поводил Скарлета за нос и развернулся, направляясь дальше по крипте. Никаких вопросов, прошу, никаких вопросов… Красные глаза группки сжавшихся в темноте детей, что он без колебаний отдал в руки монстра, проводили его до дверей. Конечно, это была платформа с гробом посреди пропасти, укутанная туманом, и остальные отродья, окружённые алым сиянием, парили над каменным полом, как послушные марионетки. И, естественно, Касадор собственной персоной стоял в центре, держа свой тупой, идиотский посох с летучей мыщью на конце — драматичный ублюдок. Астарион сбавил шаг. Неосознанно. Каждая мышца в теле вдруг задеревенела, как будто сам его дух отталкивал назад, прочь из этого места. Прочь от этого человека. …Карлах и Лае’зель тут же приняли позицию в первом ряду, безмолвно. Если бы не общее смятение, вампир бы и не заметил, не выделил бы этот жест. Неужели… неужели они хотели его защитить? Почувствовали его страх? Да господи, можешь ты просто собраться?! — Кто это к нам пожаловал? Голос когтями прошёлся по шрамованной спине. Астарион застыл. — Неужто блудный сын? Эльф вжал голову в плечи, привычно, уставившись на хозяина, как мышь перед кошкой. — Не сутулься передо мной, мальчишка! — стукнул посох, и Астарион, вновь совершенно инстинктивно, дёрнулся. — Где твоё самоуважение? Эльф стиснул зубы. В этот раз ему позволена злоба, ему позволено отвращение: его тело полностью его, и делать и выражать он может, что пожелает. Он отыгрался на этой дозволенности сполна — показал этой мрази всё своё недовольство. …мышь вжимается в угол, скалится на нависающую над ней кошку… — Посмотри на себя! — продолжил тираду Касадор, строго. — Прибежал, поджав хвост, после того, как бросил свою семью. Ты должен умолять о прощении. — Он тебе ничего не должен! — отрезала Карлах, перехватывая топор. Касадор наклонил голову. Астариону не понравился его взгляд. — Ты уже пал так низко, что позволяешь всякому сброду говорить за себя? — Я… — нашёл эльф голос, однако ублюдок никогда не ждал. — Как же твоё хвалёное красноречие? — продолжил он, ухмыляясь. — Как сейчас помню всю твою пустую болтовню, глупые шутки, бесконечное жужжание… — ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ! — взорвался Астарион, всё тело в момент в лихорадке, охваченное дрожью, трясучкой. Разум в водовороте воспоминаний, каждое из которых — пощёчина. «Скажи что-нибудь смешное, не жалкое» «Ах если бы твой ум был так же остёр, как твой язык…» «Бла-бла-бла, придумай что-нибудь поинтереснее» «Развлеки меня» «Невероятно. Оно составляет слова в предложения» «Так, и где же мой любимый шут?» «Если бы я хотел слышать бессмысленное словоизвержение, я бы завёл попугая» «Напряги извилины, мальчик, может, выскажешь наконец что-то стоящее» — Мне доложили, что ты изменился, но я не верю, — ворвался голос мучителя из реальности. — Всё такой же неблагодарный мальчишка. Разве я… — Я СКАЗАЛ, ЗАТКНИСЬ! И снова, тело двигается по собственной воле. В этот раз — навстречу. Импульсивно, бездумно, в единственной потребности: бунтовать. Я не твой раб, я не твой шут, я не твоя игрушка! Касадор не дрогнул. Посох ударился о мраморную твердь, и Астарион застыл с занесённым кулаком, красные руны, как кандалы, запечатали его руки. О нет… Астарион знал, что взгляд его наполнился паникой, но ничего поделать с этим не смог. Как ничего. Никогда. Не мог. Сейчасубьётсейчасубьётсейчасубьёт. — А ты и вправду забыл мою… Вампир запнулся, прерванный накрывшей их вдвоём тьмой. Астарион не смог ничего разглядеть — это значит, темнота магическая, а это… Лязг метала, чужое присутствие. Крик Касадора. — Чёртов мальчишка! Рука утаскивает эльфа за собой, вышвыривает из клубов тьмы. — Чего стоите? — прошипел Скарлет отряду, перехватывая обнажённые клинки. — Говорливый уёбок сам себя не убьёт. Астарион растерянно прокашлялся. По другую сторону крипты, злой лорд-вампир с разорванным камзолом вновь стукнул посохом по полу. Вызывая стаю оборотней и летучих мышей. — Ты слаб, дитя, — сквозь зубы процедил Касадор, красные глаза подобны огням