***
27 марта 1877 года. Сразу же после неприятной для Эрики сцены, она покинула здание Гран Опера и более часа прогуливалась в саду Тюильри неподалеку, пока все ещё ранние весенние сумерки не сменились темнотой, неся с собой вечернюю свежесть. Не озаботившись перед выходом верхней одеждой, в какой-то момент Гарнье зябко поежилась, ощущая, что жакет не спасает от пронзительного холода, тянущегося со стороны Сены. Весна выдалась в этом году капризной - несмотря на то, что на улице стоял конец марта, порой на бульвары Парижа налетал ледяной ветер, уносящий всяческий намек на возможное весеннее тепло. Головная боль на свежем воздухе немного отступила, а следом перестали неистово скакать подгоняемые яростными эмоциями мысли в голове. По итогу своей прогулки Эрика признала, что ее реакция на встречу Кристин и Рауля была, определенно, чрезмерной. Если они действительно два близких друга детства, то радость их встречи была вполне объяснима и ожидаема. Да вот только Кристин никогда не упоминала о Рауле в их беседах. Посмотрев на зажигаемые газовые фонари, девушка закономерно рассудила, что проще всего было бы выяснить детали этой дружбы у самой Кристин, но сейчас это не представлялось возможным. А значит оставался лишь один человек, способный внести хоть какое-то подобие ясности в обстоятельства, которые на текущий момент занимали все мысли Эрики. Недолго думая, она вернулась в оперу. Мадам Жири наверняка была на месте, ведь до завершения вечерних репетиций кордебалета оставалась ещё четверть часа. Нетерпеливо пройдясь вдоль холла в попытке скоротать время, Эрика все же направилась в зрительский зал. На сцене как раз шел прогон заключительной сцены "Il Muto". В этот момент девушки в изящных костюмах итальянских танцовщиц конца прошлого века совершали финальные па, воспевая торжество любви и смерти. Безусловно, балетмейстер знала свое дело. Даже с учётом отсутствия возможности лично показать ряд элементов ввиду старой травмы, мадам Жири добивалась великолепной слаженности и экспрессивности со стороны балерин. Гарнье на минуту даже отвлеклась от своих мыслей, залюбовавшись глубиной эмоций, проживаемых на сцене. - Хорошо! Пока не великолепно, но уже гораздо лучше, чем было! На сегодня мы завершим, но завтра начнем с восьми, чтобы постараться отработать самые сложные элементы до начала финального прогона в полдень, - мадам Жири поднялась на сцену, общаясь со своими подопечными. - А теперь отдыхайте, вы славно потрудились сегодня. И да, Элен, когда я говорю отдохнуть - это не значит, что тут же следует бежать к своему жениху, чтобы завтра весь день быть на сцене вареной рыбой. Никуда он не денется, лучше очаруй его своей грацией во время выступления. Пусть приходит завтра на репетицию, если захочет посмотреть. Я ненадолго пущу его за кулисы, но лишь при условии, что он будет стоять молча и смирно. В ответ раздался восторженный визг и благодарности со стороны одной из танцовщиц. Эрика с восхищением наблюдала за тем, как играючи Жири умеет находить ключ к сердцу каждой. Возможно, именно за счет этого умения они в свое время и поладили. Девушка дождалась, пока все балерины не покинут зал, и лишь затем обратила на себя внимание женщины. - Как идут репетиции? - начала она с нейтральной темы, не желая сразу переходить к волнующему ее вопросу. - Не все так гладко, как хотелось бы, особенно с учётом, что до премьеры осталось всего ничего, но в целом я довольна, - откликнулась Жири, оглянувшись с приветливой улыбкой на губах. - Ты ведь никогда не бываешь довольна результатом в полной мере? - усмехнулась Гарнье, скорее утверждая, нежели спрашивая, и подошла ближе к сцене. - Как и ты, - парировала Жири в ответ. - Быть может, это ещё одна причина, почему мы так неплохо понимаем друг друга. И вот сейчас, например, я прекрасно осознаю, что ты не просто так пришла ко мне, Эрика. Женщина спустилась со сцены и села в кресло в первом ряду, похлопав по сидению рядом. - Присаживайся, так мне будет удобнее с тобой общаться. Ради всех святых, не заставляй меня сегодня подниматься в твой кабинет, это будет крайне утомительно. За этот долгий день мне и так пришлось бегать по ступенькам вверх-вниз несчётное число раз. Гарнье присела рядом с женщиной и ненадолго замолчала, подбирая подходящие слова, не зная с чего же именно начать, но ей помогла сама Жири: - Тебе не понравился де Шаньи, верно? - С чего ты взяла? - ответила Эрика уклончиво, не сводя глаз с драпировки задника на сцене. Уже завтра с утра ее должны были заменить белоснежными воздушными шифоновыми облаками. - Да брось, Эрика. Мы знакомы, быть может, не так давно, но я прекрасно вижу, когда ты пытаешься испепелить человека взглядом, - слегка усмехнулась мадам Жири. - По всему видно, что он