***
10 сентября 1877 года. Сентябрь вновь наполнил Париж ненавязчивым горьковатым ароматом уходящего лета, а Гран Опера - гомоном человеческих голосов. Привычно хлопотали рабочие, по холлам и фойе порхали тонкие балерины, на сцене распевались солисты, никому неизвестные хористки щебечущей стайкой обсуждали накопившиеся за лето столичные новости, а музыканты расчехляли и настраивали свои инструменты. Кто-то воспринимал новый сезон с воодушевлением и радостью, кто-то же просто входил в привычную колею рутины. Балерины с нетерпением ждали зимнего прослушивания, которое, быть может, предоставило бы им шанс стать на ступенечку ближе к étoile. Оперные артисты вспоминали старые партии к уже отрепетированным и хорошо известным постановкам. И ожидали подготовки к новой, о которой ходило так много слухов. Все, по ощущениям, будто бы вернулись домой - в обновленную Парижскую оперу, вновь гостеприимно распахнувшую свои двери. - Доброго дня, мсье Андре, - учтиво поприветствовала распорядителя мадам Жири, столкнувшись с мужчиной в коридоре. Тот был одет в новый молочно-серый с иголочки костюм и, судя по легкой смуглости, тронувшей лицо мужчины, провел эти летние месяцы где-то ближе к теплому югу Франции. Андре приветственно улыбнулся женщине. - Мадам Жири, крайне рад Вас видеть! Как прошло Ваше лето? Надеюсь, Вы готовы к началу нового сезона? В этом году нас ждет множество дел, - он покачался с носка на пятку, а затем, словно припомнив, добавил. – Кстати, сегодня уже должны привезти новые костюмы для Вашего кордебалета. А еще Вы, быть может, не в курсе, но на ближайшей постановке «Сицилийской вечерни» будет дирижировать сам Шарль Ламурё! Такая честь для Гран Опера! Мадам Жири сдержанно и вежливо улыбнулась. Безусловно, она ценила мастеров своего дела, способных возвести свою работу в Абсолют и раскрыть все грани арии, композиции или танца. Но при этом она никак не разделяла этого восторженно-угодливого и слепого поклонения, что каждый раз проявляли Андре с Фирми, когда в поле их зрения появлялась хоть сколь-либо значимая фигура. - Я крайне рада услышать эту новость, мсье Андре. Что ж, будем с нетерпением ждать появления мсье Ламурё в стенах нашей оперы. Кстати, хотела уточнить, я сегодня не видела мадмуазель Гарнье. Она здесь или ей все еще нездоровится? - О нет, с ней все хорошо, - мужчина небрежно махнул рукой. - После лета она выглядит посвежевшей. Насколько мне известно, вчера она допоздна пробыла в Гран Опера, следя за финальными работами и запуском всех систем. Вроде бы, утром мадмуазель планировала заехать к декораторам, уточнить на счет реквизита к будущей постановке и появиться в опере где-то не раньше второй половины дня. Мужчина извлек из кармана жилета часы. - Мне кажется, она уже должна быть у себя, - уточнил он, звонко щелкнув их крышкой. - Благодарю, мсье. Тогда позвольте Вас покинуть, у меня есть несколько вопросов к мадмуазель, - Жири почтительно кивнула собеседнику. Распорядитель вежливо ответил на кивок и, вновь вспомнив, крикнул в спину уже удаляющейся женщины: - Да, и костюмы, мадам! Главное, не забудьте про костюмы!***
