После грозы - радуга

Бегюм ханым поставила перед ним поднос с едой и заботливо помогла чуть приподняться, чтобы было удобнее: — Вот так, мой мальчик, — улыбаясь, приговаривала она, — сейчас покушаем… Харун вернул ей улыбку: в раннем детстве, когда он болел и вынужден был лежать в постели, Бегюм точно так же приносила ему еду, помогала усесться поудобней, а потом все пыталась покормить с ложечки, приговаривая, мол, ее милому мальчику сейчас станет легче, вот только надо съесть все, ни крошки не оставить на тарелке. Он обижался, говорил, что не маленький, нечего его кормить, будто он младенец какой, а Бегюм лишь качала головой и говорила, что для нее он навсегда останется малышом. Если мать бывала дома, и ей случалось застать подобную сцену, она ругалась на Бегюм, заявляла, что нечего портить мальчишку, он, дескать, должен стать настоящим мужчиной. Затем она приказывала горничной унести поднос с лакомствами, а после заставляла Харуна встать с постели и идти есть на кухню. Болезнь — не повод для лени, — повторяла она. Харун — мужчина, а не размазня, пусть учится быть сильным. К счастью, мать редко бывала дома, а отец, напротив, поддерживал Бегюм, и сам не упускал возможность принести сыну что-нибудь вкусненькое, дабы порадовать. Харун любил эту простую женщину, которая была рядом с ним сколько он себя помнил. Некогда (это Харун узнал уже много позже, когда стал взрослым) Бегюм служила его деду, Хамиту Асланбею, а после его смерти — дядюшке Нихату, старшему брату матери. Случалось, Бегюм вспоминала те времена, а особенно молодых господ, Мехмета, Ахмета и Али, к которым также успела привязаться. Но после смерти дяди Азизе ханым уволила всех, кто служил ее мужу, и наняла новую прислугу. Мать без конца твердила, что Азизе у нее «все украла», хотя не имела никаких прав на состояние Асланбеев. То, что она была законной женой Нихата и получила наследство по закону, почему-то в голове милой мамы не укладывалось. Ни Харун, ни его отец с ней не спорили, потому что это было совершенно бесполезно. С самого раннего детства Харун твердо усвоил, что мама у него — человек достаточно жесткий и суровый. Он едва ли мог припомнить хотя бы пару моментов, когда мать обнимала его, гладила по голове или целовала. Ласку и теплоту, крепкие объятия, слова утешения или же похвалу он получал лишь от отца и от няни Бегюм. Отец запомнился Харуну веселым, добрым и довольно открытым человеком. Он очень любил устраивать у них дома пышные праздники, приглашал толпу гостей, и вечеринки продолжались, бывало, несколько дней. Мать, если снисходила до «сборищ милейшего супруга», выходила к гостям в умопомрачительных нарядах: блестящих обтягивающих платьях с открытыми плечами или в брюках-клёш и ярких топах с таким декольте, которое «больше говорило, чем скрывало». Мужчины не сводили с нее глаз, женщины недовольно поджимали губы, а отец лишь усмехался: — Моя жена — неотразима! — говорил он, протягивая ей бокал с коктейлем. Харун же в это время обычно сидел где-нибудь в уголке и с интересом наблюдал за происходящим. Став постарше, он и сам принимал участие в вечеринках, родители даже разрешали ему выпить бокал вина, а мать то и дело знакомила с девушками, которые, как она, усмехаясь, говорила, «готовы ради него на все». Удивительно, но тогда ему до смерти нравилась такая жизнь, потому что он чувствовал себя взрослым и самостоятельным. И лишь няня Бегюм укоризненно качала головой и вздыхала: да как же так, хозяева, видать, совсем ум потеряли, приучают юного Харун бея к разврату! Когда ему было шестнадцать, все разом закончилось: отец трагически погиб. Его яхта попала в жуткий шторм, и ни один из членов экипажа и пассажиры: отец и его деловой партнер, Дженгиз