Терпкий

Белоснежные одежды почти не создавали контраста с кожей Се Ляня, похожей на белый нефрит своей бледностью, дополняемой нежным сиянием от легкой испарины, возникшей при переодевании. Было неловко, немного стыдно за то, что, будучи достаточно взрослым и, как казалось, сознательным человеком, Се Лянь не мог даже переодеться без тревожащего волнения. Краснотой на лице он демонстрировал самому себе, насколько недоволен и смущен собственной реакцией — красивое лицо в увиденном случайно зеркале исказилось негодованием от глупости настигших голову мыслей. Чувствами он понять себя не мог, но разумом в то же время полностью отдавал отчет: испытываемое им — абсолютно нормально, просто с непривычки он ощущает настолько же непривычные эмоции. Ему ведь и правда давно не доводилось переодеваться где-то, кроме дома или спортзала, и по памяти о взрослой жизни — вообще не представлялось оказаться в ситуации, где кто-то его переодевания ждет. И Хуа Чэн ждал: едва слышно ходил по квартире за дверью. Возможно, глазами находил себе цели и достигал, а возможно, тоже был взволнован и успокаивал себя шагами в такт ритмично бегающим по сознанию мыслям. Рассуждения о втором варианте немного приободряли Се Ляня. «Интересно, Сань Лан часто выступает организатором и исполнителем таких энтузиастских съемок? В конце концов, с его популярностью, час на его съемке может стоить столько же, сколько и месяц работы еще по моему старому графику… Или по крайней мере должен принести ему деньги опосредованно. Вряд ли он впустую разбрасывается такой возможностью. Вряд ли же?» — задумался Се Лянь, переодеваясь. Мысли словно бы заметно бегали из стороны в сторону, но физическая память позволила надеть традиционный костюм без трудностей и даже без особенного внимания к собственным действиям: получилось, в целом, сносно, но явно не «эстетично», как то представлял Се Лянь. Старавшийся аккуратно поправить уже спадающие по телу складки одежд вдруг услышал приятный голос: — Гэгэ, может, мне тебе помочь? Ханьфу, все же, не так просто надеть… — Сань Лан, подожди еще минутку! — скрывая суматошность, ответил переодевающийся, едва не испугавшись собственного эхо. Спустя еще несколько медленных движений он привел свой наряд в относительно божеский вид, и вышел из ванной, тут же обнаружив стоявшего рядом Хуа Чэна. Не избавившись от неуверенности, смешанной со смущением, он попросил: — Можешь осмотреть, пожалуйста?.. Не уверен, что я справился идеально, — он кратко рассмеялся, чуть обернувшись примерно на пятую круга по очереди в разные стороны перед собеседником. — Все прекрасно, позволь только… — не закончив предложение, он потянулся руками к затылку Се Ляня, приблизившись чуть сильнее относительно привычной для них обоих дистанции. Холодные ладони обдали горячую шею особым жаром, касаясь шелковистых, длинных и тяжелых волос, оставшихся на спине Се Ляня после того, как тот облачился в ханьфу. Вопреки здравому смыслу, глаза Хуа Чэна устремлялись вовсе не на затылок, к которому стремились руки, а прямо в медовые глаза напротив. Легким и нежным, аккуратным движением вытащив волосы из-под ткани, он обдал кожу Се Ляня мимолетным холодом, заставившим чуть вздрогнуть, вынужденно покидая собственные мысли, — поправить волосы, — завершил наконец фразу Хуа Чэн и улыбнулся, слегка прищуривая глаза в игривом выражении и лишь спустя несколько секунд убирая руки из длинных каштановых прядей. Под пристальным взглядом чужих глаз Се Лянь вновь столкнулся с ощущением, что направленный на него взор обладает какой-то неестественной притягательностью, но, откинув странную по его меркам