***
Чуя любил делать что-то для своего эстетического удовольствия. В такие моменты он даже позволял себе раскошелиться на несильно дорогие приятные мелочи, несмотря на постепенно уходящую привычку все откладывать, копить, не есть и не использовать лишнего – это было необходимо в прошлой жизни на случай какой-нибудь экстренной ситуации. Если у Накахары было настроение, он мог долго бродить по улицам и останавливаться во дворах, слушая музыку, думая о чем-то глубоком и неоднозначном, фотографируя дома, проезжающий мимо и красиво отсвечивающий фарами транспорт или небо над головой, поедая горячую булочку из пекарни. Его могло потоком неожиданных идей и помыслов занести в сэконд, где он бы долго рылся и перебирал вещи. Последней подобной покупкой стал черный объемный свитер, который Чуя немного переделал под свой вкус, добавив белые узоры на рукава и рисунок на спину – и он нисколько не пожалел о непредвиденной трате. Редко, но и такое бывало, что Накахара оказывался в книжном магазине, где парень расхаживал между стеллажами и отыскивал когда-то запомнившихся ему авторов. Несмотря на ненависть к литераторше и сложные отношения с этим предметом, читать рыжему вполне нравилось. Не все, естественно. Он предпочитал японских авторов, восхищаясь лаконичностью и ясностью их литературного языка, емкостью и легкостью фраз и сравнений, своей особой моралью и атмосферностью. По этой причине в его комнате находилось несколько книг в мягкой обложке с фрагментами традиционной японской живописи на ней. Особый и достаточно противоречивый вид наслаждения для Чуи – театр. Он ходил несколько раз с классом на балет и один раз – с матерью на спектакль. Самая первая его вылазка в мир прекрасного и одухотворенного Накахаре невероятно понравилась и запомнилась, а вот дальше подобные походы производили на него все меньшее впечатление. Это все, конечно, красиво и восхитительно, цепляет что-то внутри, порождая чувство близости с этими колоннами, величественными сверкающими люстрами, бархатными коврами и лестницами, и подобные места просто необходимо периодически посещать, чтобы пропитаться этой атмосферой, полюбоваться игрой актеров или пластичностью движений артистов балета. Накахара это понимал и по-настоящему восхищался тем, сколько усилий приходится прилагать некоторым людям, чтобы добиться успеха и оказаться на сцене перед сотней зрителей, но только первый час. Потом он начинал уставать от сидения на месте в полутемном зале, где нельзя ни чихнуть, ни зевнуть, ни прикорнуть на некоторое время, от нахождения с напыщенными людьми, делающими вид, что они до мозга костей пропитались искусством и познали дзен. По этой причине картинные галереи и музеи ему нравились больше: ходишь, смотришь, останавливаешься там, где тебе что-то понравилось, разглядываешь и можешь уйти в любое время. Но конкретно сейчас Чуя собирался именно в театр. Кое предложила как-нибудь отметить окончание четверти и выслала в группу родителей несколько вариантов. Те согласились и сошлись на балете. Одноклассницы Накахары поддержали идею с неожиданным энтузиазмом, а вот мужскую половину класса пришлось немного простимулировать. Выбор пал на «Спартака», чтобы всем было интересно. Накахара с самого начала отнесся к предложению скептично, без особой радости, но Юмико настояла, мол, они по-семейному нечасто куда-то выбираются, а так хоть с классом. Только вот именно это парня и смущало, что в подобное место он идет с двумя десятками не особо любящих его людей, а не с кем-то родным и близким. Однако в этот раз все должно было быть иначе, поскольку у Чуи в жизни появился человек, который теперь каждодневно скрашивал его существование в этом коллективе. Одежда – еще одна положительная сторона у таких культурных вылазок для Накахары. Он любил красиво одеваться и выглядеть привлекательно, чтобы в первую очередь нравиться самому себе, а уже после – всем остальным. Театр – такое место, куда Чуя не хотел бы приносить привычную в повседневном облике дерзость и мрачность. По крайней мере, в том обыкновенном для него объеме. Сейчас черные брюки, белая отглаженная рубашка с длинным рукавом и бордовая вязаная жилетка с треугольным вырезом – то, что нужно. Парень проводит достаточное количество времени перед зеркалом, думая, что бы сотворить на голове. Долго крутится, рассматривая получившийся небрежный пучок, но потом решается переделать его в низкий хвост, уложив волосы на одно плечо и убрав пряди за ухо, открывая вид на проколы. Да, так гораздо лучше. Однако самая важная, завершающая часть еще впереди. Накахара возвращается к себе в комнату, чтобы забрать сумку и заодно надеть один из подаренных Осаму браслетов. Вот он, ожидает нового владельца на столе, выбранный заранее. Тонкие кожаные ленточки и черные грубые нити, на одной из которых висят серебряные Солнце, Луна и несколько звезд. Невероятная по красоте своей вещь, сочетающая в себе нежность и дерзость. Чуе она очень нравится. Приготовления завершены, можно отправляться.***
«Давай порисуем?»
