jim-jim:
Тэ, ты не вовремя)
Уведомляю, как ты и просил
Он уже хочет убрать телефон в карман, как в лайн сыплется: kimtae: Чего? о_О Ещё же только утро, хён Ну ты маньячила Завидую твоим страстям, но меру же надо знать Ты там кровать ещё не сломал? Смотри, страхаешь свою тигрицу, что там всё сотрётся нахер Мы с Чонгуком тебя осуждаем Он просил передать, что ты шлюхан и блядун Параллельно пиликает с другого контакта. chocolate_cookie: Хён, не верь Тэ Он тут строчит всякую хуйню Его от зависти сейчас порвёт АПрнгшщдлорп Сорян Он вырывает у меня телефон Как придёшь — ввали ему люлей, а то он оборзел — Кто там тебе написывает? — недовольно бурчит Юнги, слушая, как уведомления непрерывно булькают сплошным потоком. Чимин отключает интернет и убирает телефон в карман. — Черти мои, — улыбается он, — Потеряли меня и испугались. Такси тормозит у обочины. Чимин расплачивается с водителем, выходит и огибает машину, чтобы помочь Мину. Его приходится перехватить за талию, мягко, чтобы не дёргать треснутые рёбра, и буквально вынимать на тротуар. Щурясь от яркого солнца, Юнги оглядывается вокруг и только тут понимает, что они не у его дома. — Ты куда меня приволок? Чимин фыркает. — А то ты не знаешь, — говорит он, поправляя сумку на плече и протягивая Юнги руку, — Сам меня сколько раз сюда провожал, ухажёр хренов? — Я не про то, — Мин морщится, но идёт за Паком, — Я не в лучшей форме для того, чтобы по гостям ходить. — И что ты будешь делать у себя дома один с поломанной рукой? — С рукой же, не с ногой. Думаешь, я их раньше не ломал? Всегда сам себя обслуживал и жив ещё, как видишь. Дверь домофона курлыкает короткой мелодией, пропуская их внутрь. — И как? Весело было? — При чём тут веселье? Чимин качает головой, вызывая лифт. — Я не сомневаюсь, что ты крутой как варёное яйцо. Но ты же в тот блудняк ввязался из-за меня. Это мне хотели пятак начистить, а поломанным в итоге оказался ты. — Ну и? — Чувствую себя виноватым. — Тьфу блядь, хуйня какая... — Так, а ну цыц! Начальственный тон Чимина на Юнги действует как заклинание. Тот мгновенно затыкается и перестаёт вырываться. — Ты всё равно рано или поздно оказался бы у меня дома, — уже мягче произносит Пак, — Надоело уже в машине трахаться. Мы ж не сопляки, которые от родителей прячутся. Поэтому расслабь булки, отключи мозги и делай, что говорят. Аргументов оказывается достаточно, чтобы Мин послушно позволил завести себя внутрь квартиры. Чимин помог ему стянуть кроссовки и сразу же повёл в ванную. Отдёрнув шторку, он врубает горячую воду, оставляет её набираться и поворачивается к Юнги. Критично оглядев его с головы до ног, он прикидывает фронт работ и кивает самому себе. — Сперва снимем вот это. Пак расстёгивает липучку на бандаж-косынке и аккуратно убирает её от руки, придерживая пальцами под локоть. Для того, чтобы снять кофту, приходится усадить Мина на закрытую крышку унитаза и долго и мучительно тянуть вверх кажущиеся бесконечно длинными рукава. — Ты меня как пупса купать собираешься? — цыкает Юнги. — Да, — просто соглашается Чимин, — Ничего, что не будет резиновых уточек? А то я как-то не припас для такого случая. — Пошёл ты, — беззлобно усмехается Мин. — А ещё у меня есть шампунь, который не щиплет глазки. Ты рад? — Ща обоссусь от радости. — На здоровье. Только крышку под собой подними. Отбросив кофту на стиралку, Пак поднимает Юнги на ноги, присаживается перед ним на колени и тянет штаны вместе с трусами вниз, до самых щиколоток. Мин вздрагивает и на автомате прикрывает пах здоровой рукой. Чимин устремляет на него насмешливый взгляд снизу вверх