Мелодия потерянных душ

      ‒ А я ‒ последователь Шар, ‒ я не смог сдержать нервный смешок, глядя в глаза тифлинга, который моментально парировал:        ‒ Значит, ты слишком долго гулял по миру, раз не знаешь, что последних шаритов перебили во Вратах Балдура во время их восстания лет двадцать назад.       Его слова заставили меня задуматься, ведь я действительно не встречал никого из них последнее время. Селунитами полнились Проклятые земли. С представителями Мистры и Латандера мне доводилось работать не один раз, но я не натыкался даже на малейшее упоминание о Шар и её «сектантах». Скажи я это вслух рядом с Шадоухарт, она бы явно не оценила то, как я назвал её бывших сестёр и братьев. Но, к сожалению, бессмертные имели власть над неумолимым течением времени. И пути каждого из нас стремительно струились в совершенно разные стороны, поэтому я даже не мог себе представить, где я мог бы встретить своих бывших союзников. А люди всё так же продолжали плести нити истории, искореняя неугодных и недостойных, оставляя себе лишь сильных, способных адаптироваться ко всему новому. Способен ли был к этому я?       Кай заметил моё замешательство, но не смел отвлекать меня некоторое время, пальцами указав дворфу за стойкой повторить нам выпивку. Его движения были лёгкими и беспечными, будто он заранее знал обо всём, что могло произойти. Его не смущало то, что я был совершенно не знаком ему, и мог запросто оказаться не тем, кем казался. И всё же, когда стаканы были наполнены, подняты и осушены, он продолжил:       ‒ Я действительно не шучу, и на самом деле, я не думал, что встречу здесь кого-то, кто заинтересуется одним из древних артефактов в арсенале моего отца, ‒ я наградил тифлинга напряжённым взглядом, а тот поднял обе руки. ‒ Не бойся, я не собираюсь бежать к нему и рассказывать о тебе. На самом деле… Мне очень сильно повезло сегодня, что я оказался именно здесь. Знаешь ли, однажды в молодости Минос встретил молодую девушку-тифлинга, влюбился в неё и забрал во Врата Балдура. Скоро у них появились дети, первым из которых был я, и Минос возлагал на меня большие надежды. Но оказалось, что единственное заклинание, которое я мог творить так, что никто не смог бы ему противостоять – это чтение мыслей. Иногда от скуки я действительно читаю мысли прохожих, а ты стал мне любопытен из-за твоего импульсивного желания выпить. Сначала я просто хотел узнать, что случилось и даже как-то поддержать, но вдруг оказалось, что тебя интересует то же самое, что и меня – лабиринт древностей.       Я взвешивал каждое произнесённое им слово, не веря ни единому. Но раз уж мы сидели в таверне, а я тратил довольно ценное время на выпивку, то, возможно, прежде чем все маги города узнали бы от болтливого тифлинга, что один дерзкий самоубийца собрался нанести визит в их сокровищницу, то я мог бы узнать хоть что-то, а потом… Я мог бы просто проследить за тем, где он жил, и прирезать его во сне. Не самый красивый вид убийства, но в моём случае особо выбирать не приходилось. Я осёкся, осознавая, что, если он действительно так хорошо читал мысли, то теперь он знал всё, о чём я думал. И о своей вероятной смерти тоже. Пожалуй, выпивки мне было достаточно.       Кай звонко рассмеялся, вынудив нескольких посетителей обратить на него внимание, но подождал и обратился ко мне едва слышно:       ‒ Извини, я действительно не могу внушить тебе доверие, мы ведь всего лишь пьём не самое лучшее пойло у всех на виду, но мне кажется, что мы действительно можем помочь друг другу. Мне тоже нужно попасть в лабиринт, скажем, по своим делам. Я могу поспособствовать достать нужную тебе информацию, а ты в свою очередь поможешь мне попасть туда, куда я сам пробраться не смогу.       ‒ Почему ты так уверен, что я соглашусь на эту авантюру? Мы не знаем друг друга, а ещё ты являешься сыном своего отца. Какова вероятность, что меня не испепелят при первом же удобном случае приспешники Миноса?       ‒ Хороший вопрос, ‒ Кай одобрительно кивнул, с удовольствием лакомясь остатками принесённой ранее закуски. ‒ Я же тоже не могу тебе доверять, ведь ты можешь в любой момент меня элементарно прирезать. Но почему-то мне кажется, что мы оба получим выгоду от нашего шаткого сотрудничества. Я ни в коем случае не настаиваю, Айтрис. И, как я говорил, у меня нет привычки доносить на своих знакомых. Но я прошу тебя хорошо подумать над моим предложением.        Я выудил пару монет и положил их на стойку, собираясь покинуть таверну. Мне больше не хотелось, чтобы в моей голове копались все, кому не лень, ведь мне больше нравилось, когда мои секреты оставались моими секретами, но сомнения продолжали одолевать меня, заставляя затуманенные алкоголем мысли всё больше мешаться и путаться. Это была очередная сделка. И хоть Рафаила рядом не было, отчасти подобные ему присутствовали. Но я не знал, что в итоге могло бы стоить мне эфемерное ощущение победы без боя. Я мог хотя бы выслушать Кая, подготовившись к встрече с ним, ведь я был у него как на ладони, но у самого меня никакого преимущества и вовсе не было. А участвовать в играх по чужим правилам я больше не желал. Я вновь посмотрел на тифлинга, намереваясь поставить точку в нашей беседе перед своим уходом, но выбранное мной решение казалось мне довольно рискованным.       ‒ Мы встретимся с тобой в ночлежке напротив «Ласки Шарисс» завтра поутру. Не пользуйся основным входом, зайди со второго этажа и поднимись по ветхой лестнице на чердак. Если там ничего не изменилось, ты найдёшь небольшой рычаг у шкафа и сможешь открыть потайную дверь. Я буду ждать тебя там. И прошу тебя, постарайся не наделать глупостей. Даже если твои действия приведут к тому, что за мной станет охотиться добрая половина стражи вместе с магами, я заберу с собой тебя и всех, кто тебе дорог. Я не шучу.       ‒ Я тебе верю. Увидимся завтра, Айтрис.       ‒ До встречи, Кай.

