Дожить до Нового года

Ацуши почти не видел, куда брел. Все тело болело, ныло, а кости ломило. Было больно втягивать воздух в легкие: ребра, казалось, трещали и изломанными крыльями, вывернутыми наружу, впивались своими острыми краями в органы. Едва хватало сил держать в дрожащих руках порванную сумку с кое-как уложенными учебниками. Некоторая часть значков с нее поотлетала и безвозвратно пропала. Втоптанная в снег шапка осталась лежать где-то там, далеко позади, потому белые волосы трепал ветер – так же нещадно, как нападавшие таскали юношу за окрашенные пряди, грозясь отрезать. Возможно, не только отрезать, но и заодно выколоть Ацуши глаз или оставить шрам. Во рту был вкус крови из-за разбитой губы. Затылок с запекшейся в волосах кровью саднило: Ширасэ постарался, напоследок приложив парня головой об асфальт и бросив: «Передавай Чуе привет», прежде чем скрыться со своей компанией среди островков детских площадок… Он честно пришел на автобусную остановку после библиотеки, отписался Рюноске о своем скором возвращении и стал ждать. Автобус немного задерживался, и Накаджима решил заранее достать транспортную карту. Он перерыл сумку, несколько раз проверил карманы, но проездной словно растворился в воздухе. Ацуши тщательно проанализировал свой путь от библиотеки до остановки и с огорчением понял, что потерять карточку за это время не мог: в сознании точно сохранилась картинка, как он укладывал сумку в гардеробе, положив проездной рядом с новой книгой. Но где же он тогда? И кошелек как назло оставил дома. Что ему оставалось делать? Несколько секунд юноша метался в сомнениях, как бы поступить, но все-таки решился: он быстро добежит до дома друга по дворам, а проблему с транспортной картой решит как-нибудь потом, чтобы никого не беспокоить. Ацуши прошел больше половины пути и даже почти укладывался по времени, как если бы ехал на автобусе, оптимистично надеясь, что Рюноске и Чуя не узнают его маленькой тайны. Навстречу ему попадались редкие прохожие, тоже решившие срезать путь через дворы, и Накаджима нисколько не боялся. Проходя мимо строящегося дома, окруженного сетчатым забором, юноша слегка сбавил скорость, задрав голову и оглядывая растущее здание из черных и серых кирпичей с множеством окон. Красивое, не то, что тот муравейник, в котором свой скромный уголок занимала теткина квартира. Из глубины огражденной территории, кишащей стройматериалами, кирпичами и мешками с цементом, доносились басистые голоса рабочих. Неожиданный писк, будто бы всхлипы младенца, заставили Ацуши остановиться совсем. Он опустил взгляд: из небольшой дырки в заборе выглядывал котенок. Крошечный, худенький, черный, как уголек, и такой же грязный. Он полуслепыми мутными глазками осматривал беловолосого юношу и жалобно открывал рот. Накаджима умиленно улыбнулся. Медленно опустился на корточки и аккуратно протянул руку, не смущаясь нечистого вида зверька. - Какой маленький… Ты тут живешь, малыш? Котенок робко мялся у забора и продолжал пискливо мяукать. Ацуши еще сильнее пожалел, что оставил кошелек дома у Рюноске, где он временно поселился: не на что было купить корма, чтобы хоть чем-то угостить малыша. Поэтому оставалось надеяться на то, что кроху подкармливали строители. А что будет, когда они закончат работу? Наверняка котенок останется тут совсем один, на произвол жестокой судьбы... Накаджима твердо вознамерился вернуться сюда завтра, чтобы забрать котенка и отнести в приют. Там он сможет раз в неделю навещать малыша, приезжая с кружком волонтеров. Крохе точно понравится новый дом. Ацуши почти удалось приблизиться к котенку, он едва не коснулся ладонью подрагивающей крохотной черной головки, как вдруг напуганный зверек проворно увернулся и изо всех своих сил побежал, юркнув в одну из сложенных пирамидой труб. Юноша проводил малыша печальным взглядом, надеясь встретиться с ним в ближайшее возможное время, как вдруг услышал за спиной топот приближающихся ног и грубые голоса… Внутри у Накаджимы все сжалось, конечности ослабели. Он мысленно умолял судьбу, просил, чтобы это была просто проходившая мимо компания ребят, но зазывающие крики с грязными оскорблениями и предположениями, «что челкарь тут забыл», разбивали все его надежды. Ацуши заторможенно поднялся на ноги и повернулся. Компания из шестерых парней ленивой, но целенаправленной походкой приближалась к нему. Западники. Таких ни с кем не спутаешь. Ни шанса на спасение. Накаджиме, возможно, удалось бы убежать – спасибо быстрым ногам и подходящему телосложению, - но подростки были уже близко и без проблем догнали бы его. К тому же за спиной у юноши был забор, который пришлось бы обегать, что также в несколько раз уменьшало шансы на благоприятный исход. Компания обступила Ацуши кругом, не спуская с парня голодных до крови жестоких глаз. Они что-то обсуждали между собой, называя загнанную жертву самыми последними словами, нарочито растянуто проговаривая предложения. Парень, что стоял во главе компании, был не намного выше сжавшегося Накаджимы, но в размерах заметно превосходил его, отчего Ацуши рядом с ним выглядел тщедушно и откровенно жалко. На непокрытые колючие волосы подростка падали редкие хлопья снега, а в серых глазах читалось нескрываемое удовольствие, превосходство и упоение чужим страхом. Парень оскалил зубы в ехидной улыбке, жестом прервал обсуждения товарищей, а после уверенным грубым рывком сорвал с головы Накаджимы шапку, отбросив ту на землю. Белые волосы, до того скрытые вязаным элементом гардероба, обрамили лицо Ацуши, спрятав один глаз за характе́рной косой челкой. - Точно эморье! Совсем страх потеряли! – загалдели подростки, признав в сжавшемся юноше подходящего кандидата на грушу для битья. Главарь спросил, с какого Накаджима района. У обычного человека, не принадлежащего какой-либо субкультуре, был небольшой шанс отделаться от гопоты с наименьшими рисками и потерями, если он знал, как и когда отвечать. Спрашивают про район – отвечай честно, твой или не твой, с какой целью здесь. Просят пояснить за шмот – говори, что одежду покупал не ты, а родители (да, в подобной ситуации не будет считаться чем-то стыдным сказать, что куртку или штаны тебе купила мама, если только ты сам не решил покрасоваться на улице приобретенным брендом.). Не ври или делай это, продумывая каждое свое слово и шаг наперед, не прикидывайся, что разбираешься в футбольных командах, если это не так, и тому подобное. В случае Ацуши его спасало только то, что он находился на своем районе, а не «разгуливал по чужой территории». - С этого? – уточнил подросток, получив в ответ слабый кивок. Он некоторое время задумчиво вглядывался Накаджиме в лицо, после чего его губы расплылись в улыбке, и парень спросил: - А Чую Накахару знаешь? Он ведь где-то тут живет. Может, товарищ твой? Ацуши весь побелел, услышав имя друга, его затрясло сильнее. Он в одно мгновение понял, кто́ сейчас стоял перед ним. - Н-не з-знаю, - откровенная ложь, которую легко можно прочитать на испуганном лице Накаджимы. Однако это единственный шанс