Карахан, — погибли, их тела так и не нашли. Мать отправила Харуна в закрытый пансион в Америке. Потом, после окончания, он поступил в Гарвард и думал, что его жизнь отныне навсегда связана с этой страной. Все, что было прежде, навсегда осталось в той, другой жизни, которая казалась лишь сном. Но, как говорится, никогда не знаешь, что тебя ждет на жизненном пути. В один прекрасный день мать позвонила ему и велела возвращаться на родину. Харун подчинился, но только лишь потому, что ему до смерти уже осточертели Штаты и свое собственное одиночество. Он подумал, что вернувшись, вновь обретет почву под ногами, потому что именно там его корни… К матери, в Стамбул, он тем не менее не вернулся, потому что, во-первых, она сама велела ему обосноваться в Урфе, а во-вторых, там был дом отца, оставленный ему в наследство. В один прекрасный день к нему явился человек, представившийся Асланом, и рассказал, что на самом деле он приходится Харуну… племянником. Дескать, его настоящее имя — Аслан Асланбей, отцом его был Ахмет Асланбей — родной племянник матери и, следовательно, его никогда не виденный кузен. В младенчестве Аслана якобы увезли из родного дома по приказу Азизе Асланбей, потому что она не хотела «втягивать его в кровную месть». Аслана вырастила семья того самого делового партнера отца, господина Карахана, а совсем недавно «тетушка Фюсун» открыла ему правду о его происхождении. Теперь же его главная задача — остановить Азизе Асланбей, вынудить ее прекратить глупую вражду с семьей Шадоглу. — Только ты можешь мне помочь, брат! — закончил свой рассказ Аслан. — Ведь уже пострадало столько людей. Мы обязаны покончить с этой дурацкой местью! А потом… потом я займу свое законное место. — Ну, если ради того, чтобы восстановить справедливость, — протянул Харун, — я согласен. С этого момента и началась вся эта заваруха. Поначалу Харун четко исполнял все, что велел ему Аслан, но потом, уже спустя какое-то время, вникнув во все целиком и полностью, понял: и мать, и Аслан многое недоговаривали. Во-первых, младенца, судя по всему, увезла тогда из больницы именно его мать, иначе как еще можно объяснить потрясающее совпадение, что Аслан оказался на попечении семьи Карахан, близких знакомых и дальних родственников отца Харуна. Во-вторых, Аслан скрывал, что немного нездоров, и если забывал принять лекарства, то становился буквально неуправляемым безумцем. В-третьих, он очень быстро забыл, что хотел «восстановить справедливость и положить конец вражде». Он потерял голову от Рейян Шадоглу и стремился во что бы то ни стало заполучить ее, уничтожив Мирана, а заодно и его родственников. За что, собственно, Аслан и поплатился, погубив собственную жизнь ради призрака страсти. И наконец — Ярен. Аслан втянул его в эту авантюру, но вышло, что он, сам того не ведая, устроил так, что Харун нашел свою судьбу. Ну, по крайней мере, он так думал до поры до времени. Ярен была удивительной девушкой: дерзкой, упрямой, своевольной. Но вместе с тем она казалась ему… одинокой и очень несчастной. Было в ней нечто, что заставляло сердце сжиматься от нежности и жалости. Харун быстро понял, что за всей ее дерзостью и показной циничностью скрывалась недолюбленная девчонка, которой не хватало родительского внимания и заботы. Ее мать и отец, конечно, старались сделать для нее все и дать самое необходимое, но… Семейство Шадоглу вообще было странным; на первый взгляд они казались дружным кланом, где каждый горой стоит друг за друга, а на деле… На деле каждый прятал глубоко в душе свою личную трагедию, и этой болью ни с кем не желал делиться: Джихан бей обижался на отца за то, что тот больше любил старшего брата, Хазар бей страдал от жестокости отца по отношению к