В темном свете воспоминаний

Феанаро осознал себя сидящим на скамье, где ранее нашел Канафинвэ. Он ухватился пальцами за деревянное сидение, слепо смотря перед собой. Перед глазами плясали разноцветные блики, а легкие жгло от недостатка кислорода. Огонь был не единственным видением, которое ему показал его сын. Туннели загадочного и смутно знакомого эльфийского города. Только вот он утратил все свое великолепие. На прежде украшенных стенах красовались копоть и сажа, по ним медленно стекала алая густая жидкость, на полу распростерлось искореженное эльфийское тело в помятых доспехах. Смутно знакомый голос что-то прокричал на незнакомом языке… Воздух был пропитан запахом гари и крови, и вдалеке слышались зловещие крики и стоны. Туннели, которые когда-то служили эльфийскому народу жилищем и защитой, теперь превратились в смертельную ловушку. Финдекано, которого он держал на руках и всегда таскавшийся за Майтимо. Как бы Феанаро к нему ни относился, он не желал бы такой участи никому. В том, что он увидел на земле, с трудом можно было опознать жизнерадостного племянника: тело с рассеченной головой, втоптанное в землю пропитанной его собственной кровью. Клочья разорванного знамени едва было различимо в грязи. А рядом… в этом эльфе с безумным взглядом практически невозможно узнать Нельо. Как серьезный и прекрасный юноша мог стать таким? Изувеченный, мрачный мужчина в громоздких доспехах, с силой сжимающий меч. Шрамы на лице превратились в страшную гримасу, которая напугала Курво больше всего из всего, что он пока что увидел. Его трясло, хотя Куруфинвэ не мог понять: от того, что он увидел, или от того, что Кано пытался привести его в чувство. Почему-то лицо было влажным, глаза жгло, в груди поселилась нестерпимая, удушающая тяжесть. Он смотрел перед собой, пытаясь осознавать увиденное. Получалось плохо, мозг просто отказывался воспринимать информацию. Этого ведь не могло быть, просто потому что не могло быть! Как? Как такое могло произойти?! Феанаро казалось, что он задыхается. Он не мог осознать, где находится: в благословенном Валиноре или на голой выжженной земле. Ощущал едва переносимый жар, сжигающий его изнутри и снаружи, а вокруг него собрались, кто-то… мастер не мог разобрать, кто рядом с ним, все сильнее погружаясь в ужасную агонию. Кто-то крепко сжал его в объятиях, и ему показать, что он сейчас рассыплется на части. Куруфинвэ словно через толщу воды слышал, что его зовут. Он глухо застонал, пытаясь взять себя в руки, видения, показанные Кано, оказались слишком ошеломляющими для него. Феанаро грезил Белериандом, но не мог даже и представить, что оно может быть таким…таким недружелюбным? Враждебным? Полным врагов, бесконечных испытаний? Неужели там есть только война? Он старался сосредоточиться на чем-то реальном, чтобы понять, что происходит, но фантомная боль и страх охватывали его все сильнее. Из трясины его вытащил чей-то шепот. Это был голос его сына Канафинвэ, мягко и успокаивающе зовущий его по имени. — Отец, соберись. Ты находишься в безопасности, ты в Валиноре. Это всего лишь видение, этого еще не случилось. Ты сильнее, чем ты думаешь. Слова сына все-таки прорвались сквозь завесу охватившего его оцепенения, чудесный голос, наполненный силой, ворвался и словно выдернул из трясины агонии и охватившей его паники. Куруфинвэ силком дернули наружу, к свету, ослепляющего его феа, заставляющего меркнуть ужасающие видения. Они не казались больше такими реальными и яркими. Но разорванные в клочья мысли никак не хотели собираться во что-то конструктивное. Ведь это означало, что ему придется принять, что будущее далеко не так радужно, как он себе представлял. — Кано, — образ сына, укачивающий его, как ребенка, сжимающий в объятиях и тихо напевающий успокаивающую песню, чем-то напоминающую колыбельную, тоже не укладывался в голове, но он почувствовал, напряжение постепенно уходит. Феанаро слышал вплетение в песню пение птиц и тихий шум прибоя — Кано… я… — Все хорошо, — проговорил Макалаурэ, осторожно гладя его по волосам, — это всего лишь видения, этого еще не произошло, — осторожно продолжил он, — мы в Благословенном Валиноре. — Что это за песня? Я ее никогда не слышал, — кажется, что даже дышать стало легче, но тревога никуда не делась. — Эту песню я пел Нельо после Тангородрима, когда его одолевали плохие воспоминания. И после смерти Финдекано, и после гибели Турко, Морьо и Курво, и когда не стало близнецов и когда мы отправили наших сыновей к Гил-Галаду. Кажется, что могло быть хуже бесконечной войны? Наверное, узнать, что все его сыновья обречены? А он сам? Кажется, Куруфинвэ едва осознавал, как только установившееся хрупкое равновесие разбилось, и его начали душить судорожные рыдания. Когда он вообще последний раз давал волю своим переживаниям? Но слова Кано выбили почву у него из-под ног. Феанаро зажмурился и попросил Ирмо