мысль подальше, он списал все на их чрезмерную близость, столь неожиданно наступившую. Будучи от природы внимательным человеком, Се Лянь не мог не заметить то, как часто обращает внимание на чужие глаза. Решив, что обязательно спросит Хуа Чэна об этом, когда убедится, что в вопросе нет ничего нетактичного, он продолжил диалог, на время прерванный его рассуждениями. — Спасибо, Сань Лан! Так долго старался, а такое не заметил… Прости за неудобства, — Се Лянь привычно почесал за затылком, не до конца осознавая, хочет ли он смеяться или все же заплакать от неловкой ситуации. Рука едва вздрогнула, стоило ему подумать о том, что пару мгновений назад на том же месте были ладони Хуа Чэна, чуть ли не обнимавшего его за шею, пусть озорные пальцы даже на секунду не соприкоснулись с чужой кожей. — Гэгэ, разве в праве я просить извинения? Это ведь я учиняю тебе неудобства: привел в свой дом и буду заставлять делать нелегкую работу, — он жестом попросил Се Ляня следовать за собой, увлекая в коридор. Эмин последовал за ними, потирая подбородок об углы мебели и мурлыкая без остановки. Стоило Хуа Чэну остановиться перед дверью, как Эмин, попытавшийся приникнуть к ней поближе, был ногой безжалостно отодвинут дальше без возможности к сопротивлению. Спустя еще пару секунд он открыл темно-серую деревянную дверь с мутными стеклянными вставками, за которыми можно было разглядеть пестрые краски. — Твой первый образ должен быть довольно естественным, но мне интересно, как ты относишься к макияжу? Се Лянь не смог ответить. Перед его глазами представало невероятное зрелище: просторное помещение, кажется, охватывало два этажа, и две стены вместе с частью пола этой огромной комнаты были украшены цветастыми пейзажами, которые в своем природном реализме на первый взгляд не уступали ценности искусственной составляющей на второй — стоило приглядеться, как зоркий взгляд Се Ляня не мог не заметить яркие мазки краски, намеренно немного бо́льшие, чем того требовал классический стиль для пейзажей, написанных в таком масштабе; видимо, нужно было, чтобы мазки виднелись на фотографиях и при этом не слишком отвлекали от основного плана. И если зачаровавшие пейзажи на масштабных полотнах изображали красно-оранжевый кленовый лес, в удалении наполнившийся солнечным светом, то в роли ключевого звена в картине явно была стоявшая в углу «сцены» повозка, наполненная соломой в несколько слоев. — Сань Лан… Это великолепие даже словами не описать, — высказал свою искренность Се Лянь, пораженный до глубины души. Он был не из тех людей, кто строит ожидания на события своей жизни, но если бы строил — все равно был бы удивлен не меньше. — Пара пустяков, — отвлеченно ответил Хуа Чэн, будто бы был сильнее заинтересован в том, чтобы не подпустить копошившегося под дверью и ковырявшего стекло нестрижеными когтями Эмина к Се Ляню. Украдкой взгляд он пускал тоже не на свою — «Или своих подчиненных?» — работу, а скорее на саму модель, которой предстояло стать частью этой картины. Он будто смаковал не реакцию на увиденное зрелище, а просто вид Се Ляня, завороженно наблюдающего. «Настолько вдохновлен съемкой?» — он задал про себя вопрос, продолжая молчаливое созерцание. Читая о Хуа Чэне, Се Лянь не раз натыкался на формулировку, будто бы тот снимает фотографии словно картины, и оттого они всегда наполнены неким волшебством и стилем, хорошо выглядящим лишь в руках Хуа Чэна, и теперь, оказавшись в такой импровизированной студии, он мог с формулировкой согласиться без сомнений. Се Лянь ощущал себя попавшим в какой-то мультик из своего детства, хотя сюжет будущей съемки ничего подобного