Саван

Тэхён стоит, привалившись плечом к дощатой стенке киоска, и громко хлюпает своей колой в баночке, потягивая её через трубочку. — Ты пиздец хуёво выглядишь, дружбан, — сообщает он, оглядывая хёна с головы до ног. Чимин не может даже вякнуть что-нибудь вроде "спасибо на добром слове". Он только страдальчески мычит, пересчитывая мятые бумажки. Набрав нужную сумму, Пак протягивает её в окошко киоска. У него синие круги под глазами. Только что со смены, а сегодня ещё семинар по психогенетике. Чимин лбом прикладывается к холодному стеклу витрины. Хорошо ещё, что после семинара он будет свободен, как ветер в поле. Пак с трудом отгоняет навязчивые развратные фантазии о десятичасовом сне лицом в подушку и тянет ноздрями кофейный аромат из окошка киоска. — И чем ты занимался всю ночь? — спрашивает Тэхён, ковыряя носком кеды асфальт, — Опять твои охренетительно важные ботанские исследования? Оно вообще стоит того? Пак равнодушно пожимает плечами. — Наверное. Получив свой картонный стаканчик с двойным эспрессо, он прикладывается к нему и немедленно обжигает язык. Чёрт, даже лава в аду наверняка попрохладнее будет. Чимин вякает и вываливает язык наружу. Вместе они неторопливо плетутся в сторону универа. — А мы на квиз всё-таки сходили, — подпрыгивая вокруг него радостным кабанчиком, сообщает Тэхён. — И с кем же? — Старшаков позвали, Джина и Намджуна. Было, в общем-то, неплохо. Ты обязательно должен пойти в следующий раз. А то мы с Куки тебя отпинаем. — Пиналки не выросли. Они замирают у пешеходного перехода. Чимин осторожно потягивает кофе, таращась слипающимися глазами на красного человечка на светофоре. — У меня завтра пары до трёх, а потом мы с Чонгуком идём в парк погонять в настольный теннис. Ты нас и в этот раз сольёшь, профессор кислых щей? Чимин страдальчески вздыхает. — Да что ж вам на месте-то не сидится? — стонет он, — Пропеллеры в жопах, что у одного, что у другого. — В старости насидимся, — парирует Ким, — Хён, ты не настолько старше меня, чтобы ворчать, как столетний дед. — Хер ты там в старости насидишься, — морщится Чимин, — Вот разобьёт бессонница, будешь вокруг дома круги нарезать, а чуть свет — брать сумку на колёсиках и кататься на автобусе по кольцевой. Загорается зелёный. Тэхён бежит рядом с другом вприпрыжку, шлёпая сумкой себя по ногам. Он оказывается у высоких кованых ворот университета раньше и вертит башкой по сторонам, разыскивая урну. Она обнаруживается в нескольких метрах. Чимин притормаживает в ожидании, как вдруг сзади его окликают: — Чимин-хён! Пак оборачивается. У скамейки под сенью раскидистой кроны он видит Джено. Тот привалился плечом к стволу дерева и стоял, скрестив руки на груди. По мере приближения к нему близорукий Чимин всё яснее видел, что выражение лица у донсэна далеко не самое восторженное: губы поджаты, нижняя раскусана в хлам, под глазами подозрительные круги. Остаток пути Пак преодолевает с опаской. — Привет, Джено. Над донсэном за малым тучка не висела — настолько угрюмо он выглядел, поэтому всякие "зайцы" были неуместны. Джено смерил его оценивающим взглядом от макушки до носков туфель и как-то нехорошо ухмыльнулся. — Я звонил тебе вчера вечером, — звенящим голосом говорит парень, — Слишком поздно, да? Пак неопределённо ведёт плечом. — Не то чтобы слишком, — начинает он, и горло сдавливает предательский комок. Чимин прокашливается и продолжает: — Слушай, надо серьёзно поговорить. Не знаю даже, как начать... Пак вздыхает. — Я не хочу, чтобы ты вдруг подумал, что в тебе что-то не так... — несмело говорит он, — Но просто знаешь, так бывает... — Бывает так, что с другими трахаться интереснее, — заканчивает за него Джено. Чимин затыкается на вдохе. Он не знает, о подозрении говорит донсэн или о знании, но отнекиваться в любом случае глупо и некрасиво. Он-то сам, Чимин, знает, что всё именно так, как говорит Джено, но и говорить об этом вслух — будто лезть грязным пальцем в свежую рану. — Джено, послушай... — Да я уж послушал, — горько усмехается донсэн, — И чем же он лучше меня? Позволяет тебе творить с собой всякие мерзости? Совать в себя рычаг от коробки передач? Или тем, что кувыркается с незнакомыми людьми где попало? Чимина окатило так, будто он шёл по замёрзшей реке и резко, всем телом, провалился под хрупкий лёд. Дыхание натурально спёрло, а все слова будто разом стёрлись из головы и остались лишь флэшбэки с прошлой бурной ночи. Видимо, впопыхах он, вместо того, чтобы отбить звонок, принял его и не заметил этого. Жалеет ли Чимин о том, что сделал? Нет. Он жалеет лишь о том, что не удосужился сначала закончить безнадёжную историю с Джено, прежде чем очертя голову нестись навстречу новым приключениям. И всё тот звонок... Как на грех. — Да, заяц, я полный мудак, — севшим голосом произносит Чимин, — Не хочу даже изображать из себя невесть что. Тебе даже повезло, что ты не связался со мной настолько прочно, чтобы потом отрывать с мясом... — То есть всё, что было до этого, для тебя так, баловство? — в глазах Джено собирается опасная