***
Ацуши быстро шагал, изредка останавливаясь на светофорах и подставляя лицо падающим снежинкам, жмурясь от накатывающей на него радости и предвкушения чего-то светлого, словно снег мог принести с собой воскрешение, очищение или рождение. Казалось, что в этих первых белоснежных звездочках есть семена прекрасных узорчатых морозных цветов. Невероятно красиво. Улыбка сама лезла ему на лицо, и юноша не сдерживался, оглядывался вокруг, любуясь городом, окрашенным красно-желтым светом от мчащихся по дороге машин. После того разговора он еще некоторое время побыл с Сигмой. Потом ему пришло сообщение от Рюноске, и Накаджима засобирался: Акутагава после тренировки должен был заехать и встретить его около метро. Время все-таки сейчас неспокойное, и брюнет переживал, как бы Накаджима добирался домой один. Сигма еще несколько раз поблагодарил Ацуши за встречу, пообещал, что постарается переживать и напрягаться поменьше, а после проводил юношу взглядом до лифта, помахав на прощание… Накаджима издалека заметил Рюноске, ожидавшего его у входа в метро. Снежинки красиво ложились на его черные волосы и мех на капюшоне… Как всегда, не носит шапку или хотя бы шарф и умудряется при этом не болеть. Вот почему на свете есть такие люди, которые в мороз ходят с непокрытой головой и чувствуют себя прекрасно, а есть такие, как Ацуши, которые могут заболеть от любого сквозняка? Светловолосый этого не понимал, поэтому каждый раз призывал Акутагаву накидывать хотя бы капюшон. Единственное, чего Накаджиме удалось добиться, - чтобы брюнет носил перчатки. Рюноске встречает Ацуши кивком головы, слегка приподнимает уголки губ. Хочется обняться, прижаться губами к прохладной щеке, на худой конец – взяться за руки, но даже этого им сделать нельзя. Не сейчас, не на людях. Приходится терпеть до того момента, пока они не останутся наедине. Они почти смирились с тем, что подобные – пусть даже лишенные вульгарности, пылкости и страсти, наделенные только трепетностью и теплом – вещи им недоступны при посторонних из-за возможной реакции. Несправедливо ли это? Да, скорее всего. Но таковы реалии, в которых они живут. Парни быстро спускаются в метро, проходят через турникеты и останавливаются на платформе, ожидая поезд. Накаджима некоторое время смотрит, а после протягивает руку и быстро касается влажных от растаявших снежинок угольно-черных волос. Неодобрительно хмурится. - Аку, я буду тебя ругать. - Рюноске оборачивается, не сдерживает улыбки: для него слышать подобное от Ацуши не впервой. Не сказать, что ему не нравилась забота Накаджимы, наоборот. – Я серьезно. На улице сильная влажность и ветер. Когда-нибудь я точно свяжу тебе самую тесную и неудобную шапку и колючий шарф и заставлю носить. Зато не замерзнешь. - Если ты свяжешь мне еще и шапку с шарфом, я буду ходить в них даже летом. Акутагава немного расстегивает черную парку: под курткой проглядывался воротник светло-серого свитера ручной вязки: новогодний подарок Ацуши. - Мне в нем тепло. Накаджима не сдерживает улыбки, прогоняя напускную строгость: ему было очень приятно, что Рюноске с удовольствием носил его подарок. Он довольно долго корпел над этим свитером, переживал, что не подойдет по размеру, старался подыскать пряжу под цвет глаз возлюбленного. - Ладно, в этот раз ты откупился. Акутагава усмехнулся, застегнул куртку обратно. - Как прошла встреча? - М-м-м, хорошо… Рю, тут такое дело… Мне нужно с тобой кое-что обсудить.***
Наверное, это было самое длительное время, когда Чуя и Дазай не разговаривали, однако они не испытывали из-за этого дискомфорта или неловкости. Никто не нарушал безмолвия, царившего в машине, только водитель перебросился парой фраз с Осаму, уточняя адрес. Накахара только на полпути осознал, что местом прибытия шатен указал не свой комплекс, где находилась его квартира, а дом Чуи, что рыжего немного удивило. Зачем? А как же его нога? Неужели Осаму не хочет с комфортом добраться до дома? Однако Накахара не стал бы отрицать, что ему было приятно от того, что Дазай подумал о нем, указал его адрес, чтобы парню не пришлось лишних двадцать пять минут идти до своей квартиры, взяв это бремя на себя… Машина мягко затормозила напротив нужного подъезда, водитель подтвердил перевод, и парни заторможено выползли из теплого салона автомобиля на холод. Они медленно прошли к крыльцу, Осаму облокотился о перила. Оба смотрели себе под ноги, не произнося ни слова, словно опасаясь лишних свидетелей, пока такси не скрылось за поворотом. Теперь вокруг не было ни души. На улице стало еще темнее, света из окон домов было недостаточно. Только снег красиво кружился вокруг болезненно-бледной подъездной лампы под козырьком. - Как ты дойдешь до дома? – голос Чуи тихий, с легкими оттенками заботы и тревоги. Дазай усмехается как-то печально, пожимает плечами. - Добреду как-нибудь. Ногу нужно разминать. - Идти далеко, холодно… - неожиданно Накахара выдает, даже до конца не оценив возникшую в голове идею и возможность ее реализации: - Может, зайдешь? Осаму улыбается краешком губ. Кажется, его это предложение умилило. - Думаю, в следующий раз обязательно загляну. Чуя понимающе кивает, опускает взгляд себе под ноги. Вновь не хочется расставаться. Он видит, как Дазай делает несколько шагов ему навстречу, останавливается. Накахара поднимает на него глаза, читая в чужих омутах неуверенность, ожидание и робкую просьбу. Глаза всегда его выдавали, Чуя научился понимать Осаму через эти зеркала души. Каким бы уверенным или беспечным он ни казался, как бы ни веселился или ни изображал серьезность, в его глазах всегда отражались истинные чувства и эмоции. Многие наверняка этого не осознавали, замечая в Дазае лишь смех, мимику или телодвижения, а Накахара понимал и видел гораздо глубже. Его вновь тянуло. И Чуя повиновался. Быстро оглянулся по сторонам, проверяя наличие посторонних, а после приблизился к Осаму вплотную, скользнул руками по плечам, смущенно смыкая веки и приоткрывая губы. Так аккуратно, нежно и трепетно. Без былого пожара, сбитого дыхания и смазанного изучения тел друг друга. Поцелуй был медленным и глубоким, чувственным. Дазай положил ладонь на порозовевшую щеку Накахары, а Чуя дотронулся подушечками пальцев до не скрытых шарфом участков шеи и скул, робко огладил. Кожа у Осаму, как и губы, были прохладными. Ведь точно, замерзнет, пока будет идти домой. И Накахара старался согреть, поделиться своим теплом. Он не чувствовал, что делает в этот момент что-то