тот еще пижон. Но что он успел такого выкинуть, чтобы ты его настолько невзлюбила? Гарнье тихонько рассмеялась. Как ни крути, присутствие Жири в ее жизни порой делало эту самую жизнь куда как легче, благодаря осознанию, что рядом есть понимающий и не осуждающий человек. - Ты просто не слышала, что он сболтнул до вашего прихода. «Ценитель прекрасного». Так он изволил себя окрестить. И более того, уверяю, ему хватило скудоумия самому же уточнить, что речь шла отнюдь не об искусстве, а о девичьих прелестях, - Эрика многозначительно изогнула бровь и, не сдержавшись, фыркнула, увидев выражение лица собеседницы. Но улыбка тут же сползла с лица Гарнье, и она добавила куда как более серьезно. - Ты знаешь, я имею вполне отчётливое представление обо всех этих «ценителях прекрасного». Каждый второй сластолюбец, которого я встречала на светских раутах, искренне считал себя именно таковым. Люди при деньгах зачастую думают, что могут купить на них все: предметы роскоши, уважение, совесть. И женщин. Зачастую нас они тоже безоговорочно воспринимают как свою собственность и не терпят отказов. Они полагают, что любое непристойное поведение с легкостью сойдет им с рук, - губы Эрики сжались в тонкую жесткую линию, выражая крайнюю степень презрения. Она продолжила. - Но мы же понимаем, что это не так. К чему я веду? Если под крышей этой оперы кто-то из лиц, наделенных властью, проявит оскорбительное, бестактное поведение по отношению к твоим подопечным, а уж тем более совершит какие-либо действия против их воли или посмеет принудить к чему-либо, то пусть девочки не замалчивают это. Они не должны оставаться одиноки в своей беде. Обязательно поставь меня в известность, хорошо? Девушки находятся под моей личной защитой. В Гран Опера не будет места таким бесчинствам. Мадам Жири благодарно сжала предплечье Эрики. Как девушке показалось, в глазах старшей подруги даже блеснули слезы, которые она спешно сморгнула, отвернувшись. - Я как никто другой понимаю, о чем ты, и бесконечно благодарна за твое участие. Мсье де Шаньи действительно заносчив и испорчен высшим светом, - констатировала мадам Жири спустя минуту молчания. – Я обязательно поговорю со своими девочками. Эрика кивнула и снова пробежалась взглядом по сцене в момент повисшей тишины. Декорации были собраны еще не до конца, отчего казалось, что на сцене творился хаос. Почему-то ей вспомнилась разруха в коридорах театра, когда заканчивалось его возведение. Казалось, что не будет конца и края этому строительному бардаку. Но спустя буквально пару месяцев здание предстало в своем блистательном обличье. Так и сейчас. Буквально завтра завершатся финальные монтажные работы, и сцена предстанет в совершенно ином, торжественном виде. - Но я хотела спросить тебя еще и о другом, - Эрика немного замялась, переходя к волнующему ее вопросу. - Они с Кристин правда были такие хорошие друзья? Мадам Жири лишь пожала плечами в ответ. Она обратилась к своим воспоминаниям, в попытке припомнить хоть что-то значимое о виконте, что могла бы слышать от мсье Даае или же самой Кристин. Но чего-то действительно существенного в голову не приходило. - Что я могу сказать? Он ни разу не появлялся в доме Даае в тот период, что я состояла у них на службе. Как я поняла, его отец, граф де Шаньи, приезжал с семьёй в округ Сен-Мало лишь на лето. А затем в какой-то момент перестал по неизвестным, по крайне мере мне, причинам. Но, судя по тому, что рассказывали, Кристин с Раулем действительно ладили и близко общались много лет назад, будучи еще подростками. - И... Какого толка у них были отношения? - Эрика постаралась задать вопрос максимально безразличным тоном, но в какой-то момент ее голос все же едва заметно дрогнул. Мадам Жири недоуменно посмотрела на девушку, а затем рассмеялась: - Эрика, о чем ты? Кристин тогда было всего одиннадцать или двенадцать лет. А Раулю шестнадцать. Если тебя интересует, имела ли место детская сердечная привязанность, то сразу могу сказать, что наверняка да - у Кристин не сказать, чтобы было много друзей. Вспомни себя в этом возрасте? Но это никоим образом не влияет на их отношения в настоящем. Эрика неопределенно кивнула, вмиг почувствовав себя неимоверно глупо. Себя в одиннадцать или двенадцать лет она помнила весьма условно. Единственное, что сохранила память, так это музыку да рассказы отца про архитектуру. Это время было наполнено чудесными путешествиями и удивительными местами. Но близких друзей у нее тогда не было. Как и сердечных увлечений. Влюбленность казалась какой-то глупостью и полной бессмыслицей. Отягощающей привязанностью, а то и зависимостью, которая сковывала по рукам и ногам. И с этим стойким убеждением она прожила практически всю последующую жизнь. Эрика действительно долгое