влага, — Тебе, наверное, было так смешно от того, как я говорил, что доверяю тебе полностью. Вот же ж глупый "заяц", — парень пальцами изображает кавычки, — Вообразил себе какую-то там "большую и чистую". А тебе просто экзотики захотелось, да? — Джено, это же совершенно не так... — А как?! Как, Чимин-хён?! Пак придвигается к Джено ближе. Тот пытается отступить, но позади ствол дерева. Он стукается о него лопатками. — Джено, я — извращенец, который любит грубый секс. Я люблю, когда немного на грани. И слава всем богам, что я узнал это до того, как у нас с тобой дошло до чего-то серьёзного. Я не могу причинять тебе боль, заяц. Ты нежный, ласковый, чудесный парень. Я даже вообразить не могу, чтобы заломить тебе руки и отхлестать по лицу... Прости, что понял это так поздно. Прости. Джено кусает нижнюю губу. По щеке скатывается первая прозрачная капля. У Чимина всё сжимается внутри. Он сгущал краски, чтобы отбить у Джено всякое желание даже пытаться начинать что-то заново. — А его, значит, можешь и отхлестать, и всё остальное?.. — почти шепчет он, — И тебе нравится, что он спит с кем придётся? — Не сравнивай себя с ним, — говорит Чимин, — Вы просто разные. Джено зло и горько кивает самому себе и утирает сбежавшую слезу. — Да пошёл ты, хён. От крепкой пощёчины горизонт на миг переворачивается. Звонкий шлепок отдаётся в голове таким гулом, будто на неё надели медную кастрюлю и вдарили по ней молотком. У Джено, оказывается, тяжёлая рука. Для такого-то милого зайчика, что раньше только и делал, что ронял всё подряд при одном только взгляде на него предмета его обожания. И пока Чимин сгибается в три погибели, держась за лицо, Джено, которому встречный ветер сушит щипающие глаза слёзы, широкими и решительными шагами направляется прочь от главного корпуса универа. Вот и поговорили. Так ему и надо. Это меньшее, на что он мог рассчитывать. Когда Пак оборачивается, он видит застывших Тэхёна и подошедшего к нему Чонгука. У обоих настолько офонаревший вид, будто перед ними пробежал Джим Керри в балетной пачке. Ким закрыл рот руками, а брови Чонгука исчезли под чёлкой. Друзья подходят к Чимину первыми. Они приближаются опасливо, будто тот может их укусить. Пак держится за щёку и оглядывается вокруг. Хорошо, что единственным посторонним, кто мог наблюдать эту некрасивую сцену, был шуршащий неподалёку сухой листвой старый дворник, которому до глубокой звезды были все эти юношеские разборки. — Хён, это что ещё, блядь, было? — свистящим полушёпотом интересуется Тэхён, держась от друга на почтительном расстоянии. — Видать, наш Чимин-щи о-очень изрядно нагрешил, — не менее охреневшим тоном добавляет Чонгук, — Признавайся, что ты натворил, паскудник? Чимин фыркает и подбирает съехавшую с плеча сумку. — Отвалите, и без вас тошно, — бурчит он. — Неужели милый мальчик Джено оказался не настолько идеальным, что ты поволочился за кем-то получше? — не унимается Чон. — Кто он? Она? Они? — наседает с другой стороны Тэхён, — А то с тобой хрен разберёшь. — Тэ... Тяжёлый взгляд Чимина заставляет Кима замереть на месте испуганным сусликом и сдуть с лица неуместную лыбу. — Сорян, бро, — виновато роняет он, — Но всё-таки... Если поделишься с классом, станет легче. — Во-во, — вклинивается Чон, — А то ты что-то в последнее время замуровался в стену и сидишь там, как так и надо... Чимин качает головой. — Я уже пять минут как должен быть на психогенетике. Постарайтесь не умереть от любопытства в ближайшее время. С этими словами он оставляет донсэнов на площадке перед главным входом и толкает тяжёлые двери. Тэхён смотрит на наручные часы и подпрыгивает на месте, как белый кролик который "опаздывает, опаздывает, ушки, усики его опаздывают". Вместе с Чонгуком они припускают через двор в соседний корпус, где у них тоже началась пара. Чимин ума не мог приложить, какими словами им рассказывать о своём душевном смятении. Какие красивые и осторожные слова ты ни подбирай, красиво это выглядеть не станет. То, что происходило накануне ночью, словно происходило в другом измерении, настолько непривычная и странная сложилась ситуация. Савана, то есть Мин Юнги, никто из друзей не видел в лицо, зато наслышаны о нём были предостаточно. И, судя по словесному портрету, Саван был тем ещё ушлёпком и гадом, что отравлял их любимому хёну жизнь. Но то Саван. И как им объяснить, что гопник Саван и парень Мин Юнги — это хоть и один человек, но разные личности? Да решат сразу же, что хён ебанулся в край, и будут недалеки от правды. Чимин знает, в каком районе Юнги живёт. Он подвёз его до перекрёстка в глухом спальном квартале, где было тише, чем на погосте. Дальше Мин его не пустил — накинул капюшон, и его ссутуленная фигурка быстро затерялась среди массивных многоквартирок. Он пошатывался при ходьбе — не то от марафона, который пережил в машине, не то от того, что никогда в жизни так много не целовался, что аж до кислородного голодания. Не время открывать перед друзьями эту карту. Тем более, что Чимин сам пока не знает, что это за карта.

