***
31 марта 1877 года.- О чем же ты хотела поговорить? - уточнила Эрика напряженно. В воцарившейся в гримерной тишине, казалось, был слышен каждый гулкий удар ее сердца. Да и голос предательски дрогнул, выдав тем самым крайнюю степень волнения. - О том, что происходит, - напрямую пояснила Кристин, оперевшись бедром о туалетный столик и скрестив руки на груди. Она неотрывно смотрела на подругу, словно пытаясь дать ей шанс самой начать этот непростой разговор. Предоставить возможность не таясь рассказать, что у нее на душе, чтобы затем уже совместно разобраться в происходящем. Эрика в смятении отошла к окну. Ей никогда ещё не было так жутко. Казалось, будто бы внутри все заледенело в ожидании скорого краха всех надежд и иллюзий. Она сама своим необдуманным действием поставила на кон дружбу с Кристин. И теперь должна будет признаться в своих порицаемых, не подобающих порядочной женщине чувствах и встретить ответное осуждение. И, конечно же, как итог, потеряет все то, за что цеплялась последние несколько лет своей жизни. И от этого осознания Эрика ощущала сковывающий, животный ужас. Она отвернулась, вглядываясь в очертания городской застройки за окном, тем самым стараясь всячески избежать зрительного контакта с собеседницей и по возможности оттянуть продолжение их диалога. - Эрика... - Кристин, я тебя прошу, - надсадно прошептала девушка. Несмотря на всю свою властность, внешнюю силу и непоколебимость, сейчас она чувствовала себя всего лишь загнанным зверем, попавшим в силки́ своих безнадежных чувств. Должно быть, у животных точно так же трепетало сердце, когда они слышали приближающиеся шаги охотника, оповещавшие о скором финале. - Ты не можешь делать вид, что ничего не происходит, - Кристин осторожно подошла к подруге и положила руку ей на плечо. Девушка видела, насколько побледнела Эрика, и каким затравленным вмиг стал ее взгляд. Даае попыталась заглянуть ей в глаза, но безуспешно. С долей отчаянной решимости, она положила ладонь на щеку Гарнье и развернула ее лицо к себе. - Умоляю, только не делай вид, что ничего не происходит. Эрика облизнула пересохшие губы. Выхода из этой западни она не видела. Отрицать свои очевидные чувства не было никакого смысла. Да и Даае, судя по всему, с учетом своей неискушенности, не до конца понимала, с чем и с кем столкнулась. Все это было нечестно по отношению к Кристин. Она имела полное право знать. Она имела право понимать, что же творится в душе Гарнье. И, быть может, как прежде, Эрика стала исцелением для израненной смертью отца души Кристин, так и Даае найдет в себе силы принять ее? Сумеет различить суть чувств не осуждая за их запретность? Господи, если бы только Кристин приняла ее и спасла от неминуемого давящего одиночества! Эрика взяла ладонь Кристин в свою и открыла было рот, чтобы ответить, но снова раздался требовательный стук, и на пороге возникла мадам Жири. Похоже, в этот день люди завели дурную традицию появляться в этой гримерной в самый неподходящий момент. В будущем нужно будет не забывать закрывать дверь на ключ, в особенности перед важным разговором. Пришедшая внимательно посмотрела на Кристин, а затем перевела испытующий взгляд на Эрику, коротко скользнув глазами по их сцепленным рукам. По выражению ее лица было сложно что-то прочесть, но Кристин ощутила укол необъяснимой тревоги. - Мадмуазель Гарнье, у меня к Вам крайне важное дело. Оно не допускает отлагательств. Позвольте Вас отвлечь? – обратилась мадам Жири к Эрике и открыла дверь чуть шире, явственно ожидая, что распорядительница пойдет вслед за ней. Эрика нахмурились. Что такого могло произойти за полчаса с момента окончания спектакля? Определенно ничего, что требовало бы ее непосредственного вмешательства. Хотя, если вспомнить утреннюю сцену с пьяным дебошем рабочего сцены Буке, возможно, хватило бы и двадцати минут, чтобы уничтожить Гран Опера целиком. Люди, как известно, удивительные и непредсказуемые создания, да еще и, зачастую, склонные к саморазрушению. Гарнье коротко и ободряюще сжала ладонь подруги в своей и направилась в сторону выхода. Внутри нее нарастало напряжение при этом соседствующее с облегчением - удачный повод, чтобы отложить их непредвиденный разговор. Его можно будет заблаговременно обдумать. К нему можно будет как-то подготовить и саму Кристин, чтобы не погубить уже имеющееся между ними доверие. - Кристин, ты пока как раз можешь сменить одежду и хоть немного отдохнуть, а перед ужином я непременно загляну к тебе, хорошо? Я скоро буду, - пообещала Эрика вопросительно взглянув на мадам Жири. Женщина же либо не увидела, либо не захотела видеть этот взгляд, молча пропуская Гарнье перед собой. Кристин понимающе улыбнулась, ощущая необъяснимую тревогу. - Да, конечно.