время не понимала, к чему тратить время на душевные терзания и объект трепетных чувств, если это же время можно провести наедине с музыкой или книгой. Но потом появилась Кристин. И время, проведенное с ней, она не променяла бы ни на одно сокровище мира. - Я пока не очень понимаю, как реагировать на появление этого человека в опере, - честно призналась Гарнье со вздохом. – Я прекрасно разбираюсь в денежных делах театра, чтобы отдавать себе отчет в том, что дополнительные финансовые вливания нам явно не помешают. Особенно в преддверии ближайшей премьеры и продолжении театрального сезона. Но, как я уже сказала, де Шаньи сам признал, что именно его интересует в стенах оперы. И мне это категорически не по душе. Мадам Жири закусила губу в задумчивости. Она неплохо научилась разбираться в людях за последние несколько лет. И виконт ей также не показался заслуживающим доверия - она с легкостью узнала этот маслянистый блеск глаз при виде красивой девушки. Такой же она наблюдала у умершего супруга. За тем лишь исключением, что догадаться о происходящем в случае с мужем, она смогла отнюдь не сразу. - Не забывай все же, что у Кристин и без твоей неустанной опеки имеется своя голова на плечах, - попыталась было хоть как-то успокоить собеседницу мадам, но Эрика с грустной улыбкой лишь покачала головой в ответ. - Я и не говорю, что Кристин глупа. Но когда вместо холодного рассудка в дело вступает юношеское пылкое сердце, каких только глупостей не натворишь, - ответила она, вовремя прикусив язык, чтобы не добавить "тебе ли не знать". Но мадам Жири поняла все без лишних слов и горько усмехнулась в ответ. Они ещё некоторое время посидели молча. Женщина явно погрузилась в нелегкие воспоминания, а Эрика - в свои мысли и тревоги. Но в своих переживаниях они определенно сходились в одном - Кристин с легкостью может провалиться в бездну, имя которой пустые обещания.***
- Почему ты спрашивала у мадмуазель Гарнье разрешения уйти? - поинтересовался Рауль, спустя некоторое время, как экипаж тронулся. Кристин немного удивлённо посмотрела на виконта, словно ответ на вопрос был очевиден, но затем мягко улыбнулась, осознав, что он, конечно же, не в курсе событий и дел в Гран Опера. - Потому что она мой ментор. А значит в полной мере понимает, как распределить скудные запасы оставшегося перед премьерой времени. Ведь я готовлюсь к выступлению в максимально сжатые сроки, - благожелательно пояснила Даае. - Видишь ли, на роль примы меня назначили не так давно, поэтому мне приходится усваивать все то, что для этого необходимо. - Ментор? Она же патрон оперы? - мужчина подозрительно прищурился, ему явно пришлась не по душе встреча с Гарнье. Но Кристин не спешила судить его - в конце концов, многим не нравилось общество Эрики. Особенно тяжело зачастую давалась именно первая встреча, когда она будто бы испытывала собеседника на прочность. Но Рауль, по мнению Кристин, наверняка вскоре увидит все скрытые таланты Эрики и кардинально изменит свое первое впечатление. - Да, ты прав, она действительно патрон, но помимо этого она талантливый композитор, а также именно Эрика возвела Гран Опера. А ещё, в силу этого, она занимается музыкальной частью постановок совместно с концертмейстером, - девушка почувствовала лёгкое напряжение внутри. Ей совершенно не нравился тон Рауля, когда тот упоминал ее подругу. Но сильнее ее смутило то, как молодой человек хмыкнул, когда Кристин завершила свою мысль. - Не слишком ли много для одной женщины? - Что ты имеешь ввиду? - раздражённо ответила Даае встречным вопросом на вопрос, явно устав от форменного допроса, что учинил ей де Шаньи. - Я всего лишь хотел сказать, что не слишком ли тяжело одной женщине нести такой груз ответственности за столь многие аспекты жизни театра? - тут же пошел на попятную Рауль. Он не хотел расстраивать Кристин или же спорить с ней. Совершенно очевидно, что девушку связывало с Гарнье нечто большее, чем просто совместные занятия и авторитет патрона. По одному только тому, как Кристин откинулась на сидении, скрестив руки на груди, можно было судить, что нападки на Гарнье она воспринимала как нечто личное. - Поэтому в народе Гран Опера и называют Оперой Гарнье. Это целиком и полностью детище ее семьи, - более миролюбиво отозвалась Кристин и повела плечами, словно в бессознательной попытке освободиться от сковывавшего ее напряжения. - Да, я слышал о трагической кончине мсье Гарнье, - подтвердил мужчина со вздохом, который, вероятно, должен был выражать его глубочайшее сожаление. Он действительно припоминал, как несколько лет назад в высшем обществе ходили слухи о весьма банальной и оттого лишь более загадочной гибели Жана Луи Шарля Гарнье, а также досужие рассуждения о том, что же дальше станет с его