Выйди и войди нормально

— Арсений Сергеевич! Можно вас? Арсений поднимает взгляд от телефона, и в груди что-то ёкает. Через дорогу к нему спешит папа Лизы Шастун — тот самый, с которого он не сводил взгляда всё родительское собрание. Ещё бы, припёрся как на фотосессию — кожаная куртка, цепи, кольца, зализанные волосы… Как на него такого не смотреть? — Хотел с вами поговорить, — сообщает он и улыбается, и от этой улыбки у Арсения по лопаткам ползёт холодок. — Не обязательно было меня ждать, э-э… — Антон Андреевич, — подсказывает Антон Андреевич. — Антон Андреевич, — повторяет Арсений и убирает телефон в карман, — вы могли подойти сразу после собрания. — Да тут дело такое… деликатное. И вопреки этим словам на локоть Арсения ложатся чужие пальцы — совсем не деликатно. На спине и под воротником нетерпеливо привстают на носочках и опускаются обратно мурашки — ждут заветного сигнала, чтобы побежать что есть мочи. Такие заходы от родителей учеников напрягают, но этот конкретный родитель выбивается из общей картины — поэтому Арсений свой локоть из его цепких пальцев не вырывает и послушно позволяет отвести себя в сторону от ворот школы. — Пойдёмте, может, ко мне в машину поговорим, — Антон Андреевич понижает голос, и от этого бархатного рокота в груди что-то начинает колотиться быстрее. — Я не… — пытается возражать Арсений. — Пойдёмте-пойдёмте, — пугающе мурлычет на ухо Шастун. — Вы не захотите это обсуждать на улице, я вам гарантирую. Его машина, уродливый чёрный внедорожник, припаркована на другой стороне улицы, и пока Арсения тащат через дорогу, он беспомощно оглядывается, пытаясь понять, видит ли их кто-то. Кажется, как назло, свидетелей того, как его запихивают в эту жуткую машину, на улице нет. Никто не засовывает его в багажник или на заднее сидение — Антон Андреевич более чем учтиво открывает ему дверцу переднего пассажирского и сам садится на водительское. Включает кондей, выключает радио, словно наслаждается тем, как Арсений нервно ёрзает на своём месте. Козёл. Арсению с одной стороны и хочется его поторопить, но ощущение такое, что это словно торопить палача, который что-то долго возится с твоей гильотиной. — Видите ли, Арсений Сергеич, — наконец, низкий голос разрезает затянувшееся напряжённое молчание. — Я очень трепетно отношусь к образованию своей дочери. Вопрос не в деньгах, нет. Я готов сколько угодно сдавать на новые шторы, если это нужно. Но вот специалисты… учителя, которые работают с моим ребёнком, и тем более классный руководитель — это то, на что я обращаю очень пристальное внимание. — Т-так, — Арсений сглатывает. — И у вас, что, возникли какие-то п-претензии к моему классному руководству, или что? Шастун сужает глаза, и уголок его губ дёргается в едва заметной улыбке. — Претензии? Хм… я бы это так не назвал. Скорее… скорее, у меня есть одна любопытная находка, которой я бы хотел с вами поделиться. Он разблокирует телефон на подставке у руля и элегантным жестом пробуждает от спячки одно из приложений. Арсений видит знакомый логотип, и сердце ухает в пятки. — Узнаёте? — ухмыляется Шастун, немного разворачивая телефон экраном к учителю. — Я раньше думал, это приложение, в котором ушлые девицы получают деньги за то, что пихают в себя всякие вещи… а оказывается, этим занимаются не только ушлые девицы? Но и победители областного этапа конкурса «Учитель года». Его палец скользит по экрану, а перед Арсением вместо ленты проносится вся его жизнь. Каждое достижение, каждый этап, над которым он так трудился — перечёркнутое откровенным фото. Или видео. — Вот эта в чулках моя любимая, — комментирует Антон, замедляясь на определённых постах. — Не мог долго определиться между ней и вот этой с бусами. Арсений чувствует, как начинает гореть лицо, но ком в горле не даёт ничего сказать. Он парализован, взгляд прикован к экрану чужого телефона, на котором одно изображение сменяет другое. — Должен вам признаться, Арсений Сергеич, — вздыхает Шастун, — я считал вас талантливым педагогом, но и представить не мог, что у вас столько талантов в иных областях. И тем более — что ваши таланты так обширны… так широки и глубоки. — Что вы хотите? — наконец находит в себе силы выпалить Арсений. Он предпочёл бы сказать это холодно и отстранённо, как будто это его вообще не волнует, но такой опции нет: голос ломается, а самого Арсения начинает бить крупная дрожь. — Хотел поделиться с вами своим новым любимым аккаунтом, — фыркает Антон. — Только и всего. Арсений непонимающе хлопает глазами: — Только и всего? — Ну, — Антон Андреич облизывает губы. — Если мы с вами договоримся. Не получается подавить тяжёлый вдох. Вымогательство. Конечно, всё всегда приходит к этому. — Что вам нужно, деньги? — Арсений не может ничего поделать с тем, что в его голос прорывается раздражение. — Тоже мне, нашли цель для шантажа, что я вам с учительской зарплаты… — Деньги? — Антон недоумённо обводит взглядом салон автомобиля, словно пытается понять, в каком месте могло показаться, что у него недостаточно денег. — Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Я всего лишь хочу… м… поближе познакомиться с вашими талантами. Арсений замирает, вперив в Антона недоверчивый взгляд. Он сейчас правильно услышал? Тот самый горячий папа, который второй год мешает ему вести родительские собрания, предлагает откупиться от него… сексом? Перед глазами проносится мем с девочкой, которая собирает волосы в хвост и надевает наколенники. Но вслух Арсений говорит: — Что, простите? Антон Андреевич немного привстаёт на кресле и усаживается обратно, снова облизывает губы, и его взгляд прилипает к лицу Арсения. — Я говорю, грех тратить такой рот на то, чтобы раз за разом пересказывать инструкцию по пользованию электронным