***

      Когда я покинул таверну, солнце уже клонилось к закату, но у меня ещё осталась пара дел в Нижнем городе. Я всё же добрался до лавки с магическими свитками, чтобы пополнить свои запасы, исправив изначальный свой заказ парой заклинаний против чтения мыслей. Я не знал, насколько правдивы были слова Кая о том, что в телепатии ему не было равных, но всё же попробовать хотя бы каким-то образом защитить себя стоило.       Гном, собиравший для меня свитки, скрупулёзно подсчитал их стоимость и с гордостью сообщил мне, что готов скинуть несколько золотых, но от этой щедрости я отказался и оплатил заказ полностью. Раньше я бы, наверное, обрадовался любой скидке, но сейчас у меня особо не было необходимости считать каждый медяк в кошельке, ведь тратить деньги мне особо было не на что. Продавец, хоть и выказал своё возмущение, всё же остался доволен и пожелал мне хорошо провести наступающий праздник прихода весны.       Я вышел на улицу, полной грудью вдохнув леденящий зимний воздух. Наверное, мне хотелось бы встретить эту весну, а потом лето, осень и дальше по кругу. Мне хотелось бы провести множество лет, позабыв о необходимости скрываться и боязни быть пойманным. Я мечтал оставить позади всё то, что прерывало мои ночные медитации, сковывало моё тело от страха и безнадежности, и поэтому мне требовалось совершить то, ради чего я вернулся во Врата Балдура. Другого выхода у меня просто не было, а ожидал ли меня в этом успех? Меня это уже особо не заботило, ведь иного выхода в своей жизни я не видел.       С наступлением темноты людей на улицах не убавилось, а я позволил себе ещё немного прогуляться, чтобы развеять нетрезвую голову. Я бродил по знакомым маршрутам, непроизвольно любуясь огнями костров и факелов, гвалтом бесчисленных голосов и пестротой построек, и даже не заметил, что дошёл до старого кладбища, где так давно не бывал. Его молчаливый мрак абсолютно меня не пугал, а лишь притягивал своей безопасностью. Эмоциональный порыв вынудил меня пройти к двум неприметным обелискам в одном из успевших разрастись концов некрополя. Мои родители. Они даже не знали, что после всех событий, связанных с Абсолют, я остался жив. Вечерами я приходил к их дому, тенью наблюдал за ними через окно, радуясь тому, что они смогли справиться с потерями и остались всё той же уютной, любящей парой сердец, поддерживающей друг друга до самого последнего вздоха.       Когда их не стало, я попросил Астариона заказать для них два аккуратных памятника, чтобы я мог и дальше их навещать. Я был их единственным ребёнком, и не мог предложить им ничего больше, ведь я и так поступил с ними несправедливо, не сообщив о том, что всё это время находился рядом с ними, наблюдая на расстоянии. Я вспомнил его смех тогда:       ‒ Милый мой, через сотню лет ты и не подумаешь о том, что у тебя вообще были родители. Всё это стирается из памяти обреченного на вечную жизнь так же быстро, как увядшая листва опадает с деревьев. Но ладно, я сделаю то, о чём ты просишь, мне не сложно, если это тебя обрадует.       Он был неправ, и, стоя перед могилами своих родителей, я мог показать ему это, но не был готов с ним встретиться. Я решил ничего не трогать, даже не попытался стереть запылённые надписи на их обелисках, потому что кроме меня никто не захотел бы ухаживать за ними. Постояв рядом с родителями ещё немного, будто бы напитываясь огоньками давно забытой сыновьей любви, я пошёл дальше.       Однако ещё один памятник заставил меня остановиться. Я знал этот памятник потому, что ухаживал и за ним, ведь его «владелец» был жив и совершенно не желал даже прикасаться к каменной плите. Я сам уничтожил дату смерти на ней, потому что в ней не было никакого смысла. Астарион Анкунин. Только дата рождения. И больше ничего. Ни слов любви, ни поддержки, ни памяти. Но это место было моим утешением в те времена, когда моя печаль становилась невыносимой. Я мог подолгу лежать на холодной земле, прижимаясь щекой к камню, болтая всевозможные глупости и изливая свою израненную душу. Идиот. Каким был, таким и остался.       