Сообщение, которого Ацуши очень страшился. Поэтому реагировал на него практически мгновенно: «Да, конечно. Когда?». Весточка приходила редко, тогда, когда ее отправитель уже находился на грани своих возможностей держать ситуацию под контролем. И они договаривались о встрече на самое ближайшее и возможное для обоих время. Накаджима всегда перед этим забегал в магазин купить мятный или ягодный чай и плитку молочного шоколада, при возможности пек нежное малиновое печенье, чтобы оставить что-то после себя, помимо рисунков, нечто приятное, то, что любит Сигма. Сигма – это молочные реки, бледно-розовые закаты и болезненно-светлое затухающее солнце. Это металлические кнопки и таблетки в молоке вместо хлопьев. Это застывшие бритвенные лезвия в сахарных леденцах вкуса клубники в форме сердечек. Это ледяные и слегка потные дрожащие руки, натянутые до кончиков пальцев рукава свитера крупной вязки. Это колючие, как шипы, снежинки, целующие острыми влажными следами лицо и оседающие бусинами на ресницах. Он любит ванильную колу, творожную запеканку со сгущенкой и сырные или соленые чипсы, напоминающие ему о хрустящих под ногами осенних листьях. Сигма – это помятые листы разной плотности, испещренные цветными или угольно-черными набросками из художественной школы. Это стружка от карандашей и мусор от ластика, липнущий к внутренней стороне ладони. Это постоянная прохлада и бледный свет на серых обоях. У него в комнате бабочки, засушенные цветы и травы, замурованные в стекло и висящие на стене. Это винтажные вещи с кружевными воротничками и рукавчиками, янтарные броши и объемные кольца. Это помятые простыни и скинутое с незаправленной кровати одеяло. Это тревожные сны и мутное, как туман, ночное беспамятство. Это нечто мягкое и приятное, как хлопок, обнимающее также нежно, как кошачьи лапки. Ацуши знал дорогу к Сигме наизусть, даже мог назвать точное количество шагов от магазина до ворот, где начиналась парковка, от ворот до подъездной двери, от двери до лифта и от лифта до квартиры – каждый раз считал, пытаясь умерить дыхание и привести мысли в порядок, заранее подготовиться к тому, что он мог услышать… Металлические двери после короткого оповещающего сигнала раскрываются, выпуская Накаджиму на нужном этаже. Дальше – девять шагов. Он останавливается, вздыхает, тянется к звонку. Сигма открывает практически сразу: привычно стоит или ходит рядом с дверью, как заведенный, ждет его. Накаджима улыбается тихо, скромно, почти виновато: - Привет. - Здравствуй, Ацуши. Сигма не улыбался. Практически никогда этого не делал. Только очень редко приподнимал уголки губ, вспорхнувшие вверх чуть пораженно, смущенно или в приступе облегчения, как сейчас. Это его искренние эмоции – юноша не обязан улыбаться для комфорта других. Он пропускает гостя в квартиру, не отходит, помогая повесить куртку на крючок и уложить шапку со свернутым шарфиком на верхнюю полку. Накаджима давно выучил, где в этом доме ванна, кухня, спальни и огромная гардеробная, где расположены все выключатели и вещи первой бытовой необходимости, однако Сигма каждый раз кружил вокруг него, текучим движением руки на все показывая и наблюдая, очевидно, немного нервничая. В квартире тишина: юноша никогда не включал телевизор, предпочитая наслаждаться царившим вокруг беззвучием, лишь изредка, при особом желании, слушая музыку в наушниках. Он заранее вскипятил чайник и легко накрыл стол. Сигма не готовил из-за отсутствия необходимости, пользуясь доставкой – можно сказать, в его семье так было принято, - но бытовым инвалидом не являлся. Со словами: «Ох, Ацуши, не стоило нагружаться… Спасибо» принимает небольшой гостинец, открывает пачку чая и бросает пакетики в кружки. У него немного подрагивают руки, и Накаджима помогает с кипятком, после перенося кружки на стол. - Как дела в художественной школе? - Хорошо. Мою работу по живописи высоко оценили… Сигма любит говорить об этом, рассказывать про преподавателей, предметы и различные техники, про материалы, с которыми ему комфортно работать, а с какими – не очень. Ацуши всегда внимательно слушал его, что-то уточнял, кивал, не перебивая и не поправляя, если парень повторялся или немного запинался. Обычно так начинался их диалог. Не с типичных вопросов «Как дела? Как здоровье?» или «Как успехи в школе?» - здесь все немного сложнее, об этом потом. Сначала – о чем-нибудь приятном, чтобы у Сигмы словно сошла с гортани пленка, перекрывающая голос и право высказывать свое мнение. При родителях пленка возвращалась. Сигма – это оплетающая горло шипастая проволока. Это обязанность быть кем-то, уже заранее продуманным и прописанным, как герой книги, обязанность следовать правилам и соответствовать ожиданиям, из которых его построили. Сигма рвет возложенные на него требования и рамки, а за это ломают его самого́. Это крики в подушку, бессонные ночи и постоянная тревожность. Это кипяток в ванной, голод, искусанные в кровь губы, слишком легкая одежда в мороз и чрезмерно теплая – в жару в качестве наказания для себя. Это несоответствие чужим и собственным идеалам. Это отсутствие личностного самоопределения и борьба с мыслями о том, что он в этом мире лишний и ему было бы лучше уйти. По его венам струится печаль, и Сигма ненавидит себя за то, что изливает эту печаль на самого близкого и дорогого человека. Потому что ему нужна помощь, а Ацуши не может отказать. Не может из страха, что Сигма решится на последний отчаянный шаг, что не поможет ему с этим справиться или не облегчит его состояние хоть немного. Такой мерзкий замкнутый круг. После рассказа о художественной школе Сигма привычно замолкает - «дозревает», прежде чем заговорить о чем-то более мрачном и угнетающем, и наступает очередь Накаджимы говорить. Он болтает о школе, о контрольных, о том, что опять хочет поучаствовать в новогодней сценке для начальных классов, о книгах или услышанных по телевизору новостях. За это время они успевают доесть и допить чай, Сигма несколько раз интересуется, не хочет ли Ацуши чего-нибудь еще и не долить ли ему кипятка в кружку, но Накаджима скромно отказывается, отодвигая от себя тарелку, в которой до этого лежал какой-то легкий салат. Они продолжают сидеть за столом, оба настраиваются, тихо дышат. - Порисуем? Теперь это говорит Ацуши. Он готов приступить к их трепетному и чувственному ритуалу, вместе помолчать и поговорить. Сигма тихо кивает, они встают и направляются в комнату парня. На постели лежат заранее приготовленные маркеры. Бумаги там нет.***
