Был.
Устал.
Сегодня сил писать нет, но оставить краткий росчерк всё-таки необходимо. Человек зевает и едва не падает лицом на стол. Откладывает куда-то ручку, усердно трет веки. Сознание немного плывет, виски и затылок гудят. Однако, даже находясь в полуотключке, он не забывает убрать тетрадь на место, спрятать от лишних глаз. Тех, кому это видеть не нужно. Да и знать тоже. Обнаружение не грозит ему свободной койкой в психиатрической больнице, но все же эта тетрадь – его отдушина, личное, то единственное, как тело, что принадлежит ему и отобрать это нельзя. На страницах его слезы, его кровь, часть его сознания. Он покажет, только если сам того захочет. Чуть скрипит стулом по полу, отодвигая, бредет, на ходу стягивая с себя одежду, бросая на пол или кое-как вешая на бортик кровати. В душ идти нет сил, как и желания. Ладно, этим можно заняться завтра. Все равно не нужно рано вставать. Да и простыни пора бы сменить. Даже есть небольшая вероятность того, что юноша сделает легкую уборку: просто смахнет пыль с ближайших, до которых дотягивается рука, поверхностей, выкинет накопившийся на столе и по углам мусор и все. Но это завтра, завтра… Ноги немного ноют, голова тяжелая и напоминает пустой кувшин. Одеяло и подушка окутывают первоначальной неприятной прохладой. Человек слегка ежится, подбирая к себе конечности. Хочется согреться. Простыням нужно какое-то время, чтобы впитать в себя тепло уставшего тела. Юноша вздыхает, обмякает. Смотрит на стену напротив себя, на закрытую дверь. Обычно она открыта, когда обитатель находится за пределами бетонной коробки: хоть так проветривается, выпускает из себя затхлость и спертость. Человек старался не приближаться к окнам, не сидеть с ними рядом, даже не смотреть лишний раз в их сторону, поэтому о том, чтобы подойти, открыть и пригласить внутрь свежий воздух, не могло идти и речи. Раньше он боялся находиться в квартире один, что уж говорить о сне в своей комнате, в полной темноте и тишине. Мальчик накрывался одеялом по самую макушку и не находил в себе сил посмотреть на стену. Кровь стыла в жилах от мысли, что он может разглядеть на ровной поверхности тонкую изломанную кривую тень твари. Еще хуже: что проснется и увидит ее, склонившуюся над собой, пристально вглядывающуюся в лицо и чуть шевелящую челюстью. Только спустя время, когда он набрался смелости выглянуть из-под защитного одеяла, понял, что то существо нематериально, не имеет плоти или хоть какой-то оболочки, даже призраком назвать ее было сложно. Из этого следовало, что задерживать свет своей фигурой, взаимодействовать с предметами и – какое счастье! – прикасаться к человеку она не была способна. Однако, несмотря на ее физическое бессилие, юноша не назвал бы тварь безвредной. Напротив. Что, по-вашему, страшнее: когда тебя кто-то, чьи прикосновения и удары ты можешь почувствовать, заталкивает в могилу, а после присыпает землей, поглядывая сверху вниз, или когда ты сам подходишь к краю гнилостной ямы, спрыгиваешь в нее, мысленно вопя и сопротивляясь всем своим естеством, и дрожащими руками медленно зарываешься, не способный противостоять потусторонней давящей силе? За дверью слышатся шаги. Они чуть замедляются напротив входа в бетонную затхлую коробку, а после движутся дальше. Это существо никогда не заходит в его комнату: ему там делать нечего. Дверь служила своеобразной сигнальной табличкой, средством коммуникации: закрыта – ее обитатель внутри и его лучше не беспокоить, открыта – никого внутри нет. Человек уже почти засыпает, как вдруг вздрагивает и распахивает глаза, вспомнив о чрезвычайно важном деле. О нем думают. О нем заботятся. От него ждут ответа. Юноша шарит рукой по полу, отыскивая джинсы. Вытягивает из заднего кармана телефон. Тусклый экран в темноте ночи на секунду ослепляет его, человек жмурится, но спустя мгновение привыкает. Снимает блокировку, заходит в нужный чат. Интересно, а это тварь тоже видит? Пока неизвестно, ибо со стороны окна еще не было слышно сиплого свистящего дыхания, а пространство позади не вибрировало от потусторонней злобы, ненависти и ревности…***
