Биврёст: шаткая дорога над краем бездны

Еда и питьё не лезли в глотку Себьёрна, а в голове гремело молотом Тора недоброе предчувствие. Миккель вёл себя слишком мирно и разумно, и в этом, на удивление, заключалась величайшая странность. Себьёрн был уверен, что, завидев болтающихся на носу измученных Гюнтера и Хакана, конунг прикажет уничтожить славянскую дружину вместе с их князем. Но Миккель стоял на берегу с видом человека, встретившего аса. Он не только согласился на разговор, но даже пригласил противника в гости, разговаривал с Андреем на равных, как будто со старым знакомым или родичем, и пожирал взглядом. Себьёрн никогда раньше не видел в глазах Миккеля такого блеска, словно валькирии уже проводили его в золотые чертоги Асгарда. Он был, кажется… Счастлив? Будто скинул с плеч тяжеленный многолетний груз. — Себьёрн! Весь исцарапанный, всё ещё вздрагивающий Хакан присел рядом и, явно пересиливая себя, спросил: — Что будет с нами? Конунг считает нас теперь предателями? — Тебе лучше спросить об этом у него самого. Но вот моё мнение: даже если и была какая вина, вы сполна искупили её, — Себьёрн живо поддержал разговор, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей. — Пойдём-ка, выйдем на воздух. Расскажешь мне о владениях князя Андрея. — О, у него настоящий город. Не такой, конечно, как на западе, но, знаешь, с высоким частоколом, вырытым рвом, мостками. А что, ты хочешь предложить Миккелю отправиться туда? — Я пока не знаю, — Себьёрн увидел на берегу Гюнтера, подсел к нему, положил руку на плечо, притянул с другой стороны Хакана. — Вы храбрецы и молодцы, не слушайте никого. Викинги замолчали. Рядом, возле разведённого костра, копошились чудские мальчишки. Обсуждали, почему не было битвы, и шептались о чём-то своём, мальчишеском, давно уже не доступном Себьёрну. Он запрокинул голову и долго смотрел на твердь неба, усыпанную звёздами. Ярче всего была видна Звезда, по которой они определяли путь в море, и колесница Одина. — Хакан, ты вот умный парень. Расскажи мне, откуда взялись звёзды? — Это искры Муспельхейма, огненного мира. Боги взяли их оттуда и прикрепили в середину Мировой Бездны, чтобы освещать небо и землю. Себьёрн с уважением кивнул, задумавшись, а один из пареньков двинулся ближе и спросил: — Огненный мир? А вот эта, — он указал на падающую звезду, что сверкнула на горизонте, — тоже искра? — Конечно. — А может от неё что-то загореться? — Нет, от звезды вряд ли, а вот… — Хакан набрал было воздуха, чтобы объяснить, но тут в доме поднялся нехороший шум. Хирдманы, как один, вскочили на ноги и бросились внутрь. Себьёрн остановился в дверях, присвистнул. Миккель и Андрей сплелись в клубок, как дерущиеся коты, и катались по полу, будто позабыв об оружии и о своём положении. Разбираться в причинах конфликта не было ни сил, ни времени, ни желания. Законы гостеприимства были уже нарушены, и Себьёрн выхватил топор. Воины Андрея тоже повскакивали, похватались за мечи и щиты, оставленные у лавок. — Постойте! — закричал, перекрывая шум, Якоб. — Они должны разобраться наедине. — Хольмганг? Но ведь он не викинг. — Не было вызова! Себьёрн схватил за руку Хельгу, что смотрела на драку с болезненным азартом, потянул её на себя. — Я никуда не пойду, — упёрлась она. — Здесь не место тебе. — Он мой брат! — сорвалась на истерику, у Себьёрна даже в ушах зазвенело, и не сразу дошёл смысл сказанного. — Кто? Андрей? Пока он соображал, сзади навалился кто-то тяжёлый и настырный. Себьёрн сбросил врага, махнул топором, взвыл от боли, озарившей вспышкой, и провалился в мрачную пустоту. Последним, что он слышал, были славянские крики: — Ладья! Ладья горит!