не напоминал — только атмосфера зачаровывала и возвращала в воспоминания о наполненном солнцем осеннем лесе, об играх в листве и теплом чае, разделяемым с семьей. — Гэгэ, тебя что-то озадачивает? — спросил Хуа Чэн, от которого не могло скрыться вопросительное выражение модели. — Да… — признался Се Лянь, высвободившись из заключения восхищения, — Я ведь видел несколько костюмов. Среди них был ярко-красный, который тут бы смотрелся слегка размыто… Ты после съемки со мной отправишься на другую? — Вовсе нет, я твой на весь день, — весело посмеялся Хуа Чэн, наконец полностью оторвав взгляд от Эмина, скребущегося внутрь. — Те костюмы на тот счастливый случай, если гэгэ не слишком устанет. У меня готово оформление для еще двух съемок с двумя, соответственно, костюмами, и замена полотен займет, наверное, в каждом случае около часа. И все же мне кажется, что сегодня будет лучше ограничиться одной сценой… — задумчиво произнес он, будто бы немного погрузившись в свои профессиональные рассуждения. — Но это, конечно, только в том случае, если гэгэ планирует посвятить мне еще один свой выходной или даже несколько. Иначе мне придется выжать из тебя все за сегодня! — Сань Лан, я буду только рад встречам с тобой! — ответил он, поддразнивая смешками своего заботливого собеседника. Тот провел Се Ляня за собой к повозке и помог взобраться так, чтобы под старину исполненная конструкция не пошатнулась, а сено не раскидало по всей студии. — Спасибо, — он поблагодарил за помощь, на мгновение забыв о необходимости отпустить чужую руку. Повозка была наполнена сеном почти полностью, но за счет своей ширины позволяла без особой тесноты расположить двоих, хотя третий к ним присоединиться уже бы не смог. В одиночку Се Лянь там чувствовал себя более чем свободно, но вот осознание, что из всего множества положений он должен выбрать то, что наиболее выгодно смотрится в кадре, немного удручало его неподкованную голову. «Смогу ли я подобрать нужное?» — спрашивал себя Се Лянь в волнении. Хуа Чэн протянул сверток бумаги, видимо, обмоченной в кофе или черном чае для создания эффекта затертости и зачитанности. Се Лянь послушно принял дар из чужих рук. — Гэгэ, пожалуйста, раскрой и внимательно читай про себя. Модель послушно выполнила указания, стараясь вообразить, что сейчас видит Хуа Чэн, отошедший за немаленькую камеру. Открывая сверток, он думал увидеть какой-нибудь стоковый текст или вовсе его отсутствие, но увидел в итоге лишь множество нечитаемых символов, едва напоминавших привычную иероглифику. Се Лянь подумал, что так и было нужно: видимо, чтобы его взгляд, как модели, не был слишком сосредоточен на смысле и оставался сфокусированным лишь частично в кадре. «И все же… наверное, чтобы написать так, нужно обладать неординарным талантом…» — Готов? — спросил Хуа Чэн, видимо, выполнивший все финальные приготовления Положительно кивнув, Се Лянь погрузился в удивительную атмосферу на несколько часов. Из-за резкого света ламп, обвитых отражающим покрытием, на его лице появился легкий слой испарины, видимый лишь при ближайшем рассмотрении. Хуа Чэн изредка просил Се Ляня о чем-то, чаще передвигаясь самостоятельно, или, как сейчас, подходивший, чтобы что-то привнести в кадр. — Гэгэ, позволишь? — спросил он, держа в руке один маленький кленовый листочек. На вид было невозможно понять: сделан ли этот лист природой или Хуа Чэном, но как только второй предполагаемый творец увидел кивок, Се Лянь смог ощутить шелест бумаги за левым ухом, дальним относительно камеры, ведь сидел он в повороте попеременно то полном на девяносто градусов, то на три четверти. Он не мог