***
Мадам Жири захлопнула за собой дверь кабинета распорядительницы, словно крышку склепа, встав при этом рядом с выходом, будто бы пресекая любые возможные пути Гарнье к отступлению. - Ты же не собралась сообщить мне, что на фоне успеха сразу же после премьеры согласилась на выгодное предложение и решила сменить театр? - усмехнулась Эрика, глядя на это, по меньшей мере, странное для всегда уравновешенной и спокойной Жири поведение. Женщина умела быть максимально сдержанной и строгой, но при этом всегда оставалась обходительной и лояльной. И никогда в ее глазах не читалось столько решимости, как сейчас. Будто бы она долго готовилась к этому разговору и вот, наконец, время настало. Эрика напряженно замерла, скрестив руки на груди, не зная, чего ожидать от этой беседы, но определенно чувствуя себя чуть увереннее, находясь в своем личном кабинете. Молчание все затягивалось, будто мадам никак не могла подобрать первое слово, которое определит всю суть разговора. - Эрика, я не хотела тебе этого говорить. Но ты ее погубишь. Эти слова загудели в ушах, отдаваясь набатным эхом. Сердце пропустило глухой удар. Гарнье нервно облизнула пересохшие от волнения губы и с вызовом посмотрела мадам Жири прямо в глаза: - Я не совсем понимаю, о чем ты? Жири все же отошла от двери и облокотилась о свою трость, пристроившись чуть ближе к креслу. Она, наверняка, хотела бы расположиться поудобнее, опустившись в кресло - ее натруженная покалеченная нога к вечеру давала о себе знать все явственнее. Но, несмотря на это, женщина осталась упрямо стоять. Разговор, который Жири начала, по ее мнению, больше не допускал отлагательств. В общем-то, как она и сказала в гримерной Кристин. - Мэг рассказала мне, что перед премьерой ты помогала Кристин одеться, - зашла она издалека, чтобы не оставить Эрике ни малейшего шанса отрицать очевидное. – Она-то и впрямь не придала этому особого значения, но ведь и я не слепая, Эрика. Быть может, я и плохо хожу, но прекрасно вижу. И я вижу, что именно происходит между вами с Кристин. Гарнье опустила взгляд, намертво вцепившись в свое предплечье. Несмотря на то, что сердце зашлось неровным ритмом, голова оставалась предельно ясна. А, быть может, это злость остужала ее мысли. В первую очередь, злость на себя. Было предельно ясно, что мадам Жири, с которой Гарнье сама делилась многими мыслями, догадалась о чувствах Эрики. Конечно, девушка не высказывала сердечной привязанности в отношении ее воспитанницы напрямую, но было бы наивно полагать, что каждодневно находясь рядом с ними обеими, Жири не смогла сложить два и два. - Не думала, что именно ты решишь читать мне нотации о морали и рамках дозволенного, - откликнулась колко Эрика. Если Жири намеревалась рассказывать ей о нравственности, то она не станет этого терпеть. Мадам Жири неодобрительно цокнула языком. Порой Эрика норовила испытать даже ее терпение. Женщина не хотела ранить чувства Гарнье, но и оставаться в стороне от происходящего более не считала допустимым. В конце концов, она несла ответственность за жизнь и благополучие Кристин. Пусть женщина и не являлась ее родной матерью, но все равно продолжала по-матерински оберегать девушку от возможных неприятностей. - Эрика, послушай. Я говорю это как раз только потому, что вы с Кристин мне очень дороги, - в голосе Жири не звучало злости или вызова. Лишь усталость и озабоченность. - Возможно, я не до конца всего понимаю, но я вижу искренность твоих чувств. И я прекрасно знаю, что ты взращивала их в себе годами. Эти чувства давали Кристин опору, поддержку во всех ее мечтах и начинаниях. Но сейчас они будут губительны для нее. Я вижу, как Кристин решила ответить тебе взаимностью. Знаю, ты ее к этому не принуждаешь, она сама тянется к тебе. Но, милая, к чему это все приведет, скажи? Сердце в груди Эрики совершило кульбит. Жири сейчас говорила с ней словами из ее собственных, самых ужасных кошмаров. Эти шепотки всегда звучали в голове Гарнье, повторяя раз за разом то, что в этот момент повисло в кабинете беспощадным неотвратимым острием заданного вопроса. Эрика молчала, будто была не в силах или же не в праве что-либо отрицать. - Если ты не задавала себе этот вопрос, то я отвечу - к порицанию Кристин обществом и ее скандальной славе. Это ты создала себя цельной и несокрушимой, научилась держать удар, невзирая на мнение окружающих. Это ты добилась уважения всех этих людей из высшего света, несмотря на все твои особенности, списываемые на эксцентричность. Это все ты. Не она. Кристин не такая. Каждое слово, произносимое мадам Жири впивалось под кожу Эрики раскаленной иглой. Она сцепила зубы, чтобы не взвыть, потому что все это была правда, безжалостная и неумолимая истина, от которой все время пряталась Гарнье. Она сама выдумала все эти грани и степени дружбы, которые, якобы, были допустимы и безопасны, не решаясь при этом признать лишь одного - любые чувства Эрики по отношению к Кристин были медленным ядом, отравляющим жизнь Даае. - Она только добилась успеха на сцене, снискала его благодаря тебе! Ты возвела ее на пьедестал этим вечером, я прекрасно отдаю себе в этом отчет и не умаляю твоих заслуг. Но теперь каждый её шаг, каждая мельчайшая деталь жизни, каждое знакомство и встреча будут словно под лупой разглядываться столичной прессой и просто достопочтенной публикой. Она юна и не искушена в этих подковерных играх и интригах, Эрика. Это ты росла в столичном обществе, которое готово сначала вознести на вершину Олимпа, а затем, чуть что, тут же втоптать в грязь. Она не сможет скрывать и скрываться. Да и что это за жизнь, если придется все время постыдно прятаться от чужих глаз? Эрика задыхалась, ей катастрофически не хватало воздуха от удушающего стона, раздирающего горло и никак не способного найти свой выход из груди. Перед глазами все поплыло, и Гарнье прикрыла веки в попытке справиться с этой сиюминутной слабостью, ощущая, как каменеет ее тело. - Ещё несколько дней назад, ты сама хотела уберечь её от безрассудства и возможной порочной связи с виконтом, а сейчас сама же тянешь в пропасть ещё более опасной связи с тобой! Подумай, какие умозаключения сделают люди? Что весь ее успех - это всего лишь результат грязных рокировок по смене старой примы на новую через постель распорядительницы? Что Кристин получила роль только потому, что стала про-те-же руководительницы оперы? Так ты видишь ее успех? Мадам Жири ударила наотмашь и попала точно в цель. Гарнье бессильно дернулась, словно от пощечины и мертвенно побледнела. Мозг из последних сил требовал от нее либо, заткнув уши, вопить, все отрицая, либо яростно отбиваться от этого подлинного бичевания. Но в этом не оставалось никакого смысла. Поскольку Эрика прекрасно осознавала, что все сказанное мадам - разоблачающая и жестокая правда, от которой она так ловко скрывалась все эти годы. Если бы все это ей сказал Рауль, то она бы зло и торжествующе втоптала его в грязь. Если бы это высказал ей Андре или Фирми, то она бы ядовито попросила их авторитетного в этом вопросе мнения. Но это говорила мадам Жири. Единственный