проектом. Большинство тогда сходилось во мнении, что, в отсутствие наследника, до ума Гран Опера довести никто не сможет. А, значит, архитектурное управление Парижа должно было взять проект на себя, что привело бы к его неминуемому краху. Но, похоже, все они просчитались, не приняв всерьез наследницу. - Да, и после этого именно Эрика взяла на себя весь груз ответственности по возведению здания Гран Опера согласно проекту мсье Гарнье. Рауль мягко улыбнулся девушке в попытке разрушить тягостное напряжение, возникшее между ними несколькими минутами ранее. - Эрика... А вы, похоже, достаточно близки? - все же решил совершить очередную попытку выяснить интересующие его детали их отношений Рауль. Он сам с трудом отдавал себе отчет, почему это его настолько волновало. Но инстинктивно мужчина чувствовал некую угрозу со стороны этой странной, властной женщины. Внезапно Кристин смутилась. Она отвела взгляд и замялась, затягивая с ответом чуть дольше положенного. Чуть дольше, чем это было бы объяснимо для обычной неожиданности. И чуть дольше, чем можно было бы списать на простое замешательство. - Она моя близкая подруга, - наконец выдавила из себя девушка и замолчала. Рауль понял, что если продолжить напирать, то это лишь разрушит хрупкую симпатию, возникшую между ними. Он обязательно все выяснит, но потом. Когда Кристин доверится и откроется ему чуть больше. - Но это не идёт ни в какое сравнение нашей с тобой дружбы, верно? Сколько мы уже знакомы? Десять лет? - наконец перевел разговор молодой человек, сместив фокус внимания на их общее прошлое. - Одиннадцать. Но из них девять на расстоянии, если это, конечно, можно считать общением, - с улыбкой ответила Кристин. По мнению Рауля то были совершенно счастливые времена. Его юность только начиналась, и летом он вырывался из-под жёсткой опеки отца, отправляясь в их сравнительно небольшое имение на берегу Атлантического океана в Бретани. Ему нравился этот контраст светского Парижа и дикого побережья севера Франции. Там дышалось настолько свободно, что казалось, будто у него расправлялись плечи. Беспечные прогулки верхом, соленый воздух, размеренное общение и предоставленность собственным мыслям. Жизнь казалась дивной, легкой и понятной. Мсье Даае, живший по соседству, всегда воспринимал юношу на равных и обычно радушно принимал Рауля. Больше нигде юноша не чувствовал себя так умиротворенно, даже спустя вот уже одиннадцать лет. Это тихое спокойствие небольшого особняка Даае и дикие волны, бьющиеся о скалистые берега неподалеку. Семейство Даае было совершенно иным. Более сдержанные, но, вместе с тем, и более искренние, начисто лишенные столичной испорченности. Мсье Даае был с головой поглощен музыкой. А Кристин была так мила и хрупка, едва ступив из детства в пору своей робкой и нежной юности. Их исключительно платонические чувства даже сейчас откликались у Рауля теплом в груди. Как жаль, что отец продал то имение в Бретани спустя несколько лет. Он счёл неподобающим для молодого человека праздно проводить каждое лето в диких северных землях, вместо того, чтобы заводить нужные знакомства в высшем свете. И с этого началась его совершенно новая столичная жизнь. - Я до сих пор помню, как мы играли во дворе вашего милого особняка, - проговорил молодой человек с искренней улыбкой, при этом добавив. - И как ты всячески пыталась завоевать мое расположение. - А вот и неправда! - возмутилась Кристин в ответ. - Правда! – рассмеялся Рауль, легонько щелкнув девушку по кончику носа. - Но, пожалуй, отложим этот спор на потом, мы подъезжаем. Экипаж остановился у входа в «Le Grand Vefour». Кристин знала о его существовании, но никогда и помыслить не могла о том, чтобы позволить себе отужинать в этом респектабельном заведении. Оно считалось старейшим в Париже, если не во всей Франции. И самым фешенебельным. Знаменитый ресторатор Жан Вефур превратил в прошлом кафе, носившее название «Café des Chartres», в лучший гастрономический ресторан Парижа. И он стал местом встреч политиков, художников, писателей и актеров, а также всей политической и творческой элиты Франции. Говорят, здесь любил бывать даже сам Наполеон. Кованая лаконичная вывеска не шла ни в какое сравнение с внутренним помпезным убранством. - Рауль, это слишком. Давай поедем в другое место? - осторожно попросила Кристин, еще не зайдя внутрь, но уже чувствуя себя неуютно в этой обязывающей роскоши, которой она никак не соответствовала ни нарядом, ни манерами, ни статусом. - Брось, Кристин. Здесь подают прекрасные фирменные равиоли с фуа-гра в сливках, ароматизированных трюфелем. Ты просто обязана это попробовать! - заверил ее Рауль, учтиво подав руку. - В конце концов, прима Парижской оперы заслуживает исключительно лучшего. Для тебя отныне ничего не слишком. Кристин смущённо улыбнулась в ответ и, с мгновение поколебавшись, все же позволила увлечь себя в роскошное фойе ресторана.***