видеть самого себя, но Хуа Чэн показался ему очень довольным: значит, все идет хорошо. Иногда фотограф использовал и слова для изменения кадра. — Гэгэ, можешь, пожалуйста, немного спустить правую ногу? — попросил он, выглядывая из-за камеры. Се Лянь безмолвно послушался, за что получил искреннюю и вдохновленную на работу благодарность. — Спасибо! К тому моменту Хуа Чэн уже положил свиток чуть ближе к краю повозки, чтобы тот был едва виден в кадре, но не пропал за другими объектами окончательно, поэтому персонаж Се Ляня выглядел скорее свободным и воодушевленным, чем задумчивым, как в кадрах чуть ранее. Со спущенной ногой поза стала даже более расслабленной, и Се Лянь, немного забывшись, прикрыл глаза, представляя, как в лицо дует слабый ветер. Вынужденно вернул в реальность звук затвора камеры. — Ой, Сань Лан, извини, я немного отв…- — Прошу, продолжай в том же настрое, — впервые за все их общение Хуа Чэн перебил Се Ляня, причем с голосом таким счастливым, пусть и остававшимся низким от природы, что казалось, будто бы он сейчас снимает не случайного бариста, а самое восхитительное зрелище. «Наверное, из-за такого отношения он и популярен!» — предположил Се Лянь, заразившись вдохновением своего фотографа и друга. Се Лянь продолжал послушно выполнять поручения фотографа, иногда позволяя себе чуточку вольной импровизации. Каждая такая выходка сопровождалась не одним щелчком камеры, видимо, желавшей поймать самый красивый кадр с моделью, столь наслаждающейся съемкой. Спустя около полутора часов с того момента, как Се Лянь вошел в эту удивительную комнату, Хуа Чэн заговорил в привычном расслабленно-озорном тоне, чем все равно больше никогда не сможет стереть впечатления своей модели о сосредоточенном, вдохновленном в работе Хуа Чэне. — Гэгэ, я буду через полминуты. Отдохни пока. — Буду ждать! — ответил Се Лянь, тут же осознав, что отдохнуть он правда хочет. Пока на фоне его рассредоточенных мыслей звучал затвор, он не ощущал, что устал, но стоило Хуа Чэну выйти из комнаты, как усталость словно поглотила его. Физически он точно ничего такого не чувствовал, разве что мышцы лица от стресса немного закаменели, но вот с психологической точки зрения он начал понимать Ши Цинсюаня, всегда после длительных съемок желавшего насильно обнимать своего парня-фотографа хотя бы полминуты без слов. А ведь желание делать что-то «без слов» было очень несвойственно гиперактивной и гиперсоциальной модели в обычное время. Должно быть, камера каким-то неведомым образом удручала сознание, даже если процесс нравился всем сторонам, и Се Ляню, не сталкивающимся со сферой профессионально, было не дано понять этот аспект. Спустя секунд двадцать от ухода Хуа Чена, Се Лянь услышал царапанье на двери, а через полупрозрачные мутные вставки увидел очаровательное черное пятнышко. Он не успел подойти к двери, как пятно улетело наверх, а дверь открылась. Хуа Чен втолкнул мешок с чем-то внутрь, а кота чуть ли не откинул в сторону. В свободной руке у него была бутылочка с оранжевым соком. Се Лянь с горечью посмотрел на откинутого кота, после чего устремил слегка жалостливый взгляд на только вошедшего мужчину, закрывающего дверь. Тот под взглядом немного сжался, и все же заговорил. — Гэгэ, ты любишь апельсиновый сок с мякотью? — Да, Сань Лан. А еще люблю, когда с животными обращаются нежно и заботливо… — Что поделать, если вся моя нежность и заботливость отдана тебе? — надулся Хуа Чэн, открывая сок и отпивая один глоток. — Какой ужас! — рассмеялся Се Лянь, после чего взял из рук друга бутылку и тоже сделал глоток. Тот посмотрел на него вновь как-то зачаровывавши, и