Так много людей вокруг.
Абсолютно повсюду.
Они появляются и исчезают из нашей жизни. Некоторые проходят мимо, кто-то остается…
Нет. Так размышлять долго и нудно.
Человек – это музей, а остальные вокруг него – посетители.
Кто-то даже не зайдет внутрь, потому что им просто это не интересно или не нужно.
Кто-то осмотрит только первый этаж или зал, посчитав это достаточным и исчерпывающим, чтобы судить.
Кто-то войдет, чтобы получить временное наслаждение и после забыть, а некоторые исследуют все комнаты и каждый отведенный под выставку этаж, но так ничего и не поймут.
Только единицы прочитают то, что написано на дисплеях, извлекая суть, будут вглядываться в следы кисти на картине, трещины на вазе, изгибы тел мраморных статуй.
Единицы оценят это, запомнят, и, возможно, пленятся, настолько, что захотят вернуться.
О чем он думает, когда пишет эти строки? О ком? Хочет ли обратиться для кого-то музеем, того, кто будет готов заглянуть в его глубины, понять, исследовать до конца и полюбить?.. Человек знает, кто. Кто поймет, примет, поверит и простит. Но вдруг этот посетитель сам станет для измученного обитателя бетонной коробки музеем? Если уже не стал. Юноша откладывает ручку, вздыхает. Бледно-голубой свет от электронных часов падает на раскрытую тетрадь и тонкие пальцы. Человек отмечает, что воздух вокруг спертый и затхлый, но уже не такой удушающий. Потирает руки от запястий до локтей, внутренние стороны предплечий, чувствуя, как свежие пластыри стягивают кожу. Ненадежная вещь. Поскольку едва зажившие следы кровавого письма, покрывшиеся небольшой коркой, иногда расходятся и кровоточат с не меньшей, чем в первый раз, силой. Подобное случается от чрезмерной нагрузки, к примеру… Когда пластыри впитывают в себя слишком много крови, то перестают сдерживать алый поток, нещадно окропляющий одежду и сдающий перед окружающими с потрохами. Бинты гораздо прочнее и в принципе вызывают больше доверия. Но они для человека запрещены. Это наказание и метод лечения. Юноша поправляет рукава, натягивая те до кончиков больших пальцев, перечитывает написанный текст. Неожиданная идея заставляет его наклониться под стол и достать рюкзак. На ощупь находит застежку, тянет бегунок. В плотной темноте отыскивает пенал, кишащий кусочками распиленной линейкой резинки, шелухой от карандашей, обрывками записок и много чем еще и выкладывает на деревянную поверхность. На мусор не обращает внимания – мысленно обещает выбросить потом и, как всегда, забывает. Некоторое время копается, собирая сложенные во множество раз и разбросанные по пеналу записки – это уже не мусор. Экспонат для музея. Реликвия. Медленно и трепетно разворачивает каждую, подносит к свету от часов с горящими голубыми цифрами, вчитывается. Погружается в воспоминания, впитывает свой почерк и чужой - но разве чужой?.. – и разглядывает с по-детски чистым и радостным интересом рисунки и написанные формулы и предложения. Выбирает: какие-то комкает и отправляет в мусорное ведро, но таких немного, остальные сортирует по кучкам. Та, что получается меньше, пододвигается поближе к тетради. Человек тянется к стаканчику с канцелярией и достает клей. С его помощью он аккуратно, стараясь не навредить реликвиям и не закрыть недавно написанный текст, наполняет страницу записками. Те, что оказались в кучке побольше, юноша посредством скрепки прицепляет к верхнему краю листа. Каждую оглаживает любовно, гораздо трепетнее, нежели саму тетрадь, когда он только готовился начать отсчет. Кстати, про счет. Человек не до конца закрывает тетрадь, поднимает перед собой, чтобы видеть количество исписанных страниц и тех, что только будут наполнены чернилами, послужат юноше вторым сознанием, куда можно изливать терзания и отдавать мысли, чтобы потом перечитать, с чем-то не согласиться и множество раз передумать. 22 из 100. Каждый день – один лист. И на один шаг ближе к смерти или дальше от нее. Каждый день – повод жить или умереть. У него осталось 78 дней, чтобы перевернуть свое сознание, повиноваться компасной стрелке чувств и разума, поменять уклад и отношение ко всему. Он либо выкарабкается, либо зароется в могилу, чего так жаждет то страшное уродливое существо, преследующее его изо дня в день, находящееся в любой комнате, где есть окна…***