и иронично улыбается, поднимая брови. — Серьёзно? — Ну а что? — Застеснялся он, посмотрите на него. Чего я там не видел? — Сейчас... Это... Обстоятельства не те. Чимин качает головой. Юнги переступает с ноги на ногу, освобождаясь от штанов. Острые коленки содраны, по бледной коже рассыпаны синяки. Пак обводит их пальцами. — Это со вчерашнего? — Угум. Пак рассеянно улыбается самому себе и поднимается на ноги. Ванна заполнилась более чем наполовину. — Ныряй, храбрый подводник. Поддерживая Юнги под локоть, Чимин помогает ему забраться в ванну. Тот осторожно усаживается и вытягивает побитые ноги в горячую воду. Загипсованную руку он кладёт на бортик, чтобы не намочить. — О-о, — протяжно выдыхает Мин. — Что? Горячо? — Кайф, — улыбается Юнги, — Не помню, когда я в последний раз так оттягивался. В моей берлоге только душ. Ох, бля... Чимин хмыкает. Он закатывает рукава, берёт в руки душевую лейку и находит среди многочисленных флаконов на полке шампунь. — Закрой глаза, — командует он. Юнги ожидаемо морщится. — Слышь, ну это уже слишком... — Глаза. Закрой. Юнги цокает, но подчиняется. — Чешешь о меня свои кинки, командир? — иронично огрызается он. — Я свои о тебя, а ты свои о меня, — отвечает Чимин, поливая его голову тёплой водой, — Мы идеальная пара чокнутых извращенцев. С волос Юнги вода льёт мутная, грязно-бурая. В них пыль асфальта спеклась со свернувшейся кровью. Чимин с остервенением взбивает мыльную пену, смывая эту грязь. Жаль, что перелом нельзя смыть точно также, чтобы не терзаться снедающим чувством вины, глядя на страдания натерпевшегося Юнги. — Интересно, на сколько меня на этот раз закроют, — вдруг говорит Мин, утирая текущую по лицу воду. — О чём ты? — поднимает брови Чимин, — Ты же потерпевший, на кой ляд тебя закрывать? — Я ж тебе говорил... — Да-да, приводы за драки. Но в этот раз же начал не ты? — Да какая им разница. У меня же... Как это... Репутация сложилась типа. Закроют просто по привычке. — Не закроют. Я давал показания, рассказал всё, как было. Юнги лениво машет здоровой рукой. — А, хуй с ним. Будь что будет. Чимин зачёсывает его мокрые волосы от лица и трёт мочалкой спину. На загривке особенно ярко выделяются те круглые отметины вперемешку с мелкими родинками, которые проглядывают через обширную гематому от удара штакетиной. Когда он переходит мочалкой на грудь, на миг задумывается и переворачивает её мягкой стороной. От Мина это не укрывается. — Он не болит. Можешь не церемониться. Пак обводит большой застарелый ожог, выдавливая на него мыльную пену. У него очень рваные края, и на первый взгляд трудно определить точную границу, где он начинается, а где заканчивается. — Чего ты на него так пялишься? — неуютно ёжится Юнги, — Такое уродство, что оторваться невозможно? — Шрамы украшают мужчину, слыхал такое? — усмехается Чимин. — Ну тогда я ебать красавчик. Счастлив, что заполучил такого невъебенного Аполлона? Щёки Пака, кажется, вот-вот треснут от глупой улыбки. Почему-то именно сейчас ему было так хорошо и спокойно, будто сейчас, в этой ванной, отмывая Юнги от пыли и засохшей крови, он находится на своём месте. — А то как же. Аполлон без панталон, — отвечает он, обливая Мина водой из душевой лейки, — Ещё поотмокаешь или хватит с тебя? Мин встряхивает волосами и упирается в бортик ванны. — Да ну хватит, — говорит он, — Хорошенького понемножку. — Сиди пока. Я принесу одежду. Оставив Юнги, Чимин направляется в свою комнату. Вот скажи ему кто, что над этим вот раздражающим типом с сигаретой за ухом и пытливым взглядом из-под облезлого козырька он будет трястись