снова этот взгляд показался Се Ляню невероятным. — Гэгэ, позволь я еще немного глотну? Не рассчитал. — Конечно! Это ведь твой сок, — он улыбчиво протянул бутылку собеседнику, и Хуа Чэн забрал ее, чуть касаясь протянувшей руки. С задумчивым и погруженным в неизвестные Се Ляню мысли выражением, он вновь сделал глоток, на этот раз несколько длительнее, чем предыдущий. Се Лянь в сознании сделал пометку: «Сань Лан очень любит апельсиновый сок с мякотью.» — Сань Лан, а что в этом мешке? — Еще немного кленовых листочков. Гэгэ ведь уже устал, да? — словно читая мысли, спросил наконец Хуа Чэн. Получив кивок, он продолжил: — Буквально пару кадров на повозке, где ты будешь в листочках, и просто стоя. Примерно минут двадцать. — Да, хорошо! Оставшаяся съемка прошла чудесно. Се Лянь предполагал, что из-за ощущения скорого завершения, ему было проще импровизировать, что так любил Хуа Чэн, с улыбкой иногда выглядывающий прямо в глаза. Когда фотограф, сегодня успевший побывать и оператором-постановщиком, и стилистом, и поваром, и ассистентом за один столь счастливый день, встал из-за камеры, Се Лянь стоял в окружении бумажных кленовых листов, пару из которых прикрепили к одежде. Хуа Чэн подошел к модели максимально близко, и спустя секунду послышался шелест сминаемой бумаги. — Спасибо тебе, гэгэ… — сказал он, обняв Се Ляня очень крепко. Тот упирался носом в изгиб чужой шеи, и несмотря на все смущение, понимал: он хочет ответить на эти объятия. Это он и сделал, протянув над плечами Хуа Чэна свои руки и заключив их вместе за его шеей. Руки самого фотографа в свою очередь были где-то между лопатками и поясницей Се Ляня, и будто бы чутка приподнимали обнимаемого из-за разницы в росте. Хуа Чэн размеренно дышал в макушку своей модели, и, почувствовав ответ на объятия, сжал свои руки еще немного крепче. Слегка прокашлявшись, он продолжил слова благодарности. — Кадры вышли просто отличные. Я очень рад тому, что ты пришел. — Я тоже… очень рад. Се Лянь наконец смог понять кое-что относительно себя, и столкнулся с ощущением, что сейчас ни о чем другом думать не сможет. Нужно было срочно попросить дать возможность уйти. Как можно дальше и как можно быстрее. Суматошные мысли о побеге, сопровождаемые слегка дрожащими руками, все еще находящимися за чужой шеей, были прерваны голосом Хуа Чэна. — Так все-таки как гэгэ относится к макияжу? И, может, женским нарядам?.. — он явно не спешил разрывать объятия, и Се Лянь, поняв это, отстранился сам. — Я никогда не красился и не носил ничего, что не является унисексом. Но и ничего против я не имею, — темп речи Се Ляня стал гораздо быстрее, и внимательный Хуа Чэн не мог не заметить этого. Он резко поник, посмотрев в пол, разукрашенный упавшими бумажными кленовыми листьями, и в конце концов заговорил хриплым голосом. — Тебя… отвезти до дома? .・。.・゜✭・.・✫・゜・。. Се Лянь отказался от предложения фотографа. Наспех переодевшись и бесстыдно сбежав, он покраснел на холодном воздухе, точно понимая, что прилившая к лицу кровь никак с холодом не связана. Он старался убедить самого себя, что дело в светлом чувстве, но на деле краснота была свидетельством стыда. К себе. Стоило ему отойти примерно на сто метров, как он достал телефон и тут же позвонил Ши Цинсюаню, представляя его в своей голове как единственного, кому можно моментно высказаться. — А-Лянь! Привет! — жизнерадостно и громко поприветствовал он, получив звонок от друга, с которым давно не связывался, но которого очень ценил. — Ты звонишь, чтобы уточнить время завтрашнего показа? Ты такой неуклюжий, я же писал в блоге вчера! В двенадцать дня начало и до шести