Уже как больше недели Дазай ходил на репетиции музыкальной группы после уроков. Для Чуи не было удивительным, что Мичидзо взял его – у Осаму были все шансы. По этой причине шатен едва не каждый день после уроков пропадал в актовом зале: лидер группы старался нагнать план, ввести новичка в курс всех дел, рассказать, как играть и где нужно вступать в песне. Из-за этого их прогулки после школы сами собой периодически отменялись. Накахара даже некоторое время переживал, не отразится ли постоянная занятость Дазая на их дружбе. В ту среду, когда шатен по договоренности принес электрогитару для прослушивания у Тачихары, Чуя едва не лишился дара речи. Осаму попросил его прийти в школу пораньше, обозначив местом встречи закрепленный за их классом кабинет. Накахара с колотящимся от нетерпения и восторга сердцем вошел в помещение и увидел сидящего на парте Дазая, в ногах у которого стояла запакованная в черный чехол гитара. - Очуметь… Чуя быстро закрыл за собой дверь и стремительно приблизился к шатену. На лице у Накахары все было написано, и Осаму не стал томить: подтянул чехол к себе, открыл и показал свету сине-белую красавицу. У рыжего сбилось дыхание. Фантазировать о подобных вещах и видеть на картинках с выступлений музыкальных групп – одно, но вот смотреть так близко… Осторожно протягивает руку и касается блестящего в лучах утреннего солнца корпуса, ведет к черному грифу, аккуратно оглаживает самыми подушечками сильно натянутые серебряные струны. Откуда-то сверху раздается тихий смешок, но Накахара едва слышит его: у него в голове звучит сольная партия электрогитары в одной из его любимых песен, музыка накладывается на картинку играющего на инструменте Дазая, как его длинные пальцы одной руки перемещаются по ладам, а другой - держат медиатор. Еще немного, и Чуе кажется, что он готов наклониться сейчас к корпусу гитары и затянуться носом. Странно, но так соблазнительно, одновременно невероятно и невообразимо реалистично. Осаму позволяет ему любоваться столько, сколько рыжему захочется: наверняка понимает, как штормит океан внутри него. Пытается пробудить в сознании свой еще совсем юный образ: был ли у него такой же, как у Накахары, хлещущий через край восторг? Вероятно, да, но он этого уже не помнит. Давно это было… - Пусть Тачихара локти кусает со своей басухой, - спустя несколько секунд вожделения произносит Чуя, выпрямляясь и поправляя лямку рюкзака. Дазай усмехается, закрывает футляр и поднимается с парты. - Нужно ее куда-нибудь прибрать. Не хочу весь день с собой таскать. По мнению Накахары, самым лучшим и достойным вариантом для такого сокровища был бы сейф, но, к сожалению, из-за его отсутствия пришлось ограничиться шкафом в дальней части класса. Осаму осторожно прислонил гитару к задней стенке в отделении, где учительница оставляла верхнюю одежду и сменную обувь, и вернулся за ней только после седьмого урока. Казалось, Чуя переживал за прослушивание больше самого исполнителя, часто посматривал на Дазая. Шатен выглядел спокойным и уверенным, так что со временем его настрой передался и Накахаре. Рыжему невероятно хотелось пойти после занятий вместе с Осаму, поддержать друга и – наконец-то! – послушать его игру вживую, но, к огорчению юноши, это было невозможно. Однако Дазай пообещал незаметно отснять кусочек прослушивания и отправить его Чуе, чему Накахара был сильно благодарен. Видео пришло поздно вечером, когда Чуя уже укладывался в кровать, но спать совершенно не собирался. На сообщение, отправленное шатеном, он отреагировал почти сразу. В темноте нащупал на столе наушники, надел и открыл чат: там было видео длительностью чуть меньше десяти минут. На первых секундах Дазай аккуратно, чтобы никто не заметил, устанавливал телефон, а после, быстро указав на спину Тачихары, смешно скорчил лицо, из-за чего Накахара тихо рассмеялся. На видео плохо были видны