Забудь о медленных танцах

Элайджа медленно припарковал свою черную машину вдоль дороги и посмотрел на Елену, чье пышное платье удивительным образом поместилось на переднем сиденье. Они молча доехали до ее дома. Она ни разу не взглянула в его сторону и всю дорогу глядела в окно, нервно сжимая тонкими пальцами ткань золотистой юбки.    — Спокойной ночи, — попрощалась Елена и быстро потянулась к ручке двери, чтобы немедленно покинуть этот удушающий ее салон машины и обрести свободу.    Но дверь не открылась.    Она снова потянула за ручку, полагая, что механизм просто заклинило.    Но дверь не открывалась.    Смутная тревога подкралась к ней.   — Кажется, она случайно заперлась, — предположила Елена после третьей безуспешной попытки. — Ты можешь ее…   Слова застряли в ее горле, когда она взглянула на Элайджу: он пристально смотрел на нее темными холодными глазами.   И он молчал.   Он все это время наблюдал за ней и не предложил помощи. Словно он не собирался выпускать ее из машины…   Леденящий холодок пробежал по ее позвоночнику. Сердце забилось быстрее.   — Элайджа…   — Ты не выйдешь из машины, Елена, — твердо произнес он.    Под лунным светом ее лицо стало еще бледнее, а губы задрожали. Она почувствовала себя куском мяса в клетке хищника.   Но она знала, что мужчина, сидящий рядом с ней, не съест ее в буквальном смысле этого слова…    По крайней мере, она надеялась на это.   Неожиданно, напугав ее до смерти, Элайджа схватил ее за запястье и притянул к себе ее руку.   — Что ты…   Она не успела договорить и во все глаза глядела, как он ловко стягивает ее черную перчатку и поворачивает ее руку ладонью вверх. Он внимательно посмотрел на ее пальцы, будто пытался прочитать слова, написанные мелким шрифтом на обратной стороне обертки конфет.   — Твой палец проткнули чем-то очень тонким.   Елена сглотнула. Громко, в тишине его машины.   Он коснулся кончика ее указательного пальца и медленно прошелся по нему изучающими движениями. Это прикосновение было таким приятным, что кровь в ее венах забурлила. Она поджала пальцы в вечерних туфлях. Ей хотелось побыстрее вернуться домой, пока она не сделала какую-нибудь глупость.    — И мне хорошо известно, что до встречи с моей матерью у тебя этого укола не было, — продолжал Элайджа и поднял на нее свой пытливый взгляд. — Для чего она брала твою кровь, Елена?    Она обнаружила, что во рту у нее совсем пересохло, а то, что ее рука до сих пор находилась в его руке, вовсе не помогало. Ей стало душно. Очень душно. Салон машины буквально давил на нее металлическим корпусом. А Элайджа продолжал прожигать ее своим взглядом…    — Мне нужна вода, — сказала Елена, чувствуя, как стало трудно дышать в этом корсете, и вырвала руку из его несильной хватки. — Пожалуйста.    Он некоторое время молчал. Его пальцы нервно барабанили по рулю, обтянутому дорогой черной кожей.   Но он все же выпустил ее.   Он разблокировал дверь одним нажатием кнопки у водительского сидения и она быстро выскользнула из его машины. Выскользнула, стараясь не споткнуться.    Оказавшись на кухне, она наполнила стакан прохладной водой и сделала несколько долгожданных глотков. Она чувствовала, как ее тело горит от сильной эмоции. И она боялась этой эмоции.   Она боялась окончательно потерять голову.    И она подумала, что ей необязательно обратно лезть в его машину, чтобы рассказать ему всю правду. Она может сделать это стоя на улице, перед его опущенным окном.    Но Элайджа уже стоял в ее прихожей (он даже аккуратно прикрыл входную дверь, которую она в спешке оставила распахнутой), идеальный и безупречный, с одной рукой в кармане черных брюк и с холодным спокойствием на лице, несмотря на то, что она солгала ему на балу. Но его темные глаза, за которыми, казалось, была пугающая вечность, требовали от нее немедленных ответов.   Ее грешные чувства еще сильнее терзали ее, когда он медленно вздохнул и заговорил глубоким, тщательно контролируемым голосом.    Словно он старался не злиться на нее.    И она рассказала ему, рассказала ему всю правду. Как только ее рот открылся, слова сами вырвались наружу неудержимым потоком, забирая с собой весь воздух из ее легких. И через пару минут она тяжело переводила дыхание, чувствуя горькую вину на душе.    — Мне очень жаль, Элайджа, — произнесла Елена, наблюдая за тем, как он отворачивается от нее.   Она видела, как ее рассказ отразился на его лице. И даже если он пытался сохранить свое хладнокровие, его взгляд стал жестким, а выразительные брови грозно сдвинулись к переносице, и он совсем ушел в собственные мысли.    И теперь она видела только его спину.   