***

Нос был, кажется, сломан. Миккель захлёбывался льющейся отовсюду кровью и надсадно кашлял. Голова кружилась нещадно, в глазах временами двоилось и троилось, очень сильно ныла израненная рука. Кулак Андрея свистел в воздухе, Миккель еле успевал отражать удары. Да, совсем не таких прикосновений жаждал он получить от волей богов выжившего Андрея, но… Ждать чего-то другого было глупо. И нельзя было спрятаться, подобно крабу, в расщелине между камнями. Боги не простили бы такой лжи и отняли Андрея навсегда. Миккель был в этом уверен. Потому и вывалил на князя всё сразу, с решительной лёгкостью подтвердив слова Хельги, трясущейся от перенесённых волнений, и теперь вот пожинал плоды. Андрей нависал сверху, приставив к горлу леденящее лезвие ножа. Миккель смотрел в его потемневшие от гнева и ярости глаза и изо всех сил старался запомнить каждую черту повзрослевшего лица, чтобы унести эти воспоминания с собой в Вальхаллу. — Как ты посмел, — глухо сипел Андрей, — сделать это с моей сестрой… — Вообще-то, я спас её, — возразил против такой несправедливости Миккель, и тяжёлый кулак Андрея снова прилетел в его челюсть. Он бился насмерть. За поруганную честь сестры, за жизнь отца, за разрушенный посёлок, за свою пропавшую память… — Ты пользовался ей! — Она была рабыней, — Миккель отмахнулся, впечатал свои костяшки в его ухо. — Не я первый… — Нет! Я же вижу, как ты смотришь на меня и на неё. Ты подлый, грязный змеёныш! В тебе нет ни капли чести! Ну уж вот этих оскорблений Миккель стерпеть не мог. И встать тоже не мог. Извернулся, лягнул Андрея ногой, чувствуя, как в тонкую кожу шеи впивается лезвие, перекатился на бок. Князь ильменский упал рядом, они вдвоём вцепились в нож, перетягивая, и вскоре остались совсем без оружия. Скребли земляной пол руками, бились кулаками, всерьёз, наотмашь, чтобы причинить больше боли, умывались кровью друг друга. Миккель ненавидел себя за это, но сдаваться не собирался. Андрей из последних сил оседлал его сверху, тяжело пригвоздил к земле своим весом. Миккель высвободил руки, обхватил его, сжимая… Нет, не в смертельном захвате, а в изголодавшихся объятиях. Сердце колотилось где-то в горле, казалось, его можно выхаркнуть вместе с кашлем. Андрей в ужасе попытался отшатнуться, лихорадочно задёргал корпусом, а Миккель лишь сильнее прижал его к себе. Было во всём этом что-то животное и инстинктивное, идущее из глубины звериной природы. Миккель хрипел, но наслаждался хваткой, зная: она — единственное, что он может получить. Как же так его угораздило увидеть человека один-единственный раз в жизни, и пропасть навсегда?! Ведь он же совсем не знает Андрея, а внутри что-то тягуче стонет и царапается: бери, это твоё, это для тебя. Андрей с трудом выкрутился из медвежьих тисков и резко двинул кулаком в висок. Миккель краем совсем затуманившегося зрения увидел, что вокруг идёт настоящая битва, уцепился за это осознание и рванул Андрея на себя за секунду до того, как на его спину обрушился топор. Кто-то, видно, пришёл на выручку своему конунгу и едва не пришиб Андрея… Миккель взревел и рявкнул: — Не трогать! Пошли все вон! — Князь, ладья! Всё сгорело, Андрей! — прорвались отчаянные крики. Андрей, пошатываясь, встал, выбежал на берег в сопровождении уцелевшей горстки своих воинов. Миккель едва нашёл в себе силы подняться, встал в дверях, опираясь на косяк. Обуглившаяся мачта догорала в наступившем сумраке весенней ночи. Андрей сидел на прибрежном песке, обхватив голову, а вокруг всё ещё шумели драки, стучали щиты и топоры. Миккель