человек, который действительно знал ее, никогда не порицал и тревожился о судьбе Гарнье с самого начала их знакомства. И она единственная, на правах воспитательницы Кристин, имела моральное право выговаривать все это Эрике. Мадам Жири исчерпала все доводы и, наконец, замолчала, так и не услышав ни единого ответа от Эрики. Гарнье не поднимала взгляда на женщину, она так и простояла весь разговор, будто приговоренная к повешению - судорожно сцепив руки на груди, словно в тщетной попытке защититься, и отрывисто дыша. В кабинете повисла гнетущая тишина. И, если бы мадам не знала Эрику так хорошо, она бы предположила, что собеседница попросту пропустила все сказанное мимо ушей. Ее юные воспитанницы порой именно так и поступали. Но Гарнье ничего не упустила. И сделала для себя выводы. - Я тебя услышала. А теперь прошу оставить меня одну, - наконец подала голос Эрика все так же не шелохнувшись. Ее голос звучал глухо и надтреснуто. Внутри мадам Жири все сжалось от сострадания. Конечно, Эрика стойкая и справится с этой щекотливой ситуацией. Она, как и прежде, будет отмерять жизнь в Гран Опера. Возможно, они с Кристин снова смогут удерживать эту тонкую грань дружеского общения и поддержки, остановившись в шаге от большего, как делали все предшествующие годы. Но также женщина не понаслышке знала, насколько долго и болезненно зарубцовываются сердечные раны, порой оставляя несгладимый след на всю жизнь. - Эрика... - Оставь меня, - резко оборвала ее Гарнье и, наконец, подняла на женщину потемневший, обречённый взгляд вмиг осиротевшего человека. И мадам Жири вдруг отчётливо осознала, что как прежде уже никогда и ничего не будет. Они минули точку невозврата.***
Эрика не появилась на вечернем фуршете. И, по меньшей мере, это было странно, а по большей - совсем на нее не похоже, и оттого лишь более тревожно. Кристин нервно прошла туда-сюда по своей гримерной, неосознанно теребя ажурную подвеску на шее, как обычно делала в минуты душевного смятения. Конечно, Эрика могла утомиться после премьеры или же устать от людей в целом, с учётом, что сегодня у нее это был уже не первый прием. Или же у нее мог случиться приступ головной боли, от которых девушка страдала время от времени в особенности после долгой, напряженной работы или бессонных ночей. Гарнье думала, что Кристин о них не догадывается, но та все прекрасно видела, подмечая, как начинала пульсировать венка у нее на виске, и с какой му́кой Гарнье прикрывала глаза в такие моменты, в стремлении скрыть взгляд от яркого солнечного света. Но загвоздка заключалась в том, что Эрика не предупредила Кристин о своем уходе. Она всегда отличалась щепетильностью в такого рода вопросах, а после обещания скорого возвращения и подавно. А здесь бесследно исчезла даже не попрощавшись, несмотря на планы совместного празднования успешной постановки и дебюта Кристин. И это предоставляло поле для самых тревожных опасений. Никто ничего не знал или же не хотел знать. Даже Мэг удивлённо выпучила глаза на вопрос Кристин, а уж она-то была в курсе обо всем и обо всех в этом театре. Мадам Жири тоже неопределенно пожала плечами, хотя почему-то в этот момент в ее глазах отразилась необъяснимая смесь сожаления и раскаяния. Раскаяния в чем, Кристин так и не поняла. На вопрос о том, что за дело было у нее к Эрике пару часов назад, мадам Жири дежурно улыбнулась, ответив, что ничего, такого, с чем бы не смогла разобраться мадмуазель Гарнье. Девушка ещё раз поднялась в кабинет Эрики. Тот оставался открыт, но пуст. Словно хозяйка ненадолго отошла в другое крыло оперы по какому-то важному делу. На столе пресс-папье из гагата были прижаты листы партитуры, все письменные приборы убраны на свои места, клап на рояле закрыт. Все, в общем-то, как обычно. Только погашенные свечи да дотлевающий огонь в камине служили напоминанием, что хозяйка кабинета все же отбыла. Кристин даже хотела было заехать к Гарнье домой. Но время близилось к полуночи, и, если дело действительно заключалось в самочувствии или усталости, то беспокоить ее в таком состоянии в столь поздний час было бы, по меньшей мере, бестактно. Даае вздохнула, но решила, что завтра она уж точно сможет спокойно обсудить все с подругой, а то и поднять вместе с ней бокал шампанского после завершения совместной вечерней репетиции, раз уж Эрика пропустила совместный ужин. Не зря ведь предусмотрительные хористки спрятали бутылочку-другую в общей гримерной на случай подходящего повода. Эрика не появилась в опере и на следующий день. Кристин забежала к ней в кабинет перед началом репетиционного дня, но обнаружила, что дверь оказалась заперта на ключ. На вопрос, видел ли сегодня кто-либо мадмуазель, все служащие ответили отрицательно. Но раз кто-то закрыл дверь, значит в опере она все же когда-то да появлялась? А если так, то это было уже возмутительно с ее стороны. И Кристин почувствовала, как начинает злиться. Это была злость с примесью обиды. Обиды за то, что Эрика вот так ни во что не ставила их дружбу и доверие, предпочитая исчезнуть, не сказав ни слова. Кристин досадливо тряхнула головой и решила сосредоточиться на репетиции - сегодня она была запланирована практически на целый день. Эрика не появлялась в опере третий день подряд. Кристин ощущала, как фоновая тревога заполняет ее сердце все время, что бы она ни делала - завтракала, разминала голосовые связки, исполняла дуэт на прогоне или же просто занималась какими-то своими отвлеченным делами. Неужели это она виновата в том, что Гарнье прячется? Неужели ее напористость в требовании разговора настолько напугала подругу, что она предпочла не иметь ничего общего не только с Даае, но и с оперой в целом? Да нет, это уж слишком. Парижская опера существовала и до появления Кристин в ее стенах, и будет веками стоять после. Поэтому несколько самонадеянно было допускать, что Эрика решила отказаться от ведения дел в опере только из-за какой-то неудавшейся беседы. В конце концов, она могла просто жёстко очертить границы дозволенного, и попросить Кристин более не тревожить ее досужими разговорами. Несмотря на это, Кристин однозначно решила заехать в особняк Гарнье этим вечером. Если Эрика и намеревалась бесконечно прятаться у себя дома, то пусть хотя бы найдет смелость сказать ей об этом лично. Поэтому ближе к восьми Кристин взяла экипаж и направилась к особняку. Уже на подъезде она видела, что на верхних этажах, где располагались хозяйские спальни, не горел свет. Девушка почувствовала, как внутри что-то оборвалось, лишая последней надежды. Но она все же постучала в дверь парадного входа. Ей отворил дворецкий. Он подтвердил, что мадмуазель не дома - хозяйка уехала ранним утром ещё позавчера, не уточнив деталей своей поездки. На вопрос, когда мадмуазель планировала вернуться, дворецкий ответил, что никак не может знать. И правда, откуда ему знать? Эрика не поставила в известность о своих планах даже друзей, что уж говорить о слугах? Но, с другой стороны, теперь Кристин знала наверняка, что ничего ужасного с Эрикой не произошло. И это понимание несло с собой, с одной