в тумане. — Ты всё ещё маленький, жалкий, ни на что не годный мальчишка. Но сегодня ты наконец-то послужишь цели. Шедоухарт молча хлопнула в ладоши, призывая Духовных Стражей, Гейл зажёг к руке свет, а потом бросил его в центр арены. Магическое солнце раскинуло свои лучи по всей крипте, осязаемое сияние, заставляя всех неживых вскрикнуть от боли и сощурить глаза, ослеплённых. Всех, кроме Астариона. Эльф вынул свой ручной арбалет и, прицелившись, не без удовольствия спустил крючок. Стрела вонзилась Касадору в плечо, стон вызвал ухмылку на губах. Мы можем это сделать. Мы правда можем это сделать! Потом, пользующийся ошеломлением врага, в бой пошёл авангард в виде Карлах и Лае’зель. Следом за ними бросилась молниеносная тень в виде Скарлета. И если девушки сосредоточились на волках, то дроу определённо сделал целью лорда-вампира. Астарион почти что слышал рычание, с которым юноша скалил на него зубы в привычном акте устрашения. Касадору пришлось обратиться в летучую мышь, чтобы уйти от холодного гнева бывшего нечестивого убийцы. Он не успел добраться до эльфа. До Астариона оставался всего метр, когда к нему подбежала Шедоухарт, загараживая щитом, и вампира, ослеплённого, откинуло назад дополнительной волной жгучего света от её Стражей. Она бросила в догонку Направленный Луч, а Астарион сделал ещё один выстрел. С каждой секундой этого боя росла, вместе с улыбкой, уверенность эльфа. Оба: и выражение, и чувство очень злобные. Злорадные. К концу сражения Астарион даже осмелел настолько, чтобы подойти к хозяину для ближнего боя и нанести несколько ударов мечами. Он хотел отыграться. Вседозволенность пьянила. Как не радоваться, когда можно порезать ублюдка в ответ и не быть оставленным в склепе на весь долбанный год? Он ощущал себя таким сильным… Как он мог бояться все эти годы? Измазанная в крови и щурящаяся от солнца, эта сволочь выглядит так жалко. Он же… тоже не стальной. Нисколько не неуязвимый. Его можно ранить. Ему можно сделать больно. И он тоже умеет кричать. Мразь попыталась скрыться от них в гробу, когда поняла, что с треском проигрывает. Как будто блять Астарион не знает, в чём его бессмертие. — Ну уж нет, никакого целебного сна — ВСТАВАЙ! Он швырнул его на пол. Ооо, никакой аккуратности. Как ёбаный мешок с костями — вот как он его швырнул. И этот вес в его руках был как тупая заводная игрушка, которую ребёнку в истерике хочется сломать. Астарион подошёл к нему уверенно, наблюдая, как побеждённый хозяин откашливается, ползая на коленях в луже крови. — Руки прочь от меня, червяк, — прошипел вампир-лорд. Не убедительно. Совсем не убедительно. — Из нас двоих не я на коленях, — смакуя этот факт, наклонился к нему Астарион. Всего его била мелкая дрожь, однако в этот раз совсем не от страха. Удовольствие. Это было удовольствие. Ммм, ни один бассейн с кровью девственников не опьянит его так сильно, как выражение уязвлённой гордости на лице старого ублюдка. Эльф поднял кинжал. Пресловутую «Иглу». Направил её на Касадора. — Один последний рывок… и я буду свободен от тебя. — Конечно, накатила ёбаная меланхолия, именно сейчас. Призраки этого замка вновь окутали его, шепча даты, имена, количество ударов, часов унижения. — И мне больше не надо будет бояться тебя. — Астарион взглянул на клинок. Невидимые руки укрепляли его хватку. — Но если я завершу ритуал… я не буду бояться больше никого и никогда. — Он заставил себя ухмыльнуться. Клыки будто бы порезали щёки. Перемазанный в крови отряд молча наблюдал за ним. Астарион не обращал внимания. Это его сцена. Он сегодня ведущий актёр. — За кого ты меня принимаешь? За идиота? — усмехнулся Касадор, будто царапая череп эльфа ножом. — Ты не сможешь просто встать на моё место, произнести слова и вознестись. Руны привязывают тебя и 7 тысяч душ к ритуалу. Заверши его — и все вы будете мертвы. — Он улыбнулся ещё шире, Астарион сжал кинжал. — Ты был создан одноразовым. Я создал тебя одноразовым. Нет. Нетнетнетнет. Это не может закончится так. Он так много сделал, так долго страдал. Годы, столетия. Где