дневником. Сорвавшись с низкого старта, мурашки волной бегут от сосков к паху и обратно. Арсений сглатывает и опускает взгляд туда, где под чёрными джинсами бугрится индикатор интереса Антона Андреевича — он кажется искренним. И очень, очень большим. — Ну как, мы договорились, Арсений Сергеич? — голос Антона звучит мягко и насмешливо, удивительным образом совсем не угрожающе. Вместо ответа Арсений коротко оглядывается по сторонам, убеждаясь, что у машины не стоит никто из коллег или, не дай бог, учеников, и ныряет вперёд, к чужой ширинке. Эта уродливая огромная машина была как будто создана для того, чтобы сосать члены — никакого рычага переключения передач, который упирался бы в бок. Арсений ложится грудью на широкий подлокотник, и его лицо оказывается прямо у паха водителя. Антон мгновенно откидывается на сидении назад, не пытается остановить, не говорит, что пошутил. Просто смотрит, как классный руководитель его дочери расстёгивает ему ширинку и тянет вниз резинку белья, чтобы высвободить томящийся в ожидании член. Ха. Получается, неправду говорят про мужиков с большими тачками — по крайней мере, этот ничего не компенсирует. Тут скорее включается другой стереотип, про то, что у высоких всё большое — и размер обуви, и достоинство. Арсений такие члены только в порно видел: его и одной рукой обхватить не получится, наверное. — Не стесняйтесь, Арсений Сергеевич, — шепчет Антон. — Я знаю, что у вас игрушки и побольше размером есть. Мне в вас понравилось то, что вы не боитесь… челленджей. О, Арсений не боится. Челленджи его манят. Челленджи его возбуждают. Он наклоняется ниже и проводит по челленджу перед собой языком — широко, от основания до кончика, и всё равно кажется, что еле охватывает только малую часть. Арсений тянется к заушнику очков, чтобы снять их, но Антон перехватывает его руку: — Оставьте, мне нравятся интеллигентные мужчины. Интеллигентный мужчина кивает и с готовностью насаживается на член головой, тот мгновенно заполняет рот. Язык оглаживает мясистую головку, Арсений втягивает щёки, чтобы насаживаться ещё плотнее, и Антон над его головой шумно выдыхает. Его член растягивает рот так, что впору волноваться, не треснет ли губа, но Арсений усердно работает головой — совсем не так, как приходится работать головой на основной работе. С ужасным мокрым звуком он выпускает член изо рта и любуется тем, как ниточка слюны тянется от его губ к разбухшей головке. Совсем как в порно — влажное розовое кольцо кожи заканчивается на той трети члена, которая поместилась в рот. Антон показательно цокает языком: — Так не пойдёт, Арсений Сергеевич. Разве за такое дали бы «Учителя года»? Действительно, не дали бы. Непростительная халтура. Арсений заправляет за ухо выбившуюся прядь и снова возвращается к своей задаче, только на этот раз — расслабив горло. Если бы он первый раз работал с девайсами такого размера, он не решился бы, но Антон Андреевич прав — перед ним не новичок и определённо не трус. На голову ложится ладонь, и Арсений чувствует лёгкое давление, помогающее ему опускаться всё ниже и пропускать член дальше. Шастун не перегибает, не торопится, просто вплетает пальцы в волосы и гладит шею кончиком мизинца. Но тяжести его руки на затылке достаточно, чтобы понимать: от Арсения ждут великих свершений. Когда нос зарывается в чужой лобок, а горло распирает от ощущения огромного члена, Арсений уже еле может контролировать дыхание, но собственный член ломит от возбуждения так, что перед глазами темнеет. Почувствовав дыхание на животе, Антон расслабляет руку и позволяет темноволосой голове подняться обратно. Тяжёлое дыхание Арсения наполняет салон. — Хороший мальчик, — улыбается Антон Андреевич. — Расстёгивай штаны. Пальцы хватаются за ремень, прежде чем мозг успевает вспомнить, что такого уговора не было, и что они даже на «ты» не переходили, вроде. С другой стороны, что больше располагает к переходу на «ты», чем горловой минет? Арсений расстёгивает брюки, даже не спрашивая, зачем, и как только ремень и ширинка сдаются, Антон коротко показывает пальцем обратно на свой огромный мокрый член. Арсений послушно возвращается к работе, облизывает круглую розовую головку как леденец и пропускает её в своё горло, словно в глубокую-глубокую шахту. Рука, которая давила ему на голову, больше не задаёт темп — вместо этого она скользит ему на спину и ныряет под расстёгнутый ремень брюк. Арсений чувствует тёплые и удивительно скользкие пальцы между ягодиц, и еле удерживает себя от того, чтобы заскулить от предвкушения. Он благодарно мнёт свободной рукой чужие яйца, пока вторая пытается обхватить ствол, а сам всё наращивает темп и увеличивает амплитуду. Пальцы Антона не спешат внутрь. Трут, играют, дразнят, и Арсений сам готов уже податься назад, насадиться, лишь бы почувствовать в себе хотя бы одну фалангу, хотя бы немного этого сладкого давления — потому что напряжение внизу живота уже ощущается немыслимым, и кажется, если не сделать что-то, не открыть клапаны, не перераспределить нагрузку, он взорвётся. Антон и сам не далёк от того, чтобы взорваться, но по другим причинам. Он всё чаще позволяет себе громко выдыхать, и в каждый выдох нет-нет, да и закрадывается по гласной — мягкой, тянучей, сдающей его удовольствие с потрохами. Сам Арсений держится — не стонет и не скулит, но это лишь до момента, когда Антону Андреевичу надоедает с ним играться, и один палец осторожно, но уверенно скользит внутрь. Совершенно не в силах совладать с собой, победитель областного этапа конкурса «Учитель года» протяжно воет прямо в огромный хлюпающий член в своём рту и слышит, как Антон у него над головой довольно усмехается. Сейчас снаружи у машины может стоять хоть директор, хоть президент, хоть весь шестой «Б» полным