Жири стояла перед дверями кабинета Гарнье. Столь неловко и неуверенно она давно себя не чувствовала. Последняя их беседа с Эрикой вышла тяжелой и болезненной, а сразу же после нее девушка покинула Париж. И, несмотря на то, что Жири считала себя правой, меж тем она также ощущала вину и за терзания Гарнье, и за смятение Кристин. Но ее заметно успокаивало то, что все это она делала лишь во благо своей бывшей воспитанницы. Которая, впрочем, тоже успела проявить свой строптивый характер. Затем Эрика вернулась, но заперлась в кабинете и никого к себе не подпускала. Это было дурным знаком, словно та превратилась в отшельника, одержимого одной лишь музыкой. Судя по всему, так оно и обстояло. А затем Гарнье исчезла вплоть до закрытия театрального сезона по причине болезни, появившись в театре лишь единожды - после пожара. При этом Жири прекрасно знала, что Кристин ухаживала за подругой, а затем вообще съехала из оперы в особняк практически на полторы недели, чтобы следить за лечением Гарнье. И это было тем, на что мадам Жири никак не могла повлиять. Один раз, перехватив Кристин после репетиции, она начала было разговор о том, что та тратит слишком много времени на вопросы, не связанные с творчеством, ведь в особняке Гарнье имелись слуги и, наверняка, можно было пригласить сиделку. Но в ответ она получила столь прожигающий и наполненный немым негодованием взгляд, что отступила. И вот теперь ей предстояло хоть как-то попытаться наладить общение с Эрикой. Потому что ее учтивое молчание, по правде говоря, угнетало – Жири не получила ни одного короткого послания за всю весну и лето, что было нетипично для их прежней дружбы. От Мэг, собиравшей все слухи Парижской оперы, она узнала, что Гарнье проходила лечение где-то за пределами Франции. Хотя, пожалуй, в течение мая мадам все же следовало найти время навестить Эрику и справиться о ее здоровье. И это было еще одним просчетом мадам Жири. Но что было, то прошло, времени назад не вернуть. Глубоко вдохнув, она постучала в дверь. - Войдите, - голос Эрики звучал как всегда сдержанно. Жири зашла в кабинет и задержала изучающий взгляд на девушке, сидящей за рабочим столом. Она действительно выглядела куда как лучше, нежели перед закрытием театрального сезона, когда лихорадочный блеск глаз и заострившиеся черты выдавали собой недавнюю болезнь, на тот момент все еще подтачивающую Гарнье изнутри. Увидев вошедшую, Эрика коротко пробежалась по ней глазами и вновь опустила взгляд на документы, продолжив делать записи. - Вы что-то хотели? - Во-первых, здравствуй, Эрика, - начала мадам, ощущая некоторую стеснённость. Все же она рассчитывала, что разговор начнется в более дружеском тоне. – А, во-вторых, давно ли мы перешли на «Вы» в нашем общении? Эрика, со вздохом, все же оторвалась от работы и откинулась на спинку стула, на мгновенье задумавшись. Словно принимая решение, она побарабанила пальцами по столу, но затем все же покачала головой, переводя на Жири колкий взгляд. В нем не было неприязни, лишь недоверие и настороженность. - Допустим. Так что ты хотела? Мадам Жири вздохнула. Судя по всему, так просто Эрика не собиралась сдаваться и хранила в своей душе обиду на все те обличающие слова, что прозвучали тогда из уст Жири. - Ну, хорошо, - согласно кивнула женщина, сохраняя почтительное расстояние, дабы собеседница ощущала себя в безопасности. Память тут же услужливо предоставила воспоминание о том, как Эрика стояла напротив в этом кабинете, стиснув себя в перекрестье рук, будто бы в молчаливой попытке не рассыпаться на кусочки. Жири ощутила острый укол вины. - Я только сейчас узнала, что ты проходила лечение летом. Как ты, Эрика? Попытка восстановить отношения, по мнению Гарнье, была, конечно, трогательной, но весьма сомнительной. Девушка слегка усмехнулась, покачав головой. - Гораздо лучше, мадам, благодарю, - тем не менее ответила она сдержанно и замолчала. В кабинете повисла тишина. Гарнье, очевидно, не пыталась сделать этот разговор проще для собеседницы. К тому же она менее всего на свете хотела вновь впускать в свою жизнь прежних либо новых советчиков, что считали допустимым указывать ей, как жить. - Эрика, послушай. Я