масштабы помещения, где они находились: комната, заставленная музыкальным оборудованием, с несколькими стульями и диваном, на стене был декор в виде плакатов и чучела какой-то птицы с раскрытым клювом и выпущенными когтями. - Мне кажется, его уже можно брать, - послышался голос одного из участников группы, когда сидевший боком к телефону Осаму расчехлил гитару. Даже камера не могла скрыть серьезного и вместе с тем впечатленного лица Тачихары. Видео было отредактировано: Дазай вырезал некоторые ненужные моменты, чтобы Чуе не пришлось смотреть весь процесс подготовки и слушать ненужные диалоги, оставив лишь самое вкусное и аппетитное. Игра Осаму превзошла все ожидания Накахары. От первых звуков гитары он на некоторое время впал в сладострастный ступор. А спустя несколько секунд Чуя был готов заорать в голос, распознав чуть измененное интро (вступление) из песни «I’m Not Okay» My Chemical Romance, такое агрессивное и бьющее по сознанию. Пальцы Дазая летали по ладам в уверенном и безупречном жесте, медиатор ударял по струнам, гоняя музыку в сумасшедшем потоке по венам и проникая во все клеточки тела. Сам шатен, казалось, мысленно находился совершенно в другом месте, более открытом и широком, поскольку эта небольшая комнатка, отведенная группе, просто не была способна сдержать заполняющей все вокруг и хлещущей через край энергии и мощи звука. Осаму завершил вибрато (дрожание пальца на струне, изменяющее звук), сделав финал кристально чистым и пронизывающе живым, как плач маленького ребенка, искренним и цепляющим струны уже не гитары, а души. Кто-то присвистнул, один юноша не удержался: «Нихрена себе!» - но Дазай на этом не остановился. Сделал несколько глотков воздуха, а после ударил смычком (иное, сленговое название медиатора) синего цвета, наполнив пространство вокруг жирным, насыщенным и тяжелым ритмичным звуком, заставив Чую качать головой в такт и прикусить губу. Звучавшая мелодия была рыжему незнакома. Вероятно, на этот раз Осаму играл уже от сердца. «Так вот, что у него внутри…». Нечто по-змеиному шипящее и звенящее хрусталем, пульсом бьющее по венам, вынуждающее кричать до сорванного голоса, плакать до разрыва связок и танцевать, пока тело не упадет замертво. Потом что-то пронзительное, как бегущая по экрану горизонтальная стрелка остановившегося пульса, волнующее, сжимающееся внутри и дальше - резко оборванное, затихающее, как чья-то жизнь… Запись, по меркам Накахары, закончилась слишком быстро, как и игра Дазая. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы перевести дыхание и принять спокойное положение. После он скачал себе видео и со скоростью света стал печатать: Чуя: «АХУЕТЬ!!!» «Это шикарно» «Я сейчас упаду, это невероятно…» Дазай ответил практически сразу, несмотря на позднее время:Осаму:
«Хах спасибо:)»
«Не падай. Иначе ударишься и не сможешь танцевать на дискотеке)))»
Чуя: «Вот зараза»Осаму:
«Маленечко есть»
Накахара прыскает – «Какой скромный!» - и печатает вопрос, который волновал его с момента их разговора перед собеседованием Дазая у Тачихары: Чуя: «Ты пел?»Осаму:
«Нет»
«Пока рано»
Чуя с этим согласен, поскольку подобное самовольство Мичидзо мог определить как покушение на собственный авторитет и превосходство, быть может, даже на лидерство. Никто не знает, что у этого дикобраза в голове.Осаму:
«Он оценит это чуть позже»
И Дазай отправил Накахаре фотографию – обрезанный скрин из видео, на котором у Тачихары до невозможного смешно вытянуто в удивлении лицо, а глаза широко распахнуты. Комичности картинке добавляло не самое лучшее качество видео, из-за чего Мичидзо был немного пиксельным и поплывшим. Чуя аж захрюкал от смеха, согнулся пополам и уткнулся носом в одеяло, приятно пахнущее сладким ароматом ополаскивателя для белья с запахом орхидеи, чтобы хоть как-то заглушить хохот и не разбудить спящую в соседней комнате Юмико. Чуя: «ПХЗАХХДАЗЗХАХА!!!» «Пиздец компромат» «Сделаю себе значок с такой картинкой»Осаму:
«))»
За те несколько секунд, что Накахара переводил дыхание, Дазай спросил:«Как думаешь, мне пойдет так же?»