***

Вода сперва обдаёт ледяным, как сердце бывшей, холодом, заставляет ахнуть и отпрыгнуть в самый дальний конец длинной душевой кабины. Неприятно, хоть и бодрит не хуже кофе. Зато приятно, когда вода стремительно греется, просачиваясь щекотными струйками сквозь волосы, тут же облепляющие заспанное лицо. Чимин энергично трёт голову руками, сгоняя остатки сна. Вместо ожидаемых десяти часов он проспал все двенадцать и теперь чувствовал себя как переваренный пельмень. Сны были яркими, тревожными, в них мелькали лица то Джено, то Юнги, то Тэхёна и Чонгука, гонявшихся за Чимином с ракетками для настольного тенниса, то почему-то профессор Хван, который принимал у него доклад о Древнем Египте, мумификации и гробовых холстах. "Интересно, какой бы диагноз поставил дедушка Фрейд?", — думает про себя Чимин, смывая с волос шампунь, — "Наверное, сказал бы, что ракетки — явные фаллические символы, которые донсэны хотят запихать мне в жопу за то, что я стал уделять им мало внимания". Но и безо всякого Фрейда очевидно было, что Мин Юнги прочно поселился в его мозгах. Пак много думал о его триггерах, которые он сумел нащупать в машине и пройтись по ним катком. Хоть убей, он был уверен, что травля в школе — далеко не единственное, что воспитывало характер парня. Школьную травлю переживали многие, все по-разному... Но Чимин так и не узнал ничего ни о его семье, ни о том, чем Юнги занимается сейчас. Выглядит он бедно, но не отвратительно — от него не воняет застарелым потом и немытым телом. Даже когда он снял в машине носки, Чимину не разъело глаза — запаха попросту не было, кроме запаха пролитого пива. То есть, он не маргинал, как-то о себе всё-таки заботится... В меру собственных сил и средств. Но шрамы... Получены ли они извне или психозы самого Мина заставляют его делать это с собой? То, что он постеснялся ожога на груди, не говорит ни о чём. Даже те, кто наносит травмы самостоятельно, не всегда стремятся демонстрировать их всем окружающим, а продолжают таить боль в себе, скрывая отметины под одеждой. Однако, Чимину казалось, что он немного приблизился к раскрытию характера своего объекта С. Тот явно рос в условиях, где проявление обычного ласкового и нежного поведения считалось чем-то непристойным, раз обычная и даже не слишком щепетильная забота казалась ему чем-то из ряда вон. Чимин не мог начать разговаривать с ним своим обычным тоном, с речевыми оборотами, которые были присущи ему в повседневной жизни. Приходилось строить из себя невесть какого тирана и господина, сыпать оскорблениями на грани и с удивлением отмечать, как они работают. Если бы Пак заговорил с Юнги обычным миролюбивым голосом, тот бы точно свернулся в колючий клубок и послал его подальше. Вот и приходилось Чимину разбавлять своё желание хоть как-то помочь бесконечными "сучка", "шлюха" и "ублюдок". Не сказать, что его самого не заводило вставить порой раз-другой крепкое словцо в постели, но не тогда, когда они становились вынужденной мерой. Пак вылезает из душа красный и распаренный, как варёный помидор. Мокрые волосы он забирает пальцами наверх, вытирает ладонью запотевшее зеркало и переминает пальцами распухшие от отёка щёки. Из отражения на него смотрит совсем не та дерзкая упакованная сучка, которая топчет асфальт лаковыми туфлями. Лицо помятое, уже не заспанное, но поросячье-розовое, и без того пухлые губы налились кровью как спелые вишни, а глаза почти не открываются. — На ваших экранах пучебрюхий грибожуй, — бормочет под нос Чимин и плескает на лицо прохладной воды из-под крана. Из-за того, что Юнги разбили в драке телефон, они условились встретиться в пятницу вечером на том пятачке в парке, где Чимин однажды призвал его как Пиковую даму. На прощанье в ту ночь Мин даже сказал ему "пока" и не обозвал "пидором" за то, что Чимин заставил его с ним целоваться. Правда, когда Пак вслух указал ему на это, он молча вскинул за спину фак. И всё равно Чимин считал это прогрессом. Кажется, исследуемый объект С. поддаётся терапии и имеет шансы на социализацию.

***

Когда Чимин подъезжает к парку, закатное солнце расплывается за горизонтом медно-рыжим золотом и окрашивает этим пожаром всё, до чего может дотянуться. Деревья, аллея, скульптура на входе и завитушки кованых ворот — всё кажется облитым расплавленным и пышущим жаром металлом. Атмосфера вдохновения. Такой закат художники стремятся запечатлеть на холсте маслом, такой закат заставляет остановиться, под светом такого заката признаются в любви. — Это вряд ли, — хмыкает вполголоса Чимин, глуша двигатель. Если для Юнги всего несколько дней назад секс в миссионерской позиции оказался открытием, а самое большое откровение для него — это то, что он признался Чимину, что дрочил "на его светлый образ", то заикаться о слове на букву "Л" даже не стоит. Ещё пена изо рта пойдёт. По парку гуляет народ. Парочки, ловящие интимный вайб заката, собачники, которые видали эти ежевечерние прогулки в гробу, спортивные старушки и старички, активно пользующие тренажёры на спортплощадке... И Чимин, лавирующий между ними в поисках своей принцессы. Хотя, скорее, сожравшего её дракона, которого Паку приспичило укрощать на свою голову. Юнги обнаружился на том самом пятачке, но не в центре, а под деревом. Утонув подбородком в высоко застёгнутом горле своей олимпийки, он облокотился о ствол и сосредоточенно рвал зелёный листик клёна между прожилками. Вид у него был на