стороны, огромное облегчение, а с другой - отдавалось горькой обидой где-то глубоко в груди. Кристин определенно не заслужила, чтобы ее вот так ни во что не ставили. Эрика не появлялась в опере вот уже больше недели. И все это время Кристин ждала от Гарнье хотя бы письма. Она не соблаговолила объясниться с ней перед отъездом. Но на короткую записку, хотя бы на пару фраз она ведь имела право, черт побери? Пусть даже хоть на несколько слов! С другой сторону, к черту эту Гарнье! Пусть катится к Дьяволу! В этот день на репетиции Мэг рассказала, что, якобы, Эрика все же направила письма с указаниями на время своего отсутствия кому-то из распорядителей, и Кристин не выдержала. Она решительно направилась к мадам Жири. Уж она-то тоже наверняка получила такое письмо, но не сочла необходимым обмолвиться об этом хотя бы словом. - Мадам, - Кристин решительно перегородила женщине путь, застав ее в танцевальном фойе. За эту неделю Кристин настолько устала от едкой, тревожной неопределенности, что не собиралась уходить без искомых ответов. - Ответьте всего лишь на один вопрос. Женщина напряженно выпрямилась, оперевшись о трость, и, очевидно, понимая, о чём именно пойдет речь. Все эти дни Кристин неустанно искала Эрику. Она уже расспросила о ней Мэг, Фирми и Андре, хористок, весь кордебалет и первых закулисных сплетниц театра. Такое ощущение, что, будь на то ее воля, она бы обратилась к жандармам, чтобы те занялись розыском Гарнье и ее доставкой персонально в гримерную Кристин. Жири даже несколько восхитилась таким завидным упорством воспитанницы, которого за ней прежде не наблюдалось, если только дело не касалось музыки. - Я постараюсь, - ответила она с вежливой улыбкой. - Где Эрика? Кристин выглядела не просто взволнованной или раздосадованной, как это было последние несколько дней, а скорее разгневанной. Ее тревожный взгляд был наполнен какой-то пламенеющей решимостью. Словно все ее ожидания и планы внезапно рухнули, и это породило волну яростного негодования. Жири вздохнула, но тут же натянула на лицо вежливую улыбку. - Кристин, она уехала по делам за пределы Франции, - произнесла мадам как можно мягче и добавила чуть настойчивее. - Но это ни коим образом не относится к тебе. Ведь после успешного дебюта твоя основная забота - трудиться над своей карьерой, которая только-только получила такой стремительный взлет. Не стоит отвлекаться на посторонние, малозначительные вещи. Лучше сосредоточиться на своем призвании, не так ли? В фойе повисла пауза. Кристин стояла, скрестив руки на груди, и рассержено барабанила пальцами по своему плечу. Она упрямо вздернула подбородок, и в этом коротком движении стала неимоверно напоминать Эрику. - Нет, не так, - выпалила Кристин, хмуро глядя на женщину. Жири изумилась. Эта фраза прозвучала так, словно Кристин пыталась бросить ей дерзкий вызов. - Кристин, послушай.... - Нет, это Вы меня послушайте. Я не слепая и вижу, что между вами что-то произошло. Я не имею ни малейшего понятия, что именно, и почему после того вечера Эрика так стремительно сбежала, но это на нее совершенно не похоже. Что Вы, что она всё время печётесь о моем душевном спокойствии и благополучии, словно я хрустальная и рассыплюсь от малейшего дуновения ветра. Но я вполне сама могу справиться со всем. Поэтому, пожалуйста, увольте меня от этой удушающей заботы. И Эрике можете передать то же самое, если она когда-нибудь все же решит явиться обратно. Кристин резко развернулась на каблуках, взметнув за собой шлейф платья, и поспешила вверх по лестнице. А Жири проводила девушку удивленным взглядом. Похоже, она недооценила и Кристин тоже. Стремительно дойдя до своей гримерной, Кристин шумно захлопнула за собой дверь и провернула ключ в замке, отгораживаясь тем самым от возможного назойливого внимания. Она прижалась спиной и затылком к дверному полотну. Сердце все еще отбивало спешный, беспокойный ритм. Девушка провела ладонью по лицу и внезапно обнаружила на ней влагу. Она даже не поняла, в какой момент на глазах выступили злые слезы, которые она тут же яростно смахнула. Все это напоминало какую-то изощренную игру в кошки-мышки с ее сердцем, и Кристин, по ее мнению, такой жестокости никак не заслуживала. Взгляд девушки упал на широкую бархатную коробку, все еще стоявшую на краю туалетного столика. Сердце сдавленно заныло, и девушка раздраженно смела футляр с украшением в выдвижной ящик стола. Пройдя к креслу, она присела и, не долго думая, достала чистый листок бумаги, тут же начав его заполнять аккуратным, округлым подчерком: «Мой дорогой друг! Смею побеспокоить тебя, чтобы узнать как ты поживаешь? Знаю, что мы не виделись со дня премьеры. Полностью признаю свою вину в этом недоразумении. Прости, я была чрезвычайно занята репетициями все это время. Послезавтра у меня запланировано выступление, и я была бы счастлива увидеть тебя на нем. Также я помню о твоём приглашении на ужин. Если оно все еще в силе, я была бы крайне рада составить тебе компанию.Лотти».
***
Кристин начала свыкаться с тем, что ей приходится и, возможно, будет приходиться выстраивать свои дни без присутствия в них Эрики. Всю ту неделю, что она беспрестанно искала ее, уделяя тому любую свободную минуту своего времени между и после репетиций, девушка даже не читала прессу. Мэг пыталась было периодически зачитывать ей вслух выдержки из каких-то статей неких уважаемых театральных критиков и журналистов, но Кристин лишь отмахивалась от этого назойливого, по ее мнению, шума. Ее мысли и тревоги были заняты совершенно другим. А ведь почитать было что! Практически всю неделю после премьеры все столичные таблоиды трубили об оглушительном успехе новой постановки на сцене Гран Опера при участии талантливой Кристин Даае. «Прирожденная прима», «северная фея», «ангельский голос», «бриллиант Оперы Гарнье» - это лишь часть эпитетов, которыми наградили Кристин в прессе за это короткое время. Первые дни после премьеры Кристин практически не покидала оперы и поэтому даже не заметила, как вечерами все чаще и чаще у служебного входа стали появляться люди с букетами в ожидании ее появления. Но в полной мере осознать масштаб триумфального дебюта Кристин смогла лишь через неделю, когда вышла на сцену в образе главной героини «Il Muto» во второй раз. Казалось, что зал был не способен вместить того количества зрителей, что собралось в этот вечер. И если в день премьеры Кристин ощущала бесконечную радость и облегчение от того, что она справилась и смогла со сцены впечатлить взыскательную столичную публику, то на этот раз она испытала настоящую эйфорию от восторга публики, никак не желавшей отпускать ее со сцены еще добрые полчаса с момента окончания спектакля. Кристин смогла едва выйти в театральный коридор, не в силах пробиться сквозь толпу восторженных поклонников, желавших задать вопросы, вручить букеты, записки, приглашения и просто выразить свое безмерное обожание. Весьма своевременно на помощь ей подоспел Рауль, проложивший Кристин дорогу среди публики и заботливо поддерживавший ее под локоть все то время, что они шли до дверей