Чуя плохо помнил, как он добрался до своего дома в тот вечер. После всего пережитого у него было только два желания: в душ и спать, чтобы отойти от произошедшего и переварить всю полученную информацию. Переставлял ноги, глядя вниз и различая на асфальте тени идущих рядом товарищей. Никто не разговаривал, только Ацуши два раза попросил - сначала Сигму, потом Танидзаки - отписаться, когда ребята доберутся до дома. Все о чем-то размышляли, пораженные переизбытком увиденного и услышанного. Чуя думал о том, что им крупно повезло. Если бы они столкнулись с группировкой, а не панками, им бы точно не поздоровилось. При наиболее благоприятном исходе они смогли бы быстро спуститься с рампы, а потом убежать, к тому же эмо за все время существования их компании изучили парк практически досконально, так что им не пригодились бы фонарики для ориентирования на местности. Но и это не точно, ведь неизвестно, были ли группировки в восточном районе до этого, на территории эмо, исследовали ли ее, либо же полагались бы на исходящий от ребят шум шагов. В противном случае Чуя и остальные могли бы повторить судьбу других членов черно-розовой субкультуры, которым не посчастливилось встретить на своем пути западников. Думал о словах Чумы и о связи панков с эмо. Немного поразмыслив, Накахара пришел к тому, что приятельство Рюноске и панков было в некоторой мере ожидаемо, учитывая его не совсем обычное место для подработки, где сосуществует довольно разнообразный контингент. Да и Ацуши тоже. Они же с брюнетом не разлей вода, наверняка Накаджима заходил за Акутагавой в конце смены, так и могли познакомиться. Только вот Чуя немного недоумевал, почему они не рассказывали никому о своем содружестве. Это бы сильно поменяло взгляд на ситуацию и отношение рыжего к представителям яркой шипастой субкультуры. Хотя с другой стороны… никто ведь, по правде говоря, и не интересовался. Было вполне ясно, что панки на их стороне. И враждовали с группировками довольно давно – «гасили керосин», - даже до всей этой ситуации с терроризированием эмо. Однако, несмотря на поддержку со стороны панков, выходить в город все равно было опасно. «Еще неделю-две, и район бы заразили». Неужели западники так быстро прорываются, что почти дошли до противоположной части города? «Их развелось как собак нерезаных». Значит, их много. Наверняка гораздо больше, чем эмо во всем городе. Это была последняя их совместная прогулка. Что будет дальше – неизвестно. Вполне естественно и благоразумно, что эмо залягут на дно. Приближение холодов сыграет им на руку: можно прятать челки под шапками и скрывать эпатажный наряд под верхней одеждой. Наверное, группировки тоже это понимали, потому становились злее, агрессивнее и жестче. Хотели покарать всех. Или добраться до конкретной цели. Накахара всеми силами игнорировал предположение Чумы о том, что этих западников «по амнистии выпустили». А еще Чуя думал об Осаму. Когда Наоми натанцевалась и напелась, она присоединилась к компании, некоторое время слушала их разговоры, а после в один момент вклинилась и неожиданно спросила у Дазая: - Ну, так как? Ты теперь совсем с нами? Вопрос застал юношу врасплох. Шатен растерялся, оглядел ребят и нерешительно заговорил: - Да я как-то не знаю… Я ведь не из ваших… - Ну и что! – вдруг вскричали Наоми и Ацуши. - Это неважно! - Ты замечательный друг! С тобой здорово! - А внешний вид не играет роли! - Ты и так наш! Осаму изумленно вертел головой, оглядывая окруживших его и наперебой говоривших ребят. Его звали с собой, приглашали в свою стаю, возможно, в нем даже нуждались. А Накахара мысленно просил, чтобы Дазай согласился. Рыжего тоже немного, но вместе с тем приятно поразила настойчивость друзей, то, что они уже готовы принять новенького к себе. Выражение лица Осаму в тот момент он сравнил с лицом маленького растерянного мальчика, до того державшегося обособленно, которого компания ребят со двора неожиданно позвала вместе погонять в футбол – словно мечта, знак от судьбы, что теперь он будет не один. Дазай еще некоторое время обводил ребят