Дазай опоздал на десять минут ко времени общего сбора. Старшеклассники собирались напротив здания театра, где их ожидала Кое. Она отмечала в списке новоприбывших и уточняла, если кто-то задерживался. Чуя, получив от друга сообщение, что он застрял в небольшой пробке, успокоился и передал его слова классной руководительнице. - Угадай, кто? – в один момент раздалось у Накахары над ухом, когда некто со спины закрыл ему глаза ладонями. - Конь в пальто, - рыжий попытался скрыть радостные нотки облегчения в голосе. Он очень ждал своего друга. - Совершенно верно! - руки исчезли, и Чуя, обернувшись, увидел улыбающееся лицо Осаму. Людей в театре было достаточно. Некоторое время простояв в очереди и сдав вещи в гардероб, класс Чуи немного отошел от основной массы людей, дабы сфотографироваться на память. Накахара заранее провел рукой над головой, делая вид, что поправляет волосы, на самом деле проверяя, не поставил ли ему Дазай «рога». Время уже поджимало, поэтому Озаки, быстро озвучив, где их места и с какой стороны им нужно заходить, повела ребят в сторону зала. Женщина в этот день выглядела очень красиво и даже как-то по-королевски роскошно: черное платье, огненно-красные волосы собраны в пучок и перехвачены кандзаси (японское традиционное украшение, шпилька) с витиеватым золотым цветком. Весьма притягательный образ. Мысленно Накахара прыгал от радости: место ему досталось рядом с Дазаем, притом поближе к краю, недалеко от выхода. Чуя присел на предпоследнее кресло, а рядом, на последнее, плюхнулся Осаму, подперев голову рукой и аккуратно положив ногу на ногу. - Я каждый раз, когда прихожу сюда, думаю о том, что эта огромная и тяжелая люстра может оборваться и упасть, - шатен взглядом указал на людей, сидящих в партере – гипотетическая мишень. Чуя прыснул. - Она хоть раз падала? - Вряд ли, - Дазай легко пожал плечами, - но вдруг нам посчастливится это увидеть? - Будет жалко люстру. - Я никогда не сомневался в том, что ты очень добрый, - проговорил Осаму, и оба рассмеялись. Да, их классу падение люстры не угрожало, поскольку они занимали места в амфитеатре и немного возвышались над предполагаемыми жертвами гигантской сверкающей лампы. - Часто ходишь в театр? – поинтересовался Накахара. Людей в зал втекало все больше, и Дазаю из-за шума пришлось чуть наклониться к собеседнику. - Да нет, не сказал бы. Раз в год-полтора, иногда чаще. Не фанат я подобных мероприятий. А ты? - Тоже. Только с классом хожу, и то не всегда. Постоянно засыпаю на таких штуках. Осаму понимающе усмехнулся, а после придвинулся чуть сильнее, шепнув: - Если захочешь подремать, можешь положить голову мне на плечо. Чуя издал нечленораздельный звук, закрыв лицо руками. Шатен рассмеялся, разобрав только: «Сам себе положи, идиот», а после легонько толкнул друга в бок, предупреждая о появлении Кое. Накахара оторвал руки от покрасневшего лица, когда Озаки приподнялась с места, чтобы осмотреть и еще раз пересчитать детей. - Ты знаешь азбуку Морзе? – вновь полез Дазай к соседу. - Нет. - М-м-м, жаль. - А зачем? - Чтобы переговариваться во время балета, - Осаму протянул руку и что-то демонстративно отстучал пальцами у Чуи на колене. Рыжий хмыкнул. Да, действительно неплохая идея. Можно было бы таким образом подсказывать друг другу ответы на контрольных. Наверное, Накахара займется этим на каникулах, от которых осталось два дня, не считая сегодняшний. Как-то слишком быстро они пролетели, Чуя даже не заметил. А чем он, собственно, занимался?.. Свет в зале погас. Лучи прожекторов перетекли на сцену, зажглась тепло-желтая подсветка в оркестровой яме. Зрители зааплодировали, приветствуя дирижера и музыкантов. Занавес открылся. Балет действительно был впечатляющим. Движения, казалось, обладали какой-то гипнотической силой, музыка грохотала, заставляя сознание и сердце каждый раз вздрагивать. Массовость на сцене, внушительные декорации, выразительность, передаваемая в танце и изящных прыжках – все в зале были поражены фантастичностью происходящего. Только люди, стоящие за всем этим волшебством, были способны оценить колоссальное количество приложенных усилий. Чую зацепила динамичность. Он с интересом наблюдал за разворачивающимся на сцене действом. Вот римский консул Красс с триумфом возвращается в Рим, а среди его пленников, обречённых на рабство, - фракийский правитель Спартак с возлюбленной Фригией. Дальше - неистовая и развязная пляска Красса с куртизанкой Эгиной, после которой Красс ради развлечения приглашает гладиаторов биться между собой в глухих забралах, чтобы они не видели противника. Победивший Спартак с отчаянием обнаруживает, что убил своего товарища. Трагедия пробуждает в нём гнев, и мужчина принимает решение бороться за свободу. Потом по сюжету Спартак вместе с гладиаторами покинул Рим и отправился на поиски Фригии, музыка стала тише, друг за другом шли сольные партии, и Накахара заскучал. Он часто перекладывал ноги, облокотился на подлокотник и не сдержал нескольких зевков. Его потянуло в сон. Впрочем, весьма ожидаемо… Чуя вздрогнул, проснулся, почувствовав, что его потянуло вниз. Он выпрямился, попытался устроиться поуютнее в неудобном кресле с жесткой спинкой. В зале все также было темно, на сцене под плавную и мелодичную музыку Спартак кружил Фригию. Накахара разочарованно вздохнул. А ведь у этого еще есть второй акт… Чья-то рука ненавязчиво коснулась его колена. Чуя обернулся: Дазай легко постучал по своему плечу в приглашающем жесте. Рыжий проморгался, недоуменно посмотрел на парня. Он что, серьезно? Осаму тогда не шутил, когда предлагал Накахаре подремать у себя на плече? Какой кошмар! Как это… странно. Не совсем по-дружески или даже сказать… Чуя не хочет называть это слово. Однако предложение звучит весьма соблазнительно. Парень колебался. А вдруг он некрасиво спит? Еще обслюнявит Дазаю плечо. Или вообще захрапит. Вот