составом — Арсению плевать. Он не хочет ничего в этом мире больше, чем ощущать, как огромный прибор распирает горло, пока пальцы его владельца растягивают его, и слышать, как… Звонит будильник. Арсений с ненавистью и раздражением плюхается в реальность, словно он прыгнул в неё с огромной горки. И разбился об воду нахуй. Пробивающийся из-за плохо задёрнутых штор свет художественно освещает возвышающуюся над кроватью палатку — ещё бы, с такими сюжетами снов. Пару секунд Арсений думает, не закончить ли начатое вручную, но, уже почти потянувшись к члену, останавливает себя. Фу, нет. Даже если он не будет думать об отце своей ученицы сейчас, уже один факт, что он будет поощрять эрекцию из-за такого сна — господи, он выше этого. Он выше этого. Ещё и сон такой дурацкий, такой нереалистичный — у Арсения нет никакого порноблога, никакой страницы на онлифанс, у него даже фотографий в шортах в соцсетях нет, он же прекрасно понимает, кем работает. Откуда тогда этот дурацкий сюжет с шантажом? И кем? Папой Лизы? Тем самым, который приходит на собрания в кепке, толстовке и солнечных очках, а тут переквалифицировался почему-то в подсознании Арсения в ёбаря-террориста в кожаной куртке? Забираясь под струи душа, Арсений старается даже не смотреть на себя в зеркало — стыдно. Тоже, блин, порнозвезда нашлась. О чём он только думает, раз сны такие снятся? О сегодняшнем родительском собрании думал перед сном — было. О том, что секса давно не было — тоже. Но, дорогой мозг, нахера было нужно соединять две эти темы в одну? Как теперь этому Шастуну (он вообще Антон Андреевич, или это мозг придумал на пустом месте, как и его огромный член?) смотреть в глаза, когда нужно будет сегодня сказать ему, что у его дочери начинаются проблемы с поведением и оценками? Может, тоже солнечные очки надеть? И будут они стоять, два таких идиота в помещении в тёмных очках, ага, класс. Чтобы выкинуть дурацкий сон из головы и начать готовиться к работе, Арсению требуется две чашки кофе и отвратительная сигарета. Он курит настолько редко, что даже своей пачки дома нет — приходится воспользоваться той, которую он вчера изъял у куривших за школой старшеклассников. Но даже после того, как мысли возвращаются в норму, и голова наполняется привычными тревогами о планах, домашках и сданных на питание деньгах, Арсений всё равно нет-нет, да и возвращается мысленно к этому дурацкому сну. Он вспоминает о нём, пока восьмой «А» пишет самостоятельную, и на большой перемене в очереди в столовой, и, что самое ужасное, очень-очень сильно вспоминает о нём, когда после занятий начинают собираться родители на родительское собрание, и в класс входит папа Лизы Шастун — в цепях, кольцах и кожаной куртке. Спасибо хоть волосы не зализанные, и лицо не так гладко выбрито, как было во сне, но совпадений достаточно, чтобы Арсению пришлось силой удерживать свою челюсть на месте. Он только стоит, грозно выпучив глаза и с ужасом смотрит, как Антон Андреевич (да? нет? как его зовут?) не садится за последнюю парту, а направляется сразу к учительскому столу. Плюс только в том, что мямлит он как-то неуверенно, совсем не похоже на то, как говорил Шастун из сна. Но говорит он: — Арсений Сергеевич? Вы это, не убегайте сразу после собрания, пожалуйста. Я бы с вами поговорить хотел, э-э, наедине. Тут дело такое… деликатное. Арсений чувствует, как у него линолеум уходит из-под ног. Он пытается ухватиться за край доски, но под пальцы попадается начинающая скользить по полочке линейка, и Арсений стремительно теряет равновесие. — Ой, вы в порядке? Шастун в два широких своих шага оказывается рядом и подхватывает его под локоть, а от этих удивительно знакомых ощущений чужих пальцев на руке становится только хуже. — Сахар упал, — бормочет Арсений и пятится назад. — Ничего страшного… Садитесь, садитесь… Садиться-то он садится, даже на свою привычную заднюю парту, но всё равно мрачно возвышается над всеми остальными родителями, даже когда те заполняют класс. Арсений профессионал, он прекрасно знает, что говорить, и не собирается из-за одного сна краснеть, как девчонка, но, когда взгляд скользит по присутствующим и попадает на сосредоточенное лицо Шастуна, нет-нет, да и запнётся. — Очень хотелось бы, чтобы вы обращали внимание на пометки о поведении своих детей, не в смысле, наказывали их, а замечали тенденции. Двенадцать-тринадцать лет — это сложный возраст, переходный, именно в нём… а… э… о чём я говорил? А, именно в нём чаще всего мы наблюдаем такой феномен, когда отличники скатываются на тройки и теряют интерес к учёбе. Чтобы это... э... не допустить, мы со своей стороны делаем всё возможное, классные руководители работают, школьные психологи, но и вы как родители должны… эм… простите, с мысли сбился. — Вам нехорошо? Может, форточку открыть? — предлагает мама Жени Матвиенко. — Всё… всё в порядке, — врёт Арсений. — Давайте пробежимся по итогам полугодия. Иметь перед глазами список с пометками помогает. В какой-то момент Арсений даже так увлекается классическим спором с папой Максима Андреева о том «как правописание пригодится им в жизни, если сейчас везде есть проверка орфографии», что перестаёт обращать внимание на тёмную фигуру в углу. Но долго игнорировать Шастуна не получается — собрание в конце концов заканчивается, и даже поток желающих лично подойти и что-то спросить после завершения потихоньку иссякает. Антон Андреевич всё это время терпеливо сидит на своём месте и поднимается, только когда последний родитель покидает кабинет. — Вы меня пугаете, — честно признаётся Арсений, играя на опережение. — Всё в порядке? — Не знаю, — как-то очень растерянно вздыхает Шастун и опускается на первую парту наискосок от учительского стола. — Я бы об этом и хотел поговорить. Дело