неправильное, порочное. Да, для него происходящее было в некоторой мере странным и необычным, поскольку до этого он не пробовал и не испытывал подобного, но никак не мерзким, тем, за что ему должно было быть стыдно. Он хотел проверить, убедиться, что это не просто порыв и захлестнувший его интерес. Что для Дазая это настолько же серьезно. Они прерывают поцелуй, но не отпускают друг друга. Чуя ощущает легкие и медленные поглаживания по спине и плечам, цепляется замерзшими пальцами за крутку Осаму. Тепло, созданное ими, постепенно ускользает, растворяется в воздухе, будто снежинки на лицах. В этот раз Накахара отстраняется первым, чувствуя, какие холодные у Дазая щеки и руки. Не хочется увеличивать дистанцию, но иначе нельзя. - Иди… Уже поздно. Осаму послушно кивает, делает несколько шагов спиной вперед, не отворачиваясь от юноши. - Я напишу. - Обязательно. Шатен еще раз на прощание склоняет голову, а после медленно движется, отдаляясь от Чуи, от света и растворяясь в темноте.***
Акутагава слушал Накаджиму, не перебивая, изредка хмыкая и кивая. Ацуши старался передать каждую деталь, не упустить ничего из рассказа Сигмы. - И что ты думаешь по этому поводу? – спрашивает Рюноске, когда парень с тихим «Вот. Как-то так» закончил повествование. Накаджима задумчиво покусал губы. - Не знаю… Сигма сказал, что Дазай не наш человек и что с ним сближаться не стоит. Но мне Осаму показался весьма положительным. Он и с ребятами хорошо сошелся, с ним приятно общаться… И… Мне кажется, что Чуя не подпустил бы к себе так близко человека, с которым ему было бы некомфортно, - Акутагава согласно кивнул, побуждая Ацуши продолжать. – Они так хорошо сдружились, несмотря на некоторые стычки в прошлом, а сейчас просто не разлей вода. Я думаю, что Чуя сразу бы почувствовал, если бы у Осаму были бы какие-нибудь нечистые помыслы. У него довольно высокий уровень эмпатии. - Да, согласен. Рюноске чувствует на себе выжидающий взгляд Накаджимы, некоторое время молчит, формулируя мысль, а после произносит: - У меня есть небольшое ощущение, что у Сигмы это нечто вроде зависти и чувства несправедливости. - Зависти? - Я не говорю, что Сигма плохой, - сразу добавил Акутагава, увидев, как Ацуши отреагировал на его заявление. – Зависть, конечно, разрушающее чувство, но все-таки в некоторой мере полезное. Оно помогает определять человеческие потребности. И если так предположить: Сигма и Дазай, оба из состоятельных семей, учатся в лицее, успеваемость выше среднего… Только вот Дазаю все непослушания сходят с рук – до определенного момента, - потому что отец отмазывает, в то время как Сигме достается от родителей за малейший проступок, хотя он старается чего-то добиться, ведет себя прилежно и имеет какие-то цели, то есть заслуживает совершенно иного отношения. Нечестно? Накаджима несколько секунд думает, взвешивая его слова, после чего кивает. - Добавить сюда то, что они по характеру разные. Дазая легко приняли, он быстро влился в тусовку, а Сигма долго приживался. И об этом… Наверное, влечение Дазая к подобным компаниям действительно может показаться… необычным. Но это его дело. Он волен общаться с кем захочет. Однако в глазах Сигмы встретить старого знакомого в подобной обстановке выглядит весьма странным и подозрительным. Так, одно наложилось на другое и из этого сформировалась некая неприязнь. Бывает ведь такое, что люди друг друга не переваривают, просто потому что им некомфортно находиться вместе и у них нет точек соприкосновения. Но ты не должен ориентироваться на их взаимоотношения, оценивай собственные впечатления и ощущения, даже если твое мнение будет отличным от других. Ацуши вздохнул. Он немного помолчал, оценивая суждения Акутагавы. - Да, думаю, ты прав… Жаль только, что Осаму пришлось через все это пройти. Ну, то, что случилось в лицее. Ему наверняка было тяжело. Рюноске кивнул, поправил висевшую на плече спортивную сумку. На пустой темной улице никого, и они наконец-то могут взяться за руки и идти так без опаски. - Я, наверное, не буду ничего говорить Чуе, - спустя несколько минут молчания тихо произносит Накаджима. – Осаму наверняка хотел бы отпустить те непростые времена и начать жить с нового листа, обзавестись настоящими друзьями. Вдруг отношение Чуи к нему изменится после услышанного? Лучше Осаму сам все расскажет, если захочет. Мы не вправе распоряжаться этим. - Думаю, так будет правильно. Вдалеке виднеется дом, в котором жил Ацуши: десятиэтажное многоквартирное здание серого цвета, похожее на муравейник. Через шесть домов, чуть подальше, находилось жилище Акутагавы. - Ты уже собрал вещи? – интересуется Рюноске, переводя разговор в более позитивное русло. На щеках Накаджимы заалел румянец от предвкушения и легкого смущения. - Почти. Так, по мелочи осталось. А твоя мама точно не будет возражать? - Ни капли. Она никогда не была против этого, - Ацуши еще некоторое время неловко мялся, и Акутагава добавил, словно достал из рукава козырную карту, против которой ничего нельзя было поставить: - Я тебе уже полку для вещей освободил. Накаджима рассмеялся, сильнее сжав руку парня. Да, они до этого ночевали друг у друга по возможности, когда никого, кроме них, в квартире не было, Ацуши даже оставался у Рюноске на несколько дней подряд, только в этот раз брюнет предложил ему переехать на две недели. Семье Акутагавы выделили льготные путевки в санаторий – ежегодное событие, прискорбно обеспеченное им смертью отца на службе. Рюноске сразу отказался, сославшись на учебу и прошлые непонравившиеся ему поездки, мол, какое прекрасное занятие – с пенсионерами в бассейне плавать и травяные чаи в себя от скуки заливать. Харука, его мама, не стала настаивать, только аккуратно ответила на просьбу сына, что не будет против гостей. Гостя. Парни добрели до нужного дома, Накаджима открыл подъезд и придержал дверь, позволяя Акутагаве проскользнуть следом. Они поднялись и остановились в лестничном пролете, где находились выкрашенные в бледно-голубой цвет почтовые ящики. Болезненно-белый свет редких уличных фонарей из окна с бесстыдно устроившейся пепельницей на ней облизывал их профили. - Я зайду около восьми. - Если хочешь, я мог бы проводить твою маму и Гинни вместе с тобой, - робко предложил Ацуши. Рюноске усмехнулся: - Боюсь, Гин тогда точно никуда не уедет. Оба негромко рассмеялись. Накаджима не знал, куда деть глаза, он чувствовал, что опять краснеет, заранее зная, что произойдет через несколько секунд или