попытаться не выдать друга и смягчить свое положение. Подростки радостно загалдели, смеясь, уже предвкушая веселье. Ширасэ тоже не стал сдерживать злорадную ухмылку, явно намекая Ацуши, что судьба его незавидна. - Ты хоть понимаешь, падаль, что тебе за твое вранье придется отвечать? Накаджима только сейчас обратил внимание, что подросток до того момента держал одну руку в кармане, что-то пряча. Через несколько мучительно долгих секунд Ширасэ показал свету ладонь, в которой был зажат сложенный нож-бабочка. Легким отработанным движением кисти он провернул рукоять, обнажая лезвие… Ацуши не успел издать ни звука: главарь отступил, позволяя сначала развлечься «шестеркам». Те не стали медлить, и один из подростков ударом в живот согнул Накаджиму пополам, оборвав поток воздуха вместе с криком о помощи, а после с силой толкнул его к забору, зажав окончательно. Крепкая удушающая хватка на горле заставляла юношу стоять на ослабевших ногах. Переплетающаяся плотная сетка даже через куртку и рубашку больно царапала спину, оставляя саднящие раны, будто следы от оторванных крыльев… Бо́льшую часть времени Ацуши держал глаза закрытыми: было не так страшно осознавать обрушивающиеся градом удары кулаками и ногами. С него сорвали сумку, выпотрошили ее, попинали, в конце отбросив вещь куда-то в сторону. Крепкая хватка в волосах или на воротнике куртки – и он безвольная кукла в их руках, которую швыряли, куда им было угодно. С первых секунд у Накаджимы отобрали всякие силы сопротивляться или хотя бы звать на помощь, умолять о пощаде… ...Их руки – по его дрожащему телу. Мозолистые тиски на горле – и Ацуши задыхается, белыми губами хватает ускользающие от него крупицы драгоценного воздуха. Валят на землю – и сверху наваливается тяжелая туша. Широкие кулаки резко и сильно ложатся на ребра, руки и плечи, носы грубых ботинок – по ногам и бокам. Их так много – всех и не сосчитать. А вокруг только оглушающий смех и крики, звенящие сотней колоколов в голове. Слезы застыли у Накаджимы на ресницах, не сорвались вниз тонкими ручейками по щекам, скопившись где-то в легких. Находясь на краю сознания, Ацуши подумал, что его безжалостно распяли около того забора. Обнажили нутро и показали, насколько он жалкий, беспомощный и слабый. Втоптали в грязь и наглядно продемонстрировали, как с ним можно обращаться, а он просто не способен предотвратить этого, постоять за себя. Один на один с жестокостью этого мира. В какой-то миг все прекратилось, и Накаджима на секунду испугался, что компания отступила, чтобы после молниеносным ударом ботинка по голове добить. Но проходит секунда, две, три… Он приоткрывает глаза, лежа на боку, слегка поворачивает голову. Напротив него - Ширасэ. Стоит, оценивающим взглядом осматривает. Непринужденным, даже деловитым пинком заставляет обессиленного юношу перевернуться на спину, тяжело садится сверху. В руке – все та же раскрытая бабочка. Теперь его очередь. Впускает пятерню в грязные белые пряди, вынуждает приподняться, сокращая расстояние между ними. Ацуши болезненно стонет сквозь плотно сжатые бледные губы, местами окрашенные темно-бордовой кровью, мутным взглядом ведет по силуэту напротив, костями ощущает вес крепкого мускулистого тела на себе. Руки безвольными тонкими нитями свисают вдоль собственной хрупкой фигуры. Чужие серые глаза совсем рядом. Единственная мысль, что пробирается к Накаджиме сквозь пелену: «У Аку совершенно не такие глаза… Добрые… Теплые…» - Сейчас я из тебя нормального человека сделаю, - злорадный предвкушающий шепот на ухо. Лезвие демонстративно приближается к лицу, ненадолго задерживается, представая во всей своей вгоняющей в ужас красоте, движется чуть выше. Ацуши едва удается со свистом втянуть в легкие воздух, прежде чем… - Ширасэ, валим! Окликнутый смотрит куда-то мимо, на то, что находится за забором. Накаджима не видит, но слышит: крики рабочих со стройки. Они бегут к ним. Его спасут. Ацуши моргает, вглядывается в лицо Ширасэ: оно перекошено гневом из-за прерванного удовольствия и испорченной кульминации всего этого кровавого жестокого представления. Главарь вновь поворачивается к жертве, видит в его глазах проблески надежды, смешавшиеся со слезами. Ядовито шипит: - Передавай Чуе привет, - прежде чем приложить Накаджиму затылком об асфальт на прощание и вместе с «шестерками» быстро скрыться. Юноша медленно, неверяще привстает, опираясь на дрожащие отбитые руки: теперь его окружают строители. От них пахнет по́том, пылью, цементом и немного промерзшей землей, а глаза наполнены переживанием и даже испугом из-за увиденного результата чужой безудержной жестокости. Лица грязные, красные от работы, но такие добрые и, кажется, даже родные. - Пацан, ты как? - Мужики, тащите аптечку! И водку! - Да какую аптечку?! Скорую вызывай! Пацан еле живой! Ацуши неверяще дышит, глубоко, насколько позволяли полыхающие огнем ребра и легкие. Медленно моргает, приводя зрение в порядок, всматривается туда, где скрылся Ширасэ с товарищами. Переводит взгляд на рабочих: некоторые присели на корточки, кто-то положил руку ему на плечо, поддерживая. Смотрят на него сочувствующе. До Накаджимы не сразу доходят слова про скорую. Он пугается: - Н-не надо…скорой… Все в п-порядке. Ацуши медленно, по мере возможностей его лихорадочно дрожащего тела, приподнимается, встает на нетвердые ноги. Протягивает слабую руку за сумкой, подобранную толстоватым мужчиной с округлым наивным лицом в темно-синем комбинезоне, в которую наспех сложили промокшие учебники с тетрадями и скромное имущество Накаджимы. Перед глазами и в голове – туман. Хочется уйти, скрыться от чужих глаз и забиться под плинтус, обои, хоть куда-нибудь. Он делает первый робкий шаг, смотря себе под ноги, проверяя конечности на целостность. Видит, насколько грязная его одежда, и ему стыдно поднять глаза. - Да куда ты пойдешь? Грохнешься ведь где-нибудь по пути! - С-спасибо, н-не надо... Второй шаг дается легче. Ацуши медленно бредет, прижимая к себе сумку-почтальонку, давясь вкусом крови, песка и талого снега во рту и внутренностях. Воздух одновременно вкусный, холодный и свежий, но такой тяжелый и объемный, что тело противится ему, будто чему-то неестественному, отталкивает от себя, стремится исторгнуть вместе с содержимым желудка. Слезы комом застряли у Накаджимы в горле, он вздрагивает всем своим естеством, когда всхлипами пытается протолкнуть через преграду кислород. Рабочие неуверенно расступаются перед юношей, не пытаясь силой удержать на месте, но продолжают говорить, просят дождаться помощи врачей, стараются вразумить. Ацуши слышит их шепот и спиной ощущает встревоженные, сочувствующие взгляды, пока шатающейся сжавшейся тенью не скрывается за углом жилого дома… Его отрешенный вид пугал редких прохожих, они со старательно скрываемым ужасом и опаской отшатывались от него, будто от полоумного или в хлам пьяного, и Накаджима почувствовал себя еще более мерзким, оскверненным, жалким, смешанным с грязью. Таким одиноким. В голове звенело от тишины. Ацуши некоторое время