гримерной. Казалось, что мадам Жири дала дельный совет – сосредоточиться на карьере и не обращать внимания на мелочи. Да вот только отсутствие Эрики все так же не расценивалось как мелочь. И если днями Кристин была занята, то ночью, предоставленная себе, часто прокручивала в голове их последний диалог, в попытке разобраться, что же пошло не так. В ее душе поселилась потаенная тоска, скрытая толстым пеплом горькой обиды. Кристин поднималась в кабинет к распорядителям, чтобы уточнить график театральных постановок на следующий месяц, когда внезапно ее взгляд выхватил знакомую высокую женскую фигуру с тростью. Эрика стояла посреди коридора, очевидно, как раз планируя зайти в свой кабинет. Даае оцепенела, не веря собственным глазам. Она, конечно же, всем сердцем надеялась на возвращение Гарнье, но меж тем это стало для нее полнейшей неожиданностью. Три недели, ее не было три недели. Эрика, очевидно, тоже заметила Кристин и замерла в неуверенности, словно не ожидая, что их внезапная встреча состоится так скоро. Она была в практичном дорожном платье кофейного оттенка, словно без заезда в особняк, сразу же с дороги явилась сюда. Девушка неспешно выпрямилась и сделала пару осторожных шагов в сторону Даае. Собранная, все такая же острая, тем не менее, что-то разительно изменилось в Эрике с момента их последней встречи. Она выглядела ощутимо изнуренной. Быть может, причиной тому стала долгая дорога? Но в глазах Гарнье не читалось ничего, словно глубоко внутри скрывалась выгоревшая анфилада, оставив на прежнем месте лишь привычный взгляду фасад. - Мадмуазель Гарнье, - подчеркнуто вежливо обратилась к ней Кристин, тем самым будто бы воздвигая невидимый защитный барьер, и замолчала. У нее не было цели сделать этот диалог легче для Эрики, также как она не собиралась помогать ей в том, чтобы найти объяснение своего отсутствия. Единственное, чего яростно желала Кристин, так этого того, чтобы Гарнье было так же тяжело, как и самой Даае все эти долгие три недели неопределенности. – Рада Вас видеть. Снова. - Кристин, - голос Эрики едва заметно дрогнул, будто бы столкнувшись с преградой. Она на секунду замолчала, словно подбирая слова, и решив остановиться на нейтрально-вежливом. – Как ты? Даае зло скрипнула зубами. Если Гарнье решила делать вид, что ничего не произошло и думает, что вправе, как ни в чем не бывало, общаться в прежнем тоне, то она глубоко заблуждается. - Ве-ли-ко-леп-но, мадмуазель, - саркастически протянула Кристин, чувствуя, как от натянутой улыбки начинает сводить скулы. – А как прошла Ваша внезапная поездка? Эрика неопределенно и несколько скованно пожала плечами. А затем, разжав все это время судорожно сомкнутые ладони, будто бы только заметила не снятые замшевые перчатки. Она начала неторопливо расстегивать пуговичку на запястье, сфокусировав на ней все свое внимание. - Неплохо, - наконец ответила она сухо, стягивая одну перчатку и переходя ко второй. – Но я бы предпочла больше не совершать таких продолжительных и незапланированных вояжей. Кристин желчно рассмеялась и склонила голову, с головы до ног меряя Эрику пылающим взглядом. Несмотря на всю злость, что она сейчас ощущала, и обиду, которая не давала ей ровно дышать, вместе с тем, она испытала невероятное облегчение, увидев подругу снова. Это было сродни тому, как она приезжала на лето в родительский дом на север – ее непременно обволакивало чувство успокоения, уверенности и теплой, щемящей нежности. Разговор явно не складывался, маятником раскачиваясь от пламенного негодования Кристин к холодной сдержанности Эрики. Гарнье, наконец, стянула перчатки, неспешно сложила их вдвое и, поколебавшись, все же уточнила: - Не хочешь зайти ко мне в кабинет? Полагаю, мне стоит объясниться. - Да неужели? - едко и хлестко вырвалось из груди Кристин. Скрестив руки на груди, она сцепила зубы и слегка отвернула голову, стараясь унять внутреннюю дрожь от невольно подступающих злых слез, с которыми, к чести, она все же сумела совладать. Еще не хватало разрыдаться посреди коридора перед Эрикой! В воздухе снова повисла неловкая и гнетущая пауза, давящая на сердца обеим собеседницам подобно гранитной глыбе. - Справедливо, - голос Эрики прозвучал глухо и отрешенно. В нем не было надломленности, но сквозила тотальная усталость. - Мадмуазель Гарнье? За безнадежными попытками разговора девушки не услышали звука доносящихся шагов, свидетельствующих о приближении нового участника беседы. Рауль неспешно подошел к Кристин и остановился рядом с ней. Эрика тут же подобралась. В ней вмиг не осталось ни намека на вежливую доброжелательность. Лишь холодное высокомерие и натянутость. - Мсье де Шаньи. Оба обращения прозвучали подчеркнуто чопорно и сдержанно. Они замерли друг напротив друга, не разрывая скрещенных напряженных взглядов. Наконец, Рауль повернулся к Кристин и, учтиво поцеловав ей руку, уточнил с улыбкой, предназначенной только лишь Даае: - Скажи, Кристин, если у тебя уже закончилась репетиция, не откажешься ли ты от обеда в моей компании? Ты не занята? Кристин буквально на секунду замешкалась с ответом, но затем посмотрела на Эрику и недобро сверкнула глазами. Гарнье перевела взгляд с де Шаньи на девушку и удивленно вскинула бровь, увидев в глазах Кристин дерзкий вызов и веселую злость. - Нет, Рауль, я ни капли ничем и никем не занята, - ответила Даае мужчине с нажимом, ни на секунду не разрывая зрительного контакта с Эрикой. – Пойдем? Рауль ответил спутнице обворожительной улыбкой, а затем скользнув торжествующим взглядом в сторону Эрики, добавил: - Хорошего Вам дня, мадмуазель Гарнье.***
Эрика зашла в кабинет и обессилено рухнула в кресло. Встреча с Кристин, а затем ещё и с Раулем высосала из нее последние силы. Девушка нетерпеливо расстегнула плотный высокий воротник платья, и устало провела ладонью по лицу. Играть с Кристин в сдержанность было тяжело. Она, безусловно, планировала поговорить с девушкой, но лишь завтра, чтобы хоть немного отдохнуть и восстановиться с дороги, а также привести в порядок мысли, снять броню мнимого спокойствия перед тем, как застегнуть ее снова под самое горло. Сколько бы она ни продумывала грядущую беседу, Эрика осознавала, что все равно все пойдет не по заранее заготовленному сценарию. Так и вышло. Было безмерно сложно выверять слова и выдерживать натиск вновь и вновь обрушивающегося шторма бушующего гнева Кристин. Вдвойне непросто это было по причине того, что Эрика и сама лихорадочно горела. Но крайне неожиданным для самой Гарнье стало осознание, что ей даже понравилось, как дерзко на нее смотрела Кристин, насколько страстной она была в своем пылком негодовании. Понравилось настолько, что Эрика до сих пор ощущала отголоски внезапно вспыхнувшего внутреннего жара. А еще Даае бесстыже решила с ней поиграть. Вот же нахальная девчонка! Девушка не смогла усидеть на месте и, поднявшись, прошлась по кабинету. Несмотря на то, что она чувствовала себя совершенно разбитой после финального тяжелого и продолжительного отрезка пути, Гарнье была искренне рада оказаться в Гран Опера уже днем. Она