развлекаемся, наслаждаемся, восхищаемся мной! И другими моделями тоже, конечно, — не давая себя перебить, на одном дыхании пролепетал Ши Цинсюань. Они с Се Лянем и так встретятся на завтрашнем показе известного модного дома, но то, что позвонивший хотел обсудить сейчас, никак с модой связано не было. — Привет, Цинсюань. Ну что ты, конечно же я помню, и помню даже то, что мне надо подойти к одиннадцати для моральной поддержки. Я звоню по другому поводу… Выслушаешь? — виновато и донельзя смущенно сказал Се Лянь, переставший понимать, что чувствует. — О-о-о! — протянул Ши Цинсюань, от природы имеющий чуйку на интересные сплетни, которая впервые отреагировала на Се Ляня. — С радостью, мой дорогой друг! — Ты ведь знаешь Хуа Чэна? — он начал с очевидного, даже в неком смысле риторического вопроса, боясь переступать сразу к сути. — Конечно знаю! Я боролся за долговременный контракт с его компанией вечность! Точнее, мой агент боролся два месяца. Представляешь, два месяца игнорировать предложение о сотрудничестве со мной? — возмущенно и не без ущемленной гордости ответил он. — Не представляю! — рассмеялся в неожиданно настигшем расслаблении Се Лянь. — Так вот, я, кажется, наверное… Возможно, я самую малость… Немного влюбился в него. — Что? — собеседник на другой стороне на секунду впал в шок, и, кажется, даже что-то уронил. — Погоди-погоди, вы с ним лично знакомы? Или ты словил свой первый селебрити-краш? — Не так давно Хуа Чэн стал постоянным клиентом кофейни, в которой я раб…- — Да ну! Хоть какой-то прок от твоей бесконечной работы! — беззастенчиво почти прокричал Ши Цинсюань. — Я все понял. Мне организовать вам настоящее свидание? Выяснить, есть ли у него парень? Девушки точно нет, я чую… Хотя проверить лишним не будет! — Нет-нет, Цинсюань, пожалуйста, не надо… Я просто хочу поговорить с тобой об этом. Суть не в том, что это Хуа Чэн, я просто совсем не понимаю, что делать с… этими чувствами. — Принято, А-Лянь! Наверное, завтра на «времени моральной поддержки» поговорить об этом особенно долго не выйдет. Меня будут красить, а все визажисты сплетники да сплетницы не хуже меня, — немного расстроенным тоном высказал он. — Но и не лучше, впрочем! Ха-ха-ха! — Ты не хотел бы встретиться послезавтра? — Мое желание тут ни при чем! Такое событие, я просто обязан встретиться! Подумать только, малыш Се Лянь влюбился! — Ши Цинсюань, кажется, чуть отодвинул телефон от уха и завизжал. — Спасибо за поддержку! — искренне поблагодарил Се Лянь, пусть ничего еще и не случилось. — Не за что, мой дорогой друг! Благодарить будешь, когда я организую вам двоим свадьбу! Еще спустя несколько фраз, наполненных смехом с одной стороны и спокойной улыбкой с другой, звонок завершился на жизнерадостной и теплой ноте. Ши Цинсюань был единственным, к кому мог обратиться по такому поводу Се Лянь. Дело было не только в открытой бисексуальности его друга, но и вовсе скорее касалось его неприкрытой даже на несчастную капельку чувственности и эмоциональности. Казалось, Ши Цинсюаню никогда не доводилось переживать о чем-то, не рассказав об этом никому, молча. Каждый хоть сколько-нибудь эмоциональный момент в его жизни был общественным достоянием, и не по-меркантильному «потому что это сблизило бы его с поклонниками», а просто потому, что таким человеком был Ши Цинсюань. Открытым, близким со всеми и эмоциональным с самим собой — во многом противоположность Се Ляня и абсолютно полная противоположность его парня. И Се Лянь искренне восхищался этим в своем друге. Когда он понял, что совсем не понимает свои чувства, единственным, кто всплывал в мыслях как потенциальный