думал, что это из-за сильного удара, оставленного на прощание Ширасэ, пока не оглянулся и не заметил, что он действительно совершенно один. Ни одного человека вокруг. Поэтому и тихо. Не по-доброму тихо. В мгновение Накаджиму накрыла паника. Адреналин, выброшенный в кровь, застучал в голове. К горлу подкатила истерика. В ногах появилась сила и твердость, все мышцы свело в напряжении. Он никого не видит, потому что они прячутся. Да, прячутся! Ширасэ и его дружки. Скрываются за углами домов, мусорными баками или гаражами. Они тогда отступили, чтобы сейчас напасть на него и добить! Ацуши изо всех сил рванул с места, давясь нахлынувшим на него шквалом эмоций и чувств, едва заставляя голову работать. Потоки воздуха свистели в ушах, и юноша только сейчас заметил, что оставил где-то позади шапку. Панический безудержный страх накрыл его. Накаджима вдруг испугался, что не дойдет до дома. Что Ширасэ перережет ему горло тем самым ножом или вогнет его ему под ребра, а после бросит где-нибудь под забором. Но даже если Ацуши суждено умереть так, в луже собственной крови на грязном снегу, он обязан предупредить Чую. Сообщить ему, что Ширасэ, его забытый ночной кошмар, нарастил плоть, пришел издалека ради мести. Ширасэ уже здесь. Не снижая скорости бега, Накаджима одной рукой нашарил молнию, расстегнул карман и достал телефон, честно принявший на себя несколько ударов вместе со своим хозяином. Загорелся разбитый экран, но у Ацуши не промелькнуло печальной мысли о поломке. Спасибо уж на том, что работает. Непослушной рукой открыл список контактов, с резью на сердце пропустил номер Рюноске и нажал на иконку с именем друга. Гудки с шумом отдавались в голове, юноша в ожидании кусал губы, с ужасом осознавая, что силы вновь начали покидать его. Но нужно постараться, собрать крупицы рассудка в кучу и удостовериться, что Чуя в безопасности, предупредить. Едва на том конце раздался привычный голос товарища, Накаджима на последнем издыхании позвал, сглатывая слезы страха: - Чуя! Чуя! Где ты? О Боже, Чуя!.. Каждый новый шаг давался Ацуши с трудом. На тело обрушилось колоссальное количество боли и усталость. Ломило кости, мышцы ныли и просили прилечь прямо здесь, отдохнуть. Адреналин, неожиданно и так не вовремя ударивший в кровь, вылился в панический страх смерти, заглушивший боль и заставивший юношу побежать, а после испарился. Ширасэ не убил бы его. У Накаджимы была своя отведенная задача – передать Чуе предупреждение, наводящую ужас весточку от забытого друга, - с которой он успешно справился. Конечности налились свинцом. Хотелось залезть в душ, поесть и спать. Забыть о произошедшем. Поглощенный мыслями юноша брел куда-то, ведомый привычкой, раздумывая, что ему делать дальше. Пойти к себе в квартиру? Там тетя. Увидит его такого – точно выставит за дверь, чтобы проблем не доставлял. И так из последних сил терпит этого хилого подкидыша, свалившегося на нее из-за нерадивой гулящей сестры, поэтому забирает себе половину пособия в качестве «моральной компенсации», а то и больше, позволяя племяннику довольствоваться остатками и тем, что мамаша перечисляет лично ему на карту. Это проблемы Накаджимы, так что, если тетя выставит его из квартиры, в этом будет виноват только он. Пойти к Чуе и Рюноске? Он ведь должен помочь им с английским. Без него они вряд ли справятся. А его внешний вид и побои? Сказать, что все в порядке, и притвориться, будто ничего не произошло? Неплохая идея, только его ложь раскусят в первую секунду. К тому же ребята, скорее всего, по голосу догадались, что Ацуши серьезно влип в неприятности, а не просто случайным образом пересекся с Ширасэ на улице и так сильно испугался. Из-за Накаджимы Чуя не подготовится к контрольной и получит плохую отметку. Да и Аку спрашивал, где юноша находится в данный момент… Наверняка они сильно переживают. И всему виной он, Ацуши. Пойти к Рюноске домой? Стыдно. Не хватало еще ему доставлять проблемы. Аку и так очень много для него делает. Даже дал запасные ключи от своей квартиры, чтобы Накаджиме всегда было, куда пойти. А вдруг он и их потерял вместе с транспортной картой? Или они вывалились из сумки, которую нещадно истязали дружки Ширасэ? Вполне возможно, потому что у Ацуши дырявые руки и голова. Как стыдно… И как от одного человека может быть столько неприятностей? Аку определенно заслуживает себе в пару кого-то получше. Он ведь такой добрый, хороший, заботливый… Зачем ему тащить на себе какого-то там Ацуши?.. Может быть, правильно они сделали, Ширасэ с товарищами, что избили его? Наглядно показали или, вернее, даже напомнили, что это не Накаджиму с грязью смешали, а что он сам – грязь на их подошве? Может быть, правильно тетя говорила матери, что лучше бы она в свое время аборт сделала? На одного дармоеда на земле меньше было бы… Ацуши утер испачканным рукавом слезы и остановился на месте, чувствуя, что у него нет сил сделать хоть крохотный шаг. Сумка выпала из ослабевших дрожащих рук. Его тело на последнем издыхании боролось за жизнь, запоздало дало адреналин, чтобы убежать подальше от угрозы, а сейчас остывало, расслаблялось, убежденное в своей безопасности. Так человек засыпает и замерзает на пороге собственного дома, успокоенный и сморенный чувством приближающегося уютного тихого уголка. У Накаджимы подкосились ноги… В один миг Ацуши накрыла темнота. Нет, он не потерял сознание. Чьи-то руки подхватили его, прижали к себе, стиснули, боясь даже на секунду отпустить, будто бы Накаджима мог утонуть, рассыпаться песком или миражом раствориться в воздухе, и юноша уткнулся носом в черную парку, щекотавшую лицо мехом на капюшоне и отдававшую родным теплым запахом. Его тело ощупывали, проверяли кости на целостность, придерживали и успокаивающе гладили по спине, не веря, что вот он, Ацуши, рядом, живой, настоящий, относительно здоровый, дрожащий и слабый, но такой нужный. Абсолютно любым – любимый и нужный. Из-за непрекращающихся тихих слез Накаджима не видел лица Рюноске. Кажется, он тоже плакал: Ацуши кожей и волосами ловил чужие испуганные слезы и согревающее прерывистое дыхание, вылетавшее со словами: Прости. Прости, что отпустил. Прости, что не был рядом. Что позволил этому произойти, прости… Не надо, Аку, ты не виноват... По телу Накаджимы прошла волна дрожи, принесшая с собой болезненный жар. Он почувствовал у себя на лбу испарину. Внутри полыхал огонь, так что захотелось слегка ослабить ворот куртки или рубашки. Акутагава оторвался от него, поднял к себе лицо Ацуши, с тревогой вгляделся в поблескивающие от подскочившей температуры глаза и нездорово розовеющие щеки. Накаджима не сопротивлялся, когда Рюноске, крепко обхватив его за талию и закинув одну руку себе на плечо, не забыв подобрать с земли сумку, куда-то повел. Пытался переставлять ватные ноги и бороться с накрывающей плотным тяжелым одеялом темнотой, тянущей вниз, в снег. Оказывается, он почти добрел до квартиры Акутагавы: им нужно было пройти каких-то два дома. А ведь ноги сами принесли Ацуши сюда… Слова Рюноске слились в один неразборчивый