минут, когда они начнут прощаться. Постоянно, как в первый раз, краснел. Ацуши стеснялся этой своей черты, всегда старался спрятать. Рюноске ее обожал. Как и всего Накаджиму. - А вот все-таки, - светловолосый пристроил глаза, рассматривая чужую куртку. – Что за несправедливость? Почему кому-то приходится зимой кутаться, как капуста, в несколько слоев, а кто-то спокойно ходит без шарфа и шапки и при этом мороженое грызет? Акутагава не сдерживает смешка: - Пусть шапку носят те, - он делает шаг к Ацуши, протягивает руку и задорно надвигает теплый элемент гардероба юноше на глаза, - кто не любит закаляться. Накаджима из-за данного жеста ойкает, уже тянется, чтобы поправить шапку, но чувствует, как его руку перехватывают, а после притягивают к себе… Сначала – аккуратно, медленно, словно распробуя. Потом – жарче, глубже, до нехватки воздуха. Ацуши слепо стягивает с себя головной убор, отбрасывая его куда-то на подоконник – «Лишь бы не в пепельницу…» – и позволяя зарыться себе в волосы. Ощущает, насколько крепко Рюноске прижимает его к себе – едва удается проталкивать кислород в легкие. Впускает пальцы в черные, как вороново крыло, волосы, чуть оттягивает жесткие пряди, оглаживает скулы, щеки, обвивает руками за шею. Его лицо пышет пожаром, как и все внутренности, вокруг становится невероятно горячо, словно воздух накалился. Акутагава делает шаг вперед, навстречу Накаджиме, тот отступает, и так до тех пор, пока Ацуши не оказывается зажатым у стены. У Рюноске с плеча соскальзывает сумка, и он не глядя откидывает ее куда-то назад. Целует властно, собственнически, а Накаджима не против: воском плавится под его руками, выгибается, подставляется под прикосновения и поцелуи, сдавленно постанывая в чужие прохладные губы и прижимаясь всем телом. Так – лишь наедине, когда только они друг для друга. Откровенно, обнаженно и пылко – для них двоих, их глаз, но не чужих. Дыхание сбито. Ацуши тяжело сглатывает, зарываясь носом куда-то Акутагаве в шею. Брюнет чуть ослабляет хватку, но из объятий парня не выпускает. Кругом никого, даже за окном, кажется, не проезжают машины, а люди не возвращаются после прогулок с четвероногими друзьями. Невесомая тишина царила над миром. Никогда не хотелось расставаться… Опять мысли и бессонная ночь. Чуя тогда долго крутился в постели, объятый темнотой, то заливаясь жаром, то терзая себя сомнениями. Дазай не написал ему в тот день, однако Накахара не решался первым открыть чат и набрать сообщение: боялся показаться навязчивым, к тому же, раз Осаму пообещал, значит, сам пришлет весточку, когда будет нужно. Утро вечера мудренее. На следующий день Чуя практически полностью разобрал произошедшее по полочкам и проанализировал свое состояние, однако у него остались некоторые неразрешенные вопросы. Наверное, то, в чем он полностью был уверен, - у них действительно с Осаму больше, чем дружба. Влюбленность. К счастью, взаимная. А дальше было чуть мутнее и сложнее. Даже сейчас Накахара не понимал, когда это все началось, когда взгляды – и его, и Дазая – приобрели новые оттенки, более глубокие, проникновенные и чувственные, когда касания и просто близость их тел стала смущать и вгонять в краску. Глупо было бы говорить о любви с первого взгляда. Потому что с первого взгляда у Чуи внутри вспыхнуло желание дать Осаму по лицу. Ну а потом? Робкие мысли о том, чтобы быть особенным, потому что Дазай сам стал для Накахары особенным, взаимовыручка, первая ссора и примирение, их многочисленные разговоры по душам, прогулки и побеги с уроков. И дальше – репетиции, внесшие какую-то интимность и доверительность в их пребывание наедине, касания, взгляды… Это сложно. Разграничить или обозначить подобный переход какими-то этапами совсем непросто. По крайней мере, Чуя точно не мог. Возможно, у других не так, но у него просто не загорелась в определенный момент лампочка в голове «Внимание! Краш!» или «Поздравляем! Вы влюбились! Уровень разблокирован», которая до этого не давала о себе знать. Влюбленность или даже любовь в его представлении – это переплетение своих и чужих нитей, образующих хитроумную паутину, прочность которой может зависеть от многих факторов, но сохранить ее и пронести через года под силу только этим двум людям. Переплетается все: увлечения, характеры, жизненные устои, моральные установки, представления об идеальном партнере и так далее. Где-то эти узелки затянуты слабее, и их компенсируют более прочные. С другом таких узлов меньше, чем с возлюбленным, со знакомым – еще меньше. Но для всего этого нужно время. Оно проверяет людей и их преданность друг другу на прочность и черствость. Хотя не только время. Очевидно, еще и условия вместе с желанием вступить в отношения. До этого Чуя никогда не испытывал ничего подобного. Бо́льшую часть своей сознательной жизни он существовал в том неблагоприятном районе под страхом постоянных избиений, голода, лишений и травли. Поэтому там, где главным было желание выжить, ни о чем подобном и речи идти не могло. Его практически постоянно преследовало чувство морального и физического истощения, он смотрел на окружавших его людей словно через мутную завесу, различая лишь их оболочки. Соответственно, места для подростковой романтики в его жизни в тот момент не было. Вероятно, свою роль в его положении сыграл и другой фактор, проявивший себя уже после переезда. Накахара никогда до этого серьезно не задумывался о том, какой пол ему нравится и какие люди в принципе привлекают. Жил как-то без этого и не заморачивался. Были, конечно, редкие случаи, когда его немного беспокоило отсутствие влечения к противоположному полу, что для его возраста было весьма необычным, возникали вопросы насчет своей сексуальной самоидентификации, однако эти тревоги как-то быстро сходили на нет. Мол, это то, что придет само, когда настанет время и заиграют гормоны. В первую очередь Чуя цеплялся за внутреннюю составляющую человека, а не его обертку. Он не стал бы общаться с Рюноске и Ацуши, если бы они оказались пустыми, смазливыми и неинтересными личностями, даже несмотря на их принадлежность к интересовавшей Накахару субкультуре. Зачем ему в жизни люди, с которыми не о чем поговорить и просто неприятно находиться рядом? Но здесь Чуе повезло, как и со всеми появившимися у него друзьями. И Осаму… Накахара вырос с подложенной ему с малолетства догмой, что он парень и поэтому, если ему понравится девочка – «а это когда-нибудь обязательно случится!» и «именно