Сильную спину.    — Я никогда не хотела, чтобы это произошло.   И она пожалела, что сказала это вслух.    Элайджа Майклсон был тем мужчиной, с кем нужно говорить очень осторожно, обращая внимание на каждую кружащую в голове мысль, прежде чем облечь ее в слова. Но она не успела обдумать сказанное: ее язык действовал без ее команды, внезапно решивший геройствовать под давлением эмоций.   Элайджа повернулся к ней и уставился на нее, казалось, с каким-то сомнением.    — Почему? — спросил он.   Елене показалось, что он приблизился к ней на пару шагов, хотя на самом деле он не сдвинулся со своего места. Она боялась, что он сократит между ними дистанцию.    И она понимала, что он не уйдет, пока не получит логического объяснения ее словам, ее неожиданному признанию.   Но у нее не было логического объяснения. Не было никакой логики в ее словах, а только…   — Почему, Елена? — повторил он, казалось, более нетерпеливо, и сделал шаг в ее сторону.    — Потому что…   Он внимательно смотрел на нее.   — Потому что я не хочу, чтобы ты умирал.   Елена давно привыкла к тишине, которую хранили стены ее дома. Но тишина, наступившая после ее многозначительных слов, была почти осязаемой. Из гостиной послышалось тиканье настенных часов. Время подходило к полуночи.   И время, похоже, упрямо остановилось.   Но в следующую секунду Элайджа двинулся к ней.    Она обнаружила, что не может сдвинуться с места, и с замиранием сердца смотрела, как он приближается к ней ровными и точными шагами.    — Элайджа, — прошептала она, когда его большая рука крепко обхватила ее за затылок. Приятная волна прошлась по ее нервным волокнам от неожиданности его действия, от того, как ей хотелось физического контакта с ним.   Но он не произнес ни одного слова.   И он не поцеловал ее, как ей показалось на короткое прекрасное мгновение.   Лицо его было бесстрастным. Его мозолистые пальцы аккуратно прошлись по коже ее шеи, неспешно проследили четко выраженные линии ее мышц, словно она была каким-то редким произведением искусства, а он — преданным коллекционером. Его прикосновения рождали в ней горячие чувства. Она сгорала на месте, искала в его темных глазах взаимности, но не замечала никаких признаков… влечения с его стороны. Она не знала, как ей быть, не знала, что ей делать.   Элайджа изначально планировал узнать от Елены правду. И теперь, когда она уже преподнесла ему всю необходимую информацию, он должен был уйти.   Но ее сердцебиение сводило его с ума.    Оно сводило его с ума даже тогда, когда она сидела рядом с ним в его машине — так близко к нему, что ему приходилось подавлять желание укусить ее, притянуть к себе на колени посреди ночи и пронзить мягкую кожу ее шеи, забыв о своих манерах.   Ее сердцебиение — символ жизни и энергии — искушало его.   А яркий аромат ее крови соблазнял его нечеловеческие инстинкты.   Он чувствовал, как его вампирская сущность упорно вырывалась наружу, отказываясь подчиняться его контролю. Чувствовал, как его жажда крови переходила в острую нужду, в жгучую потребность. Чувствовал, что он совершенно бессилен сопротивляться, когда под пальцами бился ее учащенный пульс…   Бешеный пульс.   Его приоритеты и принципы внезапно пошатнулись, и его непреодолимая жажда крови — без угрызений совести и вины — оказалась на самой вершине его системы ценностей.   Его жажда крови схватила его чувство морали за горло.   — Позволь мне попробовать тебя, Елена, — бессовестно потребовал он низким пробирающим тембром, с упоением касаясь точки ее пульса большим пальцем.    И Елена несколько раз кивнула, не раздумывая ни секунды. Почти с радостью, если бы не ее отчаянное положение.   Их взгляды встретились на какое-то мгновение, и она заметила, что после ее согласия в глазах Элайджи появился какой-то блеск. Предвкушение.   Она не знала, что было более странным: то, что она разрешила вампиру, Первородному вампиру, укусить ее, или то, что она испытывала к нему (она мысленно попросила у Стефана прощения) сексуальное влечение?    Но ничего из этого не имело значения, когда Элайджа неожиданно развернул ее спиной к себе. Ее юбка заблестела золотом под лампами, а рука ее нечаянно задела семейный портрет, стоящий на ближайшем комоде. Портрет с изображением ее родителей с глухим стуком упал на деревянную поверхность комода, где лежало ее приглашение на бал.   И ее родители больше не улыбались ей.    Словно они отказывались смотреть на то, что собирался сделать самый могущественный вампир с их дочерью.   (На короткий миг она представила, что они могут наблюдать за ней откуда-то с небес, и ей стало от этого больше страшно, чем стыдно.    