будет фиаско! Хотя стоит признать, что Накахара никогда не храпел и слюней во сне не пускал. Рыжий чуть хмурит брови, демонстрируя сомнение. Осаму легко пожимает плечами, мол, ничего в этом такого нет. Чуя переводит дыхание, неловко проходится языком по пересохшим губам, а после тихо пододвигается к шатену, медленно и осторожно, жутко краснея и смущаясь, склоняет голову, стараясь устроиться поудобнее. Дазай тоже немного ерзает, желая предоставить парню больше места, чуть облокачивается на деревянный подлокотник. Накахаре кажется, что его лицо сейчас полыхает бордовым. Он замер, боясь переместить весь свой вес на Осаму. Парень ощущает обдающий жаром шепот, скользнувший по волосам и пощекотавший кожу, из-за которого у него с новой силой затягивается и подрагивает узел в животе: - Я разбужу тебя перед антрактом. Чуя заторможено благодарно кивает, щекой ощущая мягкость и приятную ворсистость темно-синей водолазки Дазая. «Черт, что я делаю?..» Подобные жесты, в понимании Чуи, были нормальными для Акутагавы и Накаджимы, которые, между прочим, состояли в отношениях. Рыжий даже немного умилялся, когда Ацуши, утомленный прогулкой, устраивал голову на плече Рюноске во время остановки, а брюнет осторожно приобнимал дремлющего юношу, чуть поддерживая, или запускал пальцы в растрепанные волосы. Это естественно, потому что они пара. Или положить голову маме на плечо во время долгой поездки. Но это тоже другое - они родные друг другу люди. Но чтобы Дазай и Накахара так же… Они ведь просто друзья, не так ли?.. Чуя определенно не уснет в таком положении – мысли не позволят…***
Ацуши помнил, как в первый раз приехал по просьбе Сигмы к нему домой, когда впервые нарисовал ему на запястье бабочку. Сигме было невыносимо жить, но он не был готов умереть. Поэтому ему оставалось только ждать восемнадцатилетия. Временами его захлестывали обида, ненависть, отчаяние, безысходность и страх, которые нужно было куда-то выливать. Он перепробовал многое: дыхательные практики, рисование и «письмо самому себе» для выплеска чувств, физические упражнения, длительные прогулки, разговоры с собой, музыка… Ничего не приносило должного результата или помогало кратковременно. Сигма терзал себя изнутри, но взять лезвие в руки боялся. Ацуши слушал все это со слезами на глазах. Ему было страшно за друга и невыносимо, что он не может забрать его мучения. Невозможно взять на себя чужую боль. Но нам под силу хотя бы держать человека за руку, чтобы он не оставался со своим горем один на один. И тогда Накаджима придумал. Он нашел на столе у Сигмы маркеры с нетоксичными чернилами без запаха, а после вывел у него на запястье, поверх бледно-голубых вен, небольшую цветную бабочку. - Пожалуйста, оберегай ее. Представь, что когда ты сделаешь себе больно, то ты навредишь этой маленькой бабочке. Думай о том, что я нарисовал эту бабочку, что она будет охранять и поддерживать тебя, пока меня не будет рядом. В этом рисунке очень много. Он станет нашим с тобой символом жизни… Парни привычно сидят на кровати в прохладной комнате. Ацуши осторожно закатывает Сигме рукав объемного мятного свитера до самого локтя, выбирает цвет и место на чистой белой коже – старые изображения насекомого уже стерлись. Сигма в этот раз довольно долго продержался без бабочки, он большой молодец. Подобные практики ему помогают, Накаджима всегда радовался их прогрессу, хвалил юношу. Сигма каждый раз просил Ацуши выбирать цвета, место и размер по своему вкусу, тайно называя одну из получившихся бабочек своим именем, а еще одну – именем Накаджимы. Иногда Сигма плакал. Смотрел, как юноша аккуратно, с любовью выводит на его худой бледной руке рисунки, и слезы сами наворачивались на глаза, вставали комом в горле, мешая словам выходить наружу. Но Сигма все равно продолжал говорить, хрипло шептал, изливал душу, печаль и тревоги, прятал покрасневшие мокрые щеки за волосами, низко склонив голову. Ацуши позволял уткнуться себе в плечо, аккуратно поглаживал по спине, ждал. Сигма не разрешал себе кричать при Накаджиме, даже если было очень тяжело или его захлестывал гнев. Очень редко рыдал взахлеб, но голос не повышал. Временами молча сидел, тихо всхлипывая, и только его худые плечи подрагивали под ладонями Ацуши. Это могло длиться довольно долго. Потом Сигма успокаивался, осушал стакан с водой, стоявший на прикроватной тумбочке, а Накаджима возвращался к прерванному рисованию. В этой части ритуала они могли спокойно поговорить о чем-то, обсудить нечто бытовое, приземленное и нейтральное. Так было и сейчас. - …Ох, да, книга немного тяжелая, но довольно трогательная. Мне нравится. Постараюсь поскорее дочитать, - Ацуши осторожно выводит светло-голубое крыло. Сигма на его слова кивает. - Финал будет красивым, он скажет очень глубокую мысль. На короткий промежуток времени воцаряется спокойная тишина. Голос Сигмы прозвучал в ней неожиданно серьезно, угрюмо и даже подозрительно: - Ацуши… Скажи, пожалуйста: кто пригласил Дазая тогда? Накаджима ждал подобного вопроса. Он сам хотел как-нибудь подвести к этому разговор, узнать, почему Сигма в день их совместной прогулки был несколько настороженным и даже напряженным, аккуратно спросить, не было ли у них за время лицейской жизни конфликтов с Осаму. - Чуя. Они теперь учатся в одном классе, представляешь? Да и ладят очень хорошо, можно сказать, лучшие друзья. Мы даже вчетвером в волейбол играли: я, Аку, Чуя и… - А ты ничего странного не замечал за ним? Ацуши поднял на юношу удивленные глаза: - Да нет как-то, вроде бы нет…Разве с Осаму что-то не так? Сигма некоторое время хмуро смотрел на замершие в нерешительности руки Накаджимы. - Не стоит Чуе сближаться с Дазаем. Не наш он человек.***