редкость опрятный, даже нарядный — из-за ярких полос на этой самой олимпийке. По лицу Чимина расползается глупая улыбка, которую он давит, изо всех сил кусая себя за нижнюю губу. Пиздец, вот только щенячьей радости ему не хватало, чтобы спалиться и похерить всё своё дело. Сосредоточиться. Он — надменный говнюк. Делает только то, что хочется ему самому. Тиран и деспот. Вот так. Морду кирпичом и вперёд. Мин замечает носки приближающихся к нему кед и поднимает голову. Ободранный листочек он нервно вертит в пальцах. — Явился не запылился, — буркает он, — Я уж думал, что кинешь. — С чего это вдруг? — Пак выуживает телефон из кармана и клацает, чтобы посмотреть время, — Я даже не опоздал. — Ну... Так, — Юнги хмурится и пожимает плечами. Он впивается глазами в листок, а затем отбрасывает его в сторону. Опухлость с рассечённой брови исчезла, а ранка затянулась бурой корочкой. Чимин внезапно для себя понимает, что Юнги, он же Саван, он... Твою мать... Чёрт, он... Симпатичный. Шея, руки, это всё понятно... Но он в целом... Довольно привлекательный парень. Прежде Пак видел лишь гадкую ухмылочку на бандитской роже, потому что... Ну ведь всё к этому располагало — попытки гопника его избить, мерзкие подколы, навязчивое преследование... Но как только Чимин преодолел этот барьер, оказалось, что рожа уже не рожа, а лицо, а глаза, казавшиеся глазами потенциального убийцы, оказались глазами затравленного зверя. Так ли это или Чимину мешает его чёртово субъективное восприятие? "...убедитесь, что Вы достаточно владеете самим собой", — пронеслись в голове слова профессора Хвана. Чимин с самого начала похерил его настоятельный совет держаться в стороне и не делать глупостей. Но за этот кусочек их далёкого разговора он уцепился как за спасательный круг. По крайней мере, старался изо всех сил, потому что неумолимо тонул в захлёстывающих его чувствах. Но все его бурные метания остаются внутри, никак не отражаясь на лице. Он лишь сухо кивает в сторону выхода из парка. — Пошли. Всю дорогу до машины Мин держится от него немного поодаль, делая вид, что он не с ним. Смешно. Боится, что окружающие непременно заподозрят его в нетрадиционной ориентации, если он просто пройдётся с Чимином рядом, даже за ручку не держась? Даже садясь на пассажирское сиденье, он озирается вокруг, будто за ним может быть слежка. После драки на музыкальном театре он так не шифровался. Видимо, потому, что был далеко от родного района. Или тогда ему было всё равно, потому что день не задался. Хрен его знает. — Да расслабь булки уже, миссис Смит, — фыркает Чимин, — Никто не подумает, что ты сел в машину к другому парню непременно затем, чтобы потрахаться. На машинах, представь себе, обычно просто ездят. — Какой ты умный, тебе черепок не жмёт? — огрызается Юнги, — И с хера ли это я — миссис? — Кто снизу — тот и миссис, — усмехается Пак и поворачивает ключ в замке зажигания. — Или потому, что Джоли надрала Питту зад в том фильме? — не унимается Мин, пока они выруливают с переулка на главную дорогу. — Ничего она там не надрала, — спорит Чимин, — Прямо как ты. Вот видишь. Сходство просто идеальное. — Да конечно, — Юнги морщит нос, — Она ему столько посуды об тыкву перебила, бутылками по ушам, всё такое... — А он её спиной все стёкла дома перебил и по полу отвозил. Не говоря уж о трюке с газовой трубой. Юнги внезапно затихает. Чимин оглядывается на него. Парень застыл и пялился на дорогу, беззвучно шевеля губами. — Что такое? — обеспокоенно спрашивает Пак. — Да ничего, — отмахивается Мин, откидываясь на спинку сиденья, — Они ж потом потрахались. Вот и сказочке конец. Они проезжают большой билборд с яркой неоновой рекламой, на которой актриса улыбается до ушей и убеждает купить новейшую зубную пасту с ионами серебра. Цветной всполох ложится на лицо Юнги, выхватывая из полумрака его профиль. — Ну... Видишь, — уже тише повторяет Чимин, — Идеальное сходство. И казалось бы, с чего эта неловкость? Неловкость между людьми, которые успели подружить телами уже не один раз? Видимо, потому что телами они подружились гораздо раньше и больше, чем душами. Преодолев небольшую пробку на развязке, ведущей на центральную площадь, Чимин забирает немного вправо и притормаживает у яркой красно-жёлтой вывески с улыбающимся мужиком с белом колпаке и роскошными усищами с завитушками на концах. — Бля, что на этот раз?.. — бормочет себе под нос Юнги, когда Чимин, как и тогда, покидает машину и ныряет в дверь прямо под картинкой с усатым мужиком, — Вечно у него какие-то танцы с бубном. От тех поцелуев на заднем сиденье у него ещё долго горели губы. И не только губы — вся задняя сторона шеи была покрыта горящими отпечатками ладоней. Сколько бы он ни тёрся жёсткой мочалкой, ни смывал эти отпечатки раз за разом, стоя под душевой лейкой в своей съёмной берлоге, они продолжали гореть. Как ни хорош был секс той же ночью, от него в груди так не колотилось. И кровь к щекам так не приливала. Даже после того смущающего второго раза, когда Чимин видел его лицо во время оргазма. Аспид ядовитый. Прокусил-таки его броню. Чимин появляется через самое большее пару минут, неся в связке сразу четыре больших плоских коробки, обмотанных бечёвкой, и пакет. Всё это добро он сгружает на заднее сиденье, а затем плюхается за руль, отфыркиваясь и утирая лоб. — Ну у них там и жара, — смеётся он, — Как они там сами ещё в обморок не попадали. Из коробок тянет очень