Рейян, тщетно пытаясь до него достучаться, а сам Насух Ага оплакивал потерянную некогда любовь и, упиваясь этой своей драмой, не желал замечать проблем близких. Харун больше всех сочувствовал Ярен, поскольку и сам прекрасно знал, каково это — недополучить ласки родных отца и матери, тщетно силясь понять, чем он заслужил подобное. Харун, не переставая, думал обо всем, что случилось, с той самой минуты, как пришел в себя в этом доме. Ярен ведь действительно хотела быть с ним, ее улыбка, ласки и прикосновения были абсолютно искренними, Харун не просто был уверен, он знал это так же, как дважды два — четыре. Он и сам в ту ночь будто крылья, как говорится, обрел, ему хотелось обнимать ее, целовать, ласкать так, чтобы она прижималась к нему, обнимала в ответ, отдавая всю себя — ему одному, без остатка, не думая больше ни о чем. Весь белый свет перестал существовать, а был только тот номер в отеле, чуть колышущееся от утреннего ветерка шторы, запах лаванды от белых простыней и огромные глаза Ярен, которые смотрели на него с нежностью и восхищением. Утром же прекрасный сон развеялся в тот момент, когда Харун услышал ее ехидный голос, утверждавший, что не с первого раза, так со второго она непременно забеременеет, станет госпожой в особняке Асланбеев и выгонит на улицу Генюль и Фырата. Харун потерял дар речи: выходит, Ярен просто воспользовалась им, чтобы получить, как говорится, от жизни местечко повыше и потеплее. Он почувствовал себя преданным и оплеванным! Снова… Как тогда, когда мать заявила ему, что жить вместе с ней ему не стоит, потому что стал взрослым, и ему лучше будет в интернате. Или когда Аслан решил, что никакая «справедливость» ему не нужна, а единственное, чего он хочет — Рейян Шадоглу, и поэтому Харун волен идти на все четыре стороны. И особенно как в тот далекий-предалекий день, когда его первая любовь, однокурсница Мерьем, сказала, что выходит замуж за американца, а Харун всегда был и останется ее другом. — Как я мог тебе поверить?! — вышел он из себя. — Какой же я дурак! Я должен был сразу понять, что ты за человек. — Ты все не так понял, Харун, выслушай, прошу тебя! — плакала Ярен. Однако, Харун ее уже не слушал. Он хотел одного: избавиться от нее, забыть и вычеркнуть навсегда из жизни. Он решил, что отвезет ее домой, передаст на руки родителям, а после разведется и уедет обратно в США. Подальше от чертова Мидьята, этих ненормальных Шадоглу и Асланбеев с их разборками. Тем более, что они, кажется, и сами уже объявили перемирие. Во всяком случае Насух, узнав правду, стал всячески оберегать и заботиться об Азизе ханым, а она, в свою очередь, тоже раскаялась в прошлых своих ошибках и решила начать новую жизнь. Ну, и от собственной матери — тоже. Харун неимоверно устал от ее извечной злобы и ненависти и, к сожалению, так и не смог сблизиться с ней именно как с матерью. Когда прозвучал выстрел, Харун поначалу ничего не понял. Он запомнил лишь испуганный взгляд Ярен, и ее волосы, которые отливали золотистым блеском; солнечные лучи будто запутались в них, точно мушка в паутине. Следом он ощутил ужасную боль, а дальше помнил только встревоженное лицо Бегюм, которая сидела у его постели, поправляла ему подушку и тихо переговаривалась с кем-то, очевидно, с врачом, который приезжал, ставил капельницы и регулярно привозил необходимые лекарства. Харун так до сих пор и не понял, почему мать спрятала его в какой-то дыре, а не отвезла в больницу. Впрочем, еще не вечер, он непременно узнает правду, дай только срок окрепнуть. — Ну, еще немного, — Бегюм протянула ему очередную ложку с протертым овощным пюре. Врач настаивал, что пока ему показан диетический стол. — Все, Бегюм, не хочу больше! — Харун устало прикрыл