в том, что… Он поднимает взгляд, упирается взглядом в камеру прямо над доской и замолкает. Всё его тело подбирается, он напрягается. — Всё ещё пугаете, — напоминает Арсений, когда пауза затягивается. — Да я просто… А у вас тут везде камеры же, да? — Для безопасности, — кивает Арсений и решает не добавлять «детей» — сейчас он чувствует, что на кону его собственная безопасность. — Если честно, некомфортно как-то под камерами такое обсуждать, — смущённо признаётся Антон Андреевич, и Арсений готов кинуться на него с линейкой. Какое, блядь, «такое»?! — Я уверен, кстати, что вам тоже не будет комфортно, — добавляет Шастун. — Может, спустимся и поговорим у меня в машине? Воспоминания из сна окатывают, словно ледяная волна, и Арсений поспешно делает шаг назад: — Я, эм, я не могу. У меня ещё, э-э… педсовет сейчас! — В восемь вечера? — морщится Антон. — Кошмар какой. — Российская система образования беспощадна, — Арсений кивает так активно, что рискует вывихнуть себе какой-нибудь из шейных позвонков. — Может быть, мы тогда можем встретиться на нейтральной территории? Кофе попить, например, — не оставляет надежд Антон Андреевич. Арсений поправляет стремительно сползающие с потеющего носа очки: — А, кхм, эм, угу. Конечно, да. — Например, в субботу? — Например, в субботу. Антон улыбается — как-то тепло и обезоруживающе, совсем не как человек, который собирается Арсения шантажировать. Совсем как человек, который только что почти пригласил его на свидание. — Я вам тогда в ватсаппе напишу. Покидая класс, Антон задерживается на пороге, как будто хочет сказать что-то ещё, но ничего не говорит — только улыбается и как-то неловко машет рукой, звеня браслетами. А Арсений ещё какое-то время стоит у окна в кабинете с выключенным светом и ждёт, пока уедет большая чёрная машина, припаркованная под окнами. *** Если бы Арсения попросили выбрать худший класс, у которого можно вести, он бы растерялся и так и не смог ответить. Они все отвратительны по-своему! Все мотают нервы как никто другой. Перемывая доску за нерадивыми дежурными после урока, он думает, что желание стать тем учителем, которого никогда не было у него, сыграло с ним злую шутку. Почему он не захотел стать актёром или программистом? Почему нужно было выбрать работу, которая будет высасывать его до капельки? — Тук-тук. Арсений откладывает тряпку и делает шаг назад, чтобы посмотреть, кто там пришёл. На пороге кабинета возвышается знакомая фигура — только один из родителей его класса подпирает собой притолоку. — Я думал, мы с вами договорились в субботу поговорить, — напрягается Арсений. — Если честно, не смог дождаться, — улыбается Антон Андреевич, и в его улыбке снова скользит что-то хищное, небезопасное. Арсений себя рядом с ним чувствует жертвой, за которой собираются охотиться, и это ощущение одновременно пугает и будоражит. Если не сказать, возбуждает. Шастун делает шаг, второй, идёт мягко, как готовящаяся к прыжку пантера. Прикрывает за собой дверь кабинета, и звук снимающих в конце коридора тиктоки старшеклассниц становится совсем глухим. — Я вас с-слушаю, — голос Арсения ломается, хрипит, выдаёт волнение. Антон Андреевич не отвечает — продолжает подходить, медленно, но уверенно, пока Арсений, отступая, не упирается в край собственного стола. Дальше бежать некуда, если не выпрыгивать из окна третьего этажа. — Вот мы с вами сколько знакомы, второй год? — начинает Шастун. — И мне за это время казалось, что я вас узнал, Арсений Сергеевич, что я вполне себе имею представление о том, кто учит мою дочь… Его рука скользит во внутренний карман куртки, по всей видимости, за телефоном. Он продолжает: — Поэтому представьте моё удивление, когда я увидел знакомое лицо в приложении для знакомств, и не в красненьком, а в чёрно-жёлтеньком… Перед лицом Арсения возникает экран телефона, с действительно его собственным профилем. Покачав айфоном перед лицом учителя, Антон Андреевич принимается разглядывать фотографии самостоятельно: — Такое разнообразие фотографий у вас тут, конечно: и латексная маска зайчика, и плавки с камнями… о, а вот тут вы в этой самой рубашке, в которой вы сейчас! Арсений напряжённо следит за его лицом, пытаясь понять намерения. Хорошо бы, конечно, было, чтобы он и правда под камерами не светил телефоном, почему он тогда решил всё-таки в школе это обсуждать? Чтобы Арсений чувствовал себя загнанным в угол? — Но фотографии, если честно, такие себе, — неожиданно заключает Шастун. — Не очень по-учительски с вашей стороны сниматься в плавках, но ничего криминального в этом нет. Вот описание профиля — это другое дело! Что у нас тут? «Самая узкая попка, которая у тебя была»? «Буду скакать на тебе всю ночь»? Кончики пальцев холодеют, Арсений пытается за что-то уцепиться, но чувствует под ладонями только стекло, под которым лежит расписание. Антон подходит совсем близко, носок его ботинка вбивается между ступней Арсения, а запах дорогого одеколона окутывает, словно облако. — Вы же в курсе, что трансляция заведомо ложных сведений в рекламе запрещена, Арсений Сергеевич? Вы не можете просто так заявить, что у вас самая узкая попка и рассчитывать, что никто это не проверит? Арсений замирает, с ужасом глядя на Антона, а тот дыханием обжигает щёку, когда наклоняется уже совсем близко: — Я боюсь, мне придётся выступить в роли приглашённого эксперта… Если вы, конечно, не хотите, чтобы мне пришлось показать этот профиль кому-то ещё? Еле заставив отказывающееся подчиняться тело хотя бы поднять руку, Арсений упирается ладонью Антону Андреевичу в грудь, но тот мгновенно перехватывает его за запястье и заводит руку за спину, прижимаясь совсем уже вплотную. — Я вас ни к чему не принуждаю, Арсений Сергеевич, — шепчет он, касаясь губами уха. — Выбор