как над своей "прелестью", а душа его будет обливаться мёдом при виде робкой благодарности в глазах Мина — даже не посмеялся бы. А теперь переминает в пальцах свежевыстиранную футболку, оценивая, достаточно ли она мягкая, чтобы не раздражать пусть и давно зарубцевавшийся, но такой выпуклый и рельефный шрам на его груди. Собрав в стопку самые оптимальные футболку, штаны и бельё, Чимин возвращается в ванную. Юнги уже стоит мокрыми ногами на коврике и прикидывает, каким полотенцем можно вытереться. Его ноги со сбитыми коленками кажутся ломкими и хрупкими, как у недавно народившегося оленёнка. Даже несмотря на то, что Чимин воочию наблюдал, как он этими "оленьими" ножками раздавал пиздюли в том проулке. Да и сам однажды получил его коленкой себе под дых. Но всё это сейчас так далеко, словно происходило не с ними, а с какими-то другими Чимином и Юнги. Пак помогает Мину одеться. Тот шипит, кусает губы, штаны надевает с боем. Он пытается наклониться, чтобы проделать это самостоятельно, но треснувшие рёбра тут же дают о себе знать. Понаблюдав за его мучениями с полминуты, Чимин, игнорируя сердитый бубнёж, присаживается перед ним и натягивает и бельё, и штаны, после чего усаживает на всё ту же крышку унитаза и включает фен. Сушку Мин принимает уже без возмущений. Видимо, начинает потихоньку смиряться со своей ролью куклы барби, с которой решили поиграть в парикмахерскую. Наклонив голову вниз, он осторожно шевелит пальцами, торчащими из-под края гипсовой повязки. От отёка они распухли, а кожа на них шелушилась. У него был эпизод в жизни, когда он получил тяжёлый перелом локтя. Тогда было в разы хуже. Зафиксированной оказалась вся рука, из-за чего он больше месяца ходил как оловянный солдатик. Каждая заурядная процедура вроде принятия душа, одевания или готовки превращалась в утомительный многоступенчатый квест, который выматывал последние нервы. Весь срок ношения гипса Юнги страдал и слонялся из угла в угол, не в силах ничем себя занять, кроме как включить телевизор и валяться на диване кабачком. И тогда у него не было этого чистоплюя-аккуратиста, который просто сцапал его за шкирку и приволок в свою вылизанную недешёвую квартирку, да ещё и указал сидеть на жопе ровно и принимать заботу как должное. Чимин выключает фен и ерошит волосы Юнги. Они мягко рассыпаются в его пальцах. — Есть хочешь? — спрашивает он. Мин мотает головой. — Опять выпендриваешься? — Да не, — вздыхает Юнги, — Тот тип нихуёво отходил меня ногами по корпусу. Если я сейчас что-нибудь сожру — стопудово проблююсь. — А, — вспоминает Чимин, — Тогда пошли. Приляжешь. — А вот это заебись идея, — одобрительно кивает Мин и, кряхтя, поднимается. Пак ведёт его в спальню. Юнги краем глаза цепляет диван в гостиной и непонимающе оглядывается на него через дверной проём, когда Чимин начинает расстилать кровать. — Э, а... А ты куда тогда? — смущённо бормочет он. — Сюда же, — пожимает плечами Пак, — Что? Ты на самом деле не такая и ждёшь трамвая? — Да ну как-то... — Юнги чешет в затылке. Чимин закатывает глаза. — Хён, ну что ты как целка-нереалка, в самом деле? После всего разврата, что мы творили, ты боишься спать со мной в одной кровати? — Да не боюсь я! — повышает голос Мин, — Я про то, что... Ты не брезгуешь меня укладывать туда, где сам спишь? — Ох, Зевс всемогущий, — качает головой Чимин, — Я же тебя только что мыл! Ну вот с хера ли я должен тобой брезговать? Юнги морщится. — Ладно, не ори, — миролюбиво ворчит он, — Я просто уточнил. Вдруг у меня серные пробки в ушах. Чимин фыркает и лезет в шкаф. Хотя день был в самом разгаре, ночь