девочка!», - он должен за ней ухаживать, провожать до дома, дарить цветы и шоколадки… Да пожалуйста, если это произойдет, пусть так и будет. А если он влюбился в парня?.. Неужели такая существенная разница? Почему в обществе первое считается единственным верным вариантом, а второе – уродством, болезнью и отклонением? Ему в первую очередь важна душа человека, а в какой оболочке она содержится – неважно. Осаму не вызывал бы у него такую бурю чувств и желаний без эмоциональной привязки. Кажется, это явление как-то называется… Так, из всего этого вытекает следующая загвоздка. Вот он Чуя. Ему понравился парень, и это взаимно. И они, вполне очевидно, вступили в отношения. И… что дальше? Накахара просто не имел опыта, не знал, каково это и что нужно в таком случае делать. С девушкой все было бы более-менее понятно. Здесь свое дело сыграл бы стереотипный образ типичных подростковых традиционных, то есть одобряемых обществом, отношений: он ухаживает, добивается, играет роль защитника, зовет на свидания и все такое, а девушка принимает, одаривает своей красотой и нежностью, создает уют… А что делать в их с Дазаем случае? Разве у них должны быть какие-то роли и разграничения? Нормально ли будет так же делать друг другу романтические подарки, говорить комплименты, держаться за руки? Как им теперь вести себя на публике или с друзьями? Стоит ли рассказать об этом?.. В нетрадиционных отношениях все сложнее, потому что об этом ничего не рассказывается. Эта тема в их стране буквально табуирована, и подобное пытаются лечить, наказывать и порицать. Мало тех, кто мог бы объяснить, поделиться опытом, успокоить, что это нормально, и дать какие-то советы в случае необходимости. Обратиться практически не к кому, поэтому все приходится исследовать самостоятельно, штудировать интернет и другие доступные источники. Из всех людей, которых Накахара знал достаточно хорошо, только двое были представителями сексуальных меньшинств и состояли в отношениях, не считая себя и Дазая. Поэтому анализировать приходилось только их модель взаимодействия. У Рюноске и Ацуши все было обоюдно: подарки, забота, приятные мелочи без повода, тактильные контакты. Порой даже было не разобрать, кто из них двоих более прилипчивый. Они одинаково могли поддержать друг друга, если кто-то поскальзывался, вручить собранный из осенних листьев букет, безобидно подколоть, отметить красоту чего-либо: прически, футболки, какой-то вещи и тому подобное. Не было такого, что кто-то играет условную роль «женщины», а кто-то – «мужчины», из-за этого отсутствовали стереотипные обязанности или какие-то похожие требования. Однако все-таки некоторые отличия между ними присутствовали. Акутагава был более доминантным и хладнокровным – во многих значениях этого слова. Именно он с большей долей вероятности встретит или проводит Накаджиму, дабы с юношей ничего не случилось, из него практически постоянно исходила какая-то аура заботы и желания оберегать и защищать, не перерастающая во что-то нездоровое и одержимое. Ацуши были свойственны эмоциональность и чувствительность, а также своеобразная кокетливость. Он скорее являлся созидателем, внося в их отношения нежность и романтику. Так, они, сохраняя присущие им уникальные черты, крепко переплетались своими нитями, сочетались, несмотря на свою непохожесть. Вероятно, благодаря их примеру, у Чуи не возникало мысли о том, что он делает что-то мерзкое и неправильное. Да, такие отношения предвещают сложности, непонимание и критику со стороны общества, собственные сомнения. Но с этим можно справиться. А вдруг у них с Дазаем действительно все хорошо сложится?.. Накахара оборвал себя, подумав, что слишком углубился в свои фантазии и размышления. Все-таки это было буквально вчера, а он уже себе многого накрутил. Его немного тревожило отсутствие вестей со стороны шатена. Он не написал, дошел ли до дома, и до сих пор молчал, и Чуя начинал волноваться. Как его самочувствие? Может, он приболел? Но больше всего его пугала мысль о том, что Осаму передумал. Что попросит забыть, скажет, будто все это было по глупости или из простого научного интереса, и станет морозиться… Парня прервал звук уведомления на телефоне. Сообщение. Наконец-то. Мысли и вправду бывают материальны.***
Что может быть лучше кофе? Наверное, тяжелая музыка. Темный горький напиток в их школе делали отвратительно: с большим количеством молока и сахара. И то не каждый день. Но, чтобы хоть как-то взбодриться, годилась и эта бурда. Дома кофе гораздо вкуснее: одна ложка с горкой растворимого и еще одна – сахара. К тому же, там он находился в практически неограниченном количестве, что тоже было значительным плюсом. Однако, когда нужно было взбодриться, не имея под рукой горячего напитка, приходилось врубать музыку в наушниках на полную, чтобы басы били по ушам, электрогитары визжали, а певцы орали, разрывая горло. Встать пришлось рано: электричка отправлялась около семи часов утра, потому у Акутагавы немного слипались глаза, как и у маленькой Гинни. Девочка половину дороги до вокзала проспала, устроившись у парня на коленях, а после, осознав, куда они с матерью отправляются, начала кукситься, демонстрируя свое нежелание оставлять родной дом и брата. Рюноске пришлось покатать девочку на плечах и отвлечь разговором про взятые с собой игрушки, параллельно неся сумку с вещами. Мерное дерганье за пряди, сжатые в детских кулачках, вместе с громкой музыкой разбудили брюнета окончательно. - Гин, лучше возьмись за голову, но не за волосы. Иначе у меня плешак останется. «Вот если бы ты носил шапку…» - пронеслось у Акутагавы нравоучительным голосом Ацуши в мыслях, и парень не сдержал смешка. Он выслушал привычные наставления, Харука напомнила ему о том, где лежат деньги на продукты, а после расцеловала в обе щеки. Гин крепко стиснула брата в объятиях и еще долго махала ему в окошко электрички… Накаджима не заставил себя долго ждать: после коротко звонка за дверью послышалось быстрое шарканье тапочек, щелкнул несколько раз замок, и вскоре в проеме показались белая макушка и радостная улыбка. - Привет! Проходи. Рюноске зашел внутрь и, прикрыв дверь, получил короткий поцелуй в щеку. - Извини, я проспал немного… - Ничего, все хорошо. Со стороны кухни раздался звон столового прибора о тарелку и шумное жевание, почти не заглушаемые говором телевизора. Внутри у Акутагавы что-то зашевелилось от неприязни и даже омерзения. Он немо повел подбородком в сторону комнаты, и Ацуши