помощник, был Ши Цинсюань. Ши Цинсюань, который буквально ассоциировался с социальностью и свободой выражения. Но к несчастью Се Лянь не понимал не только, что делать со своими чувствами, но и что делать с собой. Казалось, он лишь недавно отошел от бесконечных неконтролируемых воспоминаний об отце, и вот на его месте, избивающим сына случайно подобранным веером, Се Лянь невольно представил Хуа Чэна. Как тот начинает с омерзением, контрастирующим с прежде проявляемой заботой, смотреть ему в спину, а потом и говорить гнилые слова в открытую. Его отец никогда не был к нему жесток до того, как узнал о подозреваемой у своего сына ориентации. Се Лянь не знал, кто и почему придумал это, ведь на деле даже он сам не был уверен в том, кто его привлекает и привлекает ли вообще, но, видимо, отцу хватило даже слухов, чтобы потерять всякое одобрение к сыну. В тот день Се Лянь думал, что хороший поступок послужит поводом для гордости. Он ведь спас мальчика от издевательств, ему на вид было не больше шести, но, как оказалось, увидев такую заботу сына о ком-то, кто не является представительницей женского прекрасного пола, его отец мог подумать только об одном. В тот момент сам Се Лянь впервые испытал к себе омерзение, прежде будучи абсолютно уверенным в своей восхитительности и как человека, и как сына. В нем самом ничего не изменилось даже на каплю, но отношение самого важного в его жизни лица поменялось кардинально. Стоя прямо и принимая удары веером, мальчик не понимал, что чувствует: ему больно от слов, от всей ситуации, может, от ударов? Или ему стыдно за отца, который так явно демонстрирует, насколько жесток мир совсем маленькому ребенку, только-только вызволенному из другого кошмара самим Се Лянем? Или… стыдно за себя, который не смог даже отрицать беспочвенные издевательства завистливых одноклассников? «Сможет ли этот мальчик сохранить веру в то, что мир — хорошее место?» «Смогу ли я?» «Смог ли я?» Будучи тринадцатилетним, Се Лянь просто не знал, кем сам себя ощущает, и не понимал, почему то, что он в традиционных нарядах выступает перед родительскими друзьями, поет и танцует, сочиняет хокку и наивные притчи, — повод для того, чтобы звать его представителем нетрадиционной ориентации. Не понимая, он не стремился и отрицать, а когда осознал, к чему это привело, и вовсе начал просто игнорировать всякие заявления одноклассников, продолжая лишь усердно учиться. В безразличии ко всем сверстникам, кроме Фэн Синя и Му Цина, в отрешенности от большей части подростковой общественности, он дожил до своих семнадцати и выпуска из школы. К тому времени он признался матери, что подозревает себя в асексуальности. Он не испытывал сексуального влечения вовсе: ни к женщинам, ни к мужчинам, ни к кому-либо еще. Даже когда у него происходила естественная для возраста физиологическая реакция, он не чувствовал никакого желания. И, получив значимую травму от слов отца, Се Лянь был этому даже рад. Романтическое влечение же мог хотя бы представить, но ни один человек в его жизни его на деле не пробуждал. «Матушка тогда отреагировала так спокойно и понимающе, что я наивно поверил, что и весь мир будет таким же. Поделился с Фэн Синем, спустя еще пару дней — с Му Цином, в тот же день с наставником, еще через неделю — с Цзюнь У, которого считал своим отцом даже искреннее, чем того, что записан в документах. Видимо, когда я это рассказывал, кто-то подслушивал, причем не полностью, и донес все моему настоящему отцу в искаженном формате». Искаженный формат — просто вырезанные из контекста слова о том, что столь достойный сын не испытывает влечения к женщинам. В