шум. Кажется, он взволнованно звал Накаджиму по имени, просил не закрывать глаза и не засыпать, успокаивал, что они скоро придут… Все-таки Акутагава никогда не носит шапку. И как ему не холодно? Хотя… Ацуши сейчас тоже не холодно. Быть может, причиной тому не лихорадка, а нахождение любимого человека рядом?.. «Мой дом – моя крепость». Когда-то Дазай адресовал ему эти слова. Почему когда-то? Буквально вчера. Только зачем крепость? От кого защищаться? С этого дня Чуе было, от кого. Ширасэ. Он здесь. Следы из жертв, затравленных подростков, принадлежащих черно-розовому племени, тянулись от западных районов – владений группировок. Обчистили центр города, захватили юг и север, вселили страх в сердца восточных жителей, которые были следующими на очереди. Они знали, что западники идут, вопрос был только в том, когда именно ребята попадут под раздачу… Тишина, воцарившаяся в квартире, била по голове. Чуя застыл, потеряв счет времени. Замер каменным бледным изваянием, лишь по венам в безумном быстром потоке текла и наполняла собой сердце паника, смешанная со сгущающимся плотным ужасом и чувством безысходности. Как хочется быть наивным маленьким ребенком, верящим, что одеяло, если в него завернуться с головой, спасет от всех бед, что родители всегда будут рядом и защитят от любых монстров и кошмаров, что дом – самое надежное, безопасное и уютное место во вселенной… Сейчас Накахара не чувствовал себя в безопасности даже дома. Казался себе обнаженным, слишком открытым и уязвимым перед невзгодами и страхами, кишащими в жутких снах, а теперь – уже и в реальности. Ширасэ знал, где он. Знал его район, потому что год назад Чуя сам ему сказал, куда бежал из той жуткой, провонявшей насквозь перегаром, затхлостью и кровью квартиры. Только район, не новый адрес, дом или квартиру, не дал каких-то ориентиров, по которым Буичиро мог бы его найти и постучаться в дверь. Но, кажется, старому другу было достаточно знать только район. И он шел. Долго. Через весь город, не скрывая своего существования и намерения встретиться с Чуей. Специально оставлял следы, чтобы Накахара осознавал, что его ждет. А Чуя из последних сил гнал от себя тревожные мысли, сигналы, что были ему посланы. «Этого не может быть. Ширасе сейчас должен находиться в воспитательной колонии» Может. Думаешь, его бы стали там так долго держать? Надеялся, что один раз отделаешься от него, сбежишь, а он так легко отпустит тебя? «Полиция должна его задержать!» Конечно, должна. Только как она это сделает, если ни одного заявления на него и его компанию не поступало? Думаешь, все эмо сейчас так разом и побегут докладывать на него? Они этого не сделают. Потому что их самих обвинят в произошедшем. А Ширасэ винит тебя в том, что ты упек его за решетку. «Ширасэ сам виноват в этом. Он не должен был нарушать закон и пытаться впутать в это меня» А у него другая истина. Буичиро считает иначе. Он ведь как друга хотел попросить тебя о помощи. Потому что ты бросил его там одного, на произвол судьбы, а сам сбежал, даже не попрощавшись, и с головой окунулся в «новую» жизнь. Что ему оставалось делать? Иначе он бы не выжил. «Ширасэ должен был меня понять. Я бы никогда не пошел на это» Сытый голодного не поймет. И к тому же. Ты так уверен, что никогда бы не пошел на крайность, чтобы утолить голод? Или принести матери что-нибудь, лишь бы она не отдавала все последние крохи тебе? Сейчас тебе легко размышлять, пока ты не загибаешься от нужды в корке хлеба. А у Ширасэ не было времени и возможности подумать. «…» «И что же мне сейчас делать?» Радоваться, что под раздачу попал только Ацуши, а не вы втроем. Это же ты поспособствовал тому, чтобы он пошел один. Так ведь действительно быстрее, правда? «Нет…» Как думаешь, чьим ножом Ширасэ его порезал: своим или твоим?.. «НЕТ!!!» Чуя с силой оттолкнулся от стола, рывком выскочил, опрокинув стул. Упал на диван и прижал к себе подушку, крепко обхватив ее руками. Он сжался, став совсем крошечным, подтянул ноги к груди, чувствуя, с какой безумной силой колотится в груди сердце, заставляя все тело сотрясаться. Хотелось кричать, звать на помощь, рыдать, просить, чтобы этот надвигающийся кошмар испарился. Неужели он не заслуживает спокойной жизни? Разве с самого рождения ему мало досталось? Судьба недостаточно сильно потрепала и поломала его? Почему он не может обрести спокойствие? Сначала отец – практически всю его жизнь. Потом небольшое затишье, когда они с матерью только переехали. Далее – травля со стороны одноклассников, которой, казалось, не было конца и края. Крупица счастья, проблеск света длиною чуть меньше месяца – у него появились первые друзья. С середины декабря снова все пошло по наклонной, покатилось в глубокую яму – два заседания суда: одно – для отца, второе – для Ширасэ. Как же долго Чуя отходил от этого всего, выкарабкивался, старался улыбаться, заставлял себя верить в то, что теперь все будет хорошо… Даже года спокойной жизни не прошло, прежде чем Буичиро вновь напомнил Накахаре о себе, о том, что, очевидно, не суждено Чуе обрести желанный мир и тишь… Почему за каждую крупицу счастья, за каждую искреннюю радость, за каждую промелькнувшую мысль «Я счастлив, у меня все будет хорошо» ему стократно возвращается страх, тревога, что остается только просить о скорейшем разрешении ситуации и наступления перемирия?.. Прошло достаточно времени, прежде чем рыжий набрался сил встать с кровати. Сердце немного успокоилось, однако продолжало настойчивыми ударами гнать Накахару куда-то. Ему было сложно находиться на одном месте, по телу словно перебегали насекомые, копошились в суставах. Чуя дошел до ванной, присел на холодный кафельный бортик, умыл лицо холодной водой. Ураган в голове гонял вопросы, ответы на которые были ему неизвестны, а какие-то он даже не хотел узнавать. Телефон терпеливо дожидался своего владельца на столе. Несколько секунд Накахара собирался с мыслями. Первая вкладка, что была открыта на мобильнике – последние вызовы. Входящий от Ацуши длился чуть больше десяти секунд. Очень страшных, роковых секунд. Чуя не решился позвонить на этот номер, у него просто не было сил для этого. Его прошибал холодный пот от мыслей, что трубку возьмет Рюноске или кто-то из медицинского персонала и сообщит ему, что Накаджима в реанимации или что похуже. У Накахары не было сомнений, что Ширасэ способен довести человека до этого состояния. Однако судьба Осаму до сих пор оставалась для Чуи неизвестной. Почему он не написал? Что могло с ним случиться? Если бы с Дазаем что-нибудь произошло, Накахара точно бы сошел с ума. Он потихоньку сгрызал черный лак с ногтей, пока дожидался ответа от шатена. Шли гудки, между ними – вечность. И вот он – долгожданный, немного уставший, но все такой же озорной голос: - Привет, Чиби! У Чуи отлегло от сердца: он не услышал прерывистого дыхания, всхлипов, рыданий или шипения ненавистного ему имени. Хоть что-то хорошее за день. - Привет, - устало вылетает вместе с выпущенным из легких воздухом. - Как подготовка к английскому? Голос