Стоит ли уточнять, что ни через час, ни через два Кристин не появилась в кабинете Эрики? Гарнье застыла у окна, хмуро глядя на ветви каштанов, под порывами ветра, подобно костлявым рукам, скребущие оконные рамы ее кабинета. И если пару часов назад перед разговором с мадам Жири она хоть как-то вернула себе относительное душевное спокойствие, то сейчас тревога и ревность начали жалить изнутри с удвоенной силой, заставляя сердце горестно сжиматься, словно в предчувствии непоправимого. Конечно же, Эрика не смогла бы ответить, что такого ужасного могло произойти. Совершенно определенно де Шаньи не выкрал девушку. Кристин точно не пропустит премьеру, а за несколько часов вряд ли возможно вскружить голову. Ведь правда? Но сердцу не прикажешь, и оно выбирало тревожиться за дорогого человека. В какой-такой момент Кристин из просто подруги стала ей настолько дорога, Эрика не смогла бы себе ответить, пусть даже очень бы того захотела. Она просто-напросто жила спокойно без кого бы то ни было, и вдруг в какой-то момент больше не смогла жить без Кристин. Точнее, конечно же, наверняка могла, но определено не хотела. Девушка сделала круг по кабинету. Ее чувства к Кристин искренне пугали и саму Эрику. Если говорить о душевных привязанностях, то прежде она старалась всячески их избегать. Смерть матери явственно показала, что любая близость влечет за собой неминуемую потерю и сокрушительную боль. Все лишь усугубилось со смертью отца. И если раньше, в нежном подростковом возрасте, она ещё допускала некую гипотетическую возможность наличия какой-либо романтической симпатии в неопределенном будущем, то после гибели папа́ она эту мысль категорически отвергла. Наличие любимого человека дарило не только радость близости и разделения чего-то по-настоящему важного, но и терзания от возможной потери. Или отвержения, как в случае с Гарнье. Понимание, что с ней что-то не так закралось в душу девочки еще лет в тринадцать, когда ее подрастающие одноклассницы из светской девичьей школы, с дрожащими ресницами и пламенеющими от смущения и восторга щеками, рассказывали о новом молодом человеке, появившемся в окружении их семьи. Или же увиденном на званом ужине или приеме красавце, а то и просто запечатленном на каком-либо портрете незнакомце. Они с придыханием и восхищением описывали образы то статного военного с горящим взглядом и золотыми эполетами, то столичного модника с томным выражением на аристократическом лице. Но каждый раз, так или иначе, увидев объект обожания своих знакомых, Эрика задавалась одним и тем же вопросом – так это и есть мужская красота? Так должен выглядеть мужчина, которого девицы считают притягательным? Сама же она никак не могла оценить мужчин с позиции их привлекательности. Безусловно, она могла оценить, насколько харизматично, эстетично или же изысканно выглядел тот или иной юноша. Но привлекательно? Нет, этот урок ей никак не давался. Но меж тем она с легкостью могла разглядеть пленительность женской красоты. Изящные утонченные запястья, грациозные изгибы шеи, чарующие взгляды, да даже то, как ее подруги глупо, но бесконечно мило заливались румянцем – это вызывало в ее душе какой-то смутный волнительный отклик. И это не на шутку пугало. Словно в ее душе было что-то сломано или же исковеркано. Благо в ее семье никогда не было ярых приверженцев религии, иначе все могло бы выйти крайне скверно. Она не имела ни единой возможности обсудить с кем-либо открыто все те мысли, опасения и страхи, что травили ее душу. Поэтому Эрика нашла самый простой выход из ситуации – не подпускать к себе близко никого и с головой уйти в музыку и архитектуру. Это лишало ее внутренних терзаний относительно вопроса неправильности своего выбора, а также возможных мук потерь и отвержения. Уже гораздо позже, в осознанном возрасте, она встретила новых знакомых, а также изучила труды философов и редкие научные работы некоторых исследователей по этой теме, а также досконально разобрала все изменения в законах о нравственности периода Великой французской революции, чтобы прийти к выводу – она не одинока в своей инверсии. Приняв это как природную данность, она сочла допустимым вести себя в общении с противоположным полом так, как считала подобающим. И это сразу отсекло интерес большинства юношей в отношении нее самой. По идее это также должно было и несколько ослабить стальную хватку, в которой Гарнье держала себя в вопросах сердечной привязанности. Но это-то как раз и осталось неизменным. Ее сердце было все так же закрыто для любых поползновений. Посему, что навязчивые ухаживания Жерома, что даже внезапные знаки