Я подумал о тех днях, когда наша жизнь казалась мне раем. Чем-то, чего я действительно заслужил после всего того, что наш отряд пережил. Заслужил бесконечных поцелуев, ленивых утренних пробуждений, переходящих в жаркие ласки до обеда, а иногда и до самого вечера. Я был счастлив, мы были счастливы, беспечны и опьянены друг другом. Но шли годы. И хоть моя любовь к нему не угасала ни на секунду, я начал медленно осознавать, что мой мир действительно остановился, ведь в нём не происходило ровным счётом ничего. Когда я в первый раз пришёл к Астариону с просьбой отпустить меня в небольшое путешествие, мы поссорились так сильно, что он дал мне пощёчину, воспоминание о которой обжигало левую половину лица. Я был зол, я не мог мириться с осознанием того, что оказался лишь вещью, которой владели без остатка. Наш второй разговор был не менее эмоциональным, и за свою просьбу я был посажен в темницу, ту самую, в которой мы когда-то нашли Себастьяна. Я не знал, сколько времени провёл там, но он так ни разу и не пришёл, а выпустил меня оттуда один из его подручных.       Ещё в первые годы нашей совместной жизни мы договорились о том, что Астарион не станет пользоваться вампирской властью надо мной, но какая-то маленькая часть меня была уверена, что, переступи я черту, он нарушит своё обещание. Я должен был исправить ту ошибку, которую совершил, отдавшись под его господство, я мечтал об удивительных возможностях независимости, которые были присущи всем свободным людям. Иного выхода я не видел.       Что я тогда чувствовал? И что чувствовал теперь? Наверное, это была болезнь, с которой я был не в силах справиться, но даже стоя перед его могильной плитой, всматриваясь в маленькие буковки, собирающие его имя, я ощущал его губы на своих губах. Я мог найти сотни тысяч оправданий его поступкам, но пересилил себя и пошёл на то, что было хуже пощёчин и клеток. Позже, в постели Рафаила я каждый раз закрывал глаза, представляя его нежные касания и лёгкие поцелуи. Тогда он был моим единственным якорем, удерживающим давно уже поехавшее в Аверно сознание.       Если бы я мог повернуть время вспять, то, наверное, ничего бы не поменял, ведь я добился того, к чему так сильно рвался, но теперь, увидев его днём у портного, я вновь пережил то, чего мне так сильно не хватало. Вместе с тем раздирающим сердце страхом и ненавистью я снова ощутил себя настоящим. Не тенью или призраком, не бестолковым намёком на дроу, так отчаянно пытающегося скрыть своё существование. Я не готов был сломя голову бежать к нему на поклон. И я сомневался, что теперь я был ему нужен. И хотел ли я вновь оказаться в его объятиях? Я не знал.       Первая невесомая снежинка опустилась на тёмно-серый камень. Моё внимание привлёк одинокий белый цветок у основания соседнего обелиска, и я беспечно сорвал его, любуясь необычными струящимися лепестками. Поднеся палец ко рту, я слегка надкусил бледную кожу и позволил своей крови капельками обагрить цветок, а затем аккуратно положил его к памятнику Астариона. С ним я хотел оставить всю свою боль и скорбь, оставить прошлое, освобождая себе место для настоящего и будущего, наплевав на любой исход. Вскинув подбородок, я подставил лицо замёрзшей воде. Мне было спокойно.       В свою комнату я вернулся глубокой ночью, успев перед этим насладиться довольно богатым ужином из нескольких белок и одной слишком любопытной птицы. Улицы слегка припорошило снегом, да и по комнате тоже летали снежинки, потому что перед уходом утром я оставил окно открытым. Немного прибравшись, я забрался в удобное кресло у окна. Мне казалось, что день высосал из меня все соки не хуже любого выматывающего боя. Перебирая минувшие события в голове, я с удивлением отметил, что отчего-то мне стало намного легче. Но спать не хотелось, поэтому я проверил всё своё оружие, подточив кинжалы, затем размял пальцы за игрой на лире, так давно неиспользуемой, что поначалу её струны зашлись протяжным звоном, и мне потребовалось время, чтобы настроить инструмент.       Всё выпитое днём успело выветриться, и меня впервые за долгое время посетило вдохновение. Перебирая струны, я думал о встречах и расставаниях, взлётах и падениях, любви и одиночестве. Мелодия лилась произвольно и ласкала мой слух. Мне было плевать, мог ли меня кто-то услышать, или мог ли я помешать кому-то. Меня интересовала лишь моя лира и её мягкое звучание. И если это можно было считать мимолётным проблеском счастья, то мне хотелось продлить его, позволить себе пережить его с такой же благодарностью, как я переживал все невзгоды и радости прошедших лет. Если моё счастье стоило столь многих жертв, то я готов был за него платить без сожалений.