глаза. — Хватит, я сыт. Спасибо тебе! — Родной ты мой, — она отставила тарелку и ласково погладила его по голове. — Как подумаю, что ты мог умереть, так сердце стынет! — Не надо об этом, Бегюм! — тихо проговорил Харун, не открывая глаз. — Послушай, устал я что-то!.. — Отдыхай, маленький мой, — Бегюм поправила ему одеяло, — поспи немного. А попозже я сама тебе сменю повязку и обработаю рану. — Ты всегда это делала, да? — А как же! — рассмеялась она. — Когда ты падал и разбивал локти и коленки, я лечила тебя и вытирала твои слезы. Кто-то же должен был утешить моего маленького! — Я помню… Бегюм, — Харун открыл глаза и в упор посмотрел на нее, — скажи мне, что с Ярен? Ты что-нибудь знаешь? В ответ Бегюм лишь пожала плечами: — Нет, Харун бей, ничего. Ну, то есть… Ох, мальчик мой, если Фюсун ханым узнает, что я тебе сказала… — В чем дело? — он попытался привстать, но Бегюм ему не дала этого сделать. — Пообещай, что выслушаешь спокойно! — вздохнула она, и Харун нетерпеливо кивнул. — Словом, Фюсун ханым… Она тебя похоронила. То есть, сказала всем, что ты умер и даже могилу тебе устроила! А вчера вот позвонила, спросила, как ты. И сказала, что как только ты окрепнешь, она отправит тебя в Америку. Харун, — жалобно взглянула она на него, — если уж так, то… возьми и меня с собой. Поговори с ханым, умоляю! У меня ведь только ты один и остался… — Дай мне телефон, Бегюм! — воскликнул он. — Но… — Сейчас же! — голос его мгновенно окреп и в нем послышались стальные нотки. — Немедленно, Бегюм! Пусть она сама мне все объяснит, — пробормотал Харун, набирая номер матери. Несколько минут Харун слушал долгие, унылые гудки, после чего сбросил вызов, выругался про себя и положил телефон рядом с собой на подушку. Пусть Фюсун ханым не надеется, что сможет так просто от него отделаться. Ей придется объясниться!

***

Хазар допил чай и, улыбнувшись, кивнул Дильшах, которая сидела напротив, подперев рукой щеку и смотрела на него. — Еще хочешь? — спросила она и подвинула ему тарелку со сладостями. — Бери, мама только вчера купила в кондитерской лавке! — Спасибо, Дильшах, — отозвался Хазар, — я уже сыт. — Совсем как раньше, помнишь? — тихо спросила она чуть дрогнувшим голосом. — Когда ты приезжал ко мне, мы с тобой пили чай и разговаривали обо всем на свете. — Помню, — вздохнул Хазар, — конечно, помню… — Я так рада, что ты приехал, ты и представить себе не можешь, как мне плохо и одиноко здесь! Когда они с Мираном приехали в деревню и постучали в дверь дома Шукран ханым, Дильшах сама открыла и тут же бросилась на шею своему сыну: — Миран, сыночек, я знала, — заплакала она, — знала, что ты вернешься, не бросишь меня! — Что ты, мама, — Миран неловко приобнял ее за плечи и погладил по спине, — не плачь только, перестань, слышишь! Дильшах чуть отстранилась от него, а потом поцеловала в лоб. После она провела их в дом, а когда усадила за стол, подошла к Хазару и чмокнула его в щеку: — Прости, — тут же смутилась она, — но просто… У меня сегодня самый настоящий праздник! Мама! — позвала она. — Что такое, дочка, что случилось? — отозвалась Шукран ханым, войдя в комнату. — Да у нас гости! — улыбнулась она. — Здравствуй, бабушка! — обнял ее Миран. От взгляда Хазара не ускользнуло, что Шукран ханым Миран обнял гораздо крепче Дильшах, да и обрадовался ей куда больше. — Как вы Шукран ханым? — спросил у нее Хазар. — Да сам видишь, — развела она руками, — твоими молитвами, сынок! Ну, что же мы стоим, дочка, — повернулась она к Дильшах, — давай-ка собери на стол и завари нам чаю. Когда со скромной трапезой было покончено, Шукран ханым отправилась на кухню, вымыть посуду, а Миран отправился с ней, чтобы помочь. Хазар с Дильшах остались в комнате одни, и она любезно