Накахара проснулся от легких поглаживаний по руке, выводящих его из сна. Чуя проморгался, огляделся: в зале было еще темно, но зрители уже находились в легком предвкушении антракта. Парень приподнялся, потер веки и поправил хвостик, потуже затянув резинку. Спалось ему, на удивление, сладко. Накахара повернулся к Осаму: тот сидел, поглядывая на него краем глаза и изогнув губы в легкой улыбке. - Выспался? Чуя медленно покивал. - Да. Хотя плечо у тебя немного костлявое… - Ты мило шмыгаешь носиком во сне. Как обухом по голове. Это еще хуже, чем если бы Дазай выдал что-нибудь про его неудобную и тяжелую голову или соврал, что он храпит. Накахаре захотелось скукожиться и залезть под обивку кресла. Смех Осаму заглушили финальные звуки торжественной мелодии, после чего постепенно зажегся свет и объявили десятиминутный антракт. Кое попросила ребят задержаться на местах, чтобы они предупредили, кто и где будет проводить недолгий перерыв. Некоторые сразу убежали в буфет, кто-то продолжил спать или уткнулся в телефон. Преимущественное количество десятиклассников соизволило прогуляться по театру. - Надо бы кости размять, - Дазай потянулся. – Кресла деревянные, а у меня пятая точка не железная… Пойдем к оркестровой яме? Чуя неловко пожал плечами. Осаму привстал, но тут же, тяжело охнув, опустился назад. - Что такое? – голос рыжего прозвучал взволнованно. - Да так, - парень осторожно потирал голень, слегка ощупывая и хмурясь. – Переводил бабушку через дорогу, и меня сбил автобус. Накахара прыснул: - Ага, а потом ты на этом автобусе в театр поехал… Сильно болит? Может, лучше посидим? - Пустяки, пойдем. Чуя с небольшой опаской посматривал на прихрамывающего и чуть морщащегося Дазая. «Предложить ему помощь? Типа, поддержать за локоть или вроде того?» Парням пришлось выйти из зала, спуститься на первый этаж и зайти через другую дверь. Накахара оглядывался, оценивая масштабы помещения, сильно задрал голову, рассматривая снизу-вверх отделанную сияющую люстру. Осаму медленно прошел к оркестровой яме и оперся об ограждение, заглядывая туда. Чуя приблизился к нему, тоже немного наклоняясь: небольшое пространство внизу было заполнено черными стульями, подставками для нот и оставленными инструментами. - И как они там не глохнут? – раздался голос Дазая. - Вы примерно в такой же каморке репетируете. Шатен рассмеялся. От упоминания подсобки Накахара представил свое последнее пребывание там. В тот день он тоже не сдержался и, отклонившись назад, уткнулся макушкой в плечо Осаму. Чуя решил отвлечься от навязчивых мыслей, пересчитывая скрипки и виолончели. - Скрипок больше по количеству, чем других инструментов, - подвел рыжий итог. Дазай кивнул. - Играют они тоже больше остальных. Представляешь, как грубеют подушечки пальцев? Столько времени активно перемещать руку по грифу… - Так происходит у всех, кто играет на струнных инструментах? Осаму усмехнулся, кивнув, а после заметил, как Накахара косится на его пальцы. Молча протянул руку, предлагая попробовать на ощупь. Чуя в который раз порозовел, быстро заглянул в расслабленное лицо шатена, осторожно потрогал подушечки длинных тонких пальцев. Действительно, кожа на них чуть огрубела. Было в этом жесте что-то трепетное и невероятно доверительное. Накахара смущенно отогнал от себя мысль, что сегодня они с Дазаем непривычно много касаются друг друга. - Второй акт тоже будешь спать? Чуя неопределенно промычал. В вопросе Осаму прозвучала затаенная забота, лишенная остроты и скрытой усмешки. Рыжему не хотелось бы этим злоупотреблять. Он наслаждался такой чертой Дазая. - Давай свалим? Накахара уже слышал этот вопрос. С появлением Осаму в его жизни он стал значительно проще относиться к прогулам и непослушанию, постепенно освобождаясь от рамок, лишних стеснений и ограничений, и ему это очень нравилось. Он заглянул в карие глаза напротив: в них играются озорство и хитринка. Чуя соглашается, как и в прошлый раз. Перед началом второго акта Дазай выждал некоторое время, пока Озаки быстро оглядывала вернувшихся ребят, пересчитывая, а потом незаметно вышел из зала. Накахара выдержал небольшую паузу после ухода товарища и затем тихо выскользнул – хорошо, что их места самые крайние, подальше от большинства одноклассников и Кое, - всматриваясь в ступени под ногам. Капельдинер открыл ему дверь, и Чуя покинул темный зал с громыхающей музыкой. Теплый свет в коридоре на мгновение ослепил его, парень проморгался, а после двинулся к лестнице, у которой его ждал Осаму. Юноши не собирались совсем сбегать из театра, просто хотели лишних десять-пятнадцать минут провести за пределами темноты и инструментальной музыки. - Куда пойдем? - На первом этаже замутили небольшую выставку с репродукциями картин, можно туда. Они медленно спускались по ступеням, укрытым утоптанным бархатным ковром. Накахара поглядывал на аккуратно ступающего Дазая, следя за его состоянием. Рыжий не сразу заметил, что друг прихватил с собой какую-то синюю книгу. - Специально под образ подбирал? Осаму рассмеялся, поглядев на свою водолазку: - Честно, я даже не подумал об этом. В киоске купил, чтобы время на остановке скоротать. Чуя взял протянутую ему вещь, осмотрел безвкусную обложку, чуть сверкающую из-за блестящих вставок. На ней мужчина и женщина в деловых костюмах целовались под аркой с алыми розами. И весьма странное название – «Цветение розовой лилии». Фу. Банальная сопливая романтика. Такое обычно покупают женщины возрастом постарше Кое, которые изголодались по мужскому вниманию, страстным поцелуям и любовным интригам. - Мне просто крайне интересно, что читает человек, который пишет у гадюки-литераторши сочинения на «отлично»… - У всех свои скелеты в шкафу, - со смехом произнес Дазай. - Ты что, серьезно? - Нет, конечно! Просто это лучше журналов по садоводству или фен-шую. А для кроссвордов пришлось бы карандаш покупать, но они там были только в пачках по десять штук. Накахара на ходу открыл первую страницу и пробежался глазами по строкам. Да, от одного предложения «Она была одета в обычное платье серо-буро-малинового цвета в полоску от *название какого-то дорогого итальянского бренда*, подчеркивающее глубину ее салатовых глаз» можно было проблеваться. Но Осаму прочитал практически все это тошнотворное произведение, о чем свидетельствовал вставленный между страниц ближе к концу потрепанный транспортный билет. - Достойный подарок литераторше на день рождения. Пусть познакомится с образом настоящего мужчины, «чье подтянутое мускулистое тело обтягивал черный дорогой костюм, а пуговицы едва удерживали рубашку, закрывающую широкую загорелую волосатую грудь», - зачитал Чуя максимально противным