вкусным. Юнги невольно вдыхает этот запах, и его рот переполняется слюной. — Эт чё? — спрашивает он. Чимин выезжает обратно на дорогу, эффектно крутя руль одной рукой. — Романтический ужин, — всхохатывает он, — Не при свечах только. И без шампанского. Мне кажется, что хлестать шампанское под пиццу — дурной тон. Юнги кривит рот. — Эт типа благотворительность у тебя такая? — сварливо бормочет он, — Если что, я в подачках не нуждаюсь. Не голодаю. Его перебивает "китовое пение" из его живота. Видимо, желудок, который забыл, когда в него в последний раз что-то падало, возмутился такой вопиющей лжи и решил подать сигнал SOS. Мин накрывает его руками. — Заткнись, — цыкает он. Чимин качает головой. — Заебал ты уже, — говорит он, — Никакая это не благотворительность. Я жрать хочу. Ты пожрёшь со мной. Приятное времяпрепровождение, понимаешь? Юнги смущённо усмехается. — Я не умею вести светские беседы. И манеры у меня так себе. — Я уж заметил. Живот снова урчит, а Юнги снова стискивает его руками. Машина сворачивает с освещённой дороги на тёмную просёлочную. То и дело подпрыгивая на колдобинах, он выруливает на широкий пустырь, поросший густой травой и мелкими жёлтыми цветочками. Пустырь заканчивался невысоким обрывом, с края которого открывался прекрасный вид на реку Хан. Это было совсем другое место, не то, где Чимин слушал рассказы Джено про созвездия. И всё равно это воспоминание кольнуло неприятно куда-то под рёбра. Чимин глушит двигатель и давит на кнопку у руля. Крыша медленно отъезжает назад, открывая вид на чернильно-синее небо. Юнги задирает голову вверх. Тонкая кожа шеи обтягивает острый кадык. — Ебать, — присвистывает он, — Звёзды, река... Если из кустов сейчас ещё и скрипач вылезет, я тебе зубы выбью. Чимин откидывает спинки сидений, поворачивается и кричит в темноту: — Слышал? Скрипка — отбой! Меня тут зубов угрожают лишить! Ответом ему служит лишь порыв ветра, шуршащий сочной молодой травой. Мин поднимает бровь, глядя на него. Пак запрокидывает голову и заливается смехом. — Знаешь, не во всём, что с тобой случается, есть подвох или двойной смысл, — отсмеявшись говорит он, — Иногда сигара — это просто сигара. Юнги хмыкает. — А иногда сигара — это большой коричневый хуй, — добавляет он. Чимин улыбается ему, широко и открыто. — Не без этого. А теперь прошу, так сказать, к столу. Я пиздец голодный, сейчас пиццу вместе с пальцами сожру. Они рассаживаются на разных концах салона, скрестив ноги для компактности. Пицца свежая, горячая, она исходила в ночном воздухе призрачным белым парком, а расплавленный сыр ещё обжигал язык. Наблюдать за Юнги Чимин старался исподтишка, чтобы не спугнуть слишком пристальным вниманием. Тот вёл себя как собака, которой бросили мясо прямо со сковородки. Боялся обжечься, но голод пересиливал страх. Он такой тощий. Такое ощущение, что ничем, кроме курева, не питается, в чём только душа держится. Но всё же Мин позволил себе переступить через свою глупую гордость. — Надо будет всё-таки пересмотреть "Мистер и миссис Смит", — задумчиво тянет Чимин, закидывая скрещённые ноги на дверцу с опущенным стеклом. — Зачем? — невнятно спрашивает Юнги, пережёвывая кусок пиццы. — Я весьма смутно помню, как они тогда сцепились, на самом-то деле. Так, отрывками. И не помню наверняка, кто кому надрал зад. Мин качает головой. — Там, можно сказать, ничья была. Никто ж всерьёз не хотел другого убить. Повозились, хату разнесли, и... Помирились, в общем. Чимин пожимает плечами. — Да, наверное, — говорит он, — А ты "Малефисенту" смотрел? Которая с ней же, с Джоли? Мин, чуть помедлив, кивает. — Ну... да. Чимин тыкает в него пальцем. — Ха-ха, любишь сказочки для девчонок? Юнги не тушуется ничуть. — Я в детстве смотрел "Спящую красавицу". А хуле нет-то. Чимин откидывается назад и зачёсывает волосы назад пальцами. — А я по Золушке пёрся. Мачеха оттуда мне в страшных снах снилась. А потом я подрос, посмотрел ещё раз и думаю: какая властная знойная женщина... Юнги кривится. — Фу. Только не говори, что дрочил на неё, а то меня стошнит. — Ой-ой, какие мы нежные, — Пак закатывает глаза, — Будет тошнить — перегнись хотя бы через борт. Мне только в чистку гонять не хватает для полного счастья. — Ой бля, а ты такой деловой, — фыркает Мин, — Так усердно учишься в универе, что жопа уже квадратная? — Тебе ли не знать, что я ещё и в ресторане работаю, — замечает Чимин, — Сам же меня туда провожал своими шутками-прибаутками. Юнги перестаёт жевать. — Стопэ, — говорит он, — Ты там что, работаешь? — Ну, — кивает Чимин, — А ты что думал? Юнги хмыкает. — Я был уверен, что ты туда жрать ходишь, — удивлённо тянет он, — Ты ж весь такой мажористый, пальцы веером, сопли пузырями. Пак качает головой. — Эх ты, — он толкает его ногу носком кеды, — Сам себе всё про меня решил и доволен. А я-то, оказывается, с такой же красной кровью, как и у тебя. — Да, — соглашается Мин, — Я лоханулся. Чимин склоняет голову набок. — Ты разочарован? — лукаво спрашивает он, — Не удалось тебе прикоснуться к высшему обществу? Юнги вдруг улыбается. И улыбка впервые открытая и искренняя. Не тот полусумасшедший оскал, с которым от называл Чимина "педиком" и интересовался, не подхватил ли тот ещё спидорак от своих бесконечных анальных приключений. — Вообще-то... Как раз наоборот, — отвечает он, — Было пиздец неуютно ебаться с кем-то голубых кровей. Как будто за это потом нехило прилететь должно. — Но ебался же? — Ебался. — И почему? — А вот несмотря на это хотелось. Хотел сильнее, чем боялся. Дебил потому что, в общем. Жизнь ничему не учит. Чимин отщипывает кусок от новой пиццы и делает глоток колы из бутылки. — А ты чем вообще занимаешься? Юнги чешет в затылке. — Охранником в магазине работаю. В круглосуточном. По ночам. — Сегодня выходной? Или прогуливаешь? — Выходной. Два через два. Мин отпивает колу. — Даже туда брать не хотели. Говорили: ты же дрищ, какая из тебя охрана? Как будто эти занюханные круглосутки прям бугаи обычно охраняют. Ну взяли сначала нехотя, а потом, когда я двоих халявщиков отбуцкал, которые с ножом на кассиршу кинулись, зауважали. Хоть через губу перестали разговаривать, как с плевком тротуарным. Даже платить побольше стали. Мин снова утирает лицо, как тогда. Его выражение становится каким-то жалобно-печальным. Чимин не возникает, чтобы не спугнуть это настроение. — На универ денег не было, даже мечтать не приходилось. А без корочки не берут ни в одно приличное место. Даже курьером или официантом. Делай им, мол, медкнижку. А за неё столько запросили, что я охуел и не выхуел. Иногда не брали потому, что рожей не вышел. Ну, из-за шрамов. Грузчиком — так надо мной вообще посмеялись. Всё из-за худобы. Говорили, мол, тебе ж позвоночник в трусы осыплется, доходяга, иди нахуй. После третьего такого заявления я не выдержал и оттянулся по этой наглой харе... Сидел потом два месяца. Юнги устремляет взгляд на Чимина. Тот внимательно впитывает всё, что он говорит, почти не моргая. — Приводов у меня, кстати, дохера, — продолжает Мин, — За драки все. Так что поздравляю — ты ебёшь закоренелого рецидивиста. Пак улыбается на это заявление. Не насмешливо, не надменно, а мягко-рассеянно, как-то даже... Мечтательно. — Воу, вот это романтика, — говорит он, — Опасность, адреналин, испепеляющая страсть вне закона... Чимин картинно обмахивается рукой и прикусывает нижнюю губу. Юнги в ответ на это пинает носок его кеды. — Всё б тебе хаха ловить, — ворчит он. — А чего б не ловить, — ведёт плечом Чимин, — Если не смеяться, так и жить не захочется. — Что? Не противно с такой швалью как я таскаться? — Какой ты самокритичный, — хихикает Пак, — А тебя возбуждают наручники? А то я могу организовать. Юнги беззлобно морщит нос. — Не. Не прикольно. Они вообще-то натирают некисло. — Так можно же мягкие, из секс-шопа. Там есть красненькие, розовенькие, пушистые... — Фу, блядь. Заткнись. — А что? — Это самое ебучее пидорство, которое я слышал. — Как же мало ты слышал о пидорстве. Это только верхушка айсберга. — Нет. Не хочу я эту хуйню. Пак поднимает руки в жесте "сдаюсь". — Окей. На нет и суда нет. Он говорит это и спохватывается: не слишком ли выпал из образа? А то Юнги раскусит его недобитый спектакль и снова начнёт заворачиваться в свои колючки... Чимин незаметно окидывает его оценивающим взглядом, но парень не подавал признаков, что происходящее ему не нравится. Наоборот, он выглядел на редкость умиротворённым. — А на тебя надевали когда-нибудь наручники? Эти твои, мягкие пидорские. — Было пару раз, — кивает Чимин. — И как? Пак цыкает. — Не особо. Мне нравится касаться человека в процессе, а не лежать бревном, пока на мне скачут. Сама поза прикольная, но круто держаться за бёдра или попу, а не валяться навытяжку и чувствовать лишь то, как немеют запястья. Чувствуешь себя гимнастическим козлом. Юнги бросает на него взгляд исподлобья. — И кто это там на тебе скакал? Твой хорёк? Чимин усмехается. — Никогда не поверишь. Девушка. — Девушка? — Девушка. — Это которая с сиськами и вагиной? — Поразительно точное описание. — Так ты что, пидор только наполовину? Пак смеётся с реакции Юнги. — Это называется "бисексуальность". Мин цокает языком. — А по-моему, это называется "ебу всё, что движется, а что не движется — двигаю и ебу". Пак разводит руками. — Может быть. Но неодушевлённые предметы меня не интересуют. — И ты меня ещё шлюхой называл? — А ты и есть шлюха. — С хуя ли? Чимин подаётся всем телом вперёд, заглядывая Юнги в глаза. — Ты сам мне признался, что давал незнакомому мужику. И это в разгар наших с тобой игр. Нравилось меня так злить? Пак сдвигает опустевшие коробки в сторону, позволяя им упасть за сиденья, и придвигается ближе к лицу Мина. — Выпросил у незнакомого мужика член себе в зад, — Чимин берёт Юнги за ворот олимпийки и притягивает к себе, — Кто так делает? Кто просит трахнуть себя каждого встречного без разбору? У Юнги от такой резкой перемены тона закружилась голова. Он гулко сглатывает. — Не каждого, — сопротивляется он. — Ах, так этот мужик, у которого ты даже имени не знаешь, был для тебя каким-то особенным? — безжалостно топит его Пак. Он проговаривает это уже в самое ухо Юнги, щекоча его горячим дыханием. Мин кладёт руку ему на плечо, а оттуда она переползает на шею. Пальцы сжимают выпирающий седьмой позвонок. — Но даже так ты не смог с ним закончить, потому что — что? Как ты мне тогда сказал? Напомни. Голос Чимина рокочет, и его вибрации резонируют с вибрациями где-то глубоко в груди Юнги. Он его гипнотизирует, завораживает, лишает воли... Да ещё близко, так ужасно близко... — Потому что это был не ты, — крепко зажмуриваясь от стыда, покорно договаривает Мин. Щекой он чувствует, как губы Чимина растягиваются в самодовольной улыбке. — Верно, — шипит он, и у Юнги по телу прокатывается горячая волна, — Потому что ты — только моя шлюха.