предложила выпить еще по стакану чая. — Дильшах, дорогая, — сочувственно взглянул на нее Хазар, — да, тебе нелегко, но… ты же понимаешь не хуже меня: нужно набраться терпения. И все наладится! — Неужели он никогда не простит меня? — спросила она, с тоской глядя на закрытую дверь. — Дай ему время, — покачал головой Хазар. — Ему ведь тоже сейчас нелегко, как и всем нам. — Да, — она украдкой вытерла глаза, — понимаю, я была несправедлива к нему и к твоей дочери. Но я так раскаиваюсь, Хазар! Он протянул руку и накрыл ее ладонь своей: — Не переживай, уверяю тебя, что Миран вовсе не сердится на тебя. — Как там Рейян? — взглянула ему в глаза Дильшах. — Что говорят врачи? — Она в Стамбуле, в клинике доктора Турана. И он полон оптимизма, даст Аллах совсем скоро родится наш Умут, и дочка вернется домой с ним на руках. — Дай Аллах! — кивнула Дильшах. — А я думала, Миран уехал с женой… — Он вернулся на пару дней, потому что у нас тут снова чуть было не случилось очередной беды. — Что такое? — вздрогнула она. — Мирану угрожала опасность? — Нет, — помотал головой Хазар. — С Мираном все в порядке, это мы с Джиханом чуть было не вляпались в неприятности. А пострадала мама, чуть было не погибла. — Мама?! — широко распахнув глаза, уставилась на него Дильшах. — Хазар, прости, но просто поверить не могу, что ты называешь матерью эту… женщину! — Дильшах, — вздохнул Хазар, — я понимаю, ты на нее злишься и имеешь на это полное право. Я и сам злился и даже, можно сказать, ненавидел ее, но, сама видишь, прошло время, и многое изменилось. — Что же? — недоверчиво усмехнулась Дильшах. — Мы сами прежде всего, — улыбнулся Хазар. — Я понял, что попросту устал от этой ненависти. Кроме того, она действительно стала другой, а если человек, раскаявшись, хочет сделать шаг навстречу, я не могу и не хочу его отталкивать. Особенно после того, как она спасла мне жизнь, чуть было не расставшись со своей. — Если Азизе это сделала, — поморщилась Дильшах, — то тем самым она лишь вернула тебе долг. Так что теперь вы в расчете, и ты можешь считать себя свободным от всех обязательств перед ней. Хазар еще раз глубоко вздохнул и покачал головой: что ж, трудно было бы ожидать от Дильшах другой реакции, она слишком раздражена и расстроена. И осуждать ее он никак не может, в конце концов до недавнего времени он и сам был таким же. — Давай лучше сменим тему, — Хазар взял с тарелки чернослив с орехами, — расскажи о себе. — Да нечего рассказывать! — пожала плечами Дильшах. — Что тут может быть нового и интересного? После того, как мой сын выгнал меня… Постой-постой, Хазар, — она поднялась из-за стола и подошла к окну, — это что же получается? Миран вернулся в Мидьят из-за нее, из-за Азизе? Хазар кивнул: — Он очень беспокоился и хотел убедиться лично, что ничего серьезного не произошло. — Неслыханно! — Дильшах вновь отвернулась к окну и обхватила себя руками за плечи. У Хазара невольно сжалось сердце, он встал, приблизился к ней и осторожно коснулся ладонью ее волос: — Дильшах, ну не надо так! Пойми, твой сын… — Я все понимаю, — резко повернулась к нему Дильшах. — Мой сын отказался от меня, я стала ему не нужна, и он вышвырнул меня вон. А к этой негодяйке помчался сразу же, стоило ей чихнуть! Не удивлюсь, — пробормотала она себе под нос, — если она все это подстроила, лишь бы переманить вас на свою сторону. Прости, Хазар, я понимаю, что она твоя мать, и может быть, ты по великодушию своему сумел ее простить, но не проси от меня того же! — Я и не прошу, — Хазар взял ее за руку. — Поэтому давай лучше и впрямь поговорим о чем-нибудь другом. Может быть, пойдем и посмотрим, как там Миран и Шукран ханым? В ответ Дильшах недовольно передернула плечами и вновь отвернулась к окну.