для него выдалась суматошной, и всё, что ему удалось урвать — несколько минут сна в уголке коридора травматологического отделения. Универ, пары, выпрыгивающие из штанов друзья — всё это завтра. А пока он хочет смыть с себя эту кошмарную ночь, заплестись конечностями с Юнги и прочистить утомлённые мозги здоровым крепким сном. Пак оставляет Мина в комнате и идёт в душ. Стоя под горячими струями, он думает про себя, насколько жизнь любит ломать "приличные" романтические сценарии. Не сказать, что все его предыдущие отношения были будто списаны с сюжетов стандартных романтических мелодрам, но они, как правило, развивались относительно ровно и закономерно. Предсказуемо. Были и метания, и переживания, и сладостные томления... Но такая буря и тряска, как с Юнги — впервые. Не сделай Мин сам первый шаг тогда, у бара, Чимину бы даже в страшном сне не могло бы привидеться, что наглый хамоватый тип с вечно поцарапанным лицом и неиссякаемой коллекцией афоризмов про педиков ляжет с ним в его постель. И более того — Чимин сам его приведёт и сам его уложит. Свои волосы Чимин сушит совсем наскоро. Возвратившись в спальню, он обнаруживает, что Юнги сидит на краю кровати, сложив руки на коленях, и рассматривает стоящую на его столе с ноутбуком акриловую фигурку Е Лань. На шорох шагов Пака он оборачивается и смотрит на него через плечо. — Что, нравится? — улыбается ему Чимин. — Из какого это аниме? — спрашивает Мин. Пак огибает кровать и присаживается рядом. — Это из Геншина. — А-а, — тянет Юнги, — Задротишь? — Да ну, громко сказано, — хмыкает Чимин, — Когда свободный вечерок выдаётся, тогда и играю. Она ещё и светится. Я её как ночник использую. Он берёт фигурку со стола и щёлкает переключателем в основании. Акриловый контур подсвечивается яркой синей полосой. — Ясно, — кивает Юнги, — Миленько. Чимин оставляет Е Лань на столе, подходит к окну и опускает шторы блэк-аут. Единственным источником света в комнате становится фигурка. Юнги, упираясь позади себя в кровать, осторожно, по позвонку укладывает спину на простыни. Утонув в подушке головой, он облегчённо выдыхает в потолок и втягивает ноги. Чимин устраивается рядом со стороны здоровой руки и прижимается к плечу Мина. — Больно? — сочувственно спрашивает он. Юнги поворачивает к нему голову. — Нормально. Но повернуться не смогу пока. Только на спине, как Дракула в гробу. Но ничего. Бывало и хуже. — Обезболивающее дать? — Мне его уже вкатили прилично. Оно только притупляет. — Ты уже ломал рёбра? Мин прикрывает глаза и печально улыбается. — Я не помню даже, чего я себе не ломал. Череп только пока целый. И позвоночник. — Потому что на всех подряд с кулаками бросаешься? Улыбка Юнги медленно потухает. Синий блик от фигурки отражается в его глазах. — Не. Большая часть переломов в детстве была. Сейчас-то покрепче стал, хоть так и не скажешь... Чимин касается его щеки тыльной стороной ладони. — Школа? Юнги вздыхает. — Дом. Чимин смотрит на мягко очерченный рассеянным светом ночника профиль Мина и весь превращается в слух. Даже дышать старается тише, чтобы не спугнуть воцарившуюся в спальне интимную атмосферу. — Отец? — деликатно спрашивает он. Юнги кивает. — Пил? — Иногда, — Мин облизывает губы, — Не в этом было дело. Я ведь мать свою не знал, где она, что с ней... А когда пытался спрашивать отца, он начинал орать, что она наверняка меня нагуляла и на него повесила. И всё потому, что я... Что я такой белокожий... Юнги сглатывает и снова прикрывает глаза. — Пиздил меня по поводу и без. Накосячил — получил, сделал что-то хорошее — выслушал про мать — получил, ничего