WYR GEMI — C'est La Vie

Мин задыхается от этого поцелуя, но послушно закидывает голову назад, ощущая в волосах на затылке знакомое натяжение от маленьких, но сильных пальчиков. Он стонет Чимину прямо в рот и запускает руки под его чёрную кофту. Пак раздвигает языком его губы и вторгается им внутрь, сталкиваясь с языком самого Юнги. Тот по-прежнему не поспевает за движениями Чимина, но отвечает с жаром. И это не может не вызвать закономерной реакции. — Ещё раз услышу, что ты пытаешься забыть меня таким способом, — хищно шипит Чимин, едва отрываясь от растравленных им самим губ Юнги, — Я закую тебя в наручники и буду трахать, пока ты не грохнешься в обморок. Потом приведу тебя в чувство и продолжу. А наручники будут настоящие. — Ты грохнешься в обморок первым, — дерзко огрызается Юнги, — Ебака грозный. Чимин хватает его за щёки. — Ты должен был бы уже понять, что очень плохо меня знаешь, — ухмыляется он, — И лучше бы тебе меня не испытывать. Юнги скалится. — Пугать будешь своих девок, которые на тебе катались, — произносит он. Чимин ломает брови. — О, кажется, тут кто-то заревновал? — саркастически хмыкает он, — Не нравится представлять меня с женщиной на члене? Юнги от этих слов впивается в кожу Чимина своими короткими ногтями. Он прикрывает глаза и мотает головой, будто отгоняет какой-то морок. — Снимай штаны, — командует Пак, — Займёшь её место. И тогда, может быть, я забуду, что в тебя пихал хер какой-то посторонний хер. Мин затравленно оглядывается вокруг. — Крышу подними, — сквозь зубы цедит он. Чимин щерится. — Чего стесняешься? Свою голую жопу сверчкам в траве показывать? — Тут может оказаться кто угодно. Хоть такие, как ты, кто ездит сюда ебаться под звёздами. Пак улыбается и смачно чмокает Юнги во влажные губы. — Так и быть, стесняша. Чимин отклоняется в сторону, чтобы нажать на кнопку, а заодно и достать из бардачка свой неприкосновенный запас на случай экстренного секса под звёздами. Юнги раздевается судорожно, путаясь в штанинах и матерясь сквозь зубы. Оставив штаны с трусами на сиденье и ногой задвигая их подальше, он задевает локтями дверцы и вертит головой. Чимин цапает его за ворот олимпийки и тянет за собой. — Сюда иди. В седло, ковбой. Сам Чимин полностью одет. Он садится на заднее сиденье, вытягивает ноги и сажает на них полуголого Юнги. Тот оглядывается вниз. — Какого хрена? — возмущается он, но Чимин рывком сажает его обратно. — Вот этого. Пак сжимает в ладонях его ягодицы и подаётся бёдрами вверх, чтобы Мин задницей прочувствовал, как у него стоит. — Эту позу ты тоже не пробовал? — хищно урчит Чимин, касаясь губами шеи Юнги и прихватывая кожу зубами. Натянувший джинсу бугорок упирается тому в задницу. Мин ахает и накрывает ладонью собственный стоящий член, пачкаясь в его смазке. — Н-нет, — вздыхает он, прикрывая глаза. Когда он успел пасть так низко? Когда он пересёк ту грань, когда был лишь секс ради секса, ради разрядки и быстрого удовлетворения, которого нельзя было достичь простой дрочкой? Когда вдруг появилось желание, чтобы были все эти излишества вроде ласк, касаний к тёплой коже, ощущения рук на теле и... поцелуев? Неужели чёртов Пак Чимин всего за те ничтожные несколько часов превратил его в такую размазню? Или это падение началось ещё тогда, когда кровь из его рта капала на девственно-белый снег? И пока Мин Юнги теряется в этом омуте и рассыпается на кусочки, чёртов Пак Чимин тянет собачку на его олимпийке до самого низа, распахивает её полы и стягивает с плеч. Его мягкие пухлые губы влажно касаются линии подбородка, трогают щёку и шею. И эти касания в сочетании с его повелительным тоном и сталью в голосе, с его властностью и тем, как он упивается своим доминированием над ведомым Юнги, создают контраст, от которого бросает в сладкую дрожь. Мин кладёт руки ему на шею и подставляется под поцелуи. Олимпийка улетает вслед за штанами куда-то вперёд. Чимин захватывает его губы своими и запускает пальцы в смолистые волосы. Снова этот наглый язык, заставляющий зубы расцепиться и проникнуть внутрь. Снова эти поцелуи, за которыми Юнги тянется, как перешедший пустыню за спасительной влагой. — Достань язык, — шепчет ему в губы Чимин. Мин высовывает его кончик. — Сильнее. Пак обхватывает высунутый язык губами и посасывает, как леденец. Юнги шумно выдыхает через расширившиеся ноздри, как вдруг Чимин втягивает язык в рот и тут же отстраняется, чтобы снова втянуть. Он сосёт его язык так, как если бы делал ему минет. Кровь со всего организма Мина с грохотом обрушивается вниз. Он сдавленно мычит. — А-ах... — выстанывает он. Чимин отпускает его язык. — Нравится? — лукаво спрашивает он. Не найдя в себе силы ответить, Юнги просто кивает. — Сейчас будет ещё лучше. Говоря, Чимин раскатывает презерватив по пальцам и размазывает по нему смазку. Мину страшно от того, что он может привыкнуть к такой заботе, и когда Чимин всё-таки пошлёт его туда, откуда он вылез, и найдёт себе кого-то более подходящего и не такого стыдного, ему снова придётся возвращаться к тому, как его долбят в задницу безо всякого трепета, а лишь желая быстрее спустить в неё давящую на яйца сперму. С трещинами, кровищей и всеми вытекающими. А пока эти ласковые, но требовательные маленькие пальчики двигаются внутри, скользя по смазке, а язык нахально толкается с другого конца. Пак заполняет его собой со всех сторон, пока Юнги жалко цепляется за швы на плечах его кофты и подмахивает задницей навстречу движениям пальцев. Смазка с его члена капает и размазывается по подолу Чимина, но тот не придаёт этому ни малейшего значения. Он творит с телом Юнги что захочет, играет на нём, как на инструменте, вырывая из груди всё новые и новые стоны удовольствия и предвкушения главного блюда вечера. Мину по жизни очень много приходилось принимать решений, когда неоткуда было ждать помощи. Ходить, искать, договариваться, вертеться, чтобы было где жить, где работать, на что жрать и покупать сигареты. Хотя бы здесь он может отпустить ситуацию и позволить решать за себя, зная, что всё равно получит удовольствие. Отпускать себя у Юнги выходило из рук вон плохо — он то и дело взбрыкивал, ощетинивался и скрёбся, а Чимин раз за разом укладывал его на лопатки и доводил до срыва глотки от стонов наслаждения. Пак вытаскивает пальцы. Швырнув презерватив куда-то вперёд, он расстёгивает свои джинсы и