***

Миран усердно тер блюдца полотенцем, наблюдая за тем, как бабушка Шукран ловко управляется с мытьем посуды. Это ему напомнило детство, когда они с Генюль прибегали на кухню и точно так же смотрели, как кухарка Фидан мыла посуду, Эсма помогала ей, а потом они садились за стол, вытирали чашки, блюдца и стаканы и беседовали о ценах на продукты, о том, что Азизе ханым приказала к ужину приготовить жаркое или же о том, что их сосед, доктор Шахин, по слухам, тяжело заболел, потому что его дочка, которая и без того опозорила семью, родив ребенка вне брака, «опять ушла в загул». Один раз Генюль спросила у Фидан, что это значит, на что кухарка смутилась, пробормотала, что «это просто так, и на это не следует обращать внимания». После чего она попросила их ничего не говорить бабушке, потому что та терпеть не могла, когда прислуга начинала «собирать и разносить сплетни». — И чтобы я без тебя делала, сынок! — улыбнулась бабушка Шукран, присаживаясь рядом. — Так значит, с Рейян все хорошо? Миран кивнул и улыбнулся: — По крайней мере, доктор Туран говорит, что все будет в порядке. — Слава Аллаху! — кивнула Шукран. — Да, — вздохнул Миран, — но сама видишь, бабушка, в моей жизни отчего-то все время так: если не одно, так другое! Обязательно что-нибудь случается. Не успел я обрадоваться тому, что Рейян в безопасности, как… — он осекся и замолчал. — Знала бы ты, — прибавил он после минутной паузы, — как я испугался! Да, — он взглянул Шукран прямо в глаза, — я знаю, ты бабушку не любишь, и у тебя есть на то причины, но я… Мне даже подумать страшно, что было бы, если бы она… если бы с ней что-нибудь случилось! Шукран вздохнула, а потом придвинулась поближе и погладила его по голове: — Я все понимаю, внук мой. Да, ты прав, я Азизе, мягко говоря, всю жизнь недолюбливала, как и она меня. Но в человеке ведь, так уж вышло, много всего намешано, как плохого, так и хорошего. Поэтому зло, которое она причинила мне, никак не отменяет того добра, что она сделала тебе. Ведь она вырастила и воспитала тебя таким, каков ты есть! Она любила тебя. Я это поняла еще тогда, когда приехала к вам жить. Может быть, трудновато было сразу разобраться, что к чему, но потом я все же сумела все понять. И ты ее очень любишь. Этого не отнять и не изменить. Да и потом, видишь ли, я была не совсем права, когда говорила, мол, любить она не умеет, сердца у нее нет. Умеет, как оказалось! А сердце свое она будто на ключ заперла и далеко его спрятала. Чтобы больше не испытывать боли, не страдать. Ведь боли-то на ее долю выпало немало. А все мы по-разному учимся с ней справляться… — Ты права, бабушка, — тихо проговорил Миран. — Я когда узнал об этом выстреле, то все время, пока летел и потом — по дороге в больницу — думал, вспоминал… Как она мне подарила железную дорогу, когда мне было семь. Я давно уже выпрашивал эту игрушку, но то я провинюсь в чем-то (три раза школу прогулял, помню, один раз подрался), то у нее времени не было. Я уже и забыл даже, а в тот день утром проснулся и вижу: на столе лежит большая, разноцветная коробка. Мои радостные вопли, наверное, вся улица слышала. А когда бабушка зашла ко мне поздравить и пожелать доброго утра, я обнял ее, она меня тоже к себе прижала, и… Как же я был счастлив в тот момент! Или как она сидела рядом, когда я болел. Обычно она укладывала меня спать, рассказывала что-нибудь, а потом, пожелав спокойной ночи, гасила свет и уходила. А мне очень хотелось, чтобы она осталась, и я заснул бы рядом с ней, держа ее за руку. Так мне было бы спокойно и совсем не страшно! Но она говорила, что я взрослый, и нужно приучаться оставаться одному. А вот когда болел, то она забывала об этом и сидела подле меня всю ночь. Я к ней, бывало, прижмусь покрепче, и так мне… тепло было! Иногда я даже хотел заболеть снова, лишь бы она вот так сидела рядом. А тут я вдруг представил, что ее не будет! Совсем не будет, понимаешь? И я не смогу ей больше сказать, что мне больно… Она меня больше не утешит, не успокоит, не обнимет… — Нам всегда мучительно больно терять близких, — вздохнула Шукран. — Хотя, увы, это неизбежно. — Да, бабушка, — отозвался Миран. — Я понимаю, но… просто я пока еще не готов к этому! — Все будет хорошо, сынок! — Шукран погладила его по голове. — О плохом больше не думай, ведь, слава Аллаху, на этот раз все обошлось. Теперь напротив твоя жизнь изменится, станет спокойной и размеренной. Все горести уйдут и останется только счастье. Я день и ночь молюсь об этом! — Спасибо тебе, бабушка! — улыбнувшись еще раз, Миран поцеловал ей руку. — Ты всегда знаешь, как помочь мне добрым советом. — Ну да ладно, — она поднялась, собрала оставшиеся на столе чашки и убрала их в шкаф, — пойдем-ка посмотрим, как там моя Дильшах и твой отец. — Да, верно, — Миран поднялся со своего места, — мы их одних оставили, как бы мама не обиделась на меня еще больше.