грёбаная справедливость? ЕМУ НУЖНА ЭТА СИЛА! Руны, руны… думай блять, ты не можешь проиграть сейчас… он ведь не прав, ты не тупой, ты совсем не тупой, ты же умеешь… Врёшь не возьмёшь, ублюдок. Улыбка, растянувшаяся на лице Астариона, была совершенно безумной. Я сожру тебя. Я выпотрошу тебя, я сделаю с тобой всё то же, что ты со мной, отберу у тебя всё до последней крошки и заставлю смотреть, как я насилую всё, ради чего ты жил, старая садистская мразь. Он обернулся к отряду, готовый высказать идею — очередную манипуляцию, игру на чувствах людей, которым он небезразличен. …а потом увидел глаза. Разные глаза испуганного маленького мальчика, чья жизнь постоянно зависела от тех, кому он считал себя обязанным, мальчика, которому никогда не было всё равно, если он выбрал тебя. Который готов драться до последней капли крови за тех, кому дал обещание. Там было так много любви. Так много страха. Но также и решимость стоять до конца. В этот самый момент Астарион и понял, зачем ему нужна душа. Слова застряли в глотке. Такая банальщина. Такая прописная истина. Идиот, тебе нужна душа, чтобы любить. Все детские сказки и бардовские песни вопят об этом на каждом шагу. Ты сам это знаешь. Уже же сокрушался на этот счёт. Чудовищам никто не помогает в борьбе против заклятых врагов, никто не откликнется на их зов, потому что у них нет друзей. Нет родных. Нет любимых. Они никому не нужны, если недостаточно сильны. Никто не прикроет их от удара. Никто не подаст руку, если они упадут, никто не обнимет их, если они плачут в ночи, накрывшись с головой одеялом спальника. Да, может, чудовища бесстрашны (хотя тоже спорное утверждение — теперь, когда один из них стоит перед ним на коленях). Но кто, кроме чокнутых фанатиков, соглашающихся с каждым их словом, будет рядом, чтобы разделить эту неуязвимость? Это всемогущество? Чудовищам не достаётся любовь. Никогда. Они просто не умеют любить. Касадор не умел точно. Если ищешь власти, она и есть твоя любовь на веки вечные. Боже, и как давно он это понял? Может тогда ещё, в Проклятых Землях… доходило, разве что, слишком долго… Я не хочу причинять ему боль, я не хочу, чтобы он смотрел на меня, как те, в клетках, я не хочу… я не буду тем, чем Он меня сотворил. Астарион обернулся на своего создателя. Мучителя, что вдолбил в него все те гнилые принципы, из-за которых он теперь каждый день пожирает себя изнутри и отравляет жизнь тем, кто о нём заботится. — Пошёл ты, — прошептал Астарион и сжал кинжал. Перехватил его поудобнее, лезвием назад. Для замаха. — Я больше, чем ты сделал меня. — Уголки губ снова царапнули щёки. — Оставь себе вознесение — я, пожалуй, наслажусь низостью. Он подошёл к Касадору, схватил его одной рукой за волосы, а второй вонзил в его грудь лезвие. И снова. И снова. И снова, и снова, и снова, и снова, и снова. К чёрту мудака. К чёрту ритуал. К чёрту руны и охуительные идеи. К чёрту это проклятое место. К чёрту годы страданий и унижений без смысла. К чёрту бары и вино, и похотливых незнакомцев. К чёрту эту блятскую, уёбскую, несправедливую жизнь. Я создам новую. Я сам себя сделаю. К чёрту, к чёрту, к чёрту! Касадор лежал на мраморном полу, исполосанный труп, когда Астарион закончил. Когда он, облитый кровью, с саднящей от ударов рукой, закричал, падая на колени без сил. И зарыдал. Громко и протяжно, завывая, с каждым всхлипом высвобождая по частичке запертого в страхе и обмане себя. Плевать, что все смотрят. Он просто хочет, чтобы эти столетние слёзы вышли уже. Хочет, чтобы не было в них нужды. Ему не нужно было вытирать глаза, чтобы знать, что тот, кто сел напротив, был Скарлетом. Не нужно было переживать, ощущая одиночество, гадая, почему он медлит, и нет веса на его плечах. Сотрясаясь в рыданиях, Астарион просто кивнул. Тогда его и прижали к груди. Молча. Без заверений и обещаний, и прочей банальщины для нормальных. Потом, наверное. Сейчас ему просто перестало быть холодно. И это было хорошо. Солёный привкус во рту и тепло пахнущих кровью и серой рук… это так ощущается свобода?