достаёт из них уже несколько минут изводящий его член. Новую резинку он надевает одним ловким движением и поднимает хитрющие глаза на Мина. — Садись, покатаю. И, не дожидаясь ответа, он приставляет головку к сфинктеру и, придерживая у основания, сажает Мина на себя до конца, мощно проезжаясь по простате. Юнги вскрикивает и выгибается дугой. Чимин обнимает его за спину и держит за плечи, не давая сняться. Мин мелко дрожит, привыкая к чувству заполненности. Голову он роняет на плечо Чимина и прижимается виском к его виску. Так ещё более странно, чем в миссионерской. И более интимно, хотя, казалось бы, положение просто поменялось с горизонтального на вертикальное. Но сейчас они близки друг к другу как никогда до этого. Юнги заставляет себя отлипнуть от Пака, упереться ему в плечи и сделать первый толчок. Чимин внутри ощущается невероятно ярко, будто между ними и нет никакого презерватива. Мин комкает пальцами чёрную кофту, загребает воздух открытым ртом и снова поднимается и опускается. Пак отпускает свою крепкую хватку, давая больший размах фрикциям. Он смещает свои ладони на ягодицы Мина и раздвигает их сильнее, вгрызаясь ногтями в мякоть. Юнги фокусирует плывущий потерянный взгляд на его лице и понимает, что Чимин наблюдает за ним неотрывно из-под пелены похоти и сладострастия, которая заволокла его глаза. — Вот так, — хрипло поощряет он Мина, — Только давай быстрее. Юнги слушается его. Резко стрельнувшая боль от проникновения подутихла, и он смог набрать темп. Ноги с непривычки тут же начали ныть, но часть веса приходилась на поддерживающие его под попу руки. Ещё часть он перенёс, уткнувшись лбом в лоб Чимина и навалившись руками на спинку сидения позади него. Но стоит только Мину отлететь куда-то за облака, как Чимин вдруг хватает его под рёбрами, заставляя выпрямиться. Одним слитным движением он стягивает оставшуюся на Юнги футболку, задирая его руки, и отшвыривает её в сторону. — Блядь... — дёргается тот, — Какого хрена? — Не отвлекайся. Чимин прижимает его к себе, шпорит пятками сиденье и врывается глубоко внутрь. Спину он вновь фиксирует своими руками, как стальными обручами. Полностью обнажённый Мин верхом на полностью одетом Чимине. Это заводит до одурения. Пак впивается губами в беззащитную шею и трахает Юнги, буквально надевая его на свой член и толкаясь бёдрами навстречу. — Какая же ты... Сволочь... — хнычет Мин, раздирая обивку спинки ногтями, — Шкура... Зараза... Ненавижу... Вопреки его словам, его член выбрасывает новую порцию предспермы на чёрную ткань. — Да... Давай... — Чимин с упоением елозит ртом по его коже, — Скажи, как сильно ты меня ненавидишь... Скажи... — Тварь и выблядок, — исступлённо хнычет Юнги, задыхаясь от бешено долбящегося в него члена, — Скрутил меня в бараний рог и ебёшь, как какую-то девку... — Да, девочка моя, вот так! — Чимин отвешивает шлепок по заднице. Юнги воет. Из зажмуренных глаз брызгают слёзы. — В следующий раз я откушу тебе хер, только засунь его ещё раз мне в рот!.. — Откусишь, сладкая моя, откусишь... — Не разговаривай со мной, как с бабой!.. Чимин отстраняет Юнги от себя и покрывает скользящими поцелуями его выпирающие ключицы. Мин продолжает изрыгать проклятия через раскрасневшиеся зацелованные губы, силясь свести плечи и закрыть уязвимое место на груди, а сам переминает пальцами кожу под светлыми волосами Чимина. Не рвёт, не сжимает — гладит. В какой-то момент становится непонятно, кто кого трахает. Чимин молотит бёдрами, Юнги скачет на нём верхом, руки сталкиваются и переплетаются между собой, заполошное дыхание смешивается и становится раскалённым. Мин выгибается в руках Чимина, а тот расцеловывает его уродливый шрам на груди и чертит пальцами по проступающим рёбрам. Давно Чимину так не било адреналином в голову. Уж всякое он успел за свою жизнь попробовать, но такая сжигающая всё на своём пути страсть у него впервые. Аж небо с землёй путаются, а сердце стучит в висках набатом. Мокрые непристойные шлепки рвут тишину салона и пустыря вокруг, а дикие стоны Юнги ублажают слух, пока сам Чимин ублажает его своей рукой. Ощущений так много и они такие сильные, что одновременно хочется скорее спустить и одновременно не хочется это заканчивать. Молочное тело Мина в руках Пака содрогается, и парень откидывает голову назад. Сперма выплёскивается упругими толчками, пачкает кофту на животе и немного на груди. Паку требуется всего несколько фрикций, чтобы последовать за ним. Он загоняет до корня и замирает, блаженно закатывая глаза и исторгая стон наслаждения через распахнутый рот. Некоторое время Юнги тяжело дышит в крышу салона, и его грудная клетка ходит ходуном. Он вслепую шарит вокруг руками в поисках опоры. Чимин ловит его ладони своими и переплетает пальцы. Мин обмякает и падает на него всем телом. — Ты из меня всю душу вынул, — слабо бормочет он. Чимин гладит его по волосам. — Прям всю? — усмехается он, — Я собирался сделать это постепенно, в несколько заходов. Юнги зябко ёжится. Из открытого окна тянет прохладным ночным воздухом. Чимин нашаривает рядом олимпийку и накидывает её на острые лопатки, обнимая руками поверх. — Твою мать... — шепчет Юнги, и нижняя челюсть у него прыгает, — Теперь и сдохнуть не жалко... Боже... Он буквально растекается в руках Чимина. Обессиленный, Юнги неосознанно льнёт к полыхающему жаром телу Пака. Тот немного растерянно прижимает его к себе. — Не хочу даже двигаться, — хрипло проговаривает Мин, елозя щекой по шее Пака, — Не хочу, чтобы утро наступало. Не хочу обратно в эту говёную жизнь. Чимин утыкается лбом ему в плечо, не зная, что сказать. Голос Юнги прозвучал так жалобно и надломлено, что не хочется даже шутить, чтобы разрядить обстановку. Пак бросает взгляд в окно. Звёзды расплываются на густо-чёрном небе крошечными блёстками. Где-то там, над их головами, тянут друг к другу руки Цефей и Кассиопея. Сейчас Чимин вряд ли бы их отыскал без помощи Джено. Но не Джено оказался в итоге его Кассиопеей. Как бы он ни был красив лицом, телом и характером, но красоты не хватает, если она не поднимает волну в груди. Всё, что остаётся Паку — держать его в руках как можно дольше, чтобы отпустить в эту "говёную жизнь" хоть чуть-чуть попозже. А пока их плотным одеялом укрывала темнота и тишина пустыря на отшибе. Их двоих и их странную, выросшую из драк и взаимных оскорблений любовь.