не сделал — получил за то, что сидел без дела. Но не пытался меня в детдом сдать или ещё куда — пособие получал, как отец-одиночка. Мин чуть поворачивает голову вбок и пальцами скребёт кожу на загривке. — Ты видел там такие белые точки? — Да, — выдыхает Чимин. — Сигареты об меня тушил. Но это когда косяк за мной прям серьёзный был. Типа как когда соседской машине камеры проколол из-за того, что этот мудофил музыку по ночам под нашими окнами слушал, и отцу пришлось колёса менять на свои деньги. Сердце Чимина, по ощущениям, полезло в горло. Глазам становится горячо. — Я как-то видел, как одноклассника мать в школу провожала и в щёку его поцеловала на прощание. А он рожу скукожил, идёт, кочевряжится, вытирается... А я думаю — блядь, ну ты и гондон. У меня-то самая большая нежность дома — это если подзатыльник несильно дали. Юнги судорожно вздыхает. Пак проскальзывает ладонью к его ладони и сжимает пальцы. — А... Это, — он кладёт другую ладонь Мину на грудь и проводит пальцами по белой хлопковой ткани, — Тоже?.. Юнги кивает. — Он пришёл как-то с работы подбуханный и отправил меня суп разогреть. Я разогрел, поставил, он ложку всосал и подзатыльника мне — мол, хуёво разогрел, что за моча кошачья. Ну я психанул и разогрел вот прям так, чтобы наверняка. Он почти снова закипел. Ну ставлю, пар валит от него... Батя язык обварил и разорался так, будто его режут. Ну и... И... Мин напрягся всем телом, будто его прошила судорога. — Он выплеснул его на меня. Чимин буквально задохнулся и зажмурился. Чёрт дери столь сильное и живое воображение. Ему даже показалось в какой-то момент, что он слышит, как кричит от боли маленький Юнги. — Сколько тебе тогда было? — шепотом спрашивает он. Мин тяжко сглатывает. — Восемь. По его щеке скатывается одинокая слеза. Губы искажает улыбка, похожая на раскрывшийся шрам. — Я визжал как поросёнок, — смеётся Юнги, и через этот смех по щекам бегут новые и новые дорожки, — Помню, как метался, не знал, что делать... Хорошо зима была — выскочил на улицу в майке и ухнул в снег. Думал тогда, дурак мелкий, что у меня кожа расплавится и будут кости торчать. Мин снова смеётся и шмыгает носом, а Чимин, слушая это, умирает внутри. — Соседка вызвала скорую. Пока она не приехала, всё пыталась меня мазилками какими-то мазать, а я вырывался и всё визжал и визжал... В больнице мне понравилось. Меня туда аж на неделю закрыли. Уколы, конечно ставили эти ебучие с обезболом, зато не били. А в палате был ещё пацан, ему матушка много всякой херни вкусной приносила, он мне конфеты давал и апельсины. Охуенно было. Пак сжимает пальцами футболку на груди Юнги и утыкается лбом в его шею. Мин прижимается щекой к его макушке. — А что отец? Опеку не вызывали? Юнги качает головой. — Не. Я пока лежал, мне несколько раз повторили: если кто спросит, говори, что сам на себя опрокинул. Нельзя, мол, про отца никому рассказывать. Почему, не объясняли. Ну а хуле мне, я ж пиздюк. Сказали, что хуёво будет, если проболтаюсь, я и перетрухал. Едва сам не поверил, что сам обварился. А в пятнадцать вообще из дома свалил. Чимина до краёв переполняет горькой нежностью. Он хватает Юнги за лицо и покрывает его беспорядочными поцелуями. Целует нос, щёки, лоб, закрытые глаза. Гладит ладонями шею и волосы. С удушающим стыдом вспоминает тот раз в гараже, как отмахнулся от совести с мыслью, что перед ним просто больной на голову извращенец. Стыд подстёгивает его кнутом и жжёт раскалённым железом. Чимин вкладывает в эти поцелуи все муки своей совести, говорит ими, как ему жаль. Потому что словами не получится так