Она боялась осуждения).   Она почувствовала, как Элайджа ловко стянул с ее плеч тонкую шаль, видела, как он изящным движением руки отбросил ее в сторону, на пол, почувствовала, как его холодные пальцы аккуратно и тщательно убрали ее выбившиеся из вечерней прически волосы, полностью обнажая ее шею.   Даже в вампирском акте он не переставал быть джентльменом.    — Я жажду тебя, — прошептал он ей в шею и обхватил сильной рукой ее горло. Крепко и нежно.   Она почувствовала его горячее дыхание на своей коже, а кровь бурно закипела в ее жилах от его слов, от его прикосновений. Внезапно ей стало невыносимо тесно в этом корсете, дышать становилось с каждой секундой все труднее. Она задыхалась от собственных эмоций.   Но она напомнила себе, что он не испытывает никакого влечения, а только внезапный вампирский голод, которого она никак не ожидала от него. Она напомнила себе крепко держаться за остатки ясного ума и не совершить ужасную глупость, которая может очернить ее в его глазах.    Элайджа укусил ее, вонзил глубоко в ее плоть свои острые клыки. Она коротко вскрикнула и изо всех сил старалась сохранять молчание. Боялась издать звук, отдаленный от боли.    Круг ее мыслей сократился до маленькой точки, и она могла думать только о том, что происходило прямо сейчас. Она забыла лица людей, которых сегодня встретила, забыла, когда обещала перезвонить Джереми.    Забыла обо всем.   Она могла думать только об Элайдже, который стоял за ее спиной (одновременно так близко и так далеко), могла думать только о том, как он питается ею.   Она невольно вспомнила Клауса и то, как он за считанные секунды иссушил ее тело.   Элайджа тоже мог бы иссушить ее за короткое мгновение, за пять тиканье часов, которые висели в ее гостиной.   Но он вытягивал из нее кровь неторопливо, медленно, словно смаковал каждую ее каплю. Она чувствовала, как ее пульсирующая в ушах и во всем теле кровь устремляется к открывшемуся выходу, к шее, и покидает тело очень-очень медленно, оставляя после себя приятные ощущения в кончиках пальцев.    Словно это медсестры брали у нее кровь, а не Первородный вампир.    Но его клыки впивались в нее все глубже и глубже, высасывали из нее жизнь невыносимо медленно, но с силой… почти со страстью.   Его хватка на ее руке стала крепче, и ей стало немного больно. Она почувствовала вибрацию в его груди, вибрацию в своей шее, когда он издал низкое рычание, словно не мог насытиться ею, утолить свой голод, точно хищное животное.   «Но он и есть хищное создание, — напоминала она самой себе, — хуже любого голодного льва или тигра»   И она осознала, что никогда прежде ей не доводилось видеть его темную сторону, его вампирские черты. Он всегда казался ей… правильным. И она часто забывала его истинную природу, часто, почти наивно, придавала его личности больше человечности, забывая, что он тоже питается людьми, проливает кровь невинных, как и все остальные вампиры.   А он не был простым вампиром — он был Первородным.   И она, Елена Гилберт, которая вечно делает все неправильно, добровольно подставила свою беззащитную шею одному из первых вампиров.   Возможно, все скажут, что у нее крыша поехала (хотя она подозревала, что в какой-то мере это правда).    Но она доверяла ему.   Она доверяла ему и даже согласилась бы зарыть его клыки в своем сердце, если бы он попросил об этом.   Элайджа резко вытащил из нее свои клыки и Елена, которая все это время неосознанно опиралась на его крепкую грудь, потеряла равновесие. Но его сильные руки не позволили ей упасть.    Кровь хлынула из открытой раны, но она не прижала ладонь к шее, чтобы остановить ее: она быстро повернулась к Элайдже, боясь, что он может исчезнуть.   Но он не исчез. Он стоял и смотрел на нее.   Она видела, как глаза его совсем затуманились от жажды, и, казалось, он смотрел сквозь нее и вовсе не видел ее саму.   Его охватила эйфория.    Но он выглядел так, будто не осознавал в полной мере, что он творит и что только что сделал.    Его рот был открыт. Она видела собственную кровь на его губах. Видела, что его благородный язык, с которого плавно слетали его обещания, был покрыт густой кровью.    Ее кровью.   А в форме его губ было что-то чувственное, совершенно противоположное его холодной и сдержанной натуре.    Эти тонкие губы обещали неведомую ей страсть…   И она сделала то, чего опасалась весь вечер: она отдалась во власть чувствам, безжалостно сжигающим ее изнутри.   Забыла о Стефане. Забыла о Деймоне.   