у тебя уставший. В голове - абсолютная пустота, сравнимая с вакуумом. Ни единого голоса, варианта, что бы ответить, размышлений: сказать правду, поведать, что у рыжего вновь наступила не просто черная полоса в жизни, а широчайшая колея пиздеца, или промолчать? - Так себе, - хватает сил только на это. - Хах, понятно. Неужели у тебя не только с литературой не ладится? - Ты не написал после репетиции. На краю сознания у Накахары проползла мысль о том, что вылетевшие слова могли прозвучать несколько резко. Осаму, кажется, тоже понял, что Чуя находился в неважном расположении духа, веселости в его голосе поубавилось. - Извини, что так вышло. Хотел сюрприз тебе сделать, дошел до того киоска, нам с тобой очередной шедевр присмотреть, но там осталась только умная литература для садоводов и газеты. - И где ты сейчас? – собственный голос, лишенный всяких эмоций, показался Накахаре чужим. - Из магазина возвращаюсь. Скоро буду дома. «Осаму, может, поедешь на автобусе? Так ведь быстрее и безопаснее» От этой мысли рыжего затошнило. - Чуя? Похожим тоном Рюноске звал Ацуши по телефону, прося ответить. «Переживает…» - Что-то произошло? Накахара кусает губы, молчит, давится словами и слезами, ползущими из глубины по горлу. Слегка прокашливается, надеясь убрать из голоса дрожь. - Я просто устал. Устал от тревог, от чувства незащищенности, от борьбы за спокойствие, за счастье. Устал бояться фантомов из прошлого, опасаться выходить из дома, устал терять то, что приобрел совсем недавно, что досталось ему огромной ценой. Дазай молчит некоторое время, слышно только его тихое дыхание и порывы ветра среди голых ветвей. - Ты можешь позвонить или написать мне в любое время, помнишь? Чуя жмурит влажные глаза и замирает на несколько секунд. В носу щиплет. Почему-то именно сейчас ему хотелось, чтобы Осаму не слышал и не знал о его печали, о том, что Накахара находится на грани истерики. Но от этих слов его пробивает, и Чуя держится из последних сил. - Да. - Хорошо. Отдыхай, Лучик. Завтра будет насыщенный день. «Ты даже не представляешь, насколько… Так, стоп…» - Как ты меня назвал? Удивленный голос рыжего вызвал у Дазая смех. - Лучик. Не нравится? - Нравится… Просто… Я тебя то «конь», то «шпала», а ты… - Ну, я ведь любимый конь, так что меня и это устраивает. Улыбка Осаму проникла в микрофон, совершила путешествие по каналам связи, а после выбралась через динамик и отразилась на лице Накахары, разве что слегка исказилась, оттого получившись более вымученной и печальной. Однако это гораздо лучше гримасы ужаса и красных от слез глаз. - Наверное, я все-таки поразмышляю насчет этого. - Буду с нетерпением ждать. Рассчитываю на твои литературные способности и творческие наклонности! - Пока, Осаму. Вновь наступила ненавистная тишина, бившая по мозгам, и одиночество, выносить которое Чуя не мог: зажег во всех комнатах свет, включил в гостиной телевизор, поставил чайник разогреваться, закрыл дверь на все замки. Вряд ли рыжий смог бы запихнуть в себя хоть крошку или глоток, однако голубая подсветка со дна чайника и всплывающие вверх пузырьки немного успокоили его. Он набрался сил и, открыв чат, написал Рюноске с просьбой позвонить при первой возможности. Акутагава прочитал сообщение практически сразу, однако ничего на него не ответил. Как думаешь, он не винит тебя в произошедшем с Ацуши? Наверняка винит. Это ведь ты поспособствовал тому, чтобы Ацуши пошел в библиотеку один. За свою шкуру испугался. Вот если бы речь шла о Дазае, ты бы его и на метр от себя не отпустил при возможности малейшего риска. А так ты не поддержал Акутагаву, отправив Ацуши одного на растерзание Ширасэ. «Заткнись! Заткнись! Здесь нет моей вины, ничьей нет! Это роковая случайность. Никто не мог этого предсказать! И… Рюноске мой друг. Он бы не стал винить меня в случившемся…» Поговорить с Акутагавой получилось только поздно вечером, когда Юмико уже вернулась домой и села вместе с сыном ужинать. Чуя уныло ковырялся в тарелке, уговаривая себя съесть хоть кусочек, прежде чем раздался звук звонка. Накахара от неожиданности вздрогнул, но быстро среагировал, выскочив из-за стола и рванув к себе в комнату. В голосе Рюноске не было ненависти, только усталость, граничащая с истощением. После приветствия наступила тишина, растянувшаяся на несколько секунд: Чуя не знал, как лучше начать, что спросить, что вообще можно сказать в этой ситуации. - Как там Ацуши? Акутагава тяжело вздохнул, помолчал. - Ты действительно хочешь это знать? В самом деле: был ли Накахара готов услышать то, что в будущем Ширасэ мог сделать с ним самим, если не нечто похуже? Неважно, готов или не готов. Должен. - На нем живого места нет. У Чуи пересохло в горле. Он хрипло выдавил из себя: - Ацуши в больнице? - Нет. Мы у меня дома. Переломов нет, но его лихорадит, синяков много, за волосы потаскали, вещи попортили. Завтра обратимся к врачу. Она мамина знакомая, поможет. Пусть Ацуши отойдет от произошедшего немного. - Полиция? - Наотрез отказывается. Чуть не до истерики. - А ты? Рюноске вновь тяжело вздохнул, на этот раз немного более раздраженно, если не озлобленно, явно сдерживаясь. Да, вполне очевидно, что Акутагава хотел переломать тем уродам кости, считая наказание по закону чересчур мягким. Накахара помолчал, не требуя ответа. Потом робко произнес: - Я могу чем-то помочь? - Если учителя будут спрашивать, скажи, что мы заболели. Неделю нас точно не будет. И еще… - Рюноске прокашлялся, подбирая слова. Он говорил негромко, и Чуя слышал царившую в его квартире тишину. – Не вини себя в произошедшем. Тот разговор, перед тем как Ацуши ушел… Мне в некоторой мере нелегко признавать это, но в твоих словах действительно была логика, с которой я согласился, и мы все надеялись, что этот кошмар нас обойдет стороной… Нет, нет! Ты виноват, он врет! Пускает тебе пыль в глаза!.. «Нет, не врет…» -Не зарывайся. Мне кажется, вы с Ацу знаете больше, чем я, о том человеке или что-то подобное. Но, видимо, так нужно… «Он не в обиде на меня за то, что я доверил Ацуши больше, чем ему…» Завершение диалога вышло таким же смазанным и неловким, как и начало. Накахара пробормотал какие-то пожелания друзьям, пообещал держаться и не загоняться, после чего звонок прекратился, и наступила тишина. Звуки работающего телевизора и бряканье опускаемой вилки на тарелку будто доносились из-под воды, казались такими далекими и неживыми. Чуя по-новому осмотрел свою комнату. Лампы не были включены, и пространство вокруг освещалось бледным светом Луны. Глаза, привыкшие к темноте, осмотрели шкаф, скользнули по столу, остановившись на рюкзаке. Множество значков, брелоков, нашивок. Сейчас они поднимали внутри Накахары чувство тревоги, небезопасности, даже страха. Будто не владея собой, он подошел к сумке, ватными руками поднял ее и стал размеренными, механическими движениями снимать все аксессуары. Размыкает булавку, снимает, вновь закрывает и неаккуратно складывает в ящик. Не оглядывает с привычной любовью, теплыми воспоминаниями о проделанной работе, с мыслями о том, что