Фриц

Всю прошлую ночь, проведённую в бессонном томлении раздумий, он не мог выкинуть из головы образ фрица, который, если так подумать, по правде спас ему жизнь. Раз за разом недавние воспоминания, пронизанные острыми импульсами пережитого страха, всплывали у него перед глазами смытыми картинками, вселяя в сердце, отчего-то часто бьющееся, непролазные сомнения. Какой-то мальчишеский азарт вспыхивал в его фантазиях, когда, зарываясь горячим лицом в подушку, из раза в раз старался придумать другой исход произошедшего, меняя лишь кое-какие детали. Однако было во всём этом одно «но», застрявшее в гортани большим непроходимым комом. Неотступный стыд накрывал его за проявленную трусость. И именно это досадное чувство чертовски очерняло всю картину снизошедшей удачи. Над ним открыто насмехались, когда как он сам, отчаянно пытаясь выжить, напуганным зверьком держался в руках фашистской гадины и с благоговейным ужасом ждал смерти. Ощущение власти над твоей жизнью в чужих руках — ощущение крайне гадкое, и описать его, пожалуй, толком невозможно. Страх движет телом — голова, отрицая возможность рационального мышления, страшно и дезориентировано гудит пчелиным ульем. Совсем недавно говорил, что не желает даже думать о повиновении гадам, а тут, вдруг неожиданным образом столкнувшись с одним конкретным лицом к лицу, враз смолк как громом поражённый, и вся его огненная готовность рвать и метать вмиг куда-то исчезла. Утешал себя лишь пониманием, что неуместная дерзость могла существенно усугубить ситуацию. Это ему не со знакомыми пререкаться. Его ведь по правилам должны были отвести в штаб, где уж вряд ли бы более старшие по чину погладили его по головке и отпустили домой. Разумеется, нет. Таких, как он, бесцельно блуждающих глубокими вечерами без пропуска, легко могли причислить к шпионам. И тогда-то ни ему, ни его семье точно было бы несдобровать. Эсэсовцы с подобными долго не разговаривали, вырезали сразу и на корню. Но ему, если так можно выразиться в их нынешнем положении, улыбнулась удача в лице одного немца, прикрывшего его непутёвую задницу от прямых последствий своей неосмотрительности. Язык назвать того солдата добродушным у него бы не повернулся, но сказать, что в нём явно имеются крупицы человеческих чувств, мог наверняка. Иначе, зачем прикрыл перед другим фрицем и отпустил, не потребовав ничего взамен? Других вариантов он, кроме проскользнувшей в нём человечности, найти не смог. Но факт того, что ему удалось спастись, на данный момент был для него главным. *** — В-о-о-о-т, Клаус, теперь правильно, — одобряюще протянула мать, с тенью усмешки склонившись над сожителем, который в её отсутствие затопил печь. И, признаться честно, затопил как надо. Даже заслонку не забыл открыть. После муторного обучения, проведённого в криках, смехе и недовольном пыхтении, ему это спустя несколько дней всё-таки удалось. Наруто, наблюдавший за этим почти с самого начала, тихо недоумевал в стороне, не решаясь вмешиваться. Когда в один из дней немец, по собственной инициативе забив весь порог сеном, с дуру попытался затопить им печку, мать, обомлевшая от увиденного, включила такой гонор и дала такой нагоняй за сено по всей избе, что тот делать что-то самостоятельно больше не решился. Хотел было быстренько удрать к своим, да вот только Надежда, твёрдо решившая научить его житейскому делу, никуда его не пустила. Стояла рядом с ним и похлеще всякого генерала показывала ему что да как. Тот, снизу вверх кидая на неё опасливые взгляды, кивал неутомимым болванчиком и выполнял всё так, как от него того требовали. И, что неудивительно, вскоре так и научился под надёжным женским присмотром. И странно как-то было смотреть на то, как заяц запугивает волка, внушая последнему, что на его территории, в его делах и под его руководством он главнее, сильнее и мудрее пресловутого хищника. Незнание и неумелость трогали острые скулы парня постыдным румянцем, тем самым выдавая его стыд с потрохами. Он был слегка сутул и неумел, но сердцем полон стремления получить одобрение и приобрести опыт. Когда солдат понимал, что провинился, его тонкие губы растягивались в неловкой улыбке, и едва прослеживающиеся брови складывались на лбу потешным домиком, сгребая складки кожи в жалостливые холмики. Глаза же часто и откровенно мерцали кротким сожалением. Наруто считал, что этот фриц вообще сам по себе был очень странным. То дрова по собственной инициативе притащит, то за водой сходит, обольётся, а всё равно улыбается как ребёнок и чему-то своему посмеивается. Да так искренне, что, кажется, будь у него собачий хвост, то тот бы непременно вилял позади него, как у довольного жизнью пса. Иной раз сам возьмётся что-нибудь приготовить, мягко отстранит хозяйку от печи и, весело кинув какое-нибудь слово на своём, возьмётся что-то старательно месить. Все вытягивают шеи в любопытстве и посматривают украдкой, что же там такое. И такой запах на всю избу, что даже соседи дивятся, приходят, невзначай интересуются. Пожалуй, и вправду надо было признать, что готовил немой отменно, и некоторые новшества его, какие бы странные ни были, поистине удивляли. Когда храп Трубача гудел в хате, как самая настоящая труба, Хилый, будучи истинным жаворонком, как уже успел заметить Наруто, тихонько поскрипывал на дедовской койке и что-то самозабвенно вырисовывал в своём блокноте. И нежность, какая-то пропитанная печалью нежность проскальзывала во взгляде его серых глаз, когда смотрел на дурачества маленькой Любочки. Его поведению трудно было найти хорошее объяснение. И Бородин изо всех сил старался оградить сестёр от близкого контакта с чужеземцами, что, конечно же, делом было почти что бесполезным. И если Фрося ещё понимала всё без лишних вопросов и пыталась как-то держаться в тени, младшая, чьё пухлое личико дышало светлой наивностью, доверчиво протягивала руки к каждому ей приглянувшемуся. Казалось, "скромности" её не было предела, но и здесь сестру можно было легко понять. Маленькая ещё, все для неё хорошие, тут уж говорить нечего...  Главным же удивлением для сына стало запоздалое понимание того, что мать, которая ежедневно проклинала всех фашистских дряней, терпела Хилого с какой-то особенной, не укрывшейся от его взора приязнью. Для неё этот хлипкий солдат был молодым мальчишкой, в чём она сама ему, Наруто, как-то раз призналась. И, несмотря на присущую себе строгость, короткими мгновениями нежнела и расслаблялась рядом с этим неуклюжим немцем, тихо приговаривая слова свойской жалости к «ещё совсем молодцеватому юноше». Так, словно широкие впадины под его глазами, выделяющиеся морщины, винтовка за плечами и немецкие нашивки на шинели, рябившие взор безмолвной угрозой, её совсем не волновали. Сидя за каким-то очередным домашним делом, она могла невзначай начать разговор, сначала вроде бы ведя его с самой собой, а затем, как-то незаметно переключившись на близкого рядом человека, втягивать и его в свою своеобразную беседу. Бородин очень сомневался, что фриц, часто оказывающийся ей тем самым близким человеком, действительно что-то понимал из косноязычной материнской речи, однако одно знали оба — её глубокая интонация без исключения ясна была каждому. Природный низкий голос, не терявший, впрочем, своей особой женственности, был подобен наплывам и спадам морских волн, бурных и властных, в коих невольный слушатель, сам того не понимая, окунался с головой. И если дедовская речь облагораживала, давала пищу для размышлений, то мать говорила много и неумолимо, и речь её, даже имевшая в себе много лишней шелухи, целиком и полностью заполняла всё пространство вокруг себя. — Слишком уж ты нянчишься с этим. Брат с ними воюет , а ты...— разлепив спёкшиеся долгим молчанием губы, прошипел сквозь зубы Наруто, совсем не пытаясь скрыть своей непримиримой воинственности. — Сама разберусь! Ты тазик лучше держи, а то повалится, — с напускной грозностью произнесла мамка, дав ему глухой подзатыльник. И принялась дальше с невозмутимым видом развешивать на верёвке выстиранное ранним утром бельё. Так, словно он ничего ей и не говорил, лишь хмурый сдвиг её тёмных бровей, угрюмо сомкнувшихся на переносице, говорил сам за себя. Он понял всё без лишних слов и разом смолк. Периодически подавал ей прищепки и подносил к её рукам большой железный таз, который, казалось, в этот раз забит был донельзя. Столько вещей мать не стирала со времён супружеской жизни, когда одних мужиков, считая отца, деда и их с братом, в доме хватало с лихвой. Эта немчура ещё такой чистоплотной оказалась, что отвратно было до смешного. Сначала вообще хотели раз в два дня стирку устроить, но мать, яро воспротивившись, наотрез отказала, и им скрипя сердце пришлось с таким укладом смириться. При необходимости стирали сами. В других же домах всё по-разному происходило. Кто-то из местных соглашался, а кто-то осмеливался проявлять характер. Впрочем, последствия также были разные, как и сами оккупанты. И без того эсэсовцы эти, как ни увидишь, всегда ходили опрятные, как вылизанные в мартовские дни кошаки: важные, все из себя исполнительные, с иголочки; щеголяя аккуратной одёжей, ходили гусарским франтом — спина прямая, грудь гордо выдвинута вперёд, лицо клином, ни дать ни взять. Но, несмотря на образ, вели они весьма разгульный образ жизни: вечерами много выпивали и буянили. Не все, конечно, но подавляющее большинство точно. Начальство хоть и предпринимало соответствующие меры, но полностью унять активность солдат пока возможности не имело. Кроме того, само оно отнюдь не брезговало пользоваться спокойными днями "роздыха". Для них были все условия и угоды, оттого цель их нахождения у многих в сознании отошла на второй план. Бездумно спаивали и себя, и народ. Но при этом, надо отметить, сноровку не теряли и обязанности свои выполняли "идеально". *** — На, Кнопа, никто не отберёт, бери, — ласкова и отнюдь не повелительно приговаривал парень, заглядывая в глубь вырытой под крыльцом ямы. Оттуда на него боязливо кидала влажный взор худенькая собачонка: вся сжатая и дрожащая как осиновый лист то ли от страха, то ли от натиска ноябрьского холода. С головы до кончика хвоста она была чёрной-чёрной, без единого пятнышка отличия, и отчего-то при первой встрече эта девочка напомнила ему кнопку. Он не смог остаться равнодушным перед её жалостливым взглядом, и вот, уже как третий год она хранила ему верность, а двору — преданность и хорошую защиту. Когда же к ним пришли немцы, она кинулась в оборону, но, гонимая стрельбой и несколькими хорошими пинками в хрупкие бока, забилась под крыльцо. Туда же Наруто постелил ей старую шубу и поставил миски. Выходить из своего убежища с той поры она боялась дико, поэтому, чтобы покормить, ему приходилось долго и старательно выманивать её. Воркуя и мурлыча сладким голосом, он подзывал рукой и, едва та решалась высунуть ему навстречу узенькую мордочку, начинал нежно ласкать за поджатым ушком. Собака же, торопливо повиливая хвостом, падала в ноги пузом кверху и проникновенно поскуливала, начиная вылизывать ему руки. Наруто не брезговал и всегда позволял ей эту, казалось, жизненно для неё необходимую часть общения. Понимал, что так Кнопа выражает к нему свою бескрайнюю и тёплую, как её шершавый язык, любовь: тихо звучащую в тонком подвывании и откликающуюся в каждой клетке её маленького тельца. И столько во взгляде круглых глазёнок таилось тоски и отчаянной преданности, что душа у него горячо желала во что бы то ни стала показать ей свои ответные чувства, обратить на неё, беззащитную, в сердце хранившую безграничную любовь и какое-то глубокое осмысление, всю ту заботу и ласку, на которую только был способен. В этот раз Наруто предложил ей горбушку чёрного хлеба, намазанную остатками малинового варенья. Если бы увидела его за этим делом мать, то валенок по голове прилетел бы точно. Она считала, что кормить подобной роскошью собаку — аморально. Но смотреть на то, как Кнопа давится размокшими сухарями с крупой, ему было попросту больно. Поэтому в тайне от матери он часто баловал их верную охранницу «человеческой» едой. Погода сегодня выдалась ясная, но по меркам прошлых дней морозная: даже при самом лёгком выдохе пар валил изо рта, как у натужно дымящего паровоза. Надев тёплую дублёнку и хорошо сохранившиеся отцовские сапоги, Наруто выбежал со двора. — Мам, я к тёть Нюре, надо сходить! — бегло крикнул он, когда, рассыпав напоследок зерна цыплятам, рысью устремился по дороге. — Только недолго! — в тот же момент откликнулась мамка, которая, несмотря на сильное желание, не предприняла никакой попытки остановить сорванца. Страшно, конечно, было за него, немцы ведь теперь на каждом шагу шастали, где ни глянь. А после недавнего инцидента Надежда и вовсе боялась глаз с него спускать — в сердце грузным камнем теснилось беспокойство, поневоле заставлявшее её думать о недобром. Однако понимала, что ничто не удержит мальчишеское буйство сына, и своим запретом она не только не добьётся желаемого, но и сделает лишь хуже. Потому вынуждена была только и делать, что молиться за него перед Божьей Матерью, как и за Алёшу, весточек от которого не было уже давно, прося её как женщину, разделявшую нелёгкую материнскую долю, о защите и благословении детей своих. Дочерей она целиком и полностью брала под своё крыло, а воля сыновей, уже вовсю расправивших собственные крылья за спиной, ей была уж неподвластна. Выйдя из тёплой обитали на холодный воздух и попрощавшись с тёть Нюрой, Наруто фыркнул, затем передёрнул плечами, съёжившись на манере недовольного ежа. И, воровато осмотревшись по сторонам да покрепче сжав в руках серый тканевый свёрток, побрёл меж дворов как можно более невзрачной фигурой. Время от времени громко похлюпывал жидким носом, с укором списывая надоедливый насморк на холод. Голый затылок слегка поддувало, щёки игриво пощипывал полуденный морозец. Вокруг слышался собачий лай, редкое повизгивание свиней и трубящие голоса солдат. Заметив нескольких у школьного двора, он как можно незаметнее вжал голову в плечи, стараясь не привлекать лишнего внимания. Но, когда, проходя мимо них, кинул на компанию скользкий взгляд, невольно дёрнулся в уколе страха: немцы, вдруг замолчав, смотрели на него с явным любопытством и чему-то улыбались. Сердце забилось в груди сильнейшей канонадой, он до онемения закусил губу в попытке затушить в себе преждевременное чувство жертвы, готовой быть пойманной в любую минуту. И, сильнее вжав в дублёнку свёрток, ускорил шаг. В затылок упёрлись кровожадные жерла невидимых пушек. Мысленно он повторял себе: «Быстрее, давай же, иди быстрее!». Однако в этот раз удача отвернулась от него. — Стой, куда идёшь? — позади раздался громкий окрик. Юноша, крупно вздрогнув, запнулся о камень и, тихо чертыхнувшись, приостановился. Пальцы на руках мгновенно похолодели. Услышал за спиной шаги, после обернулся и, разинув рот, на секунду замер в узнавании. — Тихон? — Для тебя Тихон Андреевич, — неожиданно грубо отозвался подошедший. Наруто отступил на шаг, раздражённо зашипел и сморщился, точно дикий кот. Казалось, даже волосы на голове встали дыбом, как острый кошачий загривок. Перед ним стоял дородный мужчина лет пятидесяти, с зияющей на затылке проплешиной, в хорошей фашистской одёжке и с оружием наперевес. Он был невысок и тучен. Брыластые щёки висели на скулах и дрожали при каждом выплюнутом слове. Рот, что в последнее время только и был осклаблен в угодливой улыбке, на деле был дыряв и грязен в извергаемом косноязычии; а зубы, коих насчитывалось трое, торчали из нижней десны, выеденные по бокам едва ли не под самый корень и жёлтые такие, как у старой клячи; Лихо выдвинутый подбородок прикрывала жидкая козлиная бородка, на покатом лбу бугрились складки трезвого недовольства, но чаще — злого умысла и лисьего лукавства. — Надо мне! Уйди, — хмуро буркнул Бородин, недобро зыркнув на него исподлобья. — Ишь, погляди, какой дерзкий! А ну-ка показывай, что там у тебя, а то в штаб отведу, там-то тебя быстро на место поставят... — пытливо потребовал у него старик, ухватив его за рукав. К слову, небольших размеров штаб, как оказалось чуть позже, оккупанты сделали в одной из колхозных кантор – в просторном поссовете, находившимся в черте деревни. Туда часто вызывали солдатов, местных же только по каким-то серьезным причинам. Основными являлись вербование и бережная, даже чересчур гуманная попытка вынуть из голов местных дураков ценную информацию о действующих отрядах партизан. Мало кто вёлся на их льстивые речи, но при всём при этом такие у них в деревне, к сожалению, всё же находились. Некоторые передавали какие-то известные им сведения, другие вскоре нанимались на работу. Таких Наруто жёстко и единогласно презирал. И никакие ссылания на безысходность или какую-то острую необходимость не являлись для него оправданной причиной. По его мнению, перейти на сторону врага – самый низкий поступок из всех возможных, и оправданий ему нет. Тихон оказался в числе тех, кого он готов был убить собственноручно. От таких, как он считал, нужно было избавляться сразу. И когда глаз его резанула белая повязка, демонстративно красовавшаяся на правом предплечье мерзавца, Наруто, ощутив себя в ту секунду настоящим русаком, живо дёрнулся в его руках и в пылу неодолимого гнева мазнул по пропитой роже кулаком. — Немецкий прихвостень! Голова того резко мотнулась вбок, и позади послышались напряжённые голоса созерцавших. Испугавшись собственного порыва, юнец опасливо попятился назад. Заметил, как опомнившиеся эсэсовцы, не понимая, что именно им делать, в сомнениях взялись за оружие. И только встретившись со жгучим взором полицая, по-настоящему понял — прямо сейчас ему стоит уносить ноги. Да побыстрее! — Щенок! Да как ты смеешь, — оглушительно закричал Тихон, грозно всплеснув руками и тотчас накинувшись на него. Не успел Наруто оглянуться, как его с одного удара повалили навзничь. Несколько кулаков сразу же пришлись по рёбрам, лицу и животу. Захлёбывающийся пульс застучал в самих висках, сердце в груди забилось огненным пулемётом, и голова, казалось, загудела пустым чугуном. В глазах зарябило россыпью сварочных искр, лёгкие ошпарило притоком кипучей крови. В помутнении он не заметил, когда в руках полицая сверкнул обнажённый нож. Лишь прогремевший вблизи голос привёл его в чувство и, как оказалось в последствии, спас ему жизнь: — Fass ihn nicht an! [Не трогай его!] — знакомый голос остудил бурлящую голову и оказался сравним с глотком ледяной воды. Обессиленный, он вскинул голову вверх и жадно вдохнул воздуха, стоило ему освободиться от непосильной тяжести чужого тела. Быстро проморгавшись, принял сидячее положение и, продолжая глубоко хватать ртом кислород, обратил помутнённый взгляд в сторону мужчин. Осознание кольнуло мозг острой иглой. Та пробралась под кожу юркой змеёй и пролезла к сердцу. На мгновение дыхание перехватило. — Der Kommandant hat ihn geschickt, um eine wichtige Sache zu erledigen, wie kannst du es wagen, dem Willen des Reichs nicht zu gehorchen?! [Командующий послал его для выполнения важного дела, как ты смеешь останавливать его и перечить воле Рейха?!] — «Хилый» солдат, взявшийся чёрт знает откуда, схватил старика за грудки и с поражающей лёгкостью оторвал от земли. Наруто стал свидетелем того, как недавний обидчик принялся активно барахтаться в руках его сожителя и, не понимая речь фрица, проникновенно каяться во всех известных грехах. Когда же к груди его приставили дуло винтовки, он вытянулся во весь свой малый рост и завыл диким голосом. Даже Бородина отчего-то внутренне заколотило. Но выстрела, вопреки всем ожиданиям, не последовало. Клаус швырнул полицая на дорогу и зло выругался на своём. А глаза его, всегда печальные и тусклые, горели прежде не знакомой ему яростью. И столь горяча она была в нём, что нельзя было не ощутить её сдерживаемой силы. Рядом стоявшие эсэсовцы, что минуту назад с любопытством смолили цигарки, под шумок быстренько скрылись во дворах. Никому не хотелось быть привлечённым за уличную драку. — Ты чего тут? — с напускным недовольством спросил белобрысый, утерев кровь с разбитой губы. Вместо ответа ему неоднозначно помотали головой и в быстром режиме помогли встать на ноги. Пришлось засунуть свою никому не сдавшуюся гордость куда поглубже и с благодарностью принять предложенную помощь. Всё же этот человек действительно спас его. — Komm, — единственное, что произнёс тот перед тем, как куда-то его