«Если я надену эту их арафатку»
Чуя над его вопросом серьезно задумался. Попытался восстановить в воображении образ шатена, пририсовав к нему черно-серый символ музыкальной группы. Как бы замысловато завязанный шарф оплетал его шею, треугольником спускаясь к груди, подчеркивая глубину кофейных глаз… Осаму не стал носить арафатку как остальные члены группы, лишь повязал ее на верхнюю ручку рюкзака, из-за чего шарф, походивший на монохромный маячок, колыхало при ходьбе и развевало на ветру. Тачихара отнесся к этому поначалу отрицательно, мол, носить подобный атрибут на себе – гордость, к тому же Дазай теперь являлся важной боевой единицей и в некоторой мере уникальной личностью, поскольку мало кому из классов младше одиннадцатого удавалось стать членом группы. Осаму аргументировал самовольничество тем, что от шарфа у него на шее возникает раздражение, и он не может его долго носить. Мичидзо прыскал некоторое время, а после успокоился: «Тогда на концерте будешь в водолазке выступать. Без арафатки нельзя». Эмо аксессуар заметили сразу же. Ацуши, которому довольно тяжело удавалось держать эмоции в узде, сначала долго разглядывал вещь широко раскрытыми глазами, а после не вытерпел: - И вы нам не сказали?! Это ведь так круто! - Не хотелось сглазить, - оправдался Дазай. Осаму в очередной раз показал фото гитары, кратко рассказав о своем вступлении в группу, умолчав о некоторых деталях. Например, о небольшом долге Чуи. - У Тачихары своеобразный характер. С ним, наверное, нелегко сотрудничать, - привычно флегматичным тоном произнес Акутагава, на что шатен медленно и внушительно закивал, мол, не то слово. – В любом случае, это действительно круто. - Вот и повод пойти на новогоднюю дискотеку, - Накаджима радостно улыбается. – Ваше выступление ведь состоится? - Обязательно, - уверенно произносит Осаму, чуть приподнимая уголки губ, слегка подталкивая Накахару коленом под столом и получая такой же шутливый тычок в ответ. С недавнего времени у Чуи в расписании появился факультатив по физике – спасибо учительнице и Кое, нашедшим время и свободный кабинет для учащихся, - на который парень с удовольствием ходил теперь каждый четверг. На занятия приглашались десятиклассники, желавшие изучать предмет более углубленно для участия в олимпиадах или сдавать его в следующем году на итоговом экзамене. Вот и сегодня Накахара был вынужден задержаться в образовательном учреждении подольше: между школьными уроками и факультативом было окно, забежать домой он бы не успел, поэтому приходилось коротать время в рекреации или слоняться по коридорам. Едва раздался освободительный звонок, десятиклассники молниеносно побросали вещи в сумки и умчались в гардероб, мечтая о плотном обеде и крепком сне до самого вечера. Чуя аккуратно сложил учебник с тетрадью в рюкзак, ожидая, когда его сосед с зевком потянется и начнет собираться: все равно времени вагон и маленькая тележка, торопиться некуда. - У тебя сегодня есть репа? Осаму тянет губы в сладкой улыбке. - Нет. Тачихара сказал, что мы нагнали его расписание, - слова «его расписание» Дазай произнес нарочито деловым тоном, - так что теперь можем не так сильно запариваться и слегка расслабиться. - Шатен немного оживился: - Пошли в пиццерию? Невероятно соблазнительное предложение, но Накахара вынужден отказаться. - Не могу. У меня сегодня физика. - Ууу, - тянет Дазай, закидывая на плечо рюкзак и переворачивая свой стул. – А долго она, твоя физика? Давай подожду. - Один урок. Но перед ней еще окно. Парни выходят из кабинета, медленно бредут в сторону рекреации. - И ты все это время по школе слоняешься? - Ну да. А что еще делать? – Чуя легко запрыгивает на подоконник, устало прислоняется затылком к прохладному стеклу. Отмечает, что теперь они с шатеном почти одного роста. Дазай не присаживается рядом, лишь задумчиво смотрит себе под ноги. - А ты не пойдешь домой? Осаму все так же молчит. Громкий звук звонка бьет по уставшим от шума и гула ушам, а после все затихает, кабинеты поглотили оставшихся во вторую смену учащихся. Дазай поднял на Накахару чуть прищуренные игривые глаза. - Хочешь посмотреть, где мы репетируем? Чуя