сподвигло его оставить именно этот рисунок или цитату. Отбрасывает от себя как какую-то гадость, источник зла и проблем. Брелки летят следом. Он уже потянулся за канцелярским ножом, надеясь оторвать нашивки от рюкзака, но остановился. Сумку все-таки жалко, да и не выглядят они слишком заметно. Остается молиться, чтобы пронесло. Накахара постарался осмотреть себя со стороны, представить, как выглядит, что может привлечь внимание гопоты, зацепить взгляд Ширасэ. Снимет цепь с джинс, чтобы не выглядывала из-под куртки, спрячет под шапку волосы, наденет сверху капюшон, скрыв лицо, будет ходить быстро, перестанет гулять, а еще лучше – вообще засядет дома… «Слушай, Чуя, а че ты вырядился, как петух? Прям как те педики, которых мы на районе поколачиваем... Лучше не одевайся так больше. Ты ведь нормальный пацан…» Когда-то давно Буичиро сказал ему эти роковые слова, назвал своим. Сказал, что он «наш», хотя Чуя уже давно находился по другую сторону баррикады. И Ширасэ это очень не понравилось… Уже лежа в кровати после скомканного ужина и принятия душа, Накахара вслушивался в тихие звуки дыхания матери. Она имела привычку не закрывать дверь спальни – по крайней мере, в этом доме, - потому Чуя, если бы немного свесился со своего дивана, увидел бы, как свет Луны из его незашторенного окна тянется через комнату, пересекает небольшой коридорчик, а после втекает в находящуюся напротив комнату матери. Кажется, она уже уснула. Юноша медленно отогнул край одеяла, не торопясь привстал и опустил ступни в мягкий ковер. Он дышал редко, прерывисто, чуть не задыхаясь, боясь глубоко и громко втянуть в грудь воздух. Несколько мучительно растянутых шагов – и Чуя прикрывает дверь. Внутри все сворачивается и подрагивает. Зажигается настольная лампа, желтый свет от которой одновременно слепил и согревал. Парень вновь шуршит босыми ногами по ворсу ковра, направляясь к шкафу. Дверцы с едва уловимым скрипом распахиваются. Чуя замирает на секунду, выжидая и прислушиваясь, потом запускает руку в одежду, предназначенную на холодное время года и расположившуюся на нижней полке. Недолго копается – в ладонь удобно ложится холодная слегка вогнутая рукоять перочинного ножа. Вспотевшими пальцами Накахара открывает лезвие, ведет по нему самой подушечкой, слегка царапая. Остро. Не зря он тогда, очень давно, заглянул к Рюноске во время урока труда заточить вещицу. Пригодилась. Может, правильно говорят, что лучшая защита – это нападение? Ширасэ точно не ожидает, что Чуя купил себе новый нож, взамен старому… Юмико практически сразу заметила перемены в состоянии сына: взгляд направлен в одну точку, лицо бледное, вздрагивает от любого резкого звука. Мягко спросила, не произошло ли чего, а сама присматривается: нет ли на нем синяков, не испорчена ли одежда, все ли личные вещи на месте. Строила догадки: напали, ограбили, в школе обидели. Чуя молчал, отвечал заторможенно и неуверенно. Отсутствие аппетита объяснил плохим самочувствием, однако от лекарства отказался, лишь сказал, что ляжет спать пораньше. На душе у Юмико что-то скребло, тревожило мысли: неспокойно внутри, переживает за сына, не понимает, что могло произойти. Только знает: материнское сердце не врет, не обманывает, не волнуется просто так. Полупрозрачной тонкой тенью проскользнула в комнату сына, когда Чуя уже переоделся в пижаму и расправил постель. Присела на край – кровать едва прогнулась под ее маленьким весом – и вложила руку юноши между своих ладоней. Молчала, впитывала родное тепло и отдавала свое. В тот день Чуя ей так ничего и не рассказал. Как и на следующий. Утром Накахара выглядел еще хуже, чем накануне. Лицо его приобрело бледно-зеленоватый оттенок, он вновь не смог нормально поесть из-за накатывающей тошноты. Желание подбирать одежду с аксессуарами и укладывать волосы куда-то испарилось, будто его никогда и не было. Чуя не глядя вытянул из шкафа джинсы, на которых уже не было привычной любимой цепи, приятно позвякивающей при ходьбе, надел сверху толстовку – самую большую, что у него имелась. Ему хочется спрятаться, затеряться среди обычных людей, скрыть тело за плотной тканью… Юмико уже не скрывала своего беспокойства, на скомканный ответ сына о его самочувствии «Ну так… Не особо» предложила остаться дома, полечиться, отдохнуть. Но, к ее неожиданности, юноша отказался, сославшись на контрольную по английскому, сделал несколько крохотных глотков чая, из всего завтрака прикоснувшись только к нему, и скрылся в коридоре, где зашуршал курткой. На самом деле Чуя и рад бы остаться дома. Вот только не может: стены на него давят, будто затрудняют дыхание, делают его спертым и тяжелым, не помещающимся в легкие. Ему было сложно находиться одному в замкнутом пространстве, томиться в ожидании и неизвестности, а присутствие людей в школе создавало некую ауру защищенности. Рядом с Дазаем Накахаре не было так тяжело… Чуя не шел до школы – летел, опасливо выглядывая из-под капюшона и озираясь по сторонам. Нетерпеливо отстукивал ногой на светофорах. Ширасэ знал, что он где-то здесь, в этом районе, но оттягивал свое появление, не раскрываясь, вынуждая Накахару метаться в сомнениях: не старый ли друг решил его навестить, напомнить о себе? Ацуши, несмотря на то, что попытался солгать, скрыть существование Чуи от угрозы, лишь стал для Буичиро подтверждением: да, надо искать тут. Очевидно, Ширасэ совершал набеги только с несколькими особенно близкими ему людьми: пять-шесть человек вполне хватит, чтобы неплохо так покалечить эмо, зачастую не обладающих хорошими физическими данными для оказания сопротивления. Группировки намного больше, у них своя иерархия, отношение к разным слоям населения, свои законы и правила, которые другим могут показаться слишком жестокими и кровавыми. Накахара до сих пор изо всех сил гнал от себя аморфное чувство радости и облегчения, что в тот день Ацуши поехал в библиотеку один… В здании школы стало полегче. Чуя разделся и переобулся, растягивая каждое свое действие, - все равно пришел очень рано. Он побродил по этажам, слушая тихие переговоры учителей из приоткрытых кабинетов, тоже загодя явившихся на работу, посидел на подоконнике, слегка постукивая пятками кед по батарее и наблюдая за медленно втекающими в школу учащимися. Монотонным течением его занесло в крыло к началке, рядом с кабинетами которых на пробковых досках висели аппликации из цветной бумаги или рисунки, сделанные из размазанного по картону пластилина. Появление Дазая в глубине души очень обрадовало Накахару, ему даже удалось вымученно приподнять уголки губ. Осаму был привычно весел и беззаботен, однако от рыжего не скрылась плескавшаяся в карих глазах настороженность, и Чуя старался не сталкиваться с парнем взглядами. - Что-то ты какой-то помятый. Прям как мои тетради в рюкзаке. Ты хоть отдохнул вчера? Накахара неловко повел плечами. - Просто волнуюсь немного. - Так сильно переживаешь из-за английского? Дазай скользит по нему взглядом, примечает каждую деталь. Он наверняка заметил перемены во внешнем виде, поведении, от