Sodomie

      Активное участие Пастора в жизни Юнги подкупало безвозвратно. Юноша чувствовал себя избранным; вместо того, чтобы сидеть на парах, он принимал участие в мероприятиях и празднованиях, хорошие оценки появлялись из-за «особой приближенности». Парня уже давно не посылали на послушание, поскольку пастор Чон каждый раз забирал его к себе в келлию. Ученик доверял ему безраздельно, знакомился с его окружением, которое, кажется, с легкой тенью иронии смотрели на мальчишку. Но Мин старался этого не замечать, так же как своих одноклассников, пускающих непристойные сплетни. Однако ночь его терзали кошмары. В своим снах к нему приходил Чонгук, обнимал, целовал, шептал нежности возвращая к временам, когда он был поистине счастливым и любимым. Но после врывался отец и снова избивал его кнутом за кощунство и извращения. Просыпался парень в холодном поту, с онемевшими ногами и дрожью всего тела. Эти сновидения приходили все чаще и чаще, увеличивая жестокость в геометрической прогрессии, причиной которых была нарастающая влюбленность к Пастору. После проведенных вместе вечеров парень начал задаваться вопросом в правильности своей симпатии, является ли она неверной и порочной. Однако домашний экзорцизм, пережитый в пятнадцать лет, панический страх наказания и отцовское: «Ты не содомист. Это не то, кем тебя создал бог» оставили неизлечимый след в психике юноши, исключая интимное и эмоциональное сближение с представителями своего пола. С каждым днем становилось все тяжелее противиться своим греховным искушениям, в какое-то утро проснувшись и осознав, что лгать самому себе больше не получится. Признание своих чувств прошлось током по всему телом, и парень ужаснулся от груза правды на своих плечах. Он осознал, что инцидент трехгодовой давности не был простым любопытство и бегство от блуда с девушками. При этом, осмысление своей гомосексуальности не подарило юноше успокоение, наоборот принесла с собой больше проблем и нервоза. Мин начал панически бояться, что его мужеложство заметят и прибегнут к физическому изгнанию этого недуга, расскажут родителям, боясь представить к каким методам отец прибегнет на этот раз. Тогда у брюнета возникло острое желание покинуть семинарий, чтобы не позорить авторитет училища и забрать эту мучительную тайну с собой. Однако возвращаться домой было еще страшнее.       – Пастор Чон, я хочу исповедоваться.       Юнги не знал, что делать и как ему быть. Мысли о собственной скверности и неправильных мыслях привели к тому, кто стал их причиной. Но другого пути, кроме исповеди, церковь не предлагает.       – В такой час? – не отворачиваясь от шкафа спрашивает мужчина и смотрит на часы. Половина одиннадцатого.       – Пастор Чон, мне это очень нужно.       – Уже слишком поздно. К тому же я не могу исповедовать Вас здесь. – тихо вдыхает шатен, аккуратно сворачивая строгие брюки. На самом деле он мог, однако банально устал и не хотел.       – Я боюсь довериться кому-то кроме Вас, Пастор Чон. Пожалуйста, выслушайте мои греховные мысли, они терзают меня, и не дают уснуть уже третью ночь подряд.       Чон вдыхает шумнее, будто стараясь показать непрошенному гостю, что в данной ситуации ему не совсем рады, однако повернувшись лицом к двери раздражение и усталость снимает, как рукой. В комнате была кромешная тьма, лишь яркая свеча на письменном столе дарила свечением, обрамляя мягкие черты своим теплым светом. На юноше были клетчатые пижамные штаны, безразмерная футболка и яркие желтые носки, что еле-еле выглядывали из-под широкой штанины. Шатен почему-то мысленно сравнил его образ с бунтующим панк-подростком, однако потрепанность волос и то, как он тер заспанные глаза автоматически ассоциировали с маленьким котенка. Хосок сам не замечает, как сердце замирает, а губы немеют, без возможности проронить хотя бы слово. В оранжевом свете пламени кожа оставалась такой же бледной, падая на безупречную матовую гладь, что пришлось бороться с безудержным желанием прильнуть и притронуться. Дотронуться щеки, ощутить её вечный холод и хотя бы на миг коснуться давно желанных губ.       – Говори. Восстанови узы, связывающие тебя с Господом нашим Иисусом Христом.       