взглядом, а потом тихо кивнул. Чуя думал об Осаму. О том, что после произошедшего шатен, скорее всего, больше никогда не приблизится к ним, отдалится от Накахары, перестанет общаться с соседом по парте или даже отсядет, посчитав их компанию одним огромным неформальным комком проблем. Чуя поймет его, потому что никому не хочется связываться с чем-то, способным доставить трудности и неприятности и привести к какому-нибудь конфликту. Но это не избавит рыжего от проедающих дыру в груди горечи и печали. Дазай важен ему, дорог. Чуя не сможет смириться с тем, что потерял его. Внутри у него до последнего теплился огонек надежды. Когда оставшиеся ребята проходили мимо комплекса, в котором жил Осаму, Накахара кивнул парню, немо спрашивая, не пойдет ли он сейчас к себе домой. Дазай отрицательно покачал головой, а после повел в сторону рыжего подбородком: «Я тебя провожу». Они вдвоем остановились у подъезда, в котором находилась квартира Чуи, но рыжий не спешил заходить внутрь, стараясь не обращать внимания на пробирающий ветер. Хотелось поговорить как можно дольше, не расставаться. Накахару вынуждал оставаться на месте страх, что это последний их такой совместно проведенный вечер. Он стоял и чуть мялся на месте, переступал с ноги на ногу, пытаясь подобрать слова, найти тему для разговора, удержать рядом с собой хоть как-то. - Слушай… Ты не подумай про сегодняшнее… - Чуя неуверенно начал. – Обычно все… - Да, - Осаму перебил его. – Все хорошо. Я понимаю. Вы наверняка сами испугались. Но эта ситуация не повлияет на мое отношение к тебе и твоим друзьям. И на мое решение тоже. Накахара заглянул Дазаю в глаза: юноша не врал, смотрел на него искренне и уверенно. Рыжий кивнул, тихо вздохнув. Внутри он ликовал, у него отлегло от сердца. Это именно то, что парень хотел услышать. - Хорошо… И… Спасибо, что поймал тогда. - Конечно. Ты не ударился? Чуя закусил губу. Он вспомнил тот миг. Как его откинуло в темноту, Накахара взмахнул руками, не найдя опоры и судорожно вздохнув, приготовившись к тупой ноющей боли от удара о землю, как Осаму подхватил его и, рывком притянув, прижал к себе, а рыжий вцепился в него руками, крепко прижимаясь и глубоко дыша. Вспомнил, как поднял голову на голос Дазая и увидел отблески белого света фонарика в его карих глазах, почувствовал теплое дыхание на своем лице. Совсем близко. Накахара тогда вспыхнул смущенным румянцем, ощутил с топотом промчавшийся по спине табун мурашек и сладкую судорогу в ногах. Рыжий покачал головой. - Это хорошо, - произнес Осаму, перекатившись с пятки на носок и обратно. – Падать там было прилично. Особенно тебе, - он с прищуром улыбнулся. Чуя тихо рассмеялся. Ему не хотелось привычно грубить или кричать о том, что он еще подрастет. Кошмар. Он, кажется, заболел. - Что? Я даже ничего не получу за это? – смешливо продолжал Дазай. - Нарываешься, - Накахара приподнял уголки губ и засунул руки в карманы. Они молча стояли, не находя взглядом чего-то интересного, за что можно было бы зацепиться, лишь изредка кротко поглядывали друг на друга. Чуя попытался посчитать горящие окна дома напротив, но каждый раз сбивался. - Тебе не влетит за позднее возвращение? Осаму со звуком «Пфф!» непринужденно пожал плечами. - А тебе?.. В этот момент у Накахары зазвонил телефон. Это была Юмико. Она писала ему один раз, когда ребята только подходили к парку, спрашивая, до скольких они планируют гулять. Чуя уже задерживался на полчаса от обещанного времени, потому женщина немного переживала. Юноша позвонил в домофон, но входить в подъезд все еще не спешил: стоял, подперев железную дверь ногой и чуть царапая ногтями экран лежащего в кармане мобильника. Из-за увеличивающегося расстояния притяжение, вопреки физическим законам, не ослабевало. - Гоблин поставил репу во вторник. Хочешь прийти? Накахара вскинул на улыбающегося Дазая глаза: - Еще спрашиваешь! – Он чуть поежился от порыва холодного ветра, втянул голову в плечи. На душе было спокойно. – Напиши, когда доберешься домой… Осаму ждал его на крыльце школы. Шатен заранее сообщил Чуе примерное время окончания репетиции с небольшим запасом, чтобы Накахара ненароком не пересекся с другими членами группы: шума в этом случае было бы много, да и мятежники легко бы не отделались. Дазаю пришлось сделать вид, что он собирается вместе со всеми музыкантами, закрывает подсобку и выходит из ненадолго опустевшего здания. Остановился, попрощавшись с участниками группы и сделав вид, что что-то смотрит в телефоне, на самом деле отправляя рыжему сообщение:Осаму:
«Гоблин покинул пещеру. Конь на позиции. Доложите обстановку, принцесса»
Чуя: «Докладываю: через 35 секунд конь получит по морде, если не перестанет называть меня принцессой»Осаму:
«Конь вас понял. Приступаю к выполнению, ПрИнЦеСсА»
- Я так и знал, что ты мазохист! Дазай оторвался от экрана телефона, услышав голос Накахары: рыжий зашел на территорию школы и сейчас приближался к крыльцу. - Вообще-то я не люблю боль, - громко произнес Осаму, с усмешкой поглядывая на товарища. – А вот бесить людей – очень даже! Шатену пришлось повторить процесс с открыванием зала, извлечением ключа из тайника и проникновением в подсобку. По пути им не встретился ни один учитель, хотя из некоторых кабинетов слышались их приглушенные недовольные голоса – каникулы, а верхушка, как всегда, заваливает документацией, мероприятиями по повышению квалификации и прочей ерундой. В подсобке было тепло. Свою куртку Дазай бросил на один из стульев, устало плюхаясь на диван и растекаясь по нему. После их знаменательной прогулки погода начала неожиданно портиться: дни наполнились промозглыми влажными ветрами и сыплющими дождями, едва не превращающимися в полноценный снег, солнца с каждым разом становилось все меньше, а по утрам можно было заметить тонкую корочку льда на траве и промерзшей земле. Словно кто-то наверху решил: «Все, пожили и хватит. Теперь замерзайте, болейте и умирайте». Всего этого Чуе крайне не хотелось, из-за чего рыжий сейчас стягивал с себя верхнюю одежду и запихивал в рукав шапку. Кошмар, ходишь после нее как прилизанный! Либо же волосы, наэлектризовавшись, торчали во все стороны маленькими тоненькими огненными иголочками, что бесило Накахару не меньше. Но все-таки приходилось выбирать из двух зол меньшую. Да и антистатик никто не отменял. - Ох, долгожданная тишина!.. – сладко протянул Осаму, откинув голову на спинку дивана и разминая пальцы. – У Гоблина не голос, а звук из завязанной в узел тубы! Еще умудряется посреди песни орать: «Задрали ржать, уроды! Мы играть сегодня будем или нет?!» - и потом заново начинаем… - А из-за чего ржете-то? – диван слегка прогнулся под весом присевшего Чуи. - Да из-за того, что Гоблин голосит! Он, даже когда болеет, у микрофона стоит! – Дазай попытался сделать как можно более противный хриплый низкий голос: - «Пули попадают в сердце и в нем остаются-а-а-кха!...» - и закашлялся. Накахара рассмеялся. - А ты поешь? Осаму изобразил максимально хитрое и упоротое выражение на своем лице. «Интриган сраный!» Ну, ничего, у Чуи имеется рычаг давления. - Колись, иначе не покормлю. Дазай аж приподнялся. Голодные глаза загорелись. - А чем покормишь? Накахара ненавязчиво запустил руку в приоткрытый рюкзак и чем-то там зашуршал, но показывать не спешил. До Осаму долетел соблазнительный аромат чего-то вредного и, очевидно, вкусного, возможно, еще и теплого. - Сначала рассказывай, - предупредительно произнес Чуя, когда шатен с подлыми щенячьими глазами пододвинулся к нему. - У-у-у, какой Чибик жестокий!.. Ладно, пою. Гоблин не согласился бы, но другие участники настояли, когда послушали. Типа, такая изюминка выступления. Пришлось немного использовать мои гениальнейшие актерские способности, - Накахара на этой фразе рассмеялся, - однако его лицо того стоило. Он отвел мне несколько песен под конец выступления. Представляешь: Гоблин в это время на самый край сцены отходит! Тяжко, наверное, смотреть, что на твоем месте кто-то другой находится… Дазай еще немного подсел, но Чуя под прицелом прищуренных карих очей убрал рюкзак в противоположную от юноши сторону, вспоминая случай с украденной шатеном куриной котлеткой. - Вау… Оно