низким голосом, желая подчеркнуть всю мужественность облика главного героя, так что Дазай закрыл себе рот рукой, сдерживая громкий смех. – Ахренеть. С какой гориллы автор взяла этот образ? Страшно, наверное, жить с такими существами на одной планете… - Ну нет, я литераторше такое сокровище точно не отдам! Они, не торопясь и посмеиваясь, дошли до первого этажа и остановились перед расположившимися в ряд изображениями, напечатанными на плотном картоне. Выставка была посвящена темам войны и голода, поэтому смех парней сам собой стих. Они медленно переходили от одной репродукции к другой, читая предложенное снизу описание и вглядываясь в картины. Где-то вдалеке слышался веселый разговор гардеробщиц. - Страшно все это, - тихо произнес Чуя. У него всегда при виде подобного внутренности слегка сжимались, он не мог смотреть с безразличием на смерть, на исхудавших до костей людей, на их запачканные в грязи изможденные лица. Но такое нужно видеть, помнить, чтобы не оставлять в забвении страха и тлена, опустившегося на миллионы граждан в прошлом. Юноши добрели до «Апофеоза войны». Пирамида в пустыне, возложенная из черепов, над которой кружили черные вороны. Жутко, но вполне доступно для понимания. Вот он перед вами – неотвратимый и безжалостный результат войны. Накахаре показалось, что прошло очень много времени, пока они бродили по первому этажу. Парень заглянул в телефон: они ходили только восемь минут. Еще примерно столько же можно не возвращаться в зал. - Можно подняться по дальней лестнице, так выйдет дольше, - предложил Осаму. Они неторопливым шагом направились в восточную часть здания. Чуя подумал о том, что Дазай сегодня непривычно тихий и… тактильный, что ли. Может, это из-за травмы ноги – концентрируется на движениях, чтобы снизить болевые ощущения? Или на него в принципе так действует театр? Неожиданно Осаму попросил: - Почитай еще, - и кивнул в сторону книги, которую Накахара до сих пор держал в руке. Рыжий открыл на последней прочитанной им странице и принялся за анализ произведения, озвучивая фрагменты и разнося книгу в пух и прах. Дазай смеялся над его острыми шутками, и Чую это сильнее подогревало. - «Она разглядывала окружавшие ее боевые горы…» Что? «Боевые горы»?! Это какие? Которые отправились в бой с другими горами? И вообще, как тут взялись горы, если она с этим уродом недавно в его припаркованном у банка спорткаре сосалась?.. Пиздец, тут прописаны все звуки поцелуев, - рыжий быстро перелистал страницы, наполненные «М-м-м, да, детка!», «Ах!», «Ох!», «Чмок!» и «М-м-м», не желая это озвучивать. – Что там дальше по сюжету?.. А, вот, он позвал ее на Мальдивы. Какие Мальдивы?! Они знакомы три недели! У меня сейчас глаза выпадут. Как ты осилил это дерьмо, пока ждал автобус?.. Накахара заливался соловьем, а Осаму едва держался на ногах от смеха. Они поднялись по лестнице, и остановились в пролете. Восточная часть театра была сделана в приглушенных синих цветах, стены и отделанные перила красиво отливали серебряным. Чуя добрел до подоконника, оперся об него, разворачиваясь так, чтобы свет луны падал на страницы книги. От окна немного сквозило, на почерневшей улице уже зажгли фонари, дорога была озарена красными и желтыми огнями от фар автомобилей. Рыжий принял серьезный вид, поскольку в книге наступил судьбоносный и ответственный момент – герои НАКОНЕЦ-ТО признавались друг другу в любви. Даже Дазай как-то притих. - «Твои глаза поразили меня с первой нашей встречи! Я никогда тебя не забуду. Все, что ты сделала для меня, навсегда останется в моем сердце. Я хочу провести с тобой остаток своей жизни, в богатстве и бедности, в болезни и здравии. Ты стала для меня всем, моим новым смыслом жизни, моя розовая лилия...» Кошмар, - Чуя пролистал оставшиеся страницы, оценивая, как много еще остается до финала. – Это ведь несусветная чушь! Они познакомились случайно, потому что она пролила на него кофе, а ему понравились ее «салатовые» глаза! Потом он отвез ее на Мальдивы и подарил машину, а они знали друг друга на тот момент меньше месяца! Это же бред! В жизни такое невозможно!.. Накахара продолжил считать оставшиеся страницы, чувствуя на себе взгляд шатена. Осаму на его возмущения ответил с небольшой задержкой: - Да, в жизни все сложнее… Неожиданно Дазай оттолкнулся от подоконника и встал напротив Чуи. Его рука аккуратно забрала у рыжего книгу и уложила ее на подоконник. - …Или проще… Накахара инстинктивно оглянулся вслед изъятой вещи, но быстро повернулся к шатену, почувствовав прохладное прикосновение к своей щеке. Осаму смотрел ему в глаза спокойно, немного задумчиво и даже с каким-то ожиданием. Чуе на мгновение показалось, что Дазай задумал какую-то шутку. Вокруг них воцарилась тишина. У рыжего с неожиданной силой забилось сердце. - Что?.. Больше он ничего произнести не успел. Глаза Накахары распахнулись, юноша вздрогнул и замер каменным изваянием, когда Осаму наклонился, порывисто, но трепетно коснулся чужих приоткрытых и чуть подрагивающих губ своими губами…***
- Не наш он человек. Ацуши немного помялся. - М-м-м… Ну, да, Осаму не эмо. Но мне кажется, что он хорошо бы… - Я не об этом, - Сигма прервал его. – Дазай - человек с двойным дном. Вертлявый, как змея. Знает, как с кем общаться и что сказать в определенный момент. Не нравится он мне как-то. Нет в нем ничего конкретно отрицательного, но во всем его поведении проскальзывает что-то, из-за чего находиться рядом некомфортно. Накаджима немного напрягся. Его видение Осаму было немного иным, более положительным и светлым, не таким, каким новенького видел Сигма. - У вас что-то произошло в лицее? Какой-то конфликт? - У меня с ним лично – нет. Но то, что я видел, было достаточным. У меня сложилось впечатление, что Дазай на самом деле не такой, каким хочет казаться. - Ох… Ацуши чуть поерзал на месте. Голос Сигмы приобрел строгие, холодные нотки. Он помолчал некоторое время, а после вздохнул, собирая мысли в единый последовательный рассказ. - Я с ним практически не пересекался и не общался, но все равно был о нем наслышан. О Дазае в лицее говорили разные вещи, порой противоречивые. Вел он себя как клоун, выпячивался, лез, куда не надо, словно хотел