Огниславия

Я тогда её встретил возле рынка. Она так уверенно шла, сунув руки в карманы своих серых штанов. Темноволосая, высокая, почти под два метра, сильная, тело у неё спортивное, ягодицы маняще покачиваются под её походкой. А сейчас она идёт мне навстречу по узкой улице, но уже моя девочка. Моя. Моя Груба. — Дарова, малыха! — приветствует она меня своим грубым бархатно-приятным голосом, который я готов слушать всю свою жизнь и не важно, что она будет лепетать своими чудесными губками, главное, чтобы была всегда рядом со мной. Я неуверенно приобнимаю её, а она обнимает в ответ посмелее, хватает своими сильными руками, крепко и любя прижимает к себе и в объятиях её мне спокойно и тепло. — Че ты, роднуль? — говорит она с такой лаской в голосе, немного отстраняет от себя и, улыбаясь, глядит мне в глаза своими янтарными глазками. Молчу. Смотрю влюблённо. Её личико освещается лучиком света. — Пойдём гулять? — говорит Груба. — Пойдём. — отвечаю я, не переставая рассматривать её. Идём неторопливо. Она приобнимает за плечо. — Сёдня на работе мешки разгружали, — говорит она, — А эти мешки чёртовы, рвутся как не знай кто. Закидываю один себе на плечо, а он рвётся. Весь песок просыпался. Сука. Она плюёт. Слюна шмякнулась на дорогу. Боже мой! Она красива, даже когда злится и матерится. — Бывает. — всё, что смог ответить я. — Начальник, паскуда, премии лишил. — всё не унимается она. Она берет меня за руку своей мозолистой ладонью. Снова в этих серых штанах, как и в первую нашу встречу. Помню наш первый поцелуй. Ночь, город уже пустой, люди разбрелись по домам. А мы стоим с ней у моего дома, факела на стене бросают свет на нас. Мы обменялись парой фраз. Встретились взглядами. И меня будто парализовало. Смотрю в ее глаза, оторваться не могу. Она улыбнулась, показав свои прелестные ямочки на щеках, взяла меня за голову, притянула к себе, прильнула губами к моим губам и нежно поцеловала. Такая сильная, мощная Груба и так нежно поцеловала. — Заколебали, — вывела меня из воспоминаний Груба своим возмущенным голосом, — Главное Ранок каждый день косячит и ему начальник слова плохого не скажет, а мне… — Милая, все будет хорошо… — неумело пытаюсь ее успокоить. — Да какой хорошо! Он все плохо делает! И мешки еле несет — того и гляди развалится, и цемент замешать не попросишь — разноется, и даже просто гвоздь забить не может — по пальцу шибанет себе, дурында. Насторожился. Останавливаюсь, гляжу в ее лицо. Она вопросительно смотрит на меня. — Милая, ты опять радостин не принимаешь? — спрашиваю ее, глядя исподлобья хмуро. — Ну да, и что? — отвечает она, не чувствуя вины. — Ты мне обещала. — говорю обиженно. — Так, давай не здесь. Она оглядывается по сторонам, затем хватает меня за руку и мы безмолвно бредем подальше от города. Ага. В лес меня ведет. Она всегда меня туда отводит, чтобы поговорить наедине, укрывшись от лишних глаз. Иду, понурив голову, мелькают ее ножки в черных сапожках. Брусчатка сменяется прохладной мягкой травой. Дошли. Она отпускает мою руку. Я смотрю по-прежнему вниз, но чувствую, как она меня пронзает взглядом. Вероятнее всего слова подбирает. Боковым зрением вижу как хватается за свой свитер спереди и начинает пальцами перебирать ткань. Нервничает. В такие моменты моя большая сильная Груба становится такой хрупкой. Не выдерживаю. Взглянул на нее. От моего взора она еще больше растерялась, быстро отвела взгляд. — Понимаешь, милый, — осторожно произносит она, — Я не могу так. Наклоняю голову, не переставая разглядывать ее, и говорю: — Как? — Ну… — она замялась. — Ну? — допытываюсь до нее. — Мне кажется… Из-за радостина… Я как будто ухожу от реальности… — отвечает она. — Что за глупости, моя дорогая? Вот реальность, — указываю рукой на все вокруг нас, — Никуда не делась. Вот я, вот лес, вот город позади. Что под радостином, что без него — все равно абсолютно все остается на своих местах, — взмахиваю экспрессивно руками. — Да, милый, вот только я как будто не вижу никаких проблем. Никаких угроз. А они же есть. Это ведь неправильно… — Почему это? — спрашиваю я. Она молчит в ответ. — Ты ведь поэтому нервничаешь из-за работы. Пойми, милая, я переживаю за тебя. Она продолжает молчать. — Сейчас ты примешь радостин и все будет хорошо. Ладно? — вопросительно гляжу на нее. Она кивает в ответ. Достаю из кармана штанов мешочек, высыпаю тонкую полоску золотистой волшебной пыльцы. Подношу ладонь с пыльцой к лицу любимой. Она поглядела презрительно на пыльцу, прильнула носом к ладони и вдохнула в себя радостин. Чешет нос, слегка кашляет. — Тебе лучше, милая? — спрашиваю заботливо. — Да. — радостным голосом отвечает она. Вот и порядок. Она берет меня за руку. — Пойдем. — говорит она, улыбаясь. Я улыбаюсь ей в ответ и мы покидаем лес. Город встречает нас уже сумрачным. Бредем по улице, на которой она живет. — Знаешь, милая… — говорю я, в кармане выискивая мешочек. — Что? — спрашивает она. — Возьми мешочек. — протягиваю ей мешочек с волшебной пыльцой. — А как же ты? — спрашивает она. — У меня еще есть. — отвечаю я. Подошли к ее дому. Она отпускает мою вспотевшую руку. — Может кавахербату попьем? — предлагает она. — Можно. — улыбаюсь и понимаю, что под этим невинным с виду предлогом подразумевает она. Она открывает дверь. Иду за ней в темную прихожую, разуваюсь. Она снова хватает меня за руку и ведет за собой. Я покорно ступаю за ней. Пришли в спальню. Она достает из кармана святло, дергает затвор на нем, из отверстия для фитиля искры выпрыгивают. Дергает еще раз и фитиль загорается. Подносит пламя фитиля к свечкам на столе, зажигает одну за другой. Тушит святло, бросает на стол. Мгновение — и одежда тяжело падает на пол. Еще мгновение — и мы уже в кроватке. — Моя Груба берет меня грубо… — томно говорю я. Она смеется мне на ушко. Вдоволь расцеловав мои губы, всласть попрыгав на стержне любви, она рухнула с меня, издав громкий стон наслаждения, и в приятной истоме разлеглась на теплой постели. Она. Моя Груба.