ответил ему тяжелым, чуть виноватым вздохом, хотя стыдиться ему было нечего. - Пойдем в мою комнату, - и на ходу сказал чуть громче, обращаясь к человеку на кухне: - Тетя, мы ненадолго. - Здравствуйте, - не глядя, бросил Рюноске. В ответ раздалось невразумительное мычание и едва слышное чавканье. Спальня Накаджимы была маленькой сама по себе, к тому же достаточно места съедали все его вещи, ютившиеся в одной комнате. Все из-за условия, поставленного теткой, мол, ей нужно личное пространство. По этой причине Ацуши приходилось сворачивать и плотно упаковывать всю верхнюю одежду, постельное белье, раскладывать по коробкам обувь и все это добро прятать в глубине шкафа. Спасибо уж, что в ванне могли сиротливо ютиться предметы личной гигиены. Какая милость. Однако Накаджиме удавалось сохранять порядок и уют даже в такой несправедливо крохотной комнатке. На кровати, поверх одеяла, удобно устроились немногочисленные плюшевые друзья – Ацуши было жизненно необходимо обнимать что-то или кого-то, он так легче засыпал, - несколько плакатов на стене, книги стоят в ряд на полках, над письменным столом – пробковая доска с прицепленными к ней разноцветными кнопками фотографиями, записанными планами и необходимыми делами, рисунками и цитатами. Все это периодически обновлялось. В самом углу замерли в полете пришпиленные бабочки, вырезанные из бумаги. На столе по стопочкам расставлены учебники, рядом – стаканчик с канцелярией и лампа. Поблизости шкаф, в котором, помимо одежды, находилась большая коробка с памятными вещами. Кто-то бы заглянул в ее содержимое и подумал: «Мусор. Хлам. Барахло». Но не для Накаджимы. Будь у юноши возможность, он бы заворачивался в красочные билетики из кинотеатров, фантики от конфет, открытки, маленькие игрушечки, брелочки, пропитываясь их запахами и воспоминаниями. - На улице очень холодно? – интересуется Ацуши, проверяя собранные в рюкзак вещи. - Ветер пронизывающий. Накаджима кивает, мельтешит к шкафу и, недолго копаясь, отыскивает кофту, натягивая ее на себя. Акутагава поднимает с пола укомплектованную сумку и забрасывает на плечо под смущенный взгляд юноши. Они проходят из комнаты в коридор – Рюноске все так же не смотрит на женщину, растекшуюся на стуле за кухонным столом. - Ой, забыл! – Ацуши быстро откидывает на диван уже взятую в руку шапку и, неловко извинившись и попросив еще немножко подождать, исчезает в ванной, чем-то там тихо гремя. Акутагава поставил на пол рюкзак и облокотился о стену. Медленно повернул голову, краем глаза посмотрев на тетку. Она ни капли не изменилась с их последней встречи. Сидит, едва умещаясь на стуле, в домашнем халате и с неряшливыми волосами и что-то с наслаждением поглощает, изредка поднимая маленькие свиные глазки к экрану телевизора. Рядом с тарелкой – пустая рюмка. Со смены вернулась. Тетка крупная, с округлыми руками и небольшой подушечкой вместо шеи. Ацуши, которому все никак не удавалось набрать вес и достигнуть нормы, рядом с ней выглядел совсем маленьким и тонким, как тростник. Эта контрастная картина задевала внутри Рюноске что-то очень нежное, открытое, как расковырянная рана, и жалостливое, то, что побуждало прижать, обогреть, накормить и обласкать, как котенка. Почему-то подобное желание у этой женщины никогда не возникало. Ей чужие дети, оставленные, растущие в интернате, дороже собственного племянника, который прожил с ней всю свою жизнь, оставленный родной матерью. Акутагава всегда называл данную особу пренебрежительно, с отвращением и неуважением – «тетка», в то время как Накаджима - скромно, тихо, даже благодарно – «тетя». Туша увалисто повернулась к брюнету: - Куда он хоть собрался? – прошамкала, перед этим засунув вилку с поджарой маслянистой картошкой в рот. Он. Не Ацуши. Не племянник. Так, одно местоимение. У Рюноске снова что-то зашевелилось внутри от отвращения и ледяного гнева, даже раздражения. - К другу на ночевку. Это все, что ей нужно знать. Хотя тетке, вероятно, и так совершенно плевать. Поинтересовалась приличия ради. Вроде как исполняет свои опекунские обязанности. Она что-то невразумительно промычала, засунув в себя еще картошки. Заглянула в рюмку, потянулась к стоявшей поодаль бутылке с коньяком. - Пусть только в подоле мне никого не принесет, - не то неловко рассмеялась, не то поперхнулась. Акутагава с силой подавил в себе желание вылить содержимое пузатой стеклянной тары на голову тетки. Он заберет Ацуши отсюда. Обязательно заберет. Он давно откладывает деньги на съемное жилье и уже прилично накопил – не зря много работал на каникулах. И все у них будет хорошо. Накаджиме больше не придется ютиться в одной маленькой комнатушке и стесняться съесть лишнего, чего-то попросить. - Извини, пожалуйста. Волнуюсь немного, из-за этого сконцентрироваться не могу, - тихо произнес выскользнувший из ванны Ацуши, что-то докладывая в рюкзак. - Все нормально. Мы ведь никуда не опаздываем, - Акутагава снимает с вешалки куртку юноши, ожидает, пока тот натягивает шапку и обматывается шарфом. Накаджима так смотрит на него – любовно, нежно, благодарно, - что Рюноске оттаивает, ощущает разливающееся по телу тепло. Брюнет в очередной раз берет в руки увесистую сумку, слышит громкое: «До свидания, тетя!» - и уже хочет выйти в подъезд, как с кухни долетает: - Ацуши! «Неужели имя собственного племянника вспомнила, клуша?» Окликнутый быстро выглядывает, спрашивает с какой-то надеждой – вдруг она неожиданно захотела попрощаться или сказать что-то напоследок: - Да, тетя? Из глубины квартиры еще некоторое время слышалось утробное жевание и звук опустившейся на стол рюмки. Потом тетка пробасила: - Мусор вынеси!***
Осаму:
«Привет»
«Извини, что не написал вчера»
«Как ты?»
Чуя: «Привет» «Нормально. Как нога?»Осаму:
«На месте) Хоть сейчас галопом»
Накахара рассмеялся, некоторое время раздумывал между «Это хорошо» и «Я рад, что все хорошо». Первый вариант победил. Через секунду Дазай прислал ему несколько скобок-улыбок, и в чате воцарилось молчание. Кажется, будто они оба чего-то друг от друга ждали. Чуя хотел было задать вопрос, чем шатен занимается в данный момент, но тот его опередил:Осаму:
«Слууууууушай»
«Я хотел спросить насчет вчерашнего»
У Накахары сразу быстро забилось сердце, кровь прилила к лицу. «Вот черт. Можно не надо?» Рыжий с хлещущим через край волнением наблюдал за надписью вверху чата, говорившей о том, что собеседник печатает.Осаму:
«То, что произошло…»
«Наверное, было слишком неожиданно хах?»