него не скрылось отсутствие значков на рюкзаке. Осаму хочет спросить, подойти к этому разговору аккуратно, не спугнуть, потому что Чуя явно находится в напряжении, едва не обрастает иголками и не забивается в угол. Накахаре абсолютно плевать на эту контрольную, на одноклассников и учителей, просто хочется посидеть рядом, поговорить и помолчать, согреться в тепле друг друга, обрести вместе чувство защиты, которое словно запечатает их в мыльный пузырь и унесет подальше от реальности, от страха, от проблем. Они медленно бредут по коридору в сторону кабинетов английского: 29 у Дазая и 30 у Чуи. Сонные школьники текуче расползаются на свои уроки, до звонка остаются считанные минуты. У Накахары мысли плывут, смешиваются в нечто непонятное, так что не удается вычленить что-то конкретное и нужное в данный момент: Ширасэ, мама, английский, Осаму, друзья… - Лучик. Жар ударяет Чуе в голову. От одного слова, сказанного особенным человеком, внутренности плавятся, горячей субстанцией наполняют тело, согревая. - Я вижу, что тебя что-то гложет, но меня пугает, что ты ничего не говоришь. Небесно-голубые глаза сталкиваются с орехово-карими. Накахара молчит, не в силах произнести что-то вразумительное. Он не обманет Дазая, нет. Но сказать правду… - Это сложно... – и совсем тихо, на грани слышимости: - Мне тяжело. Рука Осаму невесомо касается запястья Чуи, мимолетно оглаживает и несильно переплетает их пальцы. Не произносит ни слова, но этим касанием говорит: «Я рядом», дает почувствовать свое тепло, близость, поддержку не только на словах. Даже когда они вынужденно отстраняются, расцепляя пальцы, на запястьях остается дотлевающий, словно оранжевые угольки, след. Накахара отстраненно катает карандаш по столу. Недалеко лежит нетронутая распечатанная тестовая работа. Он не сделал ничего, но не от простого незнания. Чуя мог бы наскрести остатки серого вещества в головном мозге и выполнить задание на слабенькую четверку, если бы не застывший в черепной коробке вакуум, поглощающий абсолютно все, в том числе типы условных предложений и страдательный залог. В животе что-то склизкое медленно копошилось, переползало и сворачивалось в вибрирующий комок, заставляющий конечности слегка подрагивать. Черный лак с ногтей постепенно съедался. Юноша посильнее натянул рукава толстовки, грея ледяные пальцы. Ткань практически сразу намокла от холодного пота. Накахара мельком осмотрелся: учительница что-то печатала на компьютере, некоторые одноклассники без особого энтузиазма выполняли задания, пара человек дремала, подложив под голову листочек с контрольной работой. Чуя, стараясь издавать как можно меньше шума, пересел на соседний стул и одной рукой коснулся горячей батареи. Англичанка не любила, когда школьники «прятались» от нее на задних партах или уходили на третий ряд, потому серьезно занялась рассадкой, пересадив подростков поближе к себе. Накахару она выкорчевала с его излюбленного места, определив парня за вторую парту первого ряда, чему рыжий был не очень рад. Он периодически менял руки, когда жар от батареи становился невыносимым, суша ткань и согреваясь. Хотелось всем телом прижаться к источнику тепла и не отрываться, плавясь и растекаясь, будто воск. По спине побежали мурашки, Чуя глубоко вздохнул. Вид из окна, выходившего на внешний двор школы, не был интересным, взгляд ни за что не цеплялся, но все-таки это лучше, чем бездумно всматриваться в черные напечатанные строчки. Снег не шел, по дороге не ездили машины, футбольная площадка пуста. Все так сонно, даже мертво, будто жизнь в один миг застыла или погрузилась в летаргический сон. Только тихие удары пальцами по кнопкам клавиатуры и редкое поскрипывание стульев подтверждало то, что время не остановилось, продолжает свой ход. Накахара вяло осматривал улицу, с безразличием думая о грядущей двойке, пока нечто вдалеке не привлекло его внимание. Со стороны дворов между гаражей медленно выплыла компания подростков. Походка их выглядела ленивой, однако было очевидно, что незнакомцы направлялись именно к школе. Сердце Чуи в одну секунду ускорило ритм, долбя по ребрам и отдаваясь в горле. Шестеро парней деловито зашли в открытые ворота, шагая в развалку к детской площадке с турниками. Подростки, кажется, были в приподнятом настроении, слышались их отдаленные выкрики и смех, кто-то попробовал подтянуться на перекладине, некоторые облокотились о столбы. В один миг Накахара с ужасом заметил, что их головы повернуты примерно в одну сторону. Подростки осматривали школу, вглядывались в окна. Сознание вопило: «Отвернись! Не смотри! Тебя заметят!» - но у Чуи не было сил даже отвести взгляд. Он вытянулся по струнке и окаменел. У него пропала способность дышать, думать, двигаться, словно Накахара находился под гипнозом смертоносной змеи. Парни периодически лениво прохаживались по площадке, изображая бурную деятельность на турниках, кто-то осматривал первый этаж, скрытно вглядываясь в окна кабинета труда и блока охранника. Одеты примерно одинаково: в черные куртки и шапки, спортивные штаны или джинсы, держат руки в карманах. Рыжий с медленно подползающим леденящим ужасом уставился на их лица. Чуя осматривал незнакомцев и через секунду замер, встретившись взглядами с одним из них. Сердце остановилось, потом ударило один раз, второй, так, что ребра заходили ходуном… - Извините, мне нужно выйти! Он выскочил из-за парты, едва не опрокинув стулья и не запнувшись о ножку стола. В несколько прыжков достиг двери, распахнул ее и вылетел в коридор, проигнорировав воскликнувшую в удивлении англичанку и зашептавшихся одноклассников… Чуя упал, тяжело и больно приложившись коленями о кафельный пол, заскочив в первую кабинку туалета. Его скрутило, сложило пополам в спазме, внутренние органы завязались в узел и поползли вверх, застряв где-то в горле. Он прижал одну руку к втянувшемуся животу, второй схватившись за бачок. Бледные губы раскрылись, но Накахара не смог сделать малейший глоток воздуха или исторгнуть из себя скудное содержимое желудка, лишь бы избавиться от плотного кома в горле, как если бы кто-нибудь сжал в крепкой хватке его шею. Чую крупно трясло, он из последних сил стоял на коленях, почти не валясь на пол. В голове стоял рыхлый, плотный шум. Его бросало то в жар, то в холод, тошнота подкатывала к горлу, а слюна заливала рот. На лбу выступила испарина. Пожалуйста, помогите, кто-нибудь. Я задыхаюсь. Давясь всхлипами, Накахара вытер лоб краем рукава, сплюнул ком слюны. Урывками втягивая воздух, цепляясь за тонкие деревянные стены, кое-как поднялся на ноги и, находясь на грани падения, вышел из кабинки. Сделал несколько пружинистых шагов, мазнул вспотевшей ладошкой по стене, опускаясь и садясь около раковин. Дрожащими руками достал телефон. Он едва сдерживает рыдания и желание закричать, несколько раз вводя неверный пароль, пальцами не попадая по нужным цифрам. Буквы плывут перед глазами, конечности не слушаются. Чуя: «Дзай» «Осаму» Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Осаму:

«Я тут»

«Ты как?»