Она прижалась к нему в безудержном поцелуе, не думая ни о каких последствиях. Размазала собственную кровь вокруг его рта, ощущая отвратительный вкус железа на своем языке.    Но она не хотела останавливаться.    Ей хотелось раствориться в его крепких объятиях, рассыпаться на мелкие частички и впитаться, как жидкость, в его тысячелетнюю бессмертную плоть.   — Елена, — сумел произнести он с прикрытыми веками, не в силах поднять их, — не надо.   Но она не переставала целовать его; вцепилась в него, не желая отпускать. Она почувствовала, как напрягаются мышцы его тела, почувствовала, как они сопротивляются ее прикосновениям.   Но она подалась вперед, прижимаясь к нему настолько, насколько позволяло ее пышное платье.   — Елена…   Но Елена не слушала его, не прекращала искушать его.    — Останься, — попросила она. Отчаянно.   Поцелуй.   — Элайджа…   Поцелуй.   — Пожалуйста.   Остатки самообладания окончательно покинули его, и он больше не мог сдерживать свои чувства, когда она прижималась к нему таким образом…    Страсть, которую он надежно держал в узде, вырвалась на свободу, воспламеняясь новым жгучим огнем.    Он жаждал ее во всех смыслах этого слова.   Она собралась было отстраниться от него, но он решительно притянул ее к себе и впился ей в губы. Обнял ее крепко и не отпускал.    Ему нравилось ощущать жар ее тела.   (И он смутно осознал, что не чувствовал человеческого тепла очень давно).   Он углубил поцелуй, и она облегченно выдохнула ему в рот. Ее худые руки живо обвили его шею, и он ощутил, как кровь в ее венах радостно запела.   «Она может легко доверять тебе, но это не значит, что ей нравится твоя компания» — вспомнил он слова Стефана и подумал, что тот неправильно истолковал ее эмоции.   Внезапно он прижал ее к стене, возможно, слишком сильно. Рама, висящая на гвоздике, стремительно полетела вниз и разбилась об пол.   Но ее пышное платье не позволяло ему ощутить ее сполна.   Страсть и жажда окончательно помутили его разум, и он, не раздумывая, схватился обеими руками за подол ее юбки и с бесстрастным лицом порвал золотую ткань ровной линией до самой ее талии, обнажая ее длинные ноги. Характерный звук прорезал воздух в прихожей, золотые блестки посыпались на пол, а его собственный пиджак, за шелковые лацканы которых Елена ранее крепко хваталась, полетел в сторону. А черный галстук-бабочка остался болтаться на его воротнике, любезно развязанный нетерпеливыми пальчиками Елены в тот миг, когда она просила (умоляла) его остаться.   — О Боже, — томно пролепетала она, когда он крепко обхватил ее голые бедра и снова прижал к стене в жгучем поцелуе. Ее вечерние туфли не выдержали этого испытания и разлетелись в разные стороны. — Элайджа…   Элайджа совершенно не планировал проводить эту ночь в компании женщины. Нет.   Однако Елена задыхалась в его страстных объятиях, теряя рассудок в их любовном акте.    В ту ночь он впервые прикоснулся к ней и испытал ощущение ее теплого тела…   И он никогда не собирался забывать их сладостный союз, их блаженное единение.   Он внимательно прислушивался к ее дыханию, к каждому ее вдоху и выдоху, чтобы определить ее чувствительные места. И он находил их. И сводил ее с ума от удовольствия.   (На мгновение позволил себе подумать, что он — ее первый настоящий мужчина, а не семнадцатилетний подросток).   Ее прелестные уста без конца повторяли первую букву алфавита. Повторяли на разных тональностях, словно он играл ее голосом на фортепиано. Он нажимал на все восемьдесят восемь черных и белых клавиш — иногда мягко, иногда сильно: сперва в ее прихожей у стены, где он (совсем не по-джентльменски) испортил ее вечернее платье, затем в ее гостиной на столе, где ее бурно вздымающиеся груди вывалились из лифа, не без помощи его сильных рук (как она сладко вздыхала в тот момент…), а позже в ее комнате, где висели красные занавески.   И за этими красными занавесками он окончательно потерял свои манеры. Он был безрассудным. Страстным. Жадным.   Звуки скрипящих пружин кровати непрерывно наполняли воздух ее комнаты, сливаясь с ее сладострастными стонами.   Елена была опьяняющей. Она была изысканной. И, возможно, самой редкой радостью в его долгой бессмертной жизни.   Запах ее тела сводил его с ума. Запах ее крови сводил его с ума.   И он вонзил в ее нежную шею клыки, стоило ее голове откинуться на подушки.   Ее уникальный аромат феромонов пленял его вампирское обоняние, притягивал его к ней, как магнит, усиливая его и без того сильное влечение.    Но он никак не мог насытиться ею сполна.   Он хотел ее снова и снова.   И он любил ее снова и снова. Любил ее всю ночь, до рассвета, пока буря ярких эмоций не скрасила его серый мир.