«Да вообще ахуеть, как!» Но Чуя ограничился простым «Угу».Осаму:
«Воооот иииии…»
«Я подумал, что, если тебе необходимо время на размышления, я подожду, сколько будет нужно. Не хочу торопить тебя с этим. Это, наверное… сложно. И приму, если ты откажешь. Ничего страшного»
Чуя вытащил из-под покрывала подушку и, накрыв ею лицо, громко заорал. Хорошо, что Юмико вышла в магазин и не видит сейчас его… бурного выплеска эмоций. Парень проголосил в ткань несколько матерных слов, слившихся в один неразборчивый звук, спрашивая у воздуха, не идиот ли случаем Дазай. Он еще несколько секунд покатался по кровати, потом нащупал телефон и с покрасневшим до бордового цвета лицом напечатал: Чуя: «Уже подумал» И неожиданно его посетила мысль: не хочет ли Осаму подобным образом дать самому себе право на ошибку? Задает этот вопрос, предполагая, что Накахара откажется от произошедшего и попросит забыть, поскольку сам Дазай передумал, но не хочет выглядеть слабаком и пиздаболом, первым пошедшим на попятную. Здесь нужно быть хитрее. Чуя: «А ты?»Осаму:
«Давно»
«Мои намерения не изменились»
У Накахары как валун с души обвалился. «Проверка на пиздабола пройдена успешно!» Он, почти зажмурив от смущения глаза, с бешено колотящимся сердцем написал: Чуя: «Взаимно»Осаму:
«О, я очень рад)»
Все. Теперь все карты вскрыты. Можно больше ничего не бояться и не переживать. Рыжий отложил телефон, быстро размял пальцы, а после, не желая прекращать разговор, напечатал первое, что пришло в голову: Чуя: «Ты дочитал ту книгу?» «Про розовую лилию»Осаму:
«Ага. Там оставалась постельная сцена на пятнадцать страниц, со стальными членами и кнопками оргазма, и еще высосанный из пальца эпилог»
«Хорошо, что мы с тобой не дочитали до этого момента»
Чуя: «Пхахпхахпхахпхап» «Шедевр»Осаму:
«И не поспоришь»
«Кстати»
«Я купил нам с тобой еще один шедевр на расчленение»
Накахара громко рассмеялся с того, как комично и неоднозначно здесь звучало слово «расчленение». Дазай в это время прислал парню фото новой книги. На этот раз цвет обложки был ярко красным, почти бордовым. В центре, среди тропической растительности – дешевая декорация, – стояли, обнявшись, фигуристая девушка в черном купальнике-бикини и легкой сетчатой накидке и загорелый подкаченный мужчина, уже не такой шкафообразный и похожий на гориллу, в расстегнутой белой рубашке. Название нового шедевра было более завлекательным – «Освещенные рассветом». Чуя: «ЗАХПАХЗПЗХПЗААХПЗ» «Тот киоск разбогатеет благодаря тебе»Осаму:
«Пусть знают в лицо тех, кто им кассу делает))»
Чуя: «Хах действительно» «Наверное, это перерастет в наше хобби – разносить бездарных писателей в пух и прах»Осаму:
«Почему бы и нет) будем совмещать приятное с полезным»
Чуя: «Ты о чем?»Осаму:
«Буду подтягивать тебя по литературе)))»
Накахара проморгался. Звучало несколько абсурдно, учитывая выбираемые ими писательские шедевры. Чуя: «Серьезно?»Осаму:
«Ага. У тебя неплохо получается подвергать что-то критическому анализу. Одни твои боевые горы чего стоят! Просто нужно немного развить и направить в нужное русло»
Чуя: «Спасибо, конечно, но в моем представлении мы бы анализировали Достоевского, например, или Булгакова. Что-то полезное, а не боевые горы»Осаму:
«Все начинается с малого) Потом перейдем на что-то более возвышенное. Тебе здесь главное руку набить, понять, как и что делается, научиться выделять необходимые литературные тропы, главную мысль и даже авторские ошибки, а дальше ты сам справишься»
Чуя: «В теории звучит круто»Осаму:
«Супер!) Тогда в понедельник я принесу книгу»
Понедельник… Это ведь послезавтра…***
Картина, представшая глазам Рюноске, была весьма умилительной: Ацуши, разомлевший от душа, переодевшийся в объемную пижаму, с чуть влажными волосами, сидел, немного подогнув к себе ноги, и читал книгу. Парень переставил настольную лампу на подлокотник дивана, чтобы свет падал прямо на страницы. Такой уютный, такой расслабленный, такой… его. Юноша прервался, с улыбкой поднял на вошедшего глаза: - Я у тебя тут похозяйничал немного. Акутагава кивнул, последний раз просушил волосы полотенцем и, отбросив вещь на край расправленного дивана, устроился рядом. - Что за книга? - «Странник по звездам» Джека Лондона. Сигма порекомендовал. - Нравится? - Да, очень. Заставляет задуматься над многими вещами, - Накаджима посмотрел, сколько страниц осталось до финала – совсем чуть-чуть, пара листов, - и вернулся к чтению. – Нужно успеть закончить, чтобы не продлять в библиотеке. Думаю зайти туда во вторник после уроков. Ацуши раздумывает несколько секунд, а после, переставив лампу обратно на стол, пододвигается поближе, закидывая одну руку Рюноске себе на плечо и облокачиваясь о его грудь. Очень удобно. Брюнет улыбается и приобнимает юношу, вглядывается в строчки. Накаджима уже на последней странице, он с упоением поглощает текст. - Почитай вслух, - просит Акутагава, устраивая подбородок на плече возлюбленного. Белые волосы приятно пахнут чем-то сладковатым, а светлая кожа на ощупь бархатная и очень нежная. - М-м-м, тут немножко осталось… Ну ладно, - юноша покашлял и начал: - «Я могу лишь повторить еще раз то, что сказал. Смерти не существует. Жизнь – это дух, а дух не может умереть…» Голос у Ацуши приятный, тихий и мелодичный, как колыбельная, от которой быстро засыпаешь... - Аку, у меня к тебе серьезный вопрос. - М? Рюноске показалось, что как-то быстро он закончил читать. Хотелось еще послушать. Накаджима отложил книгу и повернулся к брюнету: - Гин все еще верит в Деда Мороза? Акутагава подумал несколько секунд, а после рассмеялся, поняв, к чему ведет юноша. - Верит. - Значит, костюм с бородой я для тебя бронирую. - Если только ты будешь Снегурочкой. - Да ну тебя, - смеется Ацуши. – Тогда она точно догадается. - Мне кажется, Гинни еще в прошлый раз начала что-то подозревать. – Накаджима из-за его слов посерьезнел, в голове прикидывая, где он мог проколоться, когда играл для девочки Деда Мороза в прошлом году. – Знаешь, что она у матери после твоего ухода спросила? «Почему у Дедушки Мороза такие ноги костлявые?» - Да блин! – парень со стыда завертелся на месте, закрывая порозовевшие от смеха щеки. – А мне кажется, ты тоже был хорош! Взял и усадил меня к себе на колени, чтобы стишок рассказать! Должно же было быть наоборот! - Мы бы сломали Гин психику, если бы я раздавил Деда Мороза! Оба громко смеются. Да, это одно из самых теплых воспоминаний – прошлый совместный Новый год. Тогда Ацуши сделал для всего семейства Акутагавы невероятный подарок. Благодаря активному участию Накаджимы в различных театральных постановках, юноше позволили на один день взять костюм вместе с посохом и бородой. Он долго готовился к своей ответственной роли: работал