повести. Упрямиться помятый мальчишка не стал. Почему-то ему подумалось, что этот немой не решится сдать его начальству. Так, в общем, и произошло. Сожитель привёл его к дому, в котором с недавних пор сделали госпиталь. Молодой фельдшер Ганс, выделивший ему немного времени, поверхностно осмотрел его, после обработал лицо и дал для заживления маленькую склянку спирта. В конце же, уже перешагивая порог, Наруто вдруг запросил бинты. На вопрос «зачем?» он ответил просто: «Матери руку перевязать». Пусть и нехотя, но требуемое ему всё-таки дали и, надо сказать, дали весьма щедро, после чего отпустили. Тело ломило, кости дотошно ныли и выжигали внутренности, но идти домой он не собирался. Чудом отвязался от Хилого, всё норовившего отвести его к матери, и неторопливо, стараясь больше не тревожить тело, двинулся почти что в самый конец деревни. Именно туда он изначально и держал путь. Но на этот раз всё прошло без происшествий. И вскоре ряды жилых домов остались позади. Впереди — лишь зияющие теменью глазницы голых зданий-мертвецов, обугленные провалы разбитых окон, разинувших перед ним свои чёрные, хрустящие стеклянным крошевом пасти. Труха осыпавшихся стен усыпала проплешины выжженной земли. Выпотрошенное нутро мертвецов урчало завывающим голодом. Под ногами звонко потрескивал слой извёстки, остатки каких-то щепок и зерна. Оконные рамы щерились в хищном оскале, кровожадными зубьями-осколками плюясь в лицо отбрасываемым светом бледных лучей. На миг остановившись, Наруто задумчиво огляделся, словно наблюдая перед собой незнакомую местность. Больно было смотреть на пустующий общинный выгон. Вспоминать, как гремели и грохотали здесь снаряды, полыхал огонь, и отчаянным криком мычали раненые животные. Их даже не стали лечить. Выживших просто зарезали и сдали на мясо. Но парень был уверен, были те, кого можно было спасти. И он бы непременно сделал это, если бы только дали разрешение. Но никто его не дал. Гады всё себе прибрали. Первые услышанные звуки конного ржания легли на язык привычной сладостью встречи, обоняние объял терпкий запах сырости и сена. Сердце в груди затрепетало любовной дрожью. Он ускорил шаг. — Каштан! — на радостях окликнул он бурого коня, срываясь на бег. Заливистое ржание и счастливый блеск в больших лошадиных глазах стал ему ответом. — Соскучился? — оперевшись руками о жердяную изгородь, Наруто с нежностью огладил влажную морду быстроногого друга. Тёплый пар опалил лицо. Юноша не сдержал смешка, когда Каштан, учуяв приятный запах еды, настойчиво полез ему под подмышку. Но Наруто ловко извернулся и, пригрозив тому пальцем, совсем по-хозяйски перелез через жерди. Вот только случайно зацепился за сетку и хорошенько черканул металлическим остриём по руке. Благо, тёплая дублёнка спасла, и царапина вышла неглубокой. С мальчишеской небрежностью слизав выступившую из неё кровь, он с предвкушением стал разворачивать серый свёрток. Табун, что несколькими минутами ранее сонно бродил по загону, сразу оживился и окружил его со всех сторон. Лошади стали жадно вдыхать широкими ноздрями тонкий запах отрубного хлеба; уши заинтересованно встали торчком, лупатые глаза засверкали в ожидании. Первый ломоть Наруто отдал подошедшей гнедой кобылице, имя которой промурлыкал с особой нежностью: — Буря, как ты тут без меня? Скучала, да? — насильно выдавленное веселье дрогнуло вместе с голосом. Он опустил взгляд на жующую кобылицу и огорчённо поджал сухие губы. Затем с досадным шиком дёрнул ртом — потревоженная ранка запульсировала острой болью. Но это было лишь незначительной деталью, в отличие от увиденной раны, что ярко-красным пятном красовалась на впалом боку Бури. На нём-то всегда всё заживало как на собаке, потому что соблюдал правила гигиены и имел знания продуктивного лечения. А вот лошади себя вылечить не могли. Метались, бесновались, пытались выгрызать и зализывать место невыносимой боли, зачастую делая себе лишь только хуже, а лечить не могли. Ощутив вдруг мягкий тычок в спину, он наткнулся на выжидающие морды остальных. На мгновение его кольнула совесть: было понятно, что