внимания со стороны нескольких подопечных мадам Жири, не вызывали в ней ответного интереса. Но все кардинально изменилось, когда в ее жизни появилась Кристин. Со всем свойственным для нее упрямством, на первых порах Эрика продолжала твердить себе, что в ее жизни просто, наконец, появилась близкая подруга, а ее душевная привязанность, на фоне столь схожих потерь, носила исключительно приятельский характер. Чуть позже Эрика не менее наивно продолжила себя убеждать в том, что любовь по отношению к Кристин была сродни любви к прекрасному – недосягаемому идеалу, великому произведению искусства. Но танец у озера всецело сокрушил эти иллюзии. Все чувства, вспыхнувшие в силу такой неподобающей, непростительной близости Кристин, внутренняя дрожь от ее легких касаний, улыбка, запах, тепло тела – все это отдавалось жаркой волной и болезненной нежностью в груди Эрики. И это хрупкое чувство казалась гораздо большим, нежели могло вместить ее глупое сердце. Девушка наконец прекратила врать себе на счет дружеских чувств, искренне признав, что ей овладела любовная лихорадка. В свою очередь поведение Кристин также можно было трактовать по-разному. Но допустить хотя бы на секунду возможность ответных чувств со стороны Даае, Эрика никак не могла. Просто не имела на это морального права. Несмотря на то, что на отношения подобного рода, особенно в творческой среде, в последние годы стали смотреть сквозь пальцы, Гарнье не могла позволить своими же руками разрушить жизнь Кристин под воздействием низменных желаний. На кону стояло ее будущее, карьера, да что там, вся судьба! Слава о такого рода вещах мерзким слушком будет бежать впереди самого человека. К тому же Кристин наверняка не терзалась от предосудительных устремлений, а все знаки внимания за последние месяцы с ее стороны стоило толковать лишь с позиции друга, который нуждался в поддержке. Поэтому Эрика выбирала молчать. Влюбленность – это безмерно и пронзительно больно. Безответная, запретная любовь – это бесприютно и щемяще больно. Ревность – это всепоглощающе и испепеляюще больно. Внутри Эрики же теперь бесконечно тлела безответная, запретная любовь, с лихвой подпитываемая ревностью на фоне событий текущего дня. Но по крайне мере эта пытка касалась лишь ее лично. Единственное, что добавляло сложности - Гарнье не могла ответить, как много душевных сил у нее осталось, чтобы продолжать выносить все это.***
Три часа. Ее не было уже три часа. Эрика прошлась из угла в угол, чувствуя, как напряжение распространяется по всему телу, перетекая из плеч все ниже, отчего мышцы начинают деревенеть. Девушка ощущала горькую досаду и все более нарастающее раздражение. Подумать только! Она потратила все это время, силы, предприняла столько шагов, чтобы Кристин, наконец, стала примой в ее театре. Все эти конфликты и урегулирование ситуаций, противостояние Джудичелли и распорядителям. И ради чего все это? Ради того, чтобы все пошло прахом по причине сиюминутного порыва Кристин провести время со своим милым ее сердцу другом детства? О котором, кстати, она ни словом не обмолвилась за все годы их знакомства! И о котором, похоже, даже не вспоминала последние девять лет вплоть до сегодняшнего дня! И ради этого Кристин пропускает репетицию перед самой премьерой? И, судя по всему, ее ни капельки не волнует, что от того, как она выступит уже в эту пятницу, зависит все ее будущее! Карьера! Дальнейшее развитие творческого потенциала! Слава и признание публикой! Несносная девчонка! Три часа! Что можно делать три часа кряду? Ну не арию же они разбирают все это время, ей Богу! От мыслей о возможном завершении вечера становилось тошно. Эрика начала распаляться все больше. Установившемуся прежде внутреннему равновесию больше не было места в ее сердце, наполнившемуся праведным, по ее мнению, гневом. Все внутри начало полыхать по мере появления все новых и новых доводов, что Гарнье подбрасывала в топку своего внутреннего негодования. Она непрестанно поглядывала на стрелки напольных часов, совершая очередной круг по кабинету. Наконец девушка подошла к письменному столу и, опершись о него руками, глубоко вдохнула в попытке унять внутреннее клокотание. Раздражение и досада уступили место бурлящей, огненной ярости, которую Эрика неподдельно пыталась унять, крепко стиснув края столешницы руками. От напряжения побледнели костяшки пальцев. Гарнье опустила голову, уткнувшись подбородком в грудь, прикрыла глаза и сделала очередной глубокий выдох. Совершенно непонятно, почему считалось, что дыхательные упражнения помогают успокоиться? Все эти экзекуции не давали ни капли результата. Эрика едва разжала судорожно сомкнутые пальцы, нависнув над рабочим столом. Она сделала еще один вдох-выдох прежде чем... Да к Дьволу все