над голосом, готовил подарки для каждого члена семьи, подбирал одежду, чтобы создать присущий Деду Морозу объем, поскольку собственного ему не хватало. Его выступление произвело фурор, Гин осталась в полнейшем восторге и неведении, чьи веселые глаза прятались под ярко-красной шапкой. В тот день, тридцать первого декабря, Рюноске за рассказанный стих про душевные терзания и двуликость с Дедом Морозом на коленях получил тот самый серый свитер… - Фух, упарился! Они присели на лестнице, ведущей на последний этаж. Ацуши, снявший с себя костюм, вытирал влажной салфеткой лицо от излишков нарисованного румянца. Акутагава пошел его проводить, сказав сестренке, что поможет дедушке открыть чердак, через который он попадет к другим детям. Девочка долго не хотела отпускать новогоднего гостя, прося посидеть вместе с ними. - Это было невероятно, - Рюноске до сих пор находился под впечатлением. Эмоции внутри плескались, волнами сталкиваясь и обрушиваясь на него. – И… твой подарок… Огромное спасибо. - Я очень рад, что он тебе понравился, - улыбнулся Накаджима. Свои сменные вещи он действительно оставил на чердаке, чтобы все было максимально натуральным. Сейчас Ацуши, сняв с себя костюм и убрав в пакет, уже хотел было надеть поверх объемной кофты куртку, но Акутагава остановил его. - Я еще не вручил тебе свой подарок, - и чуть тише, вкладывая многое в одно лишь слово: - Останься. Накаджима закусывает губу. - Ох, я не знаю… Новый год – семейный праздник… - Вот именно. Ты для нас уже член семьи, - Ацуши не выдерживает прямого, выжидающего и просящего взгляда, опускает глаза, тяжело сглатывая. – Неужели ты в это время будешь там один? Или тетка в квартире? Голос Накаджимы звучит тихо, пристыжено, словно это ему, а не той женщине, нужно из-за чего-то смущаться: - Она сказала, что у тех детей с рождения нет семьи… Сказала, что не хочет, чтобы в такой волшебный день они чувствовали себя одиноко… - Прекрасно! И как ей только такие ахуительные идеи в голову приходят? – здесь уже Рюноске не сдержался, о чем сразу же пожалел. Он медленно приблизился к юноше и аккуратно приобнял, прошептал: – Там не твоя семья. Ты не один. Ацуши в кольце его рук вздрогнул и тихо заплакал. Они стояли так, в полутемном подъезде, слушали, как из ближайших квартир доносятся громкие веселые голоса и музыка, а накинутая на плечи Акутагавы куртка ловила кристаллики слез. - Пойдем, - тихо позвал он, когда Накаджима успокоился, взял парня за руку и повел в сторону своей квартиры, заранее спрятав останки Деда Мороза обратно на чердак. Все-таки волшебство разрушать нельзя… - Гин, смотри, кто еще к нам в гости заглянул!.. - Мне ведь не нужно напоминать, что мы и в этом году тебя ждем? Ацуши, погруженный в воспоминания, молчит, задумчиво поглаживая запястья брюнета. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вникнуть в произнесенные Рюноске слова. Накаджима обернулся, заглядывая в серые омуты: - Я обязательно приду. Рука медленно движется вверх, щекочет мимолетным прикосновением шею Ацуши, аккуратно разворачивает его лицо сильнее к себе, чтобы поцеловать. Положение немного неудобное, поэтому Накаджима ловко перелезает, седлая колени Акутагавы и приобнимая за плечи, притягивая к себе. Отвечает желанно, глубоко, обдавая теплым дыханием. Чужие пальцы зарываются в светлые волосы, чуть жесткие от периодических окрашиваний, а другая свободная ладонь скользит по спине, по бедру и ниже, оглаживая и слегка сжимая аппетитную половинку, вырывая из горла судорожный вздох. Оба прекрасно понимают, к чему все это ведет. Неожиданно Ацуши давит Рюноске на плечи, вынуждая отстраниться и отклониться назад, упав спиной на постель. Юноша нависает сверху, держит его руки, прижимая запястья на уровне головы, не позволяя прикасаться к себе. А глаза такие хитренькие, игривые... Акутагава усмехается. Они знают, что брюнет может легко освободиться от довольно слабой хватки, просто временами Накаджиме хотелось взять инициативу в свои руки, подразнить, а Рюноске позволял этому происходить. Ацуши коротко целует парня, а после отстраняется, мажет губами по скуле, шее, чуть прикусывает кожу на ключицах, не скрытых воротом черной футболки. Акутагава под ним прерывисто дышит, но пока что лежит тихо, не предпринимая попыток вырваться. А Накаджима продолжает, видя, что играется с огнем. Запускает руку под одежду, задирая ткань и открывая вид на грудь и подтянутый живот. Чертенок, знает ведь, где брюнет более чувствительный! На мгновение замирает, любуется, краснея сильнее, но все-таки решается. Рюноске запрокидывает голову, дышит тяжелее, сжимая в кулаках простынь, пока чужие губы движутся по его груди вниз, порхают, будто бабочки. - Доиграешься… Глаза Ацуши лукаво сверкают, чуть скрытые густыми ресницами. С языка едва не срывается похвала: «Какой послушный!» - но парень сдерживается, осознавая, что чуть позже ему это обязательно вернется бумерангом. Он ведет рукой вниз, по животу, останавливаясь у резинки пижамных штанов, второй придерживает край задранной футболки. Акутагава жмурится, кусая губы и тихо мыча. В один момент Накаджима чуть сполз вниз для собственного удобства, проехавшись бедрами по паху и ощутив возбужденную плоть ягодицами, обвел кончиком языка розовато-фиолетовый ореол соска, оставив на маленькой бусинке влажный след. - Ну, все. Ацуши резко и сильно хватают за бедра, а после, опрокинув, подминают под себя. Светловолосый коротко смеется, но вскоре замолкает. Доигрался. Здесь, в этой квартире, они совершенно одни, и последние стоп-краны у обоих срывает. Невероятно жарко, а воздуха катастрофически мало. Футболки летят куда-то на пол, тела в безумном танце сливаются и прижимаются друг к другу. Свет чуть приглушенный: его единственный источник – настольная лампа – отбрасывает желтые лучи куда-то на глухие задернутые шторы. За верхом идут штаны: Акутагава пальцами поддевает резинку пижамы Ацуши вместе с бельем, оголяя худые белые ноги и интимность, заставляя юношу покраснеть сильнее. Светлые волосы чуть оттягивают назад, и Накаджима запрокидывает голову, обнажая шею, подставляя ее под поцелуи и укусы. Обычно он просил Рюноске не оставлять следов на видных местах, чтобы не приходилось намеренно скрывать их, и здесь Акутагава следовал его пожеланию. Прикусывает кожу у основания шеи, потом чуть повыше, оставляя два наливающихся цветом бутона. Очень красиво. Стоны бесстыдно срываются с губ, Ацуши попытался спрятать их за ладонью, но ему не позволяют, прижимая руку к кровати, теперь уже без шансов на освобождение. В один момент Рюноске отстранился и, щекотно ухватив Накаджиму под коленями, перевернул юношу на живот. Парень от этого недовольно мычит и, подтянув к себе