о себе заявить: то на линейке глупость какую-нибудь выкрикнет, то еще в какой-то проказе поучаствует. Как я помню, в классе он ни с кем тесно не общался, у него в принципе в лицее не было какой-то постоянной компании, хотя и отщепенцем он не считался. Находился где-то в центре, на периферии и в отдалении одновременно, если можно так выразиться. Но это только в лицее. В соседней от нас школе обитала компания эмо. Вот к ним он и прибился. Пытался, по крайней мере. Глаза Накаджимы в удивлении распахнулись. - …Я видел их иногда, когда возвращался после занятий. Они собирались за школой, во дворах, толпой в магазин ходили или просто по улицам шатались. Не знаю, чего Дазай от них хотел, таскался за ними хвостиком, будто лучше компании не нашел. Я могу ошибаться, но со стороны у меня возникло ощущение, что эмо его не принимали. Не отталкивали, но и за своего Дазая не считали, просто позволяли ему быть где-то рядом. Хотя он старался шутить, как-то влиться. Одевался даже какое-то время соответствующе, сочетая строгую лицейскую форму и эпатажную атрибутику: галстучки какие-то, значки, браслеты... Словно чтобы всем угодить, в один момент что-то лишнее скинуть в зависимости от окружения: пока находится в лицее, носит подобие формы, выходит за пределы территории и идет к той компании – снимает пиджак, оставляя весь этот черно-розовый камуфляж… Но это не единственная странность. Сигма некоторое время молчал, вспоминая и подбирая слова. - У нас с их классом иногда были совмещенные уроки физкультуры. Переодеваться тоже приходилось всем скопом в одной раздевалке… В общем, Дазай стал носить бинты. Он в этот период даже поменялся как-то. Перестал за эмо таскаться, выглядел не очень, не веселился и не улыбался… Не знаю, по-настоящему ли он резался или просто хотел привлечь к себе внимание таким образом. Но вот второе у него точно получилось. Бинты эти все время из-под его рукавов торчали и руку обвивали до самых локтей, он стал пропускать занятия, успеваемость, кажется, упала, хотя до этого он был в числе лучших. Естественно, учителя обратили на это внимание, Дазай стал постоянным гостем школьного психолога… - Какой ужас… - тихо произнес Накаджима. Он теребил край покрывала, желая успокоиться. – И что было дальше? Сигма молчал некоторое время. Он смотрел на бабочек, застывших на его руке. Спустя минуту мучительного ожидания Сигма поднял на Ацуши глаза. - А потом произошло самоубийство.***
Первая мысль – оттолкнуть, ударить, воскликнуть: «Что ты творишь?!»… Но Чуя не был способен на это. Точно не сейчас. Он зажмурил глаза, вцепился в ткань мягкой синей водолазки. Чувствовал легкие прохладные поглаживания по щеке, как губы Осаму аккуратно сминают его собственные в медленном поцелуе. У Накахары словно земля ушла из-под ног. Его волной накрыла слабость, сердце заколотилось в безумном ритме, щеки обдало жаром, а в животе затрепетал, запульсировал уже знакомый сладостный комок. Чуя всеми силами пытался заставить мозг работать, чтобы оценить происходящее, осознать, что только что произошло и происходит до сих пор. Дазай поцеловал его. Накахаре показалось, что этот момент продлился вечность, он ощущал буквально все: от дрожи в коленях до мягких прикосновений и вкуса чужих губ. Это что-то крышесносное, заставляющее внутренние органы оборваться и бухнуться вниз, потянув за собой и все тело. Осаму отстранился так же неожиданно. Немного отклонился назад, чтобы видеть лицо Чуи, но не отошел. Рыжему было страшно открыть глаза. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы набраться сил и распахнуть веки. Вот он, Дазай. Близко, как никогда до этого, смотрит на него, но уже чуть иначе. Проникновеннее, внимательнее, с ожиданием и даже каким-то волнением, если не страхом. Ждет от Накахары хоть какой-то реакции, слов. А у Чуи язык просто не поворачивается. Слова и предложения обрывками проносятся в его голове, сомнения и догадки топят. «Это шутка. Он так пошутил. Неудачно пошутил. Это мой первый поцелуй. Дазай меня поцеловал. Почему? Это было на спор. Он кому-то проспорил, и ему загадали подружиться со мной. Подружиться и… Господи, почему он на меня так смотрит? Это действительно происходит? Он сейчас рассмеется? Пожалуйста, не надо…» - Почему? Это все, что Накахаре удается выдавить из себя. Его голос сиплый и тихий, непослушный. Осаму не отрывает от него взгляда, и Чуя все больше сомневается, что Дазай проспорил или пошутил. Смотрит, и теперь в его глазах плещется еще больше волнения и тревоги. Такое нельзя подделать или сыграть. «Пожалуйста, не извиняйся за это. Не проси забыть. Не говори, что не всерьез. Для меня это слишком важно. Я не хочу, чтобы это было просто так…» - А ты не понимаешь? Его голос такой же тихий, наполненный надежды и волнения. Накахара смотрит в чистые глаза напротив и все понимает. Он не может заставить голову соображать, чтобы оценить происходящее. Ему под силу лишь вспоминать все свои прошлые ощущения, что он испытывал рядом с Осаму. Он не помнит первоначальной ненависти, раздраженности и вражды. Только желание быть для Дазая особенным, чтобы это было взаимным. Помнит, что не хотел расставаться, отпускать Осаму, помнит страх потерять его после того столкновения в парке. Помнит порхающее чувство в животе, ту тягучую сладкую истому и маленькие вспыхивающие искорки, когда они соприкасались, когда руки Дазая накрывали его собственные и они вместе играли на гитаре. Помнит, как Осаму однажды подхватил его и прижал к себе, как смотрел ему в глаза… Чуя понимает. И, кажется, это взаимно. У него хватает сил только на слабый кивок. Дазай выдыхает, и Накахара ощущает, как мышцы шатена, до того скованные и сведенные в мучительном ожидании, расслабляются. Осаму опускает глаза, неловко глядя куда-то вниз. Чую захлестывает странный порыв, как тогда, в подсобке. Он протягивает руки и касается ворота водолазки. Накахара не пожалел, что в тот день замер и долго смотрел Дазаю в глаза. Ни капли не пожалел, не укорил себя за несдержанность и откровенность. Сейчас тоже не пожалеет. Тянет Осаму к себе, прикрывая глаза и нерешительно целуя… Накахара чувствует, как Дазай пораженно вздыхает, теплом обдавая его губы, но