Юнги переместился на край постели, покорно опустив голову вниз, рассматривая клеточную текстуру своей пижамы. Губы мялись в неуверенности, а худощавые пальцы теребили подол длинной футболки, борясь между желанием высказаться, признаться в своем страшном грехе и сбежать прочь, провалиться под землю и больше никому не попадаться на глаза. Былая смелость и решительность, с которой брюнет шел на исповедь испарилась в мгновение ока, сменившись панической боязнью быть изгнанным из семинария, вернуться в родительский дом с порочной репутацией гея. Однако больше всего пугало увидеть гримасу отвращения на красивом лице, стать преступником или мутантом в угольных глазах. Худые плечи начинают мелко дрожать, все тело сжимается, а нос предательски громко всхлипывать.       – Господь учил меня никогда не врать, поэтому я и хочу покаяться. – брюнет поднимает слезные глаза на мужчину, что расположился на стуле напротив и падает перед ним на колени, сложив руки в молитве. – Я каюсь в своих плотских желаниях и педерастических утехах в юном возрасте! Я ужасно грешен! Моими мыслями овладели демоны, я жажду содомии с мужчинами. – парень, поглощённый страхом и своей исповедью захлебывается от слез, судорожно потирая ладони между друг другом. – Я желаю плотского соития с мужчинами…я желаю, чтобы меня услаждали, как мужчина услаждает женщину… – последнее он говорил тихо, из последний сил, склоняя голову к самому полу. – Пожалуйста, накажите меня за мои богохульные желания.       Ошеломление Хосока в тот момент было невозможно описать словами. Мгновенная жалость смешалась с шоком, в последствии вытекая в жгучую злость. Нет, он злился не на Юнги, ярость приводили те, кто так травмировал и уничтожил совсем юного мальчишку. Он даже представить боялся, что пережил этот парень, какой необратимый урон психики нанесла ему церковь и поехавшее религией окружение. Почему-то Чон, сидя пред сердечно исповедующимся, резко вспомнил, что никогда не был религиозным. Ему было наплевать на церковь, на библию, да и всех верующих он мысленно высмеивал, в кругу своих друзей за стенами «дома божьего», называя помешанными психами. Все, что держало шатена в этой клоунаде – деньги. Деньги он обожал больше всего на свете. Ему нравилась возможность покидать церковное училище на выходные, напиваться в лучших барах и подаваться плотским утехам. Однако сейчас он испытывает угрызение совести за свое кощунство.       – Юнги, посмотри на меня, – шатен оседает к нему на пол, аккуратно берет за плечи, поднимая корпус тела. Смотрит он серьезно, кажется, будто впервые жизни относясь к чему-то без привычного гедонизма. – Ты гей?       Сколько себя помнит, Хосок отлично играл роль. Перед учителями, строя из себя приметного ученика. Перед набожными родителями, уверяя в отсутствии блудных помыслов, буквально вчера трахая соседского парнишку в их гостиной. Поймавшись на содомии, подросток попал на «исправительную» терапию, умело показывая, что исправляется и больше «не гей». Придя на пост Пастора уже пять лет не дает окружению усомниться в своей вере в Бога, по факту на протяжении всей жизни плетя длинные и долгоиграющие интриги, инсценируя свои божественные откровения и сердечное желание принимать исповеди. Однако, при всем кощунстве Хосок не был атеистом. Его богохульство было основано на библейских противоречиях. Религия, идущая против жизни – лицемерие. Когда религиозный закон причиняет вред и вызывает у людей отчаяние, он теряет авторитет, поскольку исходит не от Бога. Он пришел к выводу, что гомофобия — не откровение от Бога, а порождение человеческого сознания, которое ранит и так уязвимых людей. Сейчас общество терпимо относиться к бастардам, внебрачным связям, бракам с иноплеменниками. Однако раньше эти вещи осуждались с опорой на Библию. Разве не лицемерие угнетать гомосексуалистов? Несправедливое притворство, жертва которого сидит и рыдает перед ним прямо сейчас.       – Не рассказывайте отцу… – до боли испуганными глазами молит брюнет, сложив ладонь к ладони. У мужчины от этой картины все в груди сжимается. – Пожалуйста, я Вас умоляю. Прошу, пусть это останется между нами.       – Разве ты должен стыдиться? – по-доброму улыбается шатен, сложив ладони на холодных щеках, большими пальцами убирая влажные дорожки. – Там, где есть любовь Господа не существует никакого стыда.       