это! Одним резким движением она смела все, что стояло на ее столе. На пол с грохотом полетел увесистый настольный набор из эбенового дерева, использовавшийся для хранения письменных принадлежностей и бумаг. Вдребезги разлетелась чернильница из венецианского стекла, оставив черные росчерки туши на осевших на пол листах партитуры. Цокнул и покатился по полу стоявший на краешке стола канделябр, заливая горячим воском все вокруг. Эрика стояла, тяжело дыша, словно загнанный зверь, и с мрачным удовлетворением рассматривала весь тот хаос, что воцарился на полу. Сердце неистово колотилось в груди. Но, несмотря на сиюминутный неподобающий по ее мнению выплеск эмоций, который она никогда не позволяла себе прежде, внутри словно разжался невидимый кулак неимоверного напряжения, и стало ощутимо легче. Переведя дыхание, девушка выпрямилась и одернула жакет. Она сдула с лица, а затем заправила выбившуюся из прически прядь и, бросив короткий взгляд на часы, подошла к окну. Пальцами прижав фитили, Эрика погасила свечи на напольном канделябре у окна, оставшись в полной темноте. Три часа двадцать минут.***
Дверь кабинета бесшумно отворилась, впуская внутрь полоску света из фойе. Кристин замера на пороге, вглядываясь в темноту помещения. Сначала ей показалось, что в кабинете никого не было, но затем глаза привыкли к полутьме, и она заметила силуэт безмолвно застывшей у окна женщины. - Практически без четверти четыре часа, - сухо произнесла Эрика, не оборачиваясь на гостью. Она открыла металлическую коробочку на подоконнике, протянула руку и резко чиркнула фосфорной спичкой о стену, поджигая одну за другой свечи на ближайшем канделябре. Кристин тяжело вздохнула. Судя по всему, подруга была не в настроении, а значит и разговор предстоял непростым. Конечно, она не могла снять с себя вину за то, что не заметила, как прошли запланированные ей час-полтора на ужин. Конечно, она могла сама вызвать экипаж и доехать до оперы, вместо того, чтобы снова разделить компанию Рауля, рьяно вызвавшегося доставить ее назад. Конечно, она могла не топтаться у входа в здание оперы еще добрых полчаса, продолжая перебирать детские воспоминания с никак не желавшим ее отпускать молодым человеком. Но история не терпит сослагательного наклонения. Поэтому теперь ей придется столкнуться с последствиями своей беспечности. - Я понимаю, что вряд ли могу найти оправдание, но все же, - робко начала Даае, нервно потирая ладони, а затем ее взгляд упал на бардак, творящийся на полу. - Боже, Эрика, что здесь стряслось? Гарнье, наконец, все же повернулась к собеседнице. Ее лицо было совершенно нечитаемым, в то время как глаза… Боже, этот прожигающий взгляд. Кристин едва заметно вздрогнула, натолкнувшись на него. В нем читалось разочарование, досада, печаль и что-то такое, чему Даае никак не могла дать определение. Что-то темное, тлеющее, потаенное, скрытое в самой глубине глаз. Это Эрика сама натворила? Впрочем, невозможно представить, чтобы кто-то ворвался в ее кабинет и устроил здесь весь этот бедлам. Но не могло же простое опоздание вызвать такую бурю эмоций, ей Богу! Кристин и прежде доводилось задерживаться на их совместные занятия. И обычно Эрика все сводила в ироничную шутку, показательно и чинно отчитывая Даае. Но сейчас это было нечто совершенно иное. - Эрика? – растерянно обратилась девушка, продолжая внимательно всматриваться в глаза собеседницы. Но скудное освещение не давало в полной мере такой возможности. Гарнье устало провела ладонью по лицу. Она на секунду так и замерла, прижав пальцы ко лбу, но затем расправила плечи и ответила на взгляд подруги. Теперь в глазах отражалась не более чем досада. - Я понимаю, что время позднее и уже не до репетиций, - снова начала было Кристин, все более ощущая грызущее чувство вины. – И я действительно подвела тебя своим отсутствием столь продолжительное время. Но, думаю, мы можем начать завтра пораньше, чтобы все успеть? - На самом деле нет необходимости в том, чтобы начинать завтра раньше, - откликнулась Эрика хрипловато, прежде чем прочистить горло. – Ты и так готовилась на роль примы, пусть и второго состава, а значит, учила все партии. Твой голос более не нуждается в моей огранке, в чем ты могла убедиться на прослушивании. А значит, нет потребности в наших дополнительных занятиях. Кристин ушам своим не поверила. Она непонимающе нахмурилась. - Эрика, что все это значит? Не будешь же ты как ребенок обижаться на мое опоздание? Или, погоди…- внезапно осенило девушку. - Дело в Рауле, да? Эрика неосознанно презрительно дернула краешком губ, услышав это имя, но тут же совладала с собой. - Я не могу запрещать тебе общаться с людьми. Ты вольна заводить новых друзей либо поддерживать общение с прежними. Но, прошу тебя, пусть это никак не влияет на твою работу. В противном случае все твои стремления, каждый твой шаг к успеху сведется к банальному забвению в пылу мимолетных интриг. Это здесь тебе дозволено чуть больше обычного. Но если ты решишь сменить сцену? Там не будет меня или мадам Жири, Кристин. Никто не станет спускать тебе с рук вольностей. Это просто недостойно примы. В итоге ты просто можешь потерять все то, чего добилась, вернувшись на второстепенные партии. Посему постарайся провести четкую границу между личной жизнью и творчеством, дорогая. - Погоди, ты серьезно? - Кристин изумленно воззрилась на собеседницу. – Ты думаешь, что я решила закрутить роман с Раулем? Гарнье неопределенно дернула плечом, в попытке показать крайнюю степень своей незаинтересованности в ответе на озвученный вопрос. - Эрика! Он мой друг детства! Нас действительно объединяло многое в прошлом. И я была неимоверно удивлена увидеть его сегодня в кабинете распорядителей. Но чтобы я решила встречаться с ним? Глупости. Я не заинтересована в том, чтобы завести роман и пустить свою карьеру под откос. Я никогда не имела стремления стать какой-то банальной демимонденкой. И я прекрасно понимаю, что сейчас, как никогда, мне придется постараться, чтобы не споткнуться о последнюю ступеньку при подъеме на пьедестал, на который ты же меня и возвела. Не будешь же ты отрицать, что только ради этого ты сумела непостижимым образом выдворить Карлотту из Гран Опера? Эрика тяжело вздохнула и подошла чуть ближе. - Ты о нем никогда не рассказывала, - несмотря на холодность, в ее голосе сквозила четко уловимая обида. - Да я и сама, признаться честно, о нем не вспоминала, пока не увидела сегодня! – со всей откровенностью и немного наивно призналась Кристин и искренне рассмеялась. И от этого смеха все обиды и претензии стали выглядеть катастрофически нелепыми и необоснованными. Лед отчуждения и подчеркнутой холодности треснул. Эрика несколько смущенно кашлянула, отводя взгляд. Все то, что до нее пыталась донести мадам Жири, повторила Кристин. Значило ли это, что де Шаньи безопасен? Определенно нет, он будет раз за разом пытаться заполучить Кристин в качестве эффектного трофея и удачной партии. И чем больший ореол славы будет окружать Кристин, тем больше будет распаляться этот глупец. И хотя бы по этой причине Эрике следовало быть рядом с подругой. Чтобы не дать ей наделать непоправимых ошибок, пойдя на поводу столь неуместных эмоций, слушая ангельские напевы сущего Дьявола. - По поводу репетиций, - начала было Эрика, но осеклась, не зная, как сгладить сказанное ранее. - Во сколько мне завтра прийти? Основная репетиция на сцене начнется в десять, - как ни в чем не бывало, отозвалась Кристин, безуспешно попытавшись скрыть лукавую улыбку. - В семь утра, - облегченно выдохнула Гарнье. - Значит, в семь я буду у тебя, - Кристин быстро подошла и коротко поцеловала подругу в щеку, а затем с улыбкой выпорхнула из кабинета. Эрика же тяжело вздохнула и присела на корточки перед грудой вещей, сметенных со стола. Она аккуратно выудила из общей кучи и отряхнула испачканные нотные листы, а затем опустилась в кресло, начав делать окончательные пометки на полях. "D.S. al coda irrato" И ниже. "D.S. al fine amoroso" ____________________________________________ [1] «Le Grand Vefour» – один из старейших ресторанов Парижа, расположен в галерее «Божоле» в саду Пале-Рояль. Заведение, первоначально носившее название «Café des Chartres», было открыто в 1784 г. [2] Женское образование во Франции XIX века берет свое начало в XVII столетии, когда мадам де Ментенон, сначала воспитательница детей короля Людовика XIV, а затем его жена инициировала по разрешению короля основание Королевского дома Святого Людовика (Maison royale de Saint-Louis) – первой светской женской школы Европы, послужившей образцом для многих подобных заведений в странах Европы, включая Смольный институт в Санкт-Петербурге. Школа находилась в посёлке Сен-Сир, который по имени школы (фр.l’école) был переименован в Saint-Cyr-l’École. [3] Сексуальная инверсия — термин, использовавшийся сексологами для обозначения гомосексуальности, в конце XIX — начале XX веков. [4] Наказание за "содомию" было отменено еще в период Великой французской революции в 1791г., но по своей сути до этого оно распространялось преимущественно на мужчин. [5] От фр. demi-mondaine - социальный класс дам Франции конца XIX-начала XX веков, состоящий преимущественно из актрис, певиц, танцовщиц и элегантных куртизанок, являющихся по сути содержанками знатного и богатого мужчины. [6] Музыкальное обозначение в нотах, обозначающее «c места, обозначенного знаком S, до коды гневно, разгневано, раздражённо, рассерженно». [7] «C места, обозначенного знаком S, до конца нежно, с любовью».