явно того стоило. И что исполняешь? Тоже сам тексты пишешь? - М-м-м, - Осаму поднял глаза к потолку, - не могу сказать. Это сюрприз. Услышишь, когда на дискотеку придешь. Тебе ведь самому будет интереснее… Ну, Чибик, не мучай меня! Я умираю, - Дазай, окончательно распластавшись вдоль дивана на животе, уложил подбородок Накахаре на колени, умоляюще поглядывая на рыжего снизу-вверх. Чуя не сдержал усмешки, когда Осаму чуть отвернул нижнюю губу и захлопал ресницами, и все-таки сжалился, принявшись активно шуршать содержимым сумки. - На коленях ко мне приполз, верный конь… - Как принцесса поже… Спасибо! – Дазай радостно принял из рук рыжего еще теплый бургер и порывисто сел. – Как мило, что Чибик подумал обо мне! – он нетерпеливо отвернул пергамент и сделал большой укус, промычав с зажмуренными от удовольствия глазами. Накахара хмыкнул, доставая из шелестящего бумажного пакета с логотипом забегаловки еще один бургер. Он действительно целенаправленно зашел в кафе, предположив, что Осаму будет голоден после длительной репетиции, и только потом подумав, что тоже не отказался бы от чего-нибудь сытного и аппетитного. - Вкуснотища… жаль только, что не с крабом, - задумчиво проговорил Дазай, уже слопавший половину своего угощения и сейчас рассматривающий его содержимое. - Могу предложить вместо него муху, - прыснул Чуя, увидев засыхающий трупик насекомого на подоконнике. - Думаю, не сегодня… А вообще я очень люблю крабов, - шатен стал перечислять, загибая пальцы на одной руке: - Крабовые чипсы, роллы с крабом, крабовые палочки… - Крабовые палочки? Ты в курсе, что там от краба одно название? - Ага, но они все равно очень вкусные, - парень снова откусил. - А ты знаешь, из чего их делают? – Накахара помотал головой. Он вдруг подумал о том, что никогда раньше не интересовался этим вопросом. – Из перемолотого и промытого от излишков в виде крови, жиров и костей филе белой океанической маленькой рыбки, называемой сурими… Представляешь: весь жизненный путь этой несчастной и практически никому не известной рыбки состоит из притворства и лжи. Она даже умирает и попадает на человеческий стол под чужим именем, лишившись своей личности и осознания того, кто она есть… - лицо Осаму приняло печальное философское выражение. Чуя не знал, начинать ли ему смеяться или скорбеть о судьбе сурими вместе с Дазаем. Первым не выдержал шатен: он обернулся к замершему в растерянности Накахаре и, осмотрев лицо парня, захихикал. Рыжий сразу отмер. - Придурок. Я думал, ты сейчас разрыдаешься. С остатками еды они расправились быстро. Чуя уже намеревался выбросить пергамент и использованные салфетки в расположившееся под столом мусорное ведро, но Осаму остановил его: - Лучше по дороге выкинем. Иначе наши тайные посиделки прекратятся, если Гоблин увидит следы пребывания здесь кого-то без его ведома. И то верно. В этом деле им необходимо соблюдать строгую конспирацию. Дазай потянулся, чуть выгнувшись в спине и сладко улыбнувшись, а после прошел к упакованной в чехол гитаре. Наверное, Накахара никогда не перестанет восхищаться тем, как легко и профессионально, будто ни на секунду не задумываясь, Осаму подготавливает инструмент, что-то подкручивает и поправляет, пробует на звучание. Движения его рук завораживают. - Какие будут пожелания? Чуя задумчиво поглядел на устроившегося у колонок юношу. И правда, что бы он хотел сейчас послушать?.. - О чем ты думаешь, когда играешь? Его слова пробудили на лице Дазая тихую, почти печальную улыбку. - Практически ни о чем, пальцы двигаются автономно. Иногда размышляю о людях. О тех, с кем меня жизнь заставила попрощаться или неожиданно столкнула, - он чуть усмехнулся. – Иногда о мелочах: представляю, как в это время сейчас в каком-нибудь кафе варят кофе или пекут булочки, где-нибудь собирают полевые цветы или быстро мчатся поезда метро, а земля впитывает и поглощает исходящую от перемещающихся составов вибрацию. Но все же главный движущий механизм – это, наверное, эмоции, как положительные, так и отрицательные. Чуя кротко кивнул, проглотив вопрос о том, какие эмоции