на всех лакомства не хватит. Пришлось отламывать хлеб маленькими кусками, чтобы не обделить особенно ждущих. После чего, оставшись с пустыми руками, он решительно подозвал к себе гнедую и достал из кармана спирт. Словно понимая его намерения, кобылица недовольно прорычала, потом махнула вбок длинной гривой и отпрянула от протянутой к ней руки. — Тихо-тихо, всё хорошо, — успокаивающе стал шептать он, осторожно придержав её за жёсткие волосы. Та послушно остановилась, но бурчание усилила. Однако оставлять всё так он не собирался. Потому начал отвлекающими касаниями гладить ей спину и часто вздымающуюся грудь, не спеша переходить к лечению. Понимал, надо дать ей время, чтобы успокоилась. Понемногу начал давать с руки сено и периодически остужать её порывистые движения мягким окриком. И только тогда, когда смог убедиться в её спокойствии, смог перейти к решительному плану действий. Содранная шкура свисала лоскутом, свежая рана, ещё дымящаяся на морозе, порядком кровоточила, орошая и без того влажную почву бордовыми струйками. Открыв склянку со спиртом, Наруто напряжённо стиснул гриву Бури и, выждав подходящий момент, обильно ошпарил им повреждённую область. И даже сам вздрогнул от страха, когда кобыла, взметнувшись всем телом, резко взвилась на дыбы и испустила протяжное, душераздирающее ржание. Его откинуло назад, и только чудом ему удалось избежать ударов копыт от взбунтовавшихся рядом коней. Половину дела он сделал. Но оставлять рану открытой было крайне нежелательно. Тут и вспомнил про бинт, который изначально брал для хранения: пока тот был в ассортименте, грех было не взять себе на прозапас. С сомнением посмотрев на брыкания Бури, Бородин кивнул сам себе и решил, что перевязать гнедую всё же стоит. Но только как? Теперь подходить к ней, разгорячённой жгучей болью, попросту опасно. Да и сомневался он, что после такого манёвра она с прежней доверчивостью разрешит ему приблизиться к себе. Возможно, стоило дать волю природе самой распоряжаться своими детьми? Ловить её было бесполезно. Она была слишком умна и быстра, чтобы так просто даться ему в руки. В какой-то момент позади раздалось беспокойное ржание. Почувствовав неладное, Наруто отвлёкся от роя мыслей и обернулся в сторону звука. В следующее же мгновение глаза его удивлённо расширились, и сердце, ударившись о рёбра, невольно пропустило глухой удар. Образ выросшей у изгороди фигуры заставил оцепенеть на месте. Да, определённо, ошибки быть не могло. Это был он. Тот самый солдат, поймавший его одним вечером за нарушение комендантского часа. Один его вид вселял в Наруто странное ощущение тревожности. Даже вдалеке тот был статен, сухощав и, что душой кривить, весьма не дурен собой. Однако скуластое лицо его дышало смертной стужей, а сам он стоял безупречно прямой, как оловянный солдатик, и, казалось, не то чтобы не двигался — не дышал вовсе. Тряхнув плечом, белобрысый мальчишка усилием воли прочистил пересохшее горло: — Что тебе надо?! Следить за мной удумал? От собственного голоса, показавшегося ему совершенно чужим и сиплым, его передёрнуло. — Нужна помощь? — вместо ответа невозмутимо поинтересовался фриц. Только сейчас Наруто отметил, что акцент в его речи практически неслышен. Эсэсовец не выглядел озабоченным, но на губах его мелькало зыбкое подобие усмешки. — Вот ещё! — запальчиво выкрикнул он и манерно крутанулся сапогами по земле. Не хватало ему ещё с фашистом делов иметь! Сам управится, не маленький. Сделав вид особо деятельный, он таки попытался подойти к буйной подружке. Та на тот момент уже прекратила метания и зализывала рану в углу загона. — Ну же, иди сюда, я не обижу тебя. — робко подозвал он её, шагнув к ней навстречу. Но Буря непримиримо вскинула морду и нахохлилась. Затем воинственно забила копытом по земле, отчего ему пришлось поспешно отойти. Имя в точности описывала её тяжёлый нрав. И, несмотря на свою старость, она при большом желании могла завалить молодого жеребца. Одна сила её челюсти чего стоила! Поведение Бури Наруто было известно хорошо, потому рисковать собой он не решился. Отбитой