исключительно за вами. Выбор? Выбор?! Какой выбор у Арсения есть, когда его шантажируют тем, что опубликуют его анкету в приложении гей-знакомств и лишат работы? Какой выбор у Арсения есть, когда от близости, от жара чужого тела он сам готов расплавиться, даже если никогда в этом не признается. У него классное руководство, у него учебные планы и отчёты, у него премии за достижения в педагогической деятельности… разве может такой человек выкинуть из головы все спряжения и склонения и мечтать, чтобы это его склонили к грязному сексу прямо на учительском столе? По всему выходит, что не может, но почему тогда, когда широкая-широкая ладонь Шастуна ложится ему на пах, Арсений подаётся вперёд и тихонько скулит. Антон победоносно улыбается, коротко сжимает пальцы, под которыми стремительно твердеет член классного руководителя его дочери, и принимается этой же рукой расстёгивать ремень. — Не волнуйтесь, Арсений Сергеевич, у меня отточенная методика оценки, вам понравится, — приговаривает он, пытаясь справиться с ремнём. Кажется, ещё немного и он высунет кончик языка от усердия. Арсений подаётся вперёд, пытаясь поймать губами его губы, но Антон отклоняется — поцелуи в его методику оценки, видимо, не входят. Во всяком случае, поцелуи в губы. Расправившись наконец с ремнём, Антон резко тянет вниз строгие чёрные брюки и, не мешкая, разворачивает Арсения, перегибая его через край учительского стола. Ровная стопка тетрадок с домашними заданиями превращается в бесформенную кучу, и Арсений может её понять. Он сам растекается, расползается тёплым пластилином под чужими руками, стаскивающими с него бельё и наминающими бледные ягодицы. Камера над доской безучастно наблюдает за происходящим своим единственным глазом, и Арсений должен бы о ней волноваться, но вместо этого каждая клеточка его тела волнуется о том, чтобы Антон не останавливался. Он, судя по всему, и не собирается — слишком занят тем, что мнёт арсеньевскую задницу, гладит её ладонями, притирается пахом. От одного только ощущения внушительного бугра в его штанах, даже через ткань, Арсений жмурится и выгибает спину навстречу. Слепо шарит одной рукой у себя за спиной, пытаясь нащупать и расстегнуть чужую ширинку, но Антон снова уверенно хватает его за запястье и возвращает руку на стол. Арсений правила принимает — ему положено ждать и поддаваться, не торопить события, как бы ни хотелось поскорее почувствовать его член скользящим между ягодиц. Но у Антона Андреевича, кажется, и правда, выработана строгая методика оценки жоп, и судя по всему, первым пунктом в ней стоит проба на вкус. Арсений вздрагивает и тихонько скулит, когда чувствует, как его касается горячий мокрый язык. Прячет покрасневшее лицо в сгибы локтей, хватается за голову, только представляя, как жалко он сейчас выглядит — со спущенными штанами, лежащий на собственном столе. А рядом, крепкими пальцами раздвигая его ягодицы, отец его собственной ученицы вылизывает ему задницу. И как вылизывает! Арсений не хочет думать о том, в каких местах бывал этот проворный сильный язык, но одно можно сказать точно — для Антона Андреевича это не первый раз. Он то проходится широко, почти успокаивающе, то щекочет самым кончиком, то ввинчивается почти внутрь, выбивая из Арсения невразумительные стоны. Интересно, насколько хорошо их слышно в коридоре? Когда Арсений думает, что больше не в состоянии выдерживать эту пытку и готов отринуть свою гордость, и молить, чтобы его трахнули, Антон меняет тактику. К языку добавляются пальцы, они трут, описывают круги, но дразнятся совсем недолго. Арсений беспомощно скулит и кусает себя за рукав рубашки, когда чувствует, как легко и плавно в него входит один палец. — Как у вас горячо внутри, Арсений Сергеевич, — шепчет Антон, наклонившись ближе. — Что у вас там под земной корой, раскалённая мантия? — Я учитель… р-русского, а не геогр-рафии, — позорно скулит Арсений и подаётся назад, сильнее насаживаясь на палец. — Мало? — участливо интересуется Антон, и Арсений незамедлительно чувствует, как его мышцы распирает уже два пальца одновременно. Они мягко скользят внутрь и почти полностью выходят, чтобы снова вернуться глубже, туда, где каждое прикосновение к простате превращает интеллигентного образованного мужчину даже не в грязную шлюшку — Арсений уже и на человека не особо похож, — а в бессвязно воющую лужу. Когда на короткое время возвращается описывающий мокрые круги язык, Арсений недовольно скулит и чувствует, как в ягодицу впиваются ногти, а Шастун, оторвавшись, шепчет: — Какой вы нетерпеливый. Арсений и правда нетерпеливый — ему не терпится почувствовать в себе твёрдый венистый член, ощутить, как его распирает изнутри, представить себя курицей гриль на огромном толстом шампуре. Давать такую возможность Антон не спешит — сначала методично мучает Арсения тремя пальцами, тянет (и Арсения, и время), и только когда видит, что тот начинает хныкать от отчаяния, решает, что пора. Когда Арсений слышит звук расстёгивающейся ширинки, ему кажется, что он готов задохнуться от предвкушения, а сердце вот-вот выпрыгнет из штанов. Он чувствует, как круглая горячая головка скользит по ягодицам, примеряется, словно берёт разбег, и он готов податься назад, навстречу ей, насадиться самостоятельно, чтобы показать, как сильно он хочет почувствовать её внутри… но Антон этого не позволяет. Он отстраняется, и вместо чужого члена Арсений вдруг чувствует на мягкой разморенной лаской ягодице хлёсткий удар. Он в панике оборачивается. У Антона в руках та самая линейка, которая лежала на доске, а теперь служит… средством порки? — Вы не были хорошим мальчиком, Арсений Сергеевич, — Шастун цокает языком и качает головой. — Я уже сейчас могу заключить, что узость вашей попки сильно