настолько истосковалась по лабиринтам здания, своему рабочему кабинету, роялю, столу, записям, всем этим привычным и успокаивающим мелочам, что даже не стала заезжать в особняк, сразу же направившись в оперу. А еще она соскучилась по Кристин. После разговора с мадам Жири тем вечером, Эрика была абсолютно истерзана. Будто бы из нее разом выпустили всю кровь, а с ней и жизнь. Ей предстояло разобраться, как жить впредь в новых реалиях, в которых Кристин не находилась бы неподалеку все время. И если Жири полагала, что, в общем и целом, девушки еще смогут вернуться к пиетету и не пересекать границ благоразумного, то Эрика не тешила себя такими наивными надеждами. Она прекрасно помнила тот требовательный и жадный взгляд Кристин и осознавала, что девушка ждала от подруги именно признания, своенравно и нетерпеливо вынуждая сделать финальный шаг. И все события последних недель не оставляли им ни единого шанса вернуться в точку, в которой они оставались бы всего лишь близкими подругами, разделяющими между собой минуты счастья и горести. Все слишком запуталось, чтобы отрицать очевидное и бесхитростно пытаться контролировать безудержный поток всепоглощающих чувств. И это было просто невыносимо. Отдельным видом самоистязания стало бы день за днем приходить в оперу и видеть лучистый выжидающий взор и каштановые пряди, отбрасываемые тонкими пальцами за спину. Было бы мучительно находиться рядом и ощущать удушающую нежность от одного лишь присутствия в едином пространстве. Бесконечно бить себя по рукам, тошнотворно-благочестиво напоминая о сдержанности и выверенной благопристойности. Должно быть, в тот вечер в Эрике не осталось ни капли ее самой. Мадам Жири назвала ее сильной и способной справиться со всем. В то время как Гарнье хотелось разрыдаться как тогда, после смерти отца, выпустить очередную боль потери близкого человека и ощутить хоть каплю облегчения. Но она просто не смогла – глаза оставались сухи и горячи. Тем злосчастным вечером внутри Эрики поселилась лихорадка: панические страхи за благополучие Кристин, судорожные опасения за ее судьбу, перемежаемые горячечным желанием пылко прижиматься губами к тонким, всегда ледяным пальцам Даае. Эрику колотило всю бессонную ночь после премьеры. Она пыталась найти хоть какой-то выход из сложившейся ситуации, но каждый раз натыкалась то на нерушимую стену ответственности, то на острый угол фактов, то на режущую кромку истины, которую она больше не пыталась приукрасить. Истина была в одном - Эрика действительно могла разрушить карьеру, положение и жизнь Даае, став ее персональным палачом. Так дальше продолжаться не могло. Поэтому ранним утром, едва занялась предрассветная хмарь, она собрала небольшой дорожный саквояж, составила письма с распоряжениями на время своего отсутствия и, заехав в оперу, покинула Париж. Эрика давно планировала доехать до Англии по приглашению доктора Эллиса, с которым они вели переписку последний год. Но буквально на следующий же день ее нагнало другое письмо из Лондона от организаторов прошлой Всемирной выставки. Распечатывая конверт, девушка была крайне заинтригована. Как выяснилось из письма, с учетом новаторских инженерных решений, используемых при возведении Парижской оперы, Гарнье предложили презентовать указанный проект Гран Опера на Всемирной выставке, проводимой в Париже осенью следующего года. Это была огромная честь. Прошлая Всемирная выставка проходила в Филадельфии, и вот несколько человек из числа ее организаторов приехали в Лондон, пригласив Эрику и других участников из иных европейских стран присоединиться к их встрече. Поэтому с учетом времени и обстоятельств, Эрика ухватилась за такую невероятную возможность и отправилась в Англию. Поездка действительно помогла ей отвлечься. Несмотря на нелюбовь большинства французов ко всему английскому, на Туманном Альбионе Эрика чувствовала себя вполне комфортно. Благодаря хорошему образованию, данному ей отцом, девушка бегло говорила на английском, отчего все запланированные встречи прошли весьма продуктивно. Единственное, что не давало покоя Эрике на протяжении всей поездки, так это факт того, что она ни строчки не написала Кристин. То, что планировалось как непродолжительный деловой отъезд с целью обуздать мысли, превратилось в полноценное путешествие на несколько недель. С другой стороны, несмотря на грызущее чувство вины, Эрика искренне надеялась, чтобы в ее отсутствие, Кристин смогла перестроить привычный уклад и сменить фокус внимания с их отношений на дальнейшее оттачивание своих умений. Она видела, что даже в лондонских газетах писали о триумфе Кристин Даае, и испытывала греющую сердце радость и гордость за ее успехи. Так и прошло три недели. И вот она здесь. И снова чувствует, как сердце буквально захлебывается, а отступившая было лихорадка вновь горячит рассудок, полностью лишая здравомыслия. Но в своем неуемном стремлении огородить Кристин от себя, Эрика упустила еще один крайне важный факт. В отличие от нее, Рауль де Шаньи все это время оставался в стенах Гран Опера.***
- Лотти, почему бы тебе не улыбнуться? - спросил ее Рауль, пристально наблюдая за тем, как вот уже пятую минуту кряду Кристин задумчиво размазывала вилкой по тарелке зеленый горошек из соуса, так и не притронувшись должным образом к еде. Кристин закатила глаза. Ее раздражала эта навязчивая требовательность со стороны друга. Будто бы она была миленькой бездушной куклой, эмоции которой можно было переключать по мановению руки. Но Рауль не заслуживал, чтобы девушка вымещала на нем свое раздражение. - Прости мне мою рассеянность сегодня. Должно быть, я просто не голодна, - Кристин попыталась выдавить из себя улыбку, но та вышла вымученной. Мужчина отложил вилку, все так же внимательно глядя на девушку. - Но ты даже не попробовала... - Я же сказала, что не голодна, Рауль! - вспылила Даае, тут же ощутив укол совести. - Ну, хорошо, - коротко и уязвленно ответил мужчина и демонстративно продолжил свой обед. Только его обид ей сегодня и не хватало. Кристин горестно вздохнула и, в попытке отвлечься, перевела рассеянный взгляд в зал. Они сидели в шикарном помещении ресторана, украшенного золотой лепниной и старинными картинами в массивных резных рамах авторства кисти художников прошлого века. Изящной тонкой росписью был также украшен и высокий потолок заведения, наводя посетителей на мысли о картинных галереях или итальянских католических соборах. Каждый элемент этого помещения, каждый прибор был лишь очередным свидетельством роскоши, которую мог себе позволить виконт. Своей показной расточительностью, мужчина пытался произвести впечатление на Даае, сочтя, что именно он будет ее проводником в мир безбедной жизни. Кристин ощутила, как на нее давят эти стены, а к горлу подступила дурнота. Взяв бокал с водой, девушка сделала конвульсивный глоток. «Безвкусная, напыщенная, вычурная помпезность!» Прозвучало в голове Кристин почему-то голосом Эрики. Девушка ещё раз пробежалась взглядом по залу ресторана, стараясь на этот раз заострять свое внимание не на убранстве, а на лицах присутствующих. Несколько столиков было занято парами, которые, судя по всему, решили совместить приятную беседу с обедом. За большим столом в углу сидели несколько мужчин, которые, похоже, вели деловой разговор. Среди них сидел юноша, который то и дело бросал смущенный внимательный взгляд в сторону столика Кристин. Увидев, что Даае заметила его интерес, молодой человек, робея, отвел глаза и принялся с деланой увлеченностью изучать содержимое тарелки. Рауль также перехватил взгляд Кристин и, самодовольно вздернув бровь, поинтересовался: - Похоже, скоро мы не сможем даже пообедать без проявления излишнего внимания к твоей персоне. Затруднение, которое, конечно, неизбежно возникает, являясь обратной стороной известности. В голосе мужчины были явственно различимы удовлетворённые собственнические нотки, словно именно его заслугой стало то, что Кристин снискала славы. В то же время Даае все еще ощущала неловкость от такого повышенного внимания. Безусловно, ей это немало льстило, но также девушка осознавала, что слава может с легкостью вскружить голову, сделав из нее очередную Карлотту. А этого Кристин категорически не желала допускать. - Ну, что ты, ты же знаешь, что, несмотря ни на что, я все так же останусь обычной девушкой из Сен-Мало, с которой ты запускал воздушных змеев на побережье, - улыбнулась Кристин в попытке смягчить допущенную ей прежде грубость. Рауль ответил на улыбку и, коротко сжав пальцы Даае, положил свою ладонь на ее. Кристин едва заметно вздрогнула и осторожно высвободила руку, стараясь при этом сохранить выражение приветливости на лице. По неясным для девушки причинам это легкое касание со стороны виконта ощутилось как нечто неприятное. - Пока мы ждем десерт, с твоего позволения, я оставлю тебя буквально на минуту, - улыбнулся Рауль, отодвинув стул, и проследовал куда-то в сторону фойе. Кристин обессиленно прикрыла глаза и сжала пальцами переносицу. Ее мучительно тянуло назад в оперу. Хотелось отгородиться от всех людей: от Рауля с его навязчивыми знаками внимания, от поклонников с их восторженными признаниями, от Эрики с ее режущим равнодушием. Внезапно Даае ощутила движение неподалеку. Проследив взглядом в этом направлении, она увидела того самого юношу, который так неловко пытался скрыть свой интерес несколькими минутами ранее. Он стоял в нескольких шагах от столика, не решаясь приблизиться, и неловко терзал пуговицу своей визитки, очевидно, не зная, куда деть руки. Отметив, что Кристин все же его заметила, молодой человек судорожно сглотнул, но все же решился произнести: - Мадмуазель Даае, простите мне мою дерзость. Но я не мог не воспользоваться возможностью, столь щедро предоставленную мне судьбой сегодня. Я хотел бы лично выразить Вам свое восхищение Вашим творчеством. Вы просто невероятны! Еще раз простите мне мою бесцеремонность, - скомкано и спешно произнес он, багровея от волнения, и тут же, совершив легкий поклон и не дожидаясь ответа, удалился назад к своему столу. - Что ему было нужно? – поинтересовался появившийся из-за ее спины виконт, присаживаясь назад не свое место. - Ничего особенного. Просто хотел выразить свое почтение моему творчеству, - отрешенно пояснила Кристин. Она ощутила приступ внезапно накатившей всеобъемлющей усталости, хотя, вероятнее всего, должна была испытывать радость, вкусив признание своего таланта и восхищение собственной персоной. - Кристин, ты в порядке? – мужчина подался вперед, заметив бледность своей спутницы. - Отвези меня, пожалуйста, назад, - попросила девушка, поднимаясь из-за стола.***
Эрика спустилась за кулисы, чтобы осмотреть все взглядом распорядительницы. Несмотря на ее продолжительное отсутствие посреди театрального сезона, в опере все работало как часы: в запланированные дни состоялись выступления, никого не рассчитали по чрезвычайным причинам, а прогоны шли своим чередом. Вот и сейчас с час назад завершилась финальная репетиция кордебалета, отчего на сцену опустилась бархатная сизая полутьма, разбавляемая лишь приглушенным на ночь светом дежурных газовых светильников на стенах. Кроме всех тех дел, что Эрика успела завершить в Лондоне, она нашла время заглянуть на местную мануфактуру. Там она заключила весьма выгодный контракт на разработку сложных декораций, необходимых для новой постановки, которую она запланировала в следующем сезоне. Работа над «Фантомом Оперы» не останавливалась, а, значит, к следующей весне она, наконец, сможет воплотить этот затянувшийся проект. Эрика прошлась по сцене, изучая крепления декораций и проверяя узлы. Перед премьерой она частенько приходила в зрительский зал поздним вечером, а то и ночью, чтобы просто снять напряжение долгого дня и почувствовать убаюкивающую тишину. Как и тогда, Эрика прошла в первый ряд и, опустившись на сидение, запрокинула голову, изучая и так прекрасно ей знакомую искусную роспись купола и наслаждаясь полным безмолвием. Она никогда не могла в полной мере оценить библейские или мифологические мотивы в картинах, но работа Ленепве не могла не впечатлять: на двадцати четырех медных панелях, прикрепленных болтами к стальной конструкции верхнего этажа, застыли шестьдесят три фигуры, изображающие муз и часы дня и ночи. Девушка вспомнила, что отец познакомился с художником на вилле Медичи в Риме, когда они вместе с Эрикой находились там же. И с тех пор, завязавшаяся между художником и архитектором дружба, предопределила то, что именно Жюль-Эжен распишет купол Гран Опера. Папа́. Эрика, к своему стыду, давно не посещала фамильного склепа. С подготовкой к премьере девушка совершенно упустила из внимания факт того, что неделю назад исполнилось ровно семь лет с момента, когда отца не стало. Она не очень-то верила в загробную жизнь, но привычка общения с Жаном Луи в минуты душевного смятения, в прошлом частенько спасала ее от нервных срывов. Раньше, особенно непосредственно сразу после его кончины, Эрика часто ходила с этой целью в склеп, позже же традиция сменилась на посещение оперной капеллы. До знакомства с Кристин. После появления Даае в ее жизни, Эрика всегда знала, что может поделиться болью с подругой. В итоге к таким внутренним диалогам Гарнье прибегала все реже. Но сейчас девушка ощутила невыразимую потребность поделиться с папа́ всем, что накопилось у нее на душе. Он снова стал единственным, с кем она могла обсудить свои невзгоды. По лабиринту коридоров Гарнье направилась в оперную капеллу. Ту самую, в которой несколько лет назад она познакомились с Кристин. Дорога была настолько привычной, что Эрика могла бы добраться сюда буквально с закрытыми глазами. Вот здесь был резкий поворот, а вот тут ступени, шаг которых был чуточку выше, чем обычно, отчего все время следовало сохранять бдительность, чтобы не споткнуться. Наконец, девушка перевела дыхание на пороге капеллы. В комнатке все также пахло воском и сыростью. Эрика убрала прогоревшие огарки, заменив их на новые свечи, и встала напротив простого деревянного распятия на выбеленной стене. В детстве ее учили молитвам, но в голове не сохранилось ни одной из них. Поэтому каждый раз в любых религиозных строениях она обращалась не к Богу, а к отцу. Вот и сейчас девушка замерла, начав свой внутренний молчаливый монолог и глядя на пляшущее пламя горящих в канделябре свечей. В какой-то момент в тишине за спиной раздался тихий шорох юбок, отчего Эрика вздрогнула и резко обернулась. - Простите, мадмуазель, я не хотела Вас напугать, - обратилась к ней Кристин, как это сделала Эрика в день их знакомства почти три года назад. В ее взгляде не было дневной ярости или вызова. Только усталость. Похоже, этот день выдался весьма непростым для Даае. Эрика немного посторонилась, чтобы пришедшая могла пройти в помещение. Капеллу окутала тишина, иногда нарушаемая мерным потрескиванием пламени свечей. - О твоем триумфе и успехе «Il Muto» пишут даже в английских газетах. Слава докатилась и до Лондона, - наконец проговорила Эрика тихо, не отрывая глаз от распятия. Господь тому свидетель, Кристин этого не хотела, но внутри снова затлели жаркие угли негодования. Придя сюда, она ожидала чего угодно: извинений, объяснений, признаний ошибки или вины. Но никак не пространных бесед на отвлеченные темы, в попытке сделать вид, что ничего не произошло. Словно не три недели она жила в тягостном ожидании этой встречи. И, как оказалось, встречи чего ради? - Решила сменить гнев на милость? - скептически усмехнулась Даае в ответ. Она тоже смотрела на потемневший от влаги и свечной копоти крест, изучая темные прожилки на дереве. Потребность пообщаться с кем-то близким терзала Кристин весь вечер с момента приезда из ресторана. Она даже хотела было найти Мэг, но, поразмыслив, оставила эту идею. Какой бы славной ни была Жири младшая, она не была способна понять сути душевных терзаний Даае. Поэтому она направилась в капеллу. - Кристин, я действительно рада тебя видеть, - вздохнула Эрика, все же переведя взор на собеседницу, и тут же ощутила пронзительный укол раскаяния и тоски, при одном только взгляде на изящный профиль Кристин. - Если ты думаешь, что можешь вот так сначала исчезнуть, а потом явиться три недели спустя и делать вид, что ничего не случилось, то глубоко ошибаешься, - Кристин хищно развернулась лицом к Эрике и сердито вздернула подбородок, выражая тем самым крайнюю степень возмущения. Посверлив подругу рассерженным взглядом, Кристин попыталась было приблизиться, но Эрика сделала упреждающий шаг назад. - Вот теперь значит как? – уязвленно прищурилась Даае. - Кристин, послушай. У меня были важные дела в Лондоне. Как и у тебя здесь. В конце концов, я не могу все время находиться рядом, - попыталась было объясниться Эрика, но Кристин ее перебила. - А вот Рауль может, - парировала она. Даае прекрасно понимала, насколько эгоистично и по-ребячески это прозвучало. Словно она пыталась обличить в неверности сбежавшего из дома на несколько дней супруга и заставить его самого ревновать. Да вот только Гарнье вовсе не была связана с ней нерушимыми узами брака. Эти слова болезненно оцарапали Гарнье где-то глубоко внутри, прежде чем кануть в бездонный колодец той чернильной, тягостной пустоты, что копилась в ней все это время. Она понимала, что для восстановления прежней дружбы было бы правильно объясниться, рассказать об истинных причинах отъезда, своих страхах и опасениях. Как они поступали раньше. Да вот только никакого «раньше» больше не оставалось. Оно рассыпалось и разлетелось ворохом воспоминаний под ударами обличающей правды, предъявленной мадам Жири тем вечером. Поэтому новые шаги к дружеской близости лишь запустили бы очередной виток проверок границ и страстного желания заполучить хоть чуточку большего. Немножко, на полшага, на шаг, на движение губ по запястью, на легкое касание к шее, на пламенный укус поцелуя, на разверзшуюся пропасть влечения. Поэтому единственное, что им оставалось – сохранять зыбкую дистанцию. - Я все ещё считаю, что де Шаньи – не лучший выбор, - не смогла удержаться Эрика. Несмотря на то, что она более не имела никакого морального права на подобные заявления, внутри нее с детства не было той кротости, что позволяла бы беспрекословно принимать любые жизненные обстоятельства как данность. Поэтому Эрика все еще стремилась, несмотря на все разногласия, уберечь девушку от сомнительных намерений де Шаньи. - Серьезно? И кто же по твоему мнению, лучший для меня выбор? По крайне мере он не исчезает без предупреждения на несколько недель, оставляя меня в полнейшем неведении относительно своей судьбы, - выпалила Кристин отчаянно и яростно. – Ты же словно собака садовника - сама не ешь капусту и не даёшь ее есть другим! Чего ты хочешь, Эрика? «Тебя», - хотелось властно заявить Эрике, сминая требовательным поцелуем эту запальчивую дерзость. - Только чтобы ты была счастлива, - бесцветно ответила она вместо того. Запрокинув голову, Кристин рассмеялась хрипло и зло. И этот смех оцарапал горло подобно удушливому кашлю от невысказанных обид. - Счастье, счастье, счастье, - с отвращением выплёвывала Даае. - Как я устала, что все так пекутся о моем счастье! Словно я несмышленый ребенок и не способна сама позаботиться о своей жизни. Поэтому, Бога ради, хотя бы ты избавь меня от заботы о моём благополучии. Слова Кристин продолжали звенеть в ушах несмотря на то, что девушка уже замолчала и, отрывисто дыша, немигающе смотрела в пространство перед собой. Эрика тяжело сглотнула, ощущая, как буквально на мгновенье у нее потемнело в глазах. А, быть может, это просто свечи моргнули от неизвестно откуда взявшегося порыва ветра. Это действительно была точка невозврата. - Я обещаю тебе более тебя не тревожить. И не исчезать без предупреждения, - сухо ответила Гарнье побелевшими губами и вышла из капеллы. _________________________________ [1] От фр. enfilade от enfiler «нанизывать на нитку» — ряд последовательно примыкающих друг к другу пространственных элементов, проёмы которых расположены на одной продольной оси. Анфиладные помещения, как правило, соединяются дверными проёмами, раскрывающими глубокую перспективу. [2] Генри Хэвлок Э́ллис (англ. Henry Havelock Ellis) — английский врач, стоявший у истоков сексологии как научной дисциплины. Также именно он опубликовал первое на английском языке медицинское пособие по вопросам гомосексуальности. [3] Речь о Всемирной выставке 1878 года, которая проводилась в Париже с 1 мая по 10 ноября 1878 года. [4] Как и во всех других театрах Европы того времени, освещение с использованием газа не допускало темноты в зале: его можно было перевести только в режим ожидания. Светильники горели тусклым синим цветом на протяжении всего выступления, а затем снова разгорались на полную мощность во время антрактов и в конце представления. [5] Принадлежность мужского костюма, разновидность сюртука. Повседневная одежда высшего и среднего класса, получившая распространение в середине-конце XIX века. [6] Жюль-Эжен Ленепве - французский художник, занимавшийся росписью купола Гран Опера. [7] От фр. «faire (или etre) comme le chien du jardinier (quine mange pas de choux et n’en laisse pas manger aux autres)», французский вариант фразеологизма «собака на сене».