Слезная истерика от ощущения поддержки начала постепенно спадать, забирая с собой всю боль и смятение, освобождая от всех зависимостей и внутренних терзаний. У мужчины получилось разорвал все цепи; то, что отец пытался излечить и уничтожить, Хосок восстановил и подарил освобождение. Казалось бы, разве возможно перевернуть весь мир с ног до головы одним предложением? Для Юнги – да. Все семнадцать лет он искал исцеление от навязанного и нездорового мышления прошлого, найдя себя и свою утерянную личность при помощи посланника Божьего. Богословие, которое даровал ему пастор полностью изменило жизнь, подарив свободу, которую, как он думал, никогда не испытает.       – Бог любит тебя, Юнги. – мужчина перемещает руки на его костлявые плечи, успокаивающе поглаживает, после чего горячо целует в лоб. – Подожди и доверься мне, пока я буду искать помощи у Господа, хорошо? – он растрепал отросшую черную челку мальчишки. – А сейчас ступай спать. Тебе запрещено покидать общежитие после отбоя.       Мин, от его слов и ухаживаний почувствовал давно утерянную теплоту в сердце. Появилось ощущение, будто он ожил, и все вокруг будто казалось более ярким, как бы парадоксально оно не звучало в освещении одной свечи. Однако юноша ощутил, что впервые в жизни видел эту жизнь такой, какая она на самом деле является. Такой, в какой нет страха, тревожной паранойи и наказаний за любовь.       – Спасибо вам, пастор Чон, – утирает красные глаза юноша, будто случайно не заметив последние слова мужчины, не желая покидать келию.       Хосок молчит. Только сейчас, просидев более минуты в тишине, он понимает всю интимность и близость их положения. Юнги впервые был настолько близко; его кукольные губы были как-то эротично приоткрыты, глубоко втягивая воздух, от чего грудина взмывала кверху, а подключичная ямка впадала глубже, заостряя выглядывающие из-под широкого ворота ключицы. Парень сидит покорно, не шевелится и лишний раз старается не дышать, будто боясь испортить взаимное визуальное наслаждение друг другом. Рука вновь скользит к щеке, оглаживая бархатную кожу, бессознательно облизывая свои губы. Оба пронзительно смотрят друг другу в глаза, не позволяя прервать этого контакта, как вдруг Хосок ощущает резкую сухость во рту и горле. Пальцы перемещаются на аккуратный подбородок, по наитию притягивая ближе, замечая легкое опасение в глазах напротив.       – Вы помогли мне ощутить значимость моей жизни.       Шепчет Юнги в самые уста, обжигая своим дыханием и проводит кончиком языка по своим губам, шумно сглотнув. Вечно холодная кожа начинает гореть под чужими ладонями, а снизу приятно потянуло. Он легко вздрагивает, когда чужие губы льнут к нему и затягивают в поцелуй. Руки сами по себе обвивают крепкую шею, прижимаясь к мужчине как можно ближе, желая ощутить давно забытый жар чужого тела. Парень прикрывает глаза и тихо мычит, стоило горячим ладоням скользнуть под ткань верха, оглаживая изгибы талии и спины. Его аккуратно подхватывают за ягодицы и садят на письменный стол, вновь затягивая в поцелуй. Брюнет сбивчиво охает, стоило мужчине задрать подол его футболки до самой шеи, обводя руками оголенную грудину, от которой спускается поцелуями к впалому животику, мягко кусая тазовые косточки. Парень кладется поясницей на столешницу, оперившись на локти и закусывает губу, ощущая, как его освобождают от штанов. Темноволосый остается в одним трусах и томно охает, когда пастор аккуратно разводит его ножки, оглаживая их немного шершавыми ладонями. У Юнги голову сносит, когда шатен, находясь в опасной близости к паху, оставляет поцелуи на внутренней части бедра.       – Это взаимно?       Чон останавливается и смотрит снизу вверх, ощущая пульсирующий прилив возбуждения от истомленного желанием взгляда. Брюнет облизывает губы, жадно втягивая воздух и легко кивает, давая немое разрешение на продолжение, своим видом и смирением окончательно стирая остатки здравого смысла. Не сдержавшись, мужчина оставляет яркий засос на еле заметных шрамах, ощущая, как чужие ножки машинально сводятся друг к другу. Кожа мальчишки плавилась под его языком и губами, как мороженное на палящим солнцем, своей сладостью выигрывая самый вкусный в мире десерт. Юнги громко ахает, когда Пастор высвобождает его член и пальцем размазывает предсеменную жидкость по чувствительной головке. Вообще, Хосок терпеть не мог прелюдия и поцелуи, считая это развлечением для парочек, однако Юнги он желал обсосать и облизать с ног до головы. Насладиться каждым миллиметром его тела, записать в голове каждый вздох и стон, растянуть происходящее на столько, насколько это возможно. Еще никого и никогда в своей жизни Чон так не хотел, как прогибающегося под ласками мальчишки на столе. Его бедра стремились сверху, когда священник мягко надавливал на головку, сорвав сладкий стон с губ бантиком.       Они перемещаются на постель, где Юнги, изнемогающий от возбуждения и желания седлает бедра мужчины. Избавившись от бесполезной майки на торсе шатена, его пальчики начинают изучать мужское тело, оглаживая крепкие руки и грудину, прильнув к чужим губам. Черт, это именно то, чего ему не хватало! Кажется, будто Мин готов кончить только от ощущения ужасно желанного мужчины рядом с собой, замирая от ладоней на своей заднице.       – Вы простите мне мое отсутствие целомудрия?       И так хитро улыбается, что мужчину от этой игривости кроет. Юнги мягко надавливает на его грудину, заставляя лечь спиной на кровать, а сам готовится принять позу наездницы. Каким же сексуальный был этот маленький дьяволенок, когда упирался руками за спиной о постель и аккуратно насаживается на член, стараясь привыкнуть к давно забытым ощущениям. И Хосок готов поклясться, что никого эротичней и эстетичней в своей жизни еще не встречал. Как замирала грудь на глубоком вдохе, как стискивалась челюсть и сводились брови – пьянило и завораживало. Захотелось притянуть к себе, взять активные действия в свои руки и ловить чужие стоны в самые губы, однако на его торс перекладываются руки, что еще недавно были у юноши за спиной, немо прося отдать инициативность ему. Чон не возражает, в последствии ни разу не пожалев о своем решении. Еще никто, не скакал на его члене с таким неистовым желанием и наслаждением. Юнги прыгал на нем лучше самой умелой проститутки, умело наигрывая свое удовольствие в попытках угодить клиенту. Однако юноша не был симулянтом, одаривая блаженными стонами уши, под оркестр пошлых шлепкой тело о тело. Он впивается ноготочками в чужую кожу и закусывает губы практически в кровь, стараясь вести себя тихо, насколько это возможно в данной ситуации.       – Спасибо Господь! – будучи на пределе вскрикивает юноша, откидывая голову назад. – Спасибо, что принял мою греховность!       В преддверии кульминации Хосок поднимает свой торс с постели и прижимает вмиг обмякшее тело к себе. Голова юноши кладется на мужское плечо, слабо обвивая руками за шею, безвозвратно отдавшись во владение священника. Шатен аккуратно укладывает юношу спиной на кровать, набирает темп и глухо толкался в молодое тело, оставляя многочисленные поцелуи на щеках, мокрых висках и грудине. Юнги, оказавшись на простынях моментально мякнет, спустя пару мгновений прогибается в пояснице, сладко простанывает, ощутив свою кульминацию. Мужчина кусает губу и кончает их плотское соитие на впавший животик.       – Спасибо Вам, Пастор Чон. – шепчет ученик и улыбается. Улыбается. Голый, вспотевший и уставший, что мужчина теряется. Юнги глубоко смотрит в глаза, играется с его волосами на затылке, пальчиками массируя кожу и улыбается, обнажив десна. Просто невероятный, точно посланный ангел с небес, которого он точно не заслуживает.       В Библии встречаются 4 вида любви: Эрос - страстная, романтическая любовь, которая горит между мужем и женой. Сторге - семейная любовь, которая естественным образом возникает между родителями и детьми, братьями и сестрами. Филео - братская или дружеская любовь, привязанность, которая развивается между товарищами и друзьями. И наконец Агапе - высшая форма любви. Эта божественная любовь, отличающаяся от других видов любви своей высоконравственностью и сильным характером, исходящая от Бога, чья природа есть сама любовь. И сейчас они оба любят. Не физической любовью Эроса и не эмоциональной любовью Филео, они любят любовью Агапе; преданной, бескорыстной, безусловной и самоотверженной любовь.