сказать, что это был всего лишь сон, пусть кошмар, но от него можно проснуться и с облегчением узнать, что это всего лишь сновидение. — Но ты и Майтимо же выжили? — хриплым голосом спросил мастер. Он позже узнает о павших, в первую очередь ему хотелось знать о выживших. — Маэдрос, то есть Нельо не пережил первую эпоху. У него…— теперь настал его черед пытаться преодолеть горе и обиду, душившее его изнутри. — Он слишком отчаялся, чтобы продолжать жить. — А ваши сыновья, мои внуки? — Феанаро вцепился в руку сына стальной хваткой, оставляя синяки, пытаясь сосредоточиться на его лице, но перед глазами все почему-то плыло. Что могло заставить Майтимо так отчаяться? — Как ты не сошел с ума, Кано? Какая странная и перевернутая ситуация. Разве это не он должен утешать и поддерживать своего ребенка? Так почему же все наоборот? Это ведь Макалаурэ сейчас пытался успокоить его, словно он старше и опытнее. Хотя, возможно, так и есть, старше на целую эпоху, на целую жизнь? Первую Эпоху? Возможно, если Курво выслушает менестреля, то этот кошмар поскорее закончится? Не могли же Валар на самом деле допустить такого конца? — Мог, и еще как. Если бы Валар не отказали нам в помощи в первый раз, когда мы пошли в Белерианд, мы бы выиграли в борьбе с падшим валой, мы бы не потеряли тысячи наших воинов, женщин и детей, наших союзников среди Эдайн и Наугрим, — вкрадчиво на ухо произнес Канафинвэ, — как думаешь, почему они так сделали? — Макалаурэ? — неуверенно спросил Феанаро, пораженный скорее резкой переменой поведения сына, чем известием, что Валар, в конце концов, бросили их на произвол судьбы. Он никогда не видел его таким. На тонких губах Канафинвэ расцвела неприятная, колючая усмешка, черты лица заострились, кажется, он стал еще более худым и истощенным, взгляд — яростным, а свет древ в глазах — невыносимым. Ему пришлось невольно отвести глаза. — А кто сказал, что мне удалось избежать безумия? Мне, трижды проклятому Родоубийце, клятвопреступнику, предателю, вору, веками защищающему Белерианд от Моргота, пока проклятый Эльве и его народ отсиживались в безопасности, бросив многих на произвол судьбы? Мы столько сражались, пока все не оказалось напрасным. Мы устроили три резни среди Эльдар! Мы ведь все делали с твоим именем на устах, пытались выполнить твою последнюю волю! Ты все это начал, а потом по собственной глупости взял и умер! Кано действительно казался почти сумасшедшим, впившись пальцами в его плечи с невероятной силой, но Куруфинвэ почти не чувствовал физической боли, когда прогорклое чувство вины и ужаса скрутили его внутренности. Они смешались с гневом на себя и на Макалаурэ. В какое чудовище превратился талантливый и мечтательный музыкант? Курво не знал злиться на него за то, что он натворил, по его словам, или жалеть. Как вообще реагировать на подобные заявления? Ему пришлось душить собственный гнев на своих же глупых сыновей. Наверное, не стоит судить, пока не станет ясна вся картина. На этом фоне даже известие о собственной смерти как-то временно отступило на задний план. Страшно смотреть, как собственные идеи, убеждения и желания предстали перед ним в таком гротескном, искаженном виде, доведенные до абсурда. Особенно когда это воплощение не стесняется в средствах, переходя всякую черту. — После последней резни в Гаванях Сириона мы забрали детей нашего противника. Мы с Майтимо вырастили их, как собственных сыновей. Твоих внуков, помимо Тьельпе, — от плескавшейся в глазах злости и искр безумия не осталось и следа, — наши маленькие звездочки, самое лучшее, что случилось с нами за последнее столетие первой эпохи, — его лицо озарила усталая любовь напополам с отцовской гордостью, — ты бы выдел их, отец, ты бы гордился ими. Элрос построил величайшее королевство среди Эдайн, когда-либо существовавшее, а Элронд невероятно мудр для своих лет, такой сильный целитель и уже советник Верховного короля. Как жаль, что Нельо этого не увидел! — Кано, что с тобой случилось? — Куруфинвэ попытался высвободиться из ослабевших объятий менестреля. — Покажи мне твоих сыновей, пожалуйста. Расскажи мне все, что случилось, и возможно тогда Ирмо над ним сжалится. — Или это работа Мелькора, которого он сам впустил в свой разум? — Мелькор… — О, нет, я не Мелькор, хотя некоторые называли меня и братьев похуже, — горько рассмеялся Кано, — мы оставались его злейшими врагами до самого конца. И я не думаю, что он бы придумал такую концовку, где он проигрывает и становится пленником Валар, чтобы его изгнали за пределы Арды в пустоту! — ликующе воскликнул он. Одна из немногих хороших новостей в конце первой эпохи, и он не мог не злорадствовать по этому поводу всякий раз, когда вспоминал Моринготто. — Я покажу тебе моих сыновей, а потом мы обсудим будущее, и поверь, когда мое время здесь выйдет, мне бы хотелось, чтобы помимо меня, Артанис и Арафинве, кто-то еще остался в живых!