слегка вскинул брови. Вот как. Тачихара к своему поприщу относился чрезмерно ответственно, а еще очень пекся насчет оригинальности и эффекта неожиданности на выступлениях. По этой причине никому, кроме участников группы, на репетициях присутствовать не разрешалось: Мичидзо переживал о возможности плагиата. Этот же запрет распространялся и на посещение подсобки, считавшейся частной собственностью группы. Потому Накахара, пусть и сгорал от любопытства, ничего об их деятельности, кроме как из рассказов Осаму, не знал. Из-за этого поступок Дазая сейчас выглядел весьма бунтарским и самовольным. Хотя подобного рода предложение могло поступить Чуе только от шатена. Да, было в Осаму что-то строптивое. И рыжему это вполне нравилось. - Гоблин, естественно, об этом не узнает? – просто для факта уточнил Накахара. - Естественно. Парни очень ответственно подошли к созданию клички для лидера музыкальной группы. Гоблин, предложенный Чуей, показался им самым сто́ящим и подходящим вариантом. Во-первых: потому что. Во-вторых: со слов Дазая, когда Тачихара входил в раж, он начинал кричать, из-за чего его голос к концу песни становился хриплым, сиплым и чуть свистящим, как у старика или гоблина. И, в-третьих: на той обрезанной и чуть смазанной фотографии на удивленном лице Мичидзо нос выглядел непривычно длинным, а наклеенный пластырь создавал иллюзию небольшого горба. Ну вылитый Гоблин! Только бы сам Тачихара не узнал об этом сходстве… Осаму повел Накахару на первый этаж в сторону актового зала, заранее взяв ключ. Дряхлый охранник не стал интересоваться, зачем двум парням во время уроков понадобился актовый зал, молча выдал спрашиваемую вещь и продолжил смотреть что-то в наушниках на телефоне дешевой модели. Их тихие мерные шаги между пустыми рядами черных стульев, убиравшихся во время дискотек, отдавались едва слышным постукиванием в пыльный прохладный воздух. - Нам сюда. Дазай подошел к деревянной сцене, легко запрыгнул на нее и двинулся к кулисам. За плотной полинявшей тканью занавеса цвета бронзы, в дальнем правом углу, находилась небольшая дверь с круглой ручкой, ведшая в подсобную каморку. Рядом на стене висел светильник. Осаму снял его и жестом фокусника достал маленький ключ, скрывавшийся за креплением. Очевидный тайник, но, кажется, рабочий, раз в подсобку просто так никто – не считая их – до этого не ходил. Дазай распахнул дверь, с улыбкой приглашающе махнул: - Прошу! Чуя с предвкушением сделал несколько робких шагов вперед. Он был тут впервые. Комната действительно оказалась небольшой, но в ней вполне комфортно уживались ударная установка, стулья с потрепанным временем диваном, гитары в чехлах и кейсах, приставленные к стене, и все необходимое оборудование. Был короткий столик с аккуратной стопкой нот и листами, крупно исписанными простым карандашом. В комнате царила легкая полутемень: единственным источником освещения, кроме висевшей под потолком лампочки, было маленькое окно, выходившее на внутренний двор, где рос одинокий высокий старый клен, окруженный уже убранными голыми клумбами. - Не стесняйся, чувствуй себя как дома. Затормозивший Накахара очнулся от тихого смешка Осаму, стоявшего у него за спиной в дверном проходе, и двинулся вперед. Воздух был сухим и теплым, почти как в их школьной библиотеке. Атмосфера в целом была очень уютной, располагающей к творческой деятельности. Будь у Чуи возможность – обязательно заглядывал бы сюда при первом выпавшем случае, дабы порисовать, отдохнуть и просто послушать музыку. Дазай присел на диван, бросив на пол рюкзак, в который раз позволяя Накахаре любоваться чем-то для него восхитительным, пропитываться запахом и заворачиваться в наполнявшее комнату вдохновение и благообразие. Рыжий прошелся по комнате, стараясь запомнить абсолютно каждую деталь – когда еще удастся побывать здесь. Провел рукой по натянутым барабанам, коснулся чуть блестящих на солнце золотых дисков, из-за чего те издали слабый звенящий звук. Скользнул взглядом по постерам, оглядел стоявшие под ними гитары, скрытые плотной черной тканью, стараясь угадать, какая из них принадлежит Осаму. - Круто! Потрясное место, - Чуя обернулся