семнадцать лет Се Ляня выгнал из дома отец, не поскупившись на оскорбления и рукоприкладство. Кто-то интерпретировал его слова об отсутствии влечения к женщинам, которые обрывочно услышал, как-то, что Се Ляня привлекают мужчины. Он был идеальным сыном, достигал невиданных успехов и всех к себе располагал, но не смог добиться безусловной любви со стороны родственника, единственного на свете отца. «Ему не нужны были ни мои слова, ни иные доказательства. Он возненавидел меня в ту же секунду, как воля случая позволила ему предположить, что меня есть за что ненавидеть.» Прошло уже десять лет с того момента, как он покинул дом, и девять с того, как переехал в Шанхай. Тогда еще у его самолета собралась маленькая компания любителей сплетен, среди которых были и желавшие возродить восходящую звезду под своим крылом, но думая, что Се Ляня ненавидит только его отец, они забыли про него самого. Се Лянь возненавидел все то, чем занимался, все слова, которые когда-либо произносил, все работы, которые написал, каждый исполненный танец и вокальный номер, и в конце концов возненавидел себя. В таком состоянии у него не было шансов искренне захотеть продолжить блистательную карьеру. На психотерапию ни средств, ни времени, ни даже желания не было. Молодой парень, ушедший во взрослую жизнь, продолжал во многом ориентироваться на материнское представление о жизни. Среди ее постулатов ярко сверкала будто высеченная золотым фраза: «Время лечит». И прошел десяток лет: Се Лянь смог забыть, откинуть все на задворье памяти. Однако стоило собственной неприязни к своей возможной гомосексуальности вылезти наружу, как избежать представления лица Хуа Чэна, искривляющегося в неприязни, стало невозможным для травмированной части его сознания. Познакомившись с новым человеком совсем недавно, Се Лянь даже с колокольни своего опыта не мог судить, как отреагирует на новость о его ориентации тот, в кого он влюбился. Сам он на редкие признания всегда спокойно отвечал, что не ищет отношений, и вот — влюбился, встав на другую сторону. Телефон, стоящий на беззвучном, но с вибрациями режиме, давал о себе знать каждые секунд десять. Се Лянь уже вышел из метро, и до дома оставалось всего пару минут, до истечения которых он решил не знать ни о каких сообщениях. Он снова чувствовал себя семнадцатилетним. Даже тринадцатилетним. Боялся ненависти, и чтобы испытать меньший шок от ее появления, превентивно ненавидел себя сам. Он думал, что избавился от влияния того случая, но в итоге, сам создал для себя ту же самую ситуацию. Лифт лениво довез Се Ляня до его этажа, и тот устремился к себе в квартиру. Жое ждала у двери и, услышав шаги, мурлыкнула настолько звонко, что Се Лянь услышал даже сквозь деревянную преграду. Он уперся об поверхность лбом и почувствовал, как накатывает желание заплакать, и насколько сильно он в себе это желание ненавидит. Не позволив ни одной капле влаги покинуть набухших век, он открыл дверь и вошел, в ту же секунду упав на грязный придверной коврик, около которого во встречном жесте уже перекатывалась Жое. Он открыл телефон. Сань Лан ^^ гэгэ, ты хорошо себя чувствуешь? все в порядке? прости, что так много пишу, я волнуюсь о тебе. гэгэ, пожалуйста, можешь не давать подробностей, просто скажи, в порядке ты или нет может, мне позвонить? или приехать? Се Лянь хотел, чтобы Хуа Чэн позвонил и приехал. Хотел, чтобы его снова обняли так крепко, как только возможно, чтобы снова сказали, что посвятят всю свою нежность и заботу ему, чтобы снова купили его любимый чай, и поделились соком, который уже отпили. И чтобы сделал все это Хуа Чэн.

Вы

Все окей, не надо