преувеличена. На деле в ней бывали очень, очень крупные предметы. Ещё один удар линейкой — не столько больно, сколько контрастно после всего этого горячего тягучего удовольствия. Арсений закусывает губу в попытках сдержать позорное хныканье. — Даже не закончив свою экспертизу, — продолжает Антон. — Я могу заключить, что вы всего лишь очередная грязная шлюшка, Арсений Сергеевич. — Я мылся сегодня, — протестующе скулит Арсений. — А. Извиняюсь. Вы мытая шлюшка, — исправляется Шастун. — Но это не отменяет того, что я не вижу смысла продолжать проверку. Он тянется за резинкой трусов, словно угрожает свой огромный багровый член, налитый кровью и стоящий колом, спрятать от Арсения. И тому ничего больше не остаётся, кроме как подставить задницу под очередной удар и прошептать срывающимся голосом: — Пожалуйста. — Пожалуйста что? — издевательски переспрашивает Антон Андреевич. И Арсений скулит, пряча лицо в руках от стыда: — Пожалуйста, выебите меня. За этими словами следует секундная пауза, которая кажется растянутой до бесконечности, а затем Шастун вздыхает: — Ну как я могу отказать, если вы вежливо просите? Арсений снова чувствует его потрясающий, чудовищный, отвратительный, животворящий член у своих ягодиц, и протяжно глухо стонет, когда начинает ощущать его внутри. Антон не торопится, продвигается медленно, в каком-то смысле даже победоносно, растягивая каждый момент и натягивая Арсения на свой внушительный прибор. От таких размеров должно быть больно, хоть немного, но Арсений ни боли, ни дискомфорта не чувствует, он чувствует только жар и это головокружительное чувство другого человека внутри себя. И так много другого человека внутри себя! Явно привыкший к более хрупким партнёрам, Шастун медлит, и Арсению приходится самому начать подаваться навстречу, наращивая темп, чтобы показать: с ним осторожничать не нужно. Его нужно взять прямо на этом столе, выебать, грубо и жёстко. Слава богам, Антон намёки понимает — быстро наращивает темп. Ритмичные шлепки кожи о кожу, отвратительные, хлюпающие, возбуждающие, наполняют класс. У Арсения внутри так горит, что он уверен — в этот раз он с лёгкостью кончит без рук. Он в панике отталкивает от себя оставшиеся лежать поблизости тетради, чтобы не запачкать их и не придумывать объяснения для учеников, когда слышит, как даже стойкий и насмешливый Антон начинает сдавать и хрипло стонать. А ещё он слышит, как… Звонит будильник. Не открывая глаз, Арсений переворачивается на бок (на живот сейчас не может), кусает подушку и ревёт в неё, как стадо бизонов. Ревут ли бизоны? Он не уверен. Он всё ещё учитель русского, а не биологии. Но это единственная достоверная деталь из сна. Да блядская, блядь, хуета! Почему ему снится это бессовестное порно, и обязательно в ночь перед тем, как ему нужно видеться с этим чёртовым Шастуном? И почему мозг превращает вежливого и обходительного Антона Андреевича в какую-то озабоченную секс-машину? И почему Арсению во сне это настолько нравится? Он же в этого Шастуна даже не влюблён. Ну да, пересекались они пару раз на экскурсиях и субботниках. Ну да, шутит он смешно в родительском чате. Ну да, из всех родителей в его классе, наверное, только от Антона есть это ощущение, что он из своих. Но это всё ничего не значит — просто приятный молодой человек, с которым, наверное, Арсений хотел бы познакомиться поближе, если бы такая возможность представилась. И если бы это не было странно. Лиза вот, наверное, будет не в восторге, если её классрук начнёт тусить с её батей. И тем более, если… Так. Цыц. Никаких «тем более». Возможно, эти сны, это просто способ мозга (тела?) достучаться до Арсения и убедить его таки зарегистрироваться в том самом жёлто-чёрненьком приложении, пока его мошонка не взорвалась от отсутствия секса? Ага, чтобы сценарий из сна воплотился в жизнь, нет уж, спасибо. Выползая из-под одеяла и кидая себя в направлении ванной, Арсений проверяет телефон, зачем-то открывает ватсапп и морщится, читая последнее сообщение: «Отлично, тогда заеду за вами в два!» Отлично, блин. Заедет, блин. Антон Андреевич Шастун со своей аватарки улыбается так дружелюбно, что даже в пиксельные глаза ему стыдно смотреть — а ведь сегодня придётся смотреть и в реальные. Возюкая щёткой по зубам, Арсений не может не думать о том, что же на самом деле такого секретного хочет обсудить этот Антон Андреевич, что аж свидание вне школы назначил. То есть, не свидание, конечно, но не думать теперь об этой встрече как о свидании странно. И думать тоже странно. Всё странно. Утро проходит как в тумане — Арсений вроде и бегает, и с соседкой у подъезда языками зацепляется, и душ принимает, и поесть готовит — а всё равно в сознание приходит, только когда его выдёргивает в реальность сообщение: «На месте, стою во дворе». Спускаясь во двор на ватных ногах, Арсений отчасти надеется, что они ограничатся разговором в машине, но Антон этот вариант отсекает сразу же, сообщая, что намеревается везти пассажира в какую-то кофейню у набережной. Арсений только надеется, что не умрет по дороге от инфаркта, потому что сердце колотится так, что рискует выломать рёбра, выбраться из груди и убежать в закат — лишь бы больше не быть запертым в нервничающем Арсении. — Так непривычно вас в джинсах и футболке видеть, — признаётся Антон Андреевич, выруливая из двора на проезжую часть. — Ну я же… тоже человек… — смущённо мямлит Арсений и думает, что, вероятно, на встречу с одним из родителей стоило надеть что-то без надписи «go vegan, eat pussy». С другой стороны, это его самый убедительный костюм гетеросексуала. Антон и правда привозит их в какую-то небольшую уютную кофейню, где Арсений никогда не был, и вызывается заплатить за оба заказа как инициатор встречи, но Арсений