к шатену, с улыбкой наблюдавшему за ним. – Прямо здесь репетируете? - Ага. - И как вы тут не глохнете и локтями друг друга не пихаете? Места ведь мало. - Мы здесь отдельные фрагменты отыгрываем и идеи разрабатываем. Когда надо на полную, все перетаскиваем и выходим в зал. - Прикольно, - Накахара еще раз обвел взглядом обстановку вокруг, остановившись на темных гитарных чехлах. – И какая из них твоя? Дазай поднялся и подошел к Чуе. - Вот эта, - шатен взял в руки стоявший с самого краю футляр и присел на один из стульев. Накахара опустился на диван, наблюдая за действиями товарища. Парень раскрыл чехол, перекинул через плечо черный ремень, любовно огладил гриф и струны. Взглянул на юношу перед собой и чуть усмехнулся, прочитав все в его глазах: - Ладно-ладно, не буду тебя больше мучить. Чуя рассмеялся и поудобнее устроился на диване, не спуская глаз с движений рук Осаму. Он не сильно разбирался в устройстве гитар и терминологии, лишь восхищался всем этим с эстетической точки зрения. Дазай что-то подправил, подкрутил, несколько раз прошелся на пробу медиатором по струнам, а после начал. Мелодия была спокойной, тихой, как колыбель, - совершенно не похожей на ту, что Осаму исполнял на прослушивании, полностью противоположной, словно шторм внутри Дазая утих и наступил штиль. Звук отозвался у Чуи голосом в душе, таким приятным и проникновенным, что не могло не цеплять что-то сидевшее у него под сердцем. Лицо Осаму выглядело абсолютно умиротворенным и расслабленным, лишь уголки губ были чуть приподняты. Спустя несколько секунд игры шатен прикрыл глаза, полностью отдаваясь музыкальному потоку, смешавшему в себе тишь на душе, тепло и легкость, но в то же время – всю глубину не покидавших сознание мыслей. Накахаре не хотелось о чем-то думать: в первое мгновение его захлестнул восторг, а после резко отпустило, окунуло в какое-то эфирное спокойствие и полудрему. Он как привороженный следил за уверенными и ничем не скованными движениями длинных пальцев, рассматривал повернутое к нему на три четверти лицо Дазая. Как ему на глаза чуть спадали, но не мешали игре вихрастые каштановые пряди, как слегка трепетали длинные черные ресницы. Рассматривал контур скул и линии челюсти, очерк бледно-розовых губ и едва видные тени под глазами. В один момент Чуя сравнил мелодию гитары с голосом своей матери, вспомнил, как просил ее перед сном остаться с ним в комнате – той старой ужасной комнате – как можно дольше, поговорить с ним, поведать о чем-то. И женщина садилась на край его постели, что-то шептала, и голос ее превращался в один тихий неразборчивый протяжный звук… Звук гитары породнился с тишиной. Дазай закончил играть, распрямил спину и взглянул на Накахару. У рыжего не находилось слов, он лишь молча кивал, и Осаму этого было достаточно. - Только не падай, - рассмеялся шатен. Чуя ответил ему задумчивой усмешкой: - Не буду. Дазай слегка размял кисти рук и пальцы и вдруг снял с плеча ремень: - А теперь ты сыграй. - Что? – Накахара, в один момент проснувшись и скинув с глаз пелену полудремы, удивленно уставился на парня, протягивавшего ему гитару. – Я не умею. Я даже не знаю, как ее правильно держать… - Не переживай, я научу. Сказать, что Чуя был поражен, значит, не сказать ничего. Осаму прямо сейчас предлагал ему сыграть на своей гитаре, которую Накахара даже боялся взять в руки: настолько она казалась рыжему хрупкой и дорогой. Дазай поднялся на ноги, приглашающе кивнул. Чуя неловко привстал, сделал несколько шагов навстречу шатену, не сводя глаз с инструмента. Осаму сейчас серьезно?.. - Повернись спиной. Накахара медленно развернулся, прижав руки к груди, не смея лишний раз прикоснуться к сине-белой музыкальной красавице и Дазаю, боясь даже глубоко дышать. - Так… - шатен подошел к нему со спины и аккуратно надел ремень. От ощущения висящей на плече гитары у рыжего перехватило дыхание. Неужели это действительно происходит наяву?.. – Ну вот, уже полдела сделано! – тихо рассмеялся Осаму. Накахара старался все рассмотреть, впитать и запомнить каждое чувство, разглядывал чуть блестящие на свету струны и корпус. Он ощутил, как приблизился Дазай, прижавшись