у шатена преобладают, под веянием какой из них он, отдавая воздуху и Накахаре мелодию, проникает рыжему в самую душу. - Сыграй то, что сам хотел бы услышать. Осаму хмыкнул, несколько раз отрешенно оттянул и отпустил струну, а после неожиданно взял лежавший на колонке мобильник и принялся что-то в нем искать. Спустя пару минут на телефоне заиграла тихая, меланхоличная песня, и Чуя в предвкушении подтянул к себе ноги, догадавшись, что Дазай решил сделать. Шатен пропустил интро, выпустив на свободу лишь несколько отрывистых звуков, на бридже (часть между куплетом и припевом) немного разогрелся, а на короткой передышке перед припевом, когда певец выдержал небольшую паузу, прежде чем его пронизывающий пространство голос вновь зазвучал, Осаму мощно ударил медиатором по струнам, одновременно проведя рукой вверх по ладам и создав протяжный тяжелый утробный звук. А дальше у Накахары внутри что-то задрожало, завибрировало, каждый раз обрываясь, как струны, и вновь сплетаясь в единую нить. Тело его свело в сладостной, чуть давящей судороге, а сердце заколотилось, сотрясая каждую клеточку. Казалось, электрический заряд прошелся по его венам и затерялся на кончиках огненных волос. Крик души. Иначе Чуя происходящее не назвал бы. А еще он очень жалел, что слышит только чуть заглушенный электрогитарой голос певца, что поет не Осаму… Дазай закончил высокой, пронзительной, почти визжащей нотой. Он не спешил открывать глаза: медленно расслабил мышцы лица (Накахаре, не сводящему с него в те минуты глаз, показалось, что до этого зубы парня были стиснуты), глубоко вздохнул, и только потом густые черные ресницы чуть дрогнули, а свет коснулся карих омутов. Спустя несколько секунд пелена тумана перед замершим шатеном рассеялась, и он повернулся к Чуе: - Хочешь сыграть? Накахара ответил, не раздумывая. Осаму улыбнулся, приглашающим жестом поманил зачарованного юношу к себе, и Чуя повиновался. Знакомая тяжесть висящей на плече гитары, тепло прижавшегося сзади тела и окутывающий приятный запах. Вновь те руки с длинными пальцами, накладывающиеся друг на друга ладони и медленные, теперь чуть более уверенные и слаженные движения. Накахара почувствовал, будто его накрывает густой и сладостный дурман. Хотелось жадно глотать воздух, буквально захлебываться им и вместе с тем задыхаться. Все то же дыхание и обжигающий, порождающий мурашки шепот, когда Дазай наклонялся чуть сильнее и, едва не касаясь аккуратного порозовевшего ушка губами, почти бесшумно произносил короткие фразы, подсказывая и наставляя. У Чуи от накатившей на него слабости дрожали колени и слегка потели ладошки. Вновь это копошение в животе и жар на щеках. Он забылся, не заметил, как в один момент закрыл глаза и откинул голову назад, утыкаясь макушкой в плечо стоявшего позади юноши. На смену дурману пришел сон, такой пьянящий и подчиняющий. Только руки под руководством кукловода бессознательно двигались… - Чу, ты спишь? Накахара медленно приоткрыл глаза, затянутые томной поволокой, и ничего не ответил. Осаму тоже замер, но отстраняться не спешил. Стоял, едва не обнимая рыжего, держа руки на струнах и ощущая легкую тяжесть чужих ладоней на своих. Чуя заторможено повернул голову. Вновь те же глаза, все так же близко. Он смотрит, не отрываясь. Как смело, даже бесстыдно, но Накахаре сейчас совершенно наплевать на это. Возможно, он пожалеет об этом потом, когда вернется домой, когда будет не одну ночь заворачиваться в одеяло и сгорать со стыда, но это все потом, потом… Глядит, почти не моргая, в карие омуты напротив и ни о чем не думает. По-настоящему тонет и задыхается… А Дазай, черт его дери! Хоть бы слово сказал! Привычно улыбнулся и пошутил бы, к примеру, что-нибудь про его голубые глаза, мол, совпадают ли они по цвету с ориентацией или нет! Завел бы опять эту шарманку про несчастную сурими или придумал бы что-нибудь еще! Хоть что-то, лишь бы не молчал, не смотрел на Чую так же!.. Господи, что за невыносимая пытка. Первым сдается Накахара: медленно отворачивается к маленькому окошечку, подставляя лицо бледным солнечным