деликатно отказывается. Вместо того, чтобы сесть за столик под крышей, Антон направляется на улицу, и Арсений думает, что он просто хочет сесть на летней террасе, которые уже пооткрывались в большинстве кафешек, но Шастун топает в сторону машины. — Не хочу, чтобы нас слышали, — признаётся он с несколько виноватым видом, и Арсений натянуто улыбается в ответ, пытаясь сделать вид, что вся эта интрига его не убивает. Альтернативой кафе оказывается сидение в безразмерном багажнике того самого уродливого внедорожника с видом на реку. Благо, багажник в этот момент открыт. — Я не знаю, зачем я взял кофе — я ненавижу кофе, — признаётся Антон и отпивает свой кофе. — Мы ещё можем вернуться, чай возьмёте, — вежливо предлагает Арсений, хотя на самом деле ещё одна заминка, продлевающая его агонию, способна его прикончить. — Да хуй с ним, — отмахивается Шастун и тут же прижимает ладонь ко рту. — Ой, извините. — Ничего страшного, Антон Андреевич, меня хуем не испугать, — улыбается Арсений и тут же кусает себя за щеку изнутри. Когда-нибудь любовь к двусмысленным шуткам сама сыграет с ним злую шутку. Антон открывает рот, чтобы что-то ответить, но заметно одёргивает себя и переводит тему: — Так, вот, насчёт того, что я с вами обсудить хотел. Арсений вцепляется в свой стаканчик так крепко, что рискует сломать его к херам и облиться обжигающим кофе. Напряжённо кивает, показывая, что слушает. — Это насчёт Лизки, само собой, но я просто… Мне надо это обсудить с кем-то, и я не знаю, с кем. Подумал, может, вы поймёте. Арсений расслабляется, но лишь слегка. Допустим, его жопа не в опасности, но всё равно не хочется узнавать, что у его ученицы какие-то проблемы. — Короче, неделю назад приходит ко мне Лизка, — вздыхает Антон, крутя в руках свой стаканчик, — и говорит: папа, я небинарная персона. — Что, простите? — переспрашивает Арсений, поперхнувшись кофе. — Во-от, и у меня такое же лицо было! — Антон размашисто зачем-то хлопает его по спине и продолжает. — Говорит, мол, я не ощущаю себя ни девочкой, ни мальчиком, буду барахтаться где-то между вот этим всем. — Ин… интересно, — сдавленно кряхтит Арсений, чтобы выдать хоть какую-то реакцию. Шастун чешет нос и вздыхает: — Я, если честно, был готов к чему-то подобному, но не прям к такому. Я все эти гендеры-хуендеры вообще не понимаю, но я же вижу… Для контекста, короче, мы родителями стали вообще молодые, пиздюками практически, и мне казалось, что я такой весь готов к отцовству. Лизина мама, ну, она так уверена не была. И ей хватило первых двух лет материнства, чтобы понять, что это не её, и она хочет уйти за хлебом и не вернуться. Так и говорила. Я её за это не виню (ну только если немножко), я типа больше давил, что давай рожать, со всем справимся — поэтому я с Лизкой и остался. И как-то так вышло, что, ну, нет особо какого-то женского влияния — я видел, что, там, больше футбол интересен, чем куклы, что друзья во дворе пацаны. Стрижёмся и одеваемся мы вы сами видели, как. Ну и вот, где-то внутри себя я, наверное, думал, что вот однажды придёт мой ребёнок ко мне и скажет басом: папа, я больше не Лиза, я теперь Вениамин Андреевич. И я, конечно, понятия не имею, как с этим всем быть и что делать, но хотя бы способен понять, что такое этот Вениамин Андреевич как концепция. А что такое эта ваша небинарность… — П-понимаю, — отзывается Арсений, когда в салоне повисает пауза. — Это у них сейчас… — он подавляет в себе желание сказать «модно», — распространено, у молодёжи. Антон Андреевич поднимает на него голову с надеждой во взгляде: — Да? У вас в школе такие есть ещё? — Из старшеклассников есть, — кивает Арсений. — И есть ещё девочка, которая была девочка, потом мальчик, потом вот это вот что вы говорите, а сейчас снова девочка. — А быстро у неё это прошло? — интересуется Шастун. — У неё — за два года, — пожимает плечами Арсений. — У остальных — пока не прошло, и если честно… — Может, и не пройдёт, я понимаю, — кивает Антон. Они какое-то время молчат, Арсений потягивает свой кофе, а Антон Андреевич, кажется, решил свой стаканчик использовать как реквизит, вертит его в руках бесконечно. — Я не потому… — наконец снова заговаривает Шастун. — Не потому с вами хотел поговорить, чтобы как-то Лизу переубедить или там доказать, что это всё временно… Я наоборот не хочу быть мудаком. Не хочу говорить, что это просто такой возраст, потому что, ну… я там был. Вы понимаете, да? Арсений кивает, хотя решительно ничего не понимает. — Мне тоже родители говорили, что я себе глупости придумал, что я перебешусь, и кстати, кстати, мои предки решительно не понимали, как это вообще возможно, что кому-то и мальчики, и девочки нравятся, а сейчас это как будто, ну… не то чтобы прям норма, но на кострах не сжигают за это. Может, и с этой вот небинарностью такое будет, что через десять лет всем это будет понятно и нормально, а пока что, ну… я не знаю, мне кажется, я как родитель могу не понимать, но просто хотя бы не быть мудаком? — Вы очень хороший отец, — выдавливает из себя Арсений, пряча лицо за стаканом. Вот чего он не ожидал от этого разговора, так это внезапных каминаутов. — Извините, что я на вас это всё вывалил, просто, ну. Я, во-первых, хочу, чтобы вы как классный руководитель проследили, чтобы это всё не вылилось в буллинг какой-нибудь. А во-вторых, ну я знаю, что вы поймёте. — Почему я пойму? — настороженно уточняет Арсений. — Потому что, ну… — вместо ответа Антон обводит рукой всего Арсения сразу, как будто и так всё очевидно. — Потому что что? — давит Арсений, прекрасно понимая ответ. — Потому что вы тоже очевидно где-то там в той же самой аббревиатуре, что и мы с Лизкой. Букве эдак на второй, предположу, — совершенно не смущённо разъясняет Шастун, даже с лёгким раздражением