и чуть наклонившись. Его теплое дыхание обдало ушную раковину и шею Чуи, из-за чего у рыжего пробежался табун мурашек. - Расслабься, я все покажу, - едва слышно прошептал шатен. – Смотри, - Осаму, еще немного наклонившись, положил левую руку на лады, а правую просунул между боком и рукой Чуи, чуть не касаясь струн медиатором. – Теперь ты. Накахара не сразу сообразил, спустя секунду размышлений медленно накрыл своими ладонями руки шатена. Ощутил, какие у Дазая длинные и тонкие пальцы, прочувствовал обтянутые кожей суставы и кости. Сглотнул. - Молодец, - кажется, Осаму улыбнулся, - только не зажимайся, иначе не получится… А сейчас доверься профессионалу. И шатен начал играть. Медленно, без резких движений, чтобы Чуя успевал вместе с ним перемещать руки, растянуто, давая каждому звуку исполнить свою задачу, сыграть отведенную им роль. Эта мелодия была еще тише и размереннее, спокойнее, чем та, что Дазай исполнял один. Накахара не мог поверить, что прямо сейчас он и Осаму играют вместе, и то, что сейчас звучит, - их музыка, созданная их руками. С каждым движением получалось все лучше, они работали слаженным механизмом, слившись во что-то единое, многорукое. Чуя едва заметно повернул голову. Они с Дазаем почти не касались друг друга щеками, Накахара ощущал, как размеренно приподнимается грудная клетка и тихо отстукивает сердце Осаму, словно метроном, в то время как комочек внутри рыжего трепещет взволнованной птицей и едва не пробивает ребра. А еще у него где-то в животе что-то порхает и копошится. Сворачивается и слегка пульсирует, заставляет щеки наливаться алым румянцем, а дыхание – сбиваться. У него слабость в ногах и ком в горле. Странное чувство, до того ему не знакомое. Мысли чуть плывут, Чуя словно попал в кокон, сотканный из музыки и тепла прижавшегося к нему юноши... Накахара не сразу осознает, что Осаму перестал играть. Они замерли в тишине, оба дышат в унисон. Через некоторое время Дазай отстраняется: - Ну вот, ничего сложного, - отходит и садится на диван, рассматривает пребывавшего в легком шоке Чую. Усмехается: - Красный, как краб. Накахара не отрицает: чувствует, как у него горят щеки, полыхают настоящим пожаром. Он поворачивает голову, взглядом находит висящее на стене зеркало. Долго смотрит на себя, на инструмент, как вместе необычно сочетаются огненные волосы и глубокий синий. Красиво. - Тебе подходит. – Чуя оборачивается на голос Осаму. Тот кивает головой, поясняя: - Гитара. Рыжий хмыкает, чувствуя себя замершим в нерешительности ребенком, которому родители дали подержать на руках новорожденного братика или сестренку. Осматривает натянутые серебряные нити, старается скопировать положение пальцев Дазая на струнах, прикасается к ладам, осторожно ведет подушечками. - Попробуй, - шатен протягивает ему медиатор, - возьми вот так, - показывает, как нужно держать. Накахара повторяет, осторожно зажимает лады, кончиком синего треугольника задевает струну. Та издает высокий визгливый звук, от которого Чуя зажмуривается. Осаму рассмеялся: - Неплохо. Немного потренируешься и сможешь меня на сцене подменять. Накахара хихикнул, а после спросил: - То есть мы сюда еще придем? Дазай легко пожал плечами: - Конечно, если хочешь. - Спрашиваешь, - рыжий хмыкнул, нерешительно поинтересовался: - Ты не приходишь сюда один? - Нет. Чуя понимает, почему: помнит их разговор в кабинете физики. Тихо кивает. Они молчат недолго: где-то далеко, словно из другого измерения, слышится звонок на перемену. Осаму потягивается, встает с дивана. - Ладно, пойдем, провожу тебя на твой факультатив. Только уберу гитару. Накахара с большой неохотой отдает инструмент и медиатор, смотрит, как Дазай упаковывает сине-белую красавицу в черный чехол и отставляет к стене. - Теперь можно идти, - шатен подходит к Чуе, кивком головы указывает на прикрытую дверь. Но юноша не двигается с места, задумчиво смотрит на свои черно-белые, увешанные цветастыми мелкими значками кеды и потрепанные бордовые - Осаму. В голове вдруг становится пусто, а узел вместе с крылатыми существами в животе холодеет, тянет вниз и просит прирасти к полу. Ему впервые не хочется идти на физику.