лучам. Произносит на выдохе: - Устал… Осаму отвечает ему почти неслышно, сохраняя всю интимность и трепетность происходящего: - Хорошо, - аккуратно убирает чужие руки со своих ладоней и бережно снимает ремень. Тепло исчезает. Чуя бредет и падает на диван, позволяя ослабевшим конечностям отдохнуть. Дазай некоторое время копошится, закрывая чехол и прислоняя гитару к стене, а после опускается рядом. Они молчат около минуты, а после раздается тихий голос Осаму: - Я тебе принес кое-что. Накахара чуть оживляется, поворачивает голову: шатен поставил себе на колени рюкзак и сейчас шарился в его содержимом. - Если не понравится, сразу скажи, я не настаиваю… Юноша еще некоторое время копается, а после протягивает Чуе небольшой пакетик. Рыжий осторожно заглядывает внутрь, а после пораженно вываливает содержимое себе на колени: с десяток, возможно, чуть меньше, черных кожаных браслетов. Все разные: некоторые на ремешке, было несколько на кнопке, а также на завязках. Широкие и узкие, с камнями, шипами, кожаными ленточками и косичками, металлическими вставками, нанизанными на грубую темную нить бусинами… Накахара обескуражено разглядывает все эти сокровища, некоторые подносит поближе к лицу, ощупывает, рассматривает детали, оглаживает. - Это просто… - он в очередной раз лишился дара речи. Не мог подобрать слова, чтобы описать восторг, удивление и волнение, захлестнувшие его одновременно. - Я их носил какое-то время, - Дазай усмехнулся, когда ошеломленный Чуя с вопросом в глазах повернулся к нему. – Да, был у меня такой период в жизни, а сейчас что-то разонравилось. Подумал, что тебе из этого что-нибудь приглянется, а то лежат у меня без дела, только место в шкафу занимают. На некоторых разве что есть небольшие потертости из-за носки, но, надеюсь, это не сильно их портит… Как тебе? Ответ Осаму не требовался: на лице Накахары все было отображено. Он с вожделением рассматривал каждый браслет, пробуя на некоторых крепление и не веря, что Дазай отдает ему все эти драгоценности просто так, не требуя ничего взамен, даже какой-то символической оплаты, несмотря на то, что стоили эти вещи, судя по их качеству, недешево. Послышался смех Дазая: - Я понял, - Чуя вновь повернулся к нему. – Бери все себе. Рад, что тебе они понравились. Накахаре от его слов стало неловко: он все это время молчал, даже не поблагодарил Осаму за его подарок и со стороны наверняка выглядел очень глупо. - Что я тебе должен взамен? - Ты? Мне? – Дазай сильно удивился. – Абсолютно ничего! Это просто так. Не буду же я тебя потом ими шантажировать! - Но они ведь, наверное, дорогие… Шатен на его слова легко махнул рукой: - Ерунда. Считай, что ты мне очень помог от них избавиться. Чуя еще некоторое время мялся. - Они невероятно красивые… Спасибо. Ему в голову пришла неожиданная идея. Накахаре очень хотелось отблагодарить Осаму, дать ему что-то тоже свое. Он подобрал с пола рюкзак, оглядел его внешнюю сторону, а после, отцепив с него два значка, неловко протянул на ладошке чуть поблескивающие на солнце аксессуары. Каждый из них юноша делал сам. На первом были черные, сплетенные из тонких нитей глаза с разными мутациями: потекшими или заплывшими веками, несколькими зрачками неестественных форм, сливающимися друг в друга. На воплощение этой задумки у Чуи ушел не один час: приходилось долго возиться, чтобы линии были тонкими, иногда рисунок стирался и смазывался, из-за чего возникала необходимость намечать новый. На втором – изображенная черным цветом на желтом фоне цитата: «Музыка должна не играть, а хуярить», которую рыжий когда-то прочитал на каком-то старом и покрытом ржавчиной гараже. Фраза запала в душу и сейчас нашла свое отражение на значке. Скромный презент, но это лучше, чем ничего. Дазай улыбнулся, принял протянутый подарок. Он довольно долго разглядывал аксессуары, чуть поглаживая их края пальцами. Накахара томился в ожидании, что на это скажет Осаму, не слишком ли жалко выглядит его ответный жест. В один момент Дазай поднял на Чую глаза: - Один твой значок стоит гораздо дороже всех тех браслетов, что я тебе отдал…