представил, что почувствовал бы, если бы его драккар вот так почернел в огне, и содрогнулся. Тяжело ступая, он пошёл к Андрею. Его тут же окружили, но князь жестом остановил воинов и продолжил, не моргая, смотреть на останки своей ладьи. Миккель сел рядом, сложил ладони на согнутых коленях, поморщился от принесённого ветром дыма. Во рту было солёно, кровь продолжала сочиться из ран и ссадин, всё тело, особенно покалеченные руки, отчаянно болело. Миккель хватанул побольше воздуха и сморкнулся кровавыми соплями. — Это не мы, — сказал он, глядя прямо перед собой. Прозвучало так жалобно и беспомощно, что Андрей не повернулся, даже щекой не дёрнул. Миккель косился на него и готов был выть от отчаяния. Вот же он, Андрей, живой, сильный, красивый до невозможности, и недоступный, как луна или звёзды, хотя сидит рядом, руку протяни, и коснёшься. Неужели всю свою жизнь Миккель любил не живого человека, а придуманный образ, божество, созданное из клочков воспоминаний? И вот теперь призрачные иллюзии быстро рушились под натиском суровой реальности. — Я не буду убивать тебя, конунг, — сказал Андрей, так и не повернув головы, и Миккель было обрадовался, но тот скрипуче продолжил: — Я заберу сестру. А ты живи с этим со всем, и молись своим богам, чтобы я не вернулся. Миккель длинно витиевато выругался и согнулся пополам, будто пропустив удар под дых. Он не мог никуда отпустить Хельгу, потому что она носила его сына. И Андрей прекрасно это понимал. — Не подаришь своему сыну драккар в наследство? — Андрей наконец полностью повернулся к нему, посмотрел в упор, облизывая кровившую губу. Миккель аж вскипел весь, поражённый такой наглостью. — Я не отдам тебе ни лодку, ни Хельгу. Хочешь — попробуй, возьми. И битва зашумела с новой силой. Никто не мог превзойти в яростной силе разозлённых викингов, тем более славяне, привыкшие не к набегам, а к защите. Они отступили в лес, прячась там за деревьями и кустами, а потом и вовсе растворились в ночной черноте, уводимые Андреем. Миккель шёл следом на последнем издыхании, отгоняя его всё дальше. Запинался за корни, пугал ночных птиц, цеплялся за колючие ветки. Они сошлись нос к носу в густых папоротниковых зарослях, дыша тяжело и свистяще. С рук и того, и другого капала кровь, алыми земляничными ягодами оседала на широких листьях. Миккель давно потерял где-то треснувший, бесполезный щит и судорожно сжимал топор. Андрей оступился, упал навзничь на спину. — Опять всё повторяется, да, князь? Не могу я так… Миккель пал рядом на колени, топор выскользнул из совсем онемевших пальцев. Непослушной рукой он полез к себе за пазуху, вытащил оберег, повесил на шею обессиленного Андрея, хлопнул по плечу, проваливаясь куда-то в межмирье между забытьём и явью. — Уходи. И возвращайся. Я буду ждать. Когда Миккель очнулся, Андрея рядом уже не было. Его можно было легко найти, по примятой красной траве проследив путь, и Миккель пошёл по следу, словно собака. Князь оказался у лесного ручья: лежал, завалившись на бок. Миккель настороженно остановился сбоку, крикнул по-птичьи, чтобы привлечь внимание. — Андрей! Мы можем поговорить? Здесь, в лесу, где кроме нас только духи да звери. Андрей! Ответом было молчание. Страх пронзил сердце острым ядовитым наконечником. Миккель подбежал к Андрею, стянул с себя одежду, добрался до нижней рубахи, стал рвать её на полосы, перевязывать раны. Зачерпнул из ручья воды, омыл лицо и замер. Совсем близко раздалось утробное рычание. Волки почуяли кровь, подумал Миккель, и приготовился биться. За Андрея и за себя.