***
Мой взгляд метался от красивого девичьего лица к сдержанной обстановке комнаты, в которой я сейчас находился. Где я? И что это за женщина рядом? Точнее, девушка… Девочка… Она была такой миниатюрной, что больше походила на подростка. Ответов у меня не было, в черепной коробке царила блаженная пустота. И из-за того, что я не мог понять, что происходит, внутри неумолимо закипала злость, которая набирала силу с каждой секундой. Сам не понимал, зачем удерживал занесенную надо мной руку. Мне казалось, что если я ее выпущу, то мир вокруг рухнет и развалится на куски, иллюзия чужого присутствия развеется, и меня утянет в непроглядную воронку неизвестности. -… ракушка… Ну, и что это за хрень? Ладно, попытаемся мыслить логически и предположим, что какая-то «ракушка» — название места, в котором я сейчас нахожусь. Отлично. Уже проясняется Но… все стало хуже, когда девушка… как там ее… Гермиона?… попросила назвать меня имя. Я уже открыл губы, готовясь на выдохе произнести нужную комбинацию звуков, и … только в этот момент осознал, что на вопрос-то отвечать мне было нечего. Вот когда мои внутренности сковал ледяной ужас. В голове царила блаженная пустота. Ни имен, ни событий, ни воспоминаний… Ничего. Вплоть до того момента, когда я открыл глаза и увидел ангела с копной непослушных, каштановых волос.***
— Вы… не помните? — я растирала затекшую руку и неверяще смотрела на мужчину: темно-серые глаза неожиданно закатились, и Том — я решила, что пока буду называть его именно так — расслабленно растянулся на кровати. Кажется, осознание собственной амнезии оказалось для мужчины слишком болезненной новостью. Впрочем, он еще совершенно не восстановился после жуткой травмы, так что не было ничего удивительно в подобной реакции. Я попыталась представить, ЧТО бы я делала на его месте… и неожиданно для самой себя каждую внутренность будто прострелила искра паники. Так, Гермиона, дыши. Соберись и дыши глубоко и спокойно. Понадобилось двенадцать вдохов, чтобы наконец-то прийти в себя. Я вновь посмотрела на раненого и мысленно обругала себя за то, что со всеми своими расспросами так и не дала мужчине выпить восстанавливающее зелье, пока он был в сознании. Внимательно осмотрев раны, я обтерла его лоб чистой губкой, собирая выступившие капельки ледяного, рефлекторного пота: сильный, молодой организм упрямо сражался. С Томом обязательно все должно быть хорошо. Он обязательно справится. Мысленно прикинув, чем еще могу ему сейчас помочь, решительно отправилась на кухню: когда в следующий раз Том придет в себя, его нужно будет напоить не только зельем, но и накормить хоть какой-нибудь пищей, чтобы измученному организму было откуда брать силы на выздоровление. Помешивая в небольшой кастрюльке бульон, я бросила взгляд на окно, за которым горизонт окрасился розоватыми лучами просыпающегося солнца. Рассвет. Наверное, именно в этот момент я осознала, насколько сильно я вымоталась. Нужно будет обязательно поспать хотя бы пару часов. Прежде чем отправиться в свою спаленку, которая располагалась как раз напротив комнаты, где находился раненый, я зашла к нему убедиться, что все в порядке. Несмотря на то, что ему явно ничего больше не угрожало, меня все равно будто подтачивала изнутри какая-то непонятная тревога. Что-то не так. Но… вот только что? Я еще раз внимательно посмотрела на спящего человека. Дыхание выровнялось, хотя лицо по-прежнему оставалось мертвецки бледным. Кто же он такой? На болгара не похож. На француза… хм… я не заметила никакого акцента, поэтому вряд ли. Из наших я его тоже не помню… Хотя…я так долго отсутствовала, что в этом тоже нет ничего удивительного. Ладно, как только Кингсли явится сюда, обязательно будем выяснять и разбираться. А пока надо и самой отдохнуть. Или хотя бы попытаться. Мужчина дернулся и что-то тихо, болезненно простонал… я не успела перепугаться, как комнату вновь окутала тишина, разбавляемая нашим дыханием. Я медленно опустилась на стул недалеко от кровати. Сейчас еще немного понаблюдаю за ним, удостоверюсь, что Том не собирается неожиданно агонировать, и сразу пойду к себе. Поспать. Поспать. Губы непроизвольно сложились в жалкое подобие усмешки. Как же я мечтаю наконец-то выспаться.***
Липкий пот неприятными струйками катился по спине; кислорода в легких катастрофически не хватало; а красные, полыхающие злобой глаза, становились все ближе и ближе. Узкие мужские губы искривились в глумливой, предвкушающей усмешке: — Я хочу, чтобы ты кричала. Острая, кинжальная боль, разрывающая пополам, и обжигающая жидкость на щеках, соленой влагой сбегающая вниз и смешивающаяся с кровью из искусанных губ. А потом чернота. Отчаянье. И… пустота. И когда начинает казаться, что эта непроницаемая дымка навсегда укрыла сознание, где-то там, в отдалении, я в который раз слышу звонкий, полный ужаса голосок: — Мама! Мамочка! Я хочу к маме! Картинка вновь меняется, и теперь перед моими глазами куча мертвых, окоченевших тел. Их одно за другим левитируют из-за решетки. Без намека на почтение и сожаление, будто это не убитые люди, а просто мешки с дерьмом. Чернота удушает и забирает последние остатки рассудка… суля новый отрывок пережитого. Я хватаю ртом воздух, пытаясь вытащить себя из беспамятства. Но ничего не происходит, и я словно падаю и лечу в беспросветную воронку, утягивающую меня на самое дно, где внезапно что-то трескается и с хрустом разлетается на куски, и… благодаря этому неожиданному звуку я наконец-то просыпаюсь.