в голосе, как будто его попросили таблицу умножения разъяснить. — С чего это вы взяли? — неубедительно возмущается Арсений. Антон Андреевич приподнимает брови: — А что, нет? И я зря с вами второй год флиртую? Теперь наступает очередь поднимать брови Арсения: — А вы со мной флиртуете?! Но Антон только кокетливо дёргает плечом и фыркает: — А чего это вас так заинтересовало, если вы не гей? — Туше, — сдаётся Арсений. В странном, не то чтобы неловком, но и не особо красноречивом молчании они с минуту смотрят на реку, прежде чем Антон подаёт голос: — Извините, я не имел в виду, что это так очевидно. Вы мне просто как человек понравились сразу, и без всяких этих самых. — А почему без? — оскорблённо уточняет Арсений и ловит на себе обескураженный взгляд. Господи, что он несёт. — Думаете, стоит добавить всяких этих самых? — осторожно уточняет Антон. — Если без дополнительной оплаты, то добавляйте, — с серьёзным лицом отвечает Арсений, но Шастун почему-то не смеётся. И тогда, чтобы сделать ситуацию ещё хуже, Арсений пододвигается к нему поближе, наклоняется вперёд и бессовестно тычется лицом прямо ему в лицо. Губами прямо в губы. От Антона Андреевича отвратительно пахнет кофе, и от Арсения, наверное, тоже сейчас отвратительно пахнет кофе — но несмотря на это Шастун не уворачивается, не убегает, а только ставит свой стаканчик на пол багажника, чтобы освободившуюся руку опустить Арсению на затылок, вплести пальцы в волосы и гладить шею кончиком мизинца. Табуны мурашек водопадом рассыпаются у Арсения по спине, он дёргается и прерывает поцелуй. — Извините, — шепчет он, отодвигаясь обратно. — Я почему-то подумал, что неловкое молчание после плохого поцелуя исправит неловкое молчание после плохой шутки. — Нормальная была шутка, — негромко отвечает Антон, растерянно потирая щетину и, видя недовольно поджатые губы Арсения, и сразу исправляется, — и поцелуй отличный! Просто неожиданный. Он зачем-то снова поднимает свой стаканчик, смотрит на него и отставляет подальше от себя. По тропинке на другом берегу медленно ползёт мужчина с рвущейся с поводка собакой, и Арсений думает, как им повезло, что его не было в кадре пятнадцать секунд назад. Это, конечно, очень удачное безлюдное место для парковки, но всё-таки некоторые товарищи сюда добредают. Впрочем, мужчина с собакой на них даже не смотрит. Арсений щипает себя за внутренний сгиб локтя и, наблюдая, как на тонкой коже распускается красное пятно будущего синяка, признаётся: — Вы мне снились. Дважды на этой неделе. — Да? — Шастун заинтересованно поднимает брови. — И что я делал у вас во сне? — А, эм… — теряется Арсений. — Пятьдесят первая статья конституции. Никто не обязан свидетельствовать против себя самого. Антон вскидывает брови, а затем улыбается: — Я думал, вы учитель русского языка, а не обществознания. — Я… — начинает Арсений с намерением пошутить, что времена сейчас тяжёлые, но закончить ему не дают — резко и без предупреждения утягивают в ещё один отвратительно кофейный поцелуй. На этот раз он хотя бы уверен, что Антон не просто терпит или позволяет себя целовать — его пальцы забираются Арсению под футболку, и тот сам не понимает, как оказывается сидящим на Антоне сверху. Почему-то кажется, что он знал, что всё так и закончится, когда предусмотрительно отставил свой стаканчик подальше. Антон целуется жадно, как будто дорвался до чего-то очень ценного или очень вкусного, и боится, что оно вот-вот закончится. Пальцы впиваются Арсению в бока, гладят по спине, сжимают, царапают — оголодавшие по прикосновениям к другому человеку. Арсению это чувство знакомо — он и сам понимает, что они как-никак в общественном месте, что в любой момент кто-то может пройти мимо и застукать их, но заставить себя отлипнуть от Антона теперь, когда можно трогать его, прижиматься к нему, чувствовать его тепло — нереально. Руки сами лезут куда не просят, но их никто не отталкивает. Арсений беспрепятственно проникает под чужую оверсайз футболку, на ощупь находит ширинку и слышит довольное мычание, когда прижимает к ней ладонь. Господи, только бы это снова не было блядским сном, да сколько можно? Продолжая бессовестно вылизывать чужой рот, Арсений тянет за собачку и ныряет ладонью Антону в джинсы. Там его встречает хозяйство удивительно адекватных размеров. Член Шастуна прекрасно помещается в ладонь, не нарушает законы физики и очаровательно смотрит немного вбок — в общем, у этого Антона Андреевича в этой реальности совершенно обычный человеческий член, а не та монструозная конская елда, которую Арсений видел в своих ебанутых снах. Арсений с наслаждением трёт этот непередаваемо обычный член в руке, улыбаясь его владельцу в губы. Сжимает, оглаживает край головки, и… чувствует внезапную пульсацию, а за ней — знакомое липкое ощущение. Антон мало того, что прерывает поцелуй — он жмурится так, словно пытается силой воли изъять себя из этой реальности и переместить в какую-нибудь другую. Но когда маны на это не хватает, ему приходится открыть глаза и посмотреть в обескураженное лицо Арсения. — Извините. Простите. Я давно не… Кхм. Перевозбудился немного. Неловко ёрзая на месте, он выползает из-под Арсения и тянется куда-то к сидениям, бурча себе под нос что-то про салфетки. С ними и возвращается — точнее, с рулоном бумажных полотенец, которые галантно протягивает Арсению, прежде чем начать вытирать себя самого. Арсений стирает чужую сперму с ладони и ловит себя на том, что никак не может сдержать лезущую наружу тупую улыбку — будильник не зазвонил. — Простите, что так тупо получилось, — продолжает бормотать Антон. — Наверное, в вашем сне я был в этом всём гораздо лучше. — Вовсе нет, — мотает головой Арсений и снова тянется вперёд за поцелуем. — Сейчас. Сейчас лучше.