искренне. — Эй, ты... — невнятно бормочет Юнги, — Ты чего? Да хорош, я не умираю... Несмотря на бравурный тон, его глаза снова наполняются влагой. — Бля, сорян, что вылил на тебя всё это дерьмо, — говорит он, и голос его предательски дрожит, — Просто чё-т атмосфера какая-то... Накатило на меня. Чимин утыкается лицом в его грудь. Юнги ерошит его волосы. — История всё равно старая, как дерьмо мамонта, — виновато усмехается он, — Не стоит оно того, правда... — Прости. Чимин говорит это уже ему в шею, касаясь её своими губами. — Чего это ты?.. — теряется Мин. — Прости за... За всё. За сломанный нос. За разбитые губы. За то, как я тебя... — Э-э, а ну стопэ! Пак удивлённо поднимает голову, заглядывая Мину в глаза. — Ты-то тут чего разошёлся? — сердито выговаривает ему Юнги, — Ты же ко мне по-человечески отнёсся, с чего вдруг забился в конвульсиях? — А у бара? А в гараже? Это, по-твоему, "отнёсся по-человечески"? — Блядь, было бы странно, если после того, как мы познакомились, ты бы задымился от любви ко мне! Я бы тогда сам не стал с тобой связываться. Чимин хмурится и качает головой. — Не понимаю... — А хуле тут непонятного? — фыркает Мин, — Я знаю, что вёл себя как козёл и мудак, но не мог же я просто подойти и сказать, что твоя прилизанная харя меня пиздец как возбуждает? Где я и где ты? Чимин роняет голову ему на грудь. Слишком много разных чувств обрушилось на его несчастную голову, и все сильные и обжигающие. Они слепились в один большой ком и натурально сводили с ума. — Ходил я, значит, ходил за тобой, облизывался, как псина сутулая, — говорит ему Мин, путая пальцы в его волосах, — А тут ты раз — и хорька этого белобрысого заарканил. И стоите вы такие, сосётесь так миленько, а мне аж выть хотелось. Ну я и решил, что терять мне всё равно нечего. Чимин кладёт руку ему на щёку и гладит её пальцами. — Добился, чего хотел? — устало произносит он. Юнги хмыкает. — Я даже мечтать о таком не смел, — хрипло шепчет он, пылая расцелованными щеками, — Думал, если смогу убедить тебя просто трахнуться со мной, то уже победа. А потом... А потом оказалось, что я с одного раза успел зажраться и другого ничего не хочу. И не могу. — А как же те твои слова, что я не "свет в окошке, а стопроцентный вариант на поебаться", а? Мин цокает языком. — Напиздел я. Доволен? Чимин разнеженно улыбается. Он касается губами солёной от слёз щеки Юнги и укладывает тяжёлую голову на подушку рядом. — Как ни странно, да. Они так и засыпают в обнимку — измученные, вымотанные, но удовлетворённые тем, что наконец-то определили свои места в сердцах друг друга. Теперь окончательно и бесповоротно Чимин для Юнги — не заносчивый мажористый мудак с золотой ложкой во рту, а Юнги для Чимина — не поехавший извращённый сукин сын, мазохист и любитель "пожёстче". Их обоих привели друг к другу примитивные страсти и банальные плотские потребности, но каждый смог узнать другого настолько, чтобы безнадёжно увязнуть по самые уши. Любовь не всегда напоминает волшебную сказку. Гораздо чаще она полна таких вот метаний, болезненных ошибок и чудовищных заблуждений. Но, кажется, они смогли выбраться из этого болота. Что будет дальше — не знает никто из них. Ну а пока они забываются в руках друг друга, пока на щёках сохнут солёные дорожки выплеснутого из души яда. Телефон Чимина на авиарежиме, а он сам — "в домике" от повседневных проблем. Завтра придётся держать ответ перед перевозбуждёнными донсэнами, а пока ему снятся сны, где Юнги почему-то в белом ханбоке посреди огромной снежной пустыни. А его лицо почти такое же белое, как этот белый снег.