быстро приходит в себя. Чуя не знает, как правильно, что лучше сделать, поэтому невероятно благодарен, что и сейчас Осаму направляет его, вновь беря инициативу в свои руки. Оглаживает его порозовевшую щеку, обхватывая за подбородок и вынуждая приоткрыть губы сильнее. Целует аккуратно и трепетно, слегка покусывая, словно стараясь распробовать на вкус, насладиться каждым мгновением. Дазаю пришлось сильно наклониться, чтобы Чуя смог обвить его руками за шею, да и сам рыжий уже устал стоять на носочках. Осаму тяжело выдыхает ему в губы, проникает руками под жилет, обнимая за талию и сильнее притягивая к себе, а после приподнимает, усаживая Чую на прохладный подоконник. Накахаре кажется, что все его тело полыхает, внутренности пышут безудержным страстным пожаром, а рассудок давно покинул своего хозяина. Он запускает пальцы в каштановые пряди, такие мягкие и приятные на ощупь, чуть оттягивая и поглаживая. Чувствует руки Осаму, блуждающие по его телу, прижимающие к себе, проникающие под жилетку и впутывающиеся в волосы. Так откровенно, так горячо и желанно. Странно, смущающе и безудержно. Чуе на мгновение кажется, что сейчас их кто-нибудь точно увидит. Пройдет мимо и, заметив, возмущенно вскликнет, как это мерзко, пошло и неправильно. Но никого нет, не слышно приближающихся шагов или чьих-то голосов. Только тихие причмокивающие звуки и шуршание одежды нарушают величественное безмолвие театра… Они отрываются друг от друга, тяжело дышат, не открывая глаз и соприкасаясь лбами. Накахара сглатывает, не выпускает из пальцев водолазку Дазая. Он вдалбливает себе в голову мысль, что это не сон, что все происходит наяву. Осаму в последний раз проводит рукой по огненным волосам, оглаживает щеку, спускаясь ниже, по шее к груди поверх одежды, нехотя выпуская Чую из объятий. - Нужно идти, - сбивчиво произносит, обдавая прерывистым теплым дыханием. Накахара заторможено кивает, хотя он уже давно послал к черту этого Спартака со своей Фригией. Театр, одноклассники, посторонние люди со своими нравоучениями, правилами и моральными устоями – к черту. Общепринятые нормы, рамки и условности – туда же, в адский огонь… Дазай в последний раз целует его, словно на прощание, нежно прикасается губами к щеке и переносице, после чего помогает Накахаре спуститься. Они вновь не торопятся, медленно, на ватных ногах ступают по лестнице. Чуя не поднимает глаз, старается меньше смотреть на Осаму, немного стесняясь, только держится за перила, пытаясь сохранять равновесие. Порой рыжему казалось, что Дазай, находясь рядом, касаясь или просто смотря на него, лишает его способности обладать гравитацией и владеть своим телом. Они добираются до второго этажа, и тогда Осаму оборачивается, словно проверяя что-то позади. Там, как и ожидалось, ничего нет. Пустой подоконник, шумная улица и кружащиеся хлопья первого снега.***
- Какой-то старшеклассник перерезал себе вены в мужском туалете. Его полуживого техничка нашла. Такой скандал в лицее был… Имя этого человека не озвучивали, но всем и так было ясно, кто чуть коньки в туалете не отбросил. Отец Дазая в лицей зачастил, только не к школьному психологу, а к директору. Наверное, даже его влияние и постоянная финансовая помощь лицею уже не могли обеспечить сыну место в образовательном учреждении. На неуспеваемость, несоблюдение формы и нарушение правил еще как-то могли закрыть глаза, но этот случай стал для Дазая отправной точкой. После произошедшего его в лицее не видели, - Сигма тихо хмыкнул. – Теперь понятно, где он решил затаиться. Наверняка его выходки отцу репутацию сильно подпортили… Ацуши немного замутило. Он тихо пролепетал: - Но нам Дазай сказал, что переехал… Только сейчас, произнеся вслух эту фразу, Накаджима в полной мере понял, насколько глупо и неправдоподобно она звучит. Он прикрыл глаза, стараясь размеренно дышать. Сигма рядом с ним зашевелился: - Прости, Ацуши, я тебя напугал? Не стоило мне всего этого говорить. - Нет-нет, все хорошо, - юноша открыл глаза, задумчиво потер переносицу. – Это я опять все близко к сердцу принимаю… Да, произошедшее ужасно и… печально, - он некоторое время молчал, раздумывая. – Может быть, Осаму просто несчастный человек? Хотел найти себе друзей, но не получалось, дома могли быть какие-то проблемы… - Кто его знает, - Сигма вздохнул, пожав плечами. – Я думаю, у него вот здесь, - парень указал пальцем себе на голову, - какие-то неполадки, путаница. Пусть разбирается. Лишь бы он других во все это не втягивал и проблемы не приносил. Накаджима рассеяно кивает. У него в мыслях, как на карусели, крутится их первая встреча с новеньким.«Я не виноват, он сам», - «Подтверждаю, это моя инициатива. Осаму Дазай, будем знакомы»…
Дазай сам, как и в прошлый раз, к ним – эмо – пришел. Только теперь его приняли.***
Вновь темный зал. Множество расположившихся в креслах людей. Чуя проходит на свое место и с облегчением падает, Дазай тихо присаживается рядом. Некоторые одноклассники оборачиваются на них, недолго шепчутся, очевидно, заметив длительное отсутствие парней. Накахаре кажется, что розовые щеки и выбившиеся из хвоста волосы выдают его с потрохами, что все вокруг знают, чем они с Осаму занимались, поэтому старается принять как можно более спокойный вид, игнорируя поворачивающиеся в их сторону головы. Дазай выглядит относительно расслабленным, его поза уже не настолько напряженная – все, о чем он думал, чего ждал, свершилось. Теперь можно не бояться. Чуя аккуратно поворачивается к шатену, смотрит, как красиво ложится на него слабый свет, долетающий со сцены, глядит на губы, скулы, которых он касался. Осаму чувствует направленный на него взгляд, поворачивает голову. Его взгляд невероятно глубокий, в нем скрыто слишком много эмоций и несказанных слов. Рука Накахары аккуратно скользит под деревянным подлокотником и замирает на кресле Дазая. Чуя разворачивает ладонь, предлагая. Парень крайне смущен своей решительностью и неожиданно разыгравшейся тактильностью. Осаму улыбается. Он чуть пододвигается, и Накахара чувствует прикосновение длинных тонких пальцев. Дазай закрепляет «замочек», аккуратно поглаживая запястье Чуи. Им предстояло о многом подумать. О многом поговорить.