Чуя: «Подалуста» «Туалет» «Пожалуймта» Сообщения прочитаны, но Дазай ничего не ответил. Накахара тяжело, медленно опускает руку с телефоном на пол, не выключая его. Взгляд бегает из угла в угол и периодически с надеждой возвращается к горящему экрану. Чуя сгибает ноги в коленях, поджимая их груди, руками обхватывает себя за плечи. Дышать трудно, он проталкивает воздух урывками, закашливаясь и трясясь от страха. Хватается за воротник толстовки, жмурит глаза, сворачиваясь в один маленький комок. Господи, как страшно… Его мягко, но настойчиво хватают за запястья, так что Накахара в испуге вздрагивает, продолжая уменьшаться в размерах, отчего мышцы начинают ныть от напряжения и болеть. Дрожащие руки, сжатые в кулаки, продолжают отводить от лица – в закрытых голубых глазах пляшут искры, окутанные темнотой и слезами. - Чуя, посмотри на меня. Юноша почти не соображает. Он не сразу осознает смысл чужих слов, но все равно не раскрывает веки. Как страшно, как страшно… - Чуя, это я. Я рядом. Накахара с трудом поднимает голову с колен. Осаму. Смотрит на него так внимательно, сопереживающе, держит его холодные руки, опустившись рядом на колени. Рыжие волосы растрепались, выбившись из неаккуратного пучка, и сейчас лезли в глаза. Чуя приоткрывает бледные губы, силится что-то сказать, но только закашливается и задыхается. В груди сильно давит, и Накахаре кажется, что он сейчас упадет в обморок или умрет от удушья. - Не зажимайся. Тебе нужно постараться расслабиться. Я помогу тебе дышать. Дазай отпускает одну его руку, поочередно аккуратно давит Чуе на колени, вынуждая распрямить ноги. Рыжий снова против своей воли сгибается, стремится наклониться вперед, его ведет в бок: неподвластное хозяину тело само собой старается сжаться, свернуться в калачик, желая защититься, уменьшиться. С хрипами и всхлипами он выдавливает: - В-воздух… - Я понимаю. Я тебе помогу, - Осаму кивает, не разрывая зрительный контакт и поддерживая юношу за плечи. Говорит размеренно, четко, но довольно тихо. Он поднимает руку, потянувшись к раковине, открывает кран и, смочив ладонь, ведет Накахаре по лбу, вискам, оглаживает щеки и заправляет выбившиеся пряди. Жар, ударивший с новой силой, чуть стих. – Так будет прохладнее. Чувствуешь? Чуе становится немного легче: он понимает, что говорит ему Дазай, и слабо кивает, пытаясь бороться с дрожью и страхом задохнуться. Осаму ему поможет. Он рядом. - Хорошо. Тебе нужно выпрямиться. Пусть грудная клетка раскроется. Так будет легче дышать. - Н-не могу, - Накахара беспомощно скулит, всхлипывая и снова жмуря глаза. - Я помогу. Давай вместе. Сейчас… Дазай меняет положение: подсаживается поближе к Чуе, опираясь на кафельную стену, раздвинув ноги и посадив между них юношу. Ни на секунду не выпускает его из рук, дает почувствовать свое тепло – ледяные пальцы цепляются за его кофту, как утопающий за соломинку. - Облокотись на меня. Не бойся, я тебя держу, - Осаму надавливает рыжему на плечи, помогая медленно отклониться назад. Накахара чувствует, как размеренно и глубоко поднимается и опускается грудная клетка Дазая, как чужие теплые ладони накрывают его – холодные и дрожащие. - Все хорошо. Ты молодец. Теперь давай вместе: вдох… - шатен медленно впускает кислород в легкие. Чуе удается сделать небольшой вдох: ком в горле до сих пор препятствует. – Выдох… Теплое дыхание щекочет рыжие волосы. Накахара рваными толчками выталкивает из себя воздух, но это гораздо лучше, чем закашливаться, давиться рыданиями и задыхаться. - Вдох… Выдох… Постепенно Чуе удается раскрыться и немного расслабиться, полностью облокотившись об Осаму. Воздух размеренно поступает и выходит из легких, насыщая и успокаивая кровь, пелена страха слетает, и на ее место приходят сонливость и усталость. Дазай большими пальцами оглаживает его запястья, дыша в унисон. Ничего не спрашивает, не говорит, понимая, что с Накахарой что-то произошло, что заставило снять все значки, так повлияло на его самочувствие и вызвало паническую атаку. С этим разберется позже, сейчас важно другое. - Тебе нужно домой. Чуя заторможенно кивает, в голове представляет, как побредет в кабинет англичанки, потом поплетется в гардероб, а потом – на улицу… Внутренности сводит судорогой. - Я не могу. Там, на площадке… Слова застряли в горле. Накахара с трудом сглотнул. Осаму несколько секунд не нарушал звенящую тишину. Потом он зашевелился, выпуская Чую из кольца рук, встал и подошел к окну, выходившему на площадку. Сразу все понял. Не зря рыжий когда-то поведал ему о напряжении между эмо и западниками. - Сколько их было? – долетает до Накахары. - Шестеро. Сейчас он как никогда благодарен Дазаю за его сообразительность. - Они все там, - Осаму возвращается, присаживается перед рыжим на корточки, заглядывая в небесно-голубые глаза. – Я провожу тебя до медкабинета, чтобы тебе открыли больничный и отправили домой, заберу наши вещи, и мы выйдем через запасной выход. Договорились? Чуя вновь кивает, вкладывая в этот жест всю свою благодарность, мысленно настраиваясь. - Хорошо. Тогда стоит поторопиться. Дазай протягивает ему руки, помогая подняться на ослабевшие ноги. Накахара склонил голову, тихо дыша, а после поддался вперед, уткнувшись Осаму в грудь. Шатен обвил его руками, устроив подбородок на рыжей макушке. - Все будет хорошо… Дальше происходящее было как в тумане. Дазай привел Чую к медсестре, сказав, что однокласснику стало плохо на уроке, после чего быстро скрылся в коридоре. Накахара что-то наплел, и пожилая женщина, оценив болезненный вид юноши, поверила. Попросила номер матери и, созвонившись с Юмико, доложила ей о состоянии сына. Та запереживала, спросила, нужно ли ей приехать и забрать Чую из школы, но парень отказался, пояснив, что до дома его проводит Осаму. Шатен не заставил себя долго ждать, вскоре явившись с сумками и куртками. Накахара не стал переобуваться: это неважно, лишь бы только поскорее оказаться подальше отсюда. Поверх шапки натянул капюшон толстовки, старательно пряча лицо и держась поближе к Дазаю. Проблем с запасным выходом не возникло: спасибо на том, что дверь запиралась на задвижку, не требующую ключа. - Сейчас… Осаму приоткрыл дверь, жестом попросив Чую остаться на месте и выглянув на улицу. Накахара следил, чтобы никто не заметил их побега, в то время как Дазай выскользнул наружу, быстро осматривая территорию. - Пойдем. Шаг, вдох. Выдох, шаг. Они оказались на противоположной от спортивной площадки стороне. Сначала – медленно, ступая тихо, озираясь и прислушиваясь. Потом все быстрее, стремительнее, глотая студеный воздух и выпуская наружу пар. Чуя сжал в своей ладони руку Осаму. Сердце бухало в такт бега. Неведомая сила гнала их подальше, придавала сил ногам, жаром отливала на щеках. Чуть больше года назад Юмико с сыном спаслись, с сумками наперевес сбежав из той злосчастной квартиры. Однако тогда они обрубили не все корни, сожгли не все мосты, по которым прошлое сейчас медленно подбиралось к ним…