подушку, уткнулся в нее покрасневшим от сильного смущения лицом. Он не очень любил эту позу: будучи жадным до прикосновений и поцелуев, юноша невероятно изводился, не имея возможности хотя бы заглянуть Акутагаве в глаза из-за ужасно откровенного, можно сказать, уязвимого и беззащитного положения. Его до сих пор сильно вгоняли в краску некоторые составляющие всего процесса, и он стыдливо прятал глаза, почти как в их первый раз. Рюноске обожал долго любоваться. Оглаживал тонкие руки, бока и ноги, переплетал их с Ацуши пальцы, проходился ладонями и выцеловывал лопатки, по-хозяйски сжимал бедра и округлые мягкие ягодицы. Накаджима худой, еще по-юношески нескладный и хрупкий, в отличие от самого Акутагавы, но от того не менее любимый и желанный. Знал бы он, насколько сильную бурю пробуждает внутри Рюноске своими ласковыми прикосновениями и проникновенными взглядами. Порой Ацуши казалось, что Акутагава был способен довести его до мельтешащих перед глазами звездочек одними только поцелуями, откровенными прикосновениями и пальцами. Он рвано дышит и чуть подрагивает, всем своим естеством сжимаясь от хлещущего возбуждения. Хочется оглянуться, поцеловать, обнять и прижать к себе, но Рюноске словно возвращал ему последствия тех прошлых игр и изнурений. Он последний раз прикоснулся губами к чувствительной спине, а после наклонился, слегка перегнувшись через ерзающего на простынях парня, потянувшись к нижнему ящику стола за лубрикантом и контрацептивами. Подобные вещи, как и следы их любовных утех, приходилось хорошо скрывать от Гин, да и Харуку лишний раз шокировать не хотелось, пусть она и знала об отношениях сына. Накаджима, уловив звук открывающегося бутылька, попытался мысленно настроиться. - Все хорошо, Солнце? – Акутагава, как заботливый парень, обязан поинтересоваться, прежде чем приступить. Ацуши, насколько позволяло его положение, оборачивается и слабо кивает, стискивая в руках подушку. Рюноске рукой надавливает ему на поясницу, вынуждая прогнуться на женский манер и сильнее раздвинуть ноги. Холодно, скользко и неприятно. Накаджима вздрагивает, инстинктивно сжимается и тихо скулит. Организм стремится исторгнуть из себя инородный предмет, сопротивляется неестественному раскрытию, но юноша старается глубоко дышать и расслабиться. Очень странное ощущение, наверное, ни с чем не сравнимое. Сейчас не место грубости, спешке и безудержной страсти, только аккуратность и неторопливость. Проходит достаточно времени, и Акутагава вводит второй палец, прислушиваясь к ощущениям Накаджимы. Парень под ним прерывисто дышит, словно загнанный зверек, постанывая в подушку от поступательных движений, его ноги чуть подрагивают. В происходящем было нечто до одури трогательное и доверительное – Ацуши сейчас доверял и отдавал ему всего себя, и Рюноске не имел никакого права навредить юноше. Нашептывает успокаивающие слова на ухо, осыпает поцелуями шею и плечи, параллельно раздвигая внутри пальцы и оглаживая узкие мягкие стеночки. В один миг, с особенно глубоким толчком, Накаджима вскинулся, вытянувшись по струнке, рвано втянув в себя воздух. Потом еще раз, протяжно простонав, когда его тело вновь накрыло негой захлестывающего сумасшедшего удовольствия. Ноги крупнее задрожали, он с бо́льшей силой сжал ткань в кулачках и зажмурился, едва заглушая голос. Жар ударил в голову, внутри сиропом растекалось что-то сладостное, тянущее, жаждущее большего. Хотелось прикоснуться к себе, прекратить мучительную пытку. Он зовет брюнета по имени, насколько ему хватает воздуха, чувствуя влагу на щеках, срывается на плаксивые, просящие нотки, белые волосы чуть липнут ко лбу. - Сейчас, Солнце… В один момент внутри становится неприятно пусто, когда пальцы с тихим хлюпом выходят и Акутагава отстраняется, чтобы надеть презерватив. Накаджима пытается выровнять дыхание, моргает, желая хоть немного сорвать с глаз пелену окутывающего удовольствия. Потом, как мог аккуратно и расторопно, перевернулся на спину и притянул Рюноске к себе, обвил его руками за плечи и поджал к туловищу ноги, ненароком стиснув бедра брюнета. Наконец-то он рядом, можно поцеловать, вжаться губами в щеку, шею, впустить пальцы в волосы и прижать к себе, грудью чувствуя биение своего и чужого сердца, и целовать, целовать, целовать… Ацуши выгнулся дугой с несдержанным протяжным стоном от тугого, плотного чувства наполненности. Они замирают на несколько секунд, прерывисто дыша, телами вжимаясь друг в друга, цепляясь, после чего Акутагава аккуратно толкнулся бедрами еще раз, тяжело выпустив из легких воздух. - Малыш, ты так меня сжимаешь… Расслабься, - горячий шепот на ухо. Невероятно бесстыдный, смущающий, что теперь уже Накаджиме хочется быть послушным, податливым, хорошим. Ацуши прячет румянец в изгибе чужой шеи, обнимая брюнета за плечи. Несколько секунд восстанавливает дыхание, делая его размеренным и тихим, после чего расслабляет мышцы внизу. Приоткрывает губы и сдавленно стонет, смыкая веки с трепещущими ресницами и чувствуя, что Рюноске толкнулся в него еще глубже, входя на всю длину. - Умница. Все хорошо, - дымчатый шепчущий голос, от которого у Ацуши по спине до самых корней волос пробегает табун мурашек. Акутагава немного отстраняется, целует Накаджиму в щеку, в висок, ведёт прохладными пальцами одной руки по слегка выпирающей тазовой косточке вверх до колена, подхватывая и забрасывая ногу Ацуши себе на бедро. Губами ловит стоны и всхлипы юноши под собой, нежно обвивает руками, обнимая и прижимая к себе... Откровенно, обнаженно и пылко. Сначала – тягуче, размеренно, потом – все быстрее, судорожнее, жарче, до сорванного голоса и сбитого дыхания. Им до одури хорошо, мир сузился, убрав все ненужное и посторонее, и остались лишь они, опьянённые удовольствием… - Аку, я!.. Я сейчас!.. Ацуши едва видит перед собой. Ноги свела судорога, он стискивает Рюноске в объятиях, чувствуя перекатывающиеся под ладонями мышцы, скользящую по горячему животу руку, обхватившую его плоть, огладившую большим пальцем головку. Несколько движений – и кристально чистый, громкий стон вырвался в воздух. Накаджиму накрыла слабость, он обмяк в чужих руках, чувствуя судорожное дыхание в шею. Еще несколько глубоких толчков, после которых Акутагава, в последний раз вжавшись в Ацуши, устало упал рядом. Теперь можно вздохнуть полной грудью, позволить неге завладеть собой окончательно. Накаджима утирает тыльной стороной ладони испарину с лица, чувствуя дрожь в конечностях, и, превозмогая ее, пододвигается к Рюноске, утыкаясь лбом парню в плечо. Акутагава накрывает его кусочком одеяла, прижимая к себе. Потом все дела, потом, потом… Сейчас, всего несколько секунд, полежать так рядом, дыша в унисон и слушая чужое сердцебиение…