***

Фюсун готова была рвать и метать. Попавшемуся под горячую руку Шейде уже не посчастливилось испытать, так сказать, на своей спине тяжесть дубовой трости своей хозяйки. Фюсун не понравилось, что кофе, поданный Шейдой, был по ее мнению слишком холодным, вот и сорвала злость. Но ей явно этого было мало, потому что хотелось просто-напросто поубивать идиотов, которые ее окружают. Халит и его полудурочные подручные так ничего и не добились: Эркан как сквозь землю провалился. Фюсун же не давали покоя слова Джихана, что он также найдет Эркана и заставит его заговорить. Ведь, как там ни крути, если этот придурок заговорит — Фюсун конец. За похищение Ярен и попытку убийства мерзавки Азизе ее точно посадят за решетку. Да, конечно, у нее хватит денег и связей не довести дело до суда, но сколько времени и нервов это будет стоить. А хуже всего то, что ее план мести провалился! Шадоглу в полном порядке, все вместе, Хазар с Джиханом живы, и даже ведьма Азизе не сильно пострадала. Попытка засадить в тюрьму белобрысую гадину Ярен тоже не увенчалась успехом. Полиция, видите ли, попросту не нашла ее! Больше того, они заявились к Фюсун и требовали выдать им невестку, якобы она прячется здесь, в доме своего покойного мужа. Они, дескать, обыскали дом Шадоглу, но там Ярен не было. Кажется, любому дураку было бы очевидно, что Джихан успел подсуетиться и спрятал доченьку в надежном месте. Обыск у Шадоглу тоже ничего не дал, пистолет Джихана так и не обнаружили. Выходит, мерзавец обыграл ее по всем статьям! Да, конечно, Ярен ищут, но что толку? Пускай ее поймают и посадят, что принесет в семью горе и разлад, но все-таки это совсем не то, чего хотела Фюсун. Она мечтала рассорить их друг с другом, а потом и вовсе стереть с лица земли, но арест этой дуры по большому счету лишь сплотит их всех вместе. — Ладно, Фюсун, успокойся! — сказала она сама себе. — Проиграть битву — еще не значит проиграть войну. Что ж, придется, видно, начинать все с самого начала! Халит! — позвала она. — Что прикажете, ханым? — точно из-под земли вырос перед ней ее верный подручный. — Ты узнал то, о чем я тебя просила? — Вот, — он протянул ей листок бумаги, — точный адрес этой женщины. Это не так уж и далеко. — Прекрасно! — улыбнулась Фюсун. — Да, ханым, — спохватился Халит, — тут еще… Вот! — он протянул ей ее телефон, который она еще утром оставила во дворе на кофейном столике. — Пять раз уже звонил… — Спасибо, Халит, — кивнула Фюсун. — Ты иди пока. Приготовь машину, поедем в ту деревню прямо сейчас. — Сию минуту все будет сделано! — отозвался Халит. — Прости, сынок, но с тобой мы поговорим чуть позже, — пробормотала Фюсун, быстро набирая сообщение и отправляя его на номер Харуна. — Сейчас у меня есть более важные дела. Кажется, — усмехнулась она, — настало время навестить милейшую Дильшах и поговорить с ней по душам. Ей наверняка нужна подруга, которая поможет мудрым советом и наставит на путь истинный!