полицаем печени ему хватало сполна. Когда от бессилия он уже подумывал о том, чтобы пустить всё на самотёк, позади послышался призывный свист. Он оказался настолько пронзителен и тонок, что дрожь прокатилась по загривку Наруто будоражащей волной. Не успел и опомниться, как гнедая стрелой пронеслась мимо него, отозвавшись на чужой звук, словно какая-то домашняя собачонка на команду хозяина. — Что? Как ты..? — пролепетал он громко, не скрывая в голосе искреннего удивления. То, что он увидел, можно было назвать лишь чудом. Иначе чем, если не им, стало это проявленное смирение извечно ярой и вздорной особы, нрав которой, если повториться, был неистово склочен, вреден и дик? И как при всём при этом она, никогда не терпевшая рядом с собой чужаков, сейчас мирно принимала с рук немца сахар, так ещё и позволяла свободно касаться себя? Голос, резанувший слух металлическим тоном, вывел его из оцепенения: — Делай, что хотел. Сыпанув в сторону брюнета растерянным взглядом, Наруто нерешительно подошёл к отвлечённой кобыле с правого боку, где уже с новой силой хлестала кровь. По-хорошему нужна была марля, но при себе у Наруто имелся только чистый носовой платок, более подходивший на её замену. Впрочем, главным было закрыть ранение. Поэтому он взялся за дело. Смочил платок остатками спирта и уже было приложил к ране, как гнедая вновь проявила агрессию. И только когда солдат крепко обхватил руками мощную шею животного, парень смог продолжить. Более не медля ни секунды, в ускоренном режиме взялся за бинтование. Как ни странно, но лошадь, даже имея возможность вырваться из человеческой хватки, больше не рыпалась и попыток сбежать не предпринимала. Но по враждебно настроенному метанию её чёрного хвоста было понятно, что ощущения, которые она испытывала, были явно не из приятных. Наруто чувствовал на себе изучающий взор немого, но говорить ничего не стал. Отчего-то его всего бил лёгкий тремор, и взгляд, несмотря на усиленную сосредоточенность, моментами безбожно мутнел. Сердце в груди билось прерывисто и на редкость затруднённо. Он крепко стискивал стучащие зубы, внутренне не понимая поведения своего организма. Когда закончил, в странном изнеможении опёрся о жерди. Ноги, напитавшись тяжёлым свинцом, сдавалось, вот-вот предадут его. Утерев лицо рукой, Наруто с удивлением отметил, что на лбу и висках выступила холодная испарина. Похоже, где-то его всё-таки подкосило. Не то полицай постарался, не то сам где-то простуду подхватил. Чёрт его знает. — Ты в порядке? Вопрос остался без ответа. Только когда широкая рука коснулась плеча юноши, последний обратил внимание на фрица и, сморгнув пелену боли, зло прошипел себе под нос: — Отойди, не трогай меня! Но тот, схватив его за руку, вопреки его словам, приблизился к нему непозволительно близко. Так, что его пар лёг на лицо туманной дымкой. От болезненного давления Наруто пропустил сквозь зубы гортанный стон. И уже после оглядел человека перед собой каким-то другим взглядом. Хищный разлёт угольных бровей, жёстко очерченные скулы и чернющие глаза в контрасте с белой кожей — всё это рождало в солдате какую-то женственную, но в то же время непременно грубую наружность. Ясно было одно — демонически красив, оттого одновременно и мерзок до ужаса. Из-под фуражки выглядывали острые пряди смолистых волос, что оттеняли худые щёки и белёсые, едва-едва подёрнутые краской губы. — Не трогай, — повторил он с рыком, однако сложился пополам, когда, дёрнувшись, сам же задел покалеченный бок. И страшен был ему в тот миг мужчина, дать отпор которому он был не в состоянии. Что уж там, если даже пуститься в бег для него сейчас было не более, чем несбыточной мечтой. Затылок потяжелел, и почва под ногами внезапно сделалась ватой. Неожиданно для самого себя он мягко осел на землю и, кажется, начал куда-то проваливаться... Звон охватил голову. И последнее, что ощутил — сильную боль во всём теле и эфемерные прикосновения тёплых рук. Ни криков, обращённых к нему, ни чего-либо ещё он больше не услышал. Испустил горячий выдох и, закрыв глаза, провалился в забытье.