понимаю, что после того разговора наши отношения не ладятся. Но мы с тобой достаточно взрослые и разумные женщины, чтобы признать его необходимость на тот момент. Да и в итоге ты сделала правильные выводы и приняла верные решения в отношении Кристин. Гарнье окинула женщину пристальным взглядом с головы до ног, сложив руки на груди. Эрика прекрасно понимала, что мадам Жири во время их прошлого разговора стремилась всячески защитить Кристин. Но как в свое время сама Гарнье начисто позабыла о том, что у Кристин есть своя воля и право определять собственную судьбу, так и мадам Жири до сих пор пыталась поместить девушку в оранжерею, защищая от малейшего сквозняка. Странным являлось и то, что мадам Жири не заметила, как разительно изменилась Кристин за последние месяцы. Словно внутри Даае проросла гибкая лоза, способная удерживать бремя бедствий, становясь лишь крепче с каждым днем. Гнулась, но не ломалась. - Мадам, я слушала тебя в прошлый раз, поэтому сегодня изволь выслушать меня. Не умаляя твоей заботы и внимания к бывшей воспитаннице, впору все же дать ей уже расправить крылья. Потому что если птенца долго держать в тесной клетке, он никогда не сможет взлететь, - проговорила распорядительница настойчиво, а затем подчеркнуто-вежливо добавила. - И ты права, мы действительно взрослые женщины, чтобы различать с кем отныне стоит делиться своими душевными волнениями, а с кем нет. Жири ощутила волну вязкого возмущения. Эта девчонка смела обвинять ее в чрезмерной опеке и в том, что она лишь мешает своей заботой Кристин? Немыслимо! - Эрика, в тебе говорят твои нелепые обиды. Это ребячество! - заявила она, но тут же пожалела, увидев, каким негодованием полыхнули глаза собеседницы. Но Гарнье явно сумела совладать с собой, лишь холодно ответив: - Мадам, Вы мне не мать, а я не малое дитя, чтобы позволять Вам заявлять подобное в свой адрес. Повисла очередная тяжелая пауза. - Что-то еще? – уточнила девушка, возвращаясь к документам. - Я тебя прекрасно поняла, Эрика. - Вот и замечательно, - отозвалась та, не отрывая глаз от разложенных на столе бумаг. Мадам Жири молча вышла из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Что ж, похоже, предстояло привыкать к новому формату их отношений.***
Накануне утром Кристин получила официальное приглашение на обед в поместье графа де Шаньи. С подготовкой к новому театральному сезону девушка, по правде говоря, успела совершенно позабыть о той идее обеда или ужина, которую озвучил Рауль в свой визит в Сен-Мало. А вот виконт, судя по всему, ничего не забыл. Поэтому, получив короткое послание с вычурной вязью букв из рук лакея, Кристин даже несколько растерялась. С графом де Шаньи Даае была знакома уже девять лет, но это знакомство можно было считать исключительно поверхностным. Пару раз Кристин бывала в загородной усадьбе графа в Бретани, в период, когда тот останавливался в ней всей своей немногочисленной семьей. Кристин прекрасно помнила покойную графиню де Шаньи – молчаливую бледную женщину с аристократическими чертами лица, проницательным, но всегда беспокойным взглядом и весьма нервными жестами. Должно быть девушкой она была невероятно красива, но последние годы своей жизни графиня пребывала в глубочайшей меланхолии, что не могло не сказаться, на ее наружности и характере. Насколько Даае было известно, она скончалась около шести лет назад от аневризмы. Самого же графа де Шаньи Кристин также прекрасно помнила. А также она припоминала те чувства, что его властный образ порождал в ее наивной юной душе. Основным из них всегда оставался испуг. Будучи на тот момент совсем молодой и неопытной, Даае всегда опасалась деспотичной бескомпромиссности графа, что читалась в его общении с родными – каждая его фраза звучала как беспощадный приказ. Кристин всего пару раз присутствовала вместе с отцом на семейном ужине семейства де Шаньи, но прекрасно запомнила, как замолкал до этого оживленный Рауль, или же, как вздрагивала графиня каждый раз, когда супруг обращался к ней. Каждая встреча с графом оставляла за собой крайне неприятный осадок. И вот теперь Кристин добровольно согласилась ехать на обед к семейству де Шаньи. Девушка нервно прошлась по гримерной. Конечно, этот обед ни к чему ее не обязывал, более того, она могла покинуть его в любой момент, сославшись на скорое начало репетиции. Но, тем не менее, на душе у Кристин было неспокойно. Избрав в качестве наряда дуэт из сдержанного дневного платья и жакета благородного бордового оттенка, на следующий день Кристин все же отправилась в поместье де Шаньи. Снаружи оперы в назначенное время ее уже ожидал экипаж, который резво повез девушку по улицам столицы, увлекая все дальше от Гран Опера. Проехав вдоль Сены в сторону Иври-сюр-Сен, Даае вскоре увидела большое имение, занимавшее, по меньшей мере, две дюжины гектар. Экипаж чуть замедлил ход у центрального въезда на территорию роскошного поместья с главным зданием, монолитом возвышавшимся посреди ухоженного цветущего парка. Оно было возведенно в стиле классицизма и снаружи выглядело крайне строго. Въехав в распахнутые кованые ворота и миновав ряды ровно постриженных кустов, карета остановилась рядом с центральным входом, напротив объездного кольца, представлявшего собой огромную пышную клумбу с фонтаном и античными статуями. Лакей открыл Кристин дверь и учтиво подал руку, помогая выйти из экипажа. Снаружи в радостном нетерпении ее уже ожидал Рауль. Кратко приобняв девушку, он подхватил Кристин под локоть и поспешил сделать комплимент: - Боже, Кристин, ты, как всегда, прелестна! Я крайне рад, что ты приняла наше приглашение. Пройдем же в дом? Отец будет счастлив вновь увидеть тебя спустя столько лет. Кристин любезно улыбнулась другу, позволяя увлечь себя в сторону дверей, ведущих в особняк. Они миновали вазоны с благоухающими бурбонскими розами, от одного только аромата которых кружилась голова. - Отчего же он не посещает наши представления? В репертуаре Гран-Опера наверняка найдется что-либо, способное удовлетворить даже его притязательный вкус. Рауль несколько стушевался, но все же ответил с той же лучезарной улыбкой, застывшей на лице: - Просто его вряд ли можно назвать ценителем высокого искусства. Ты же наверняка помнишь, что даже в детстве, когда мсье Даае заглядывал к нам в гости в усадьбу, главным слушателем его композиций всегда становилась мамá. Мужчина буквально на мгновение замер на пороге. - Ну что ж, добро пожаловать в поместье де Шаньи, мадмуазель Даае, - торжественно объявил Рауль, чувствительно сжав руку девушки повыше локтя и пропуская свою спутницу вперед. Перед дверями их встретил дворецкий, склонившийся в почтительном поклоне. Кристин осмотрелась. Не имело малейшего смысла сравнивать графское поместье с ее домом в Сен-Мало – конечно же, последний казался лишь скромным подобием аристократического имения, скорее сочетая в себе северную сдержанность и бретонский колорит. Но и особняк Эрики, к счастью, также никоим образом не напоминал поместье де Шаньи – в доме Гарнье чувствовалась рука потомственных архитекторов, сохранивших одновременно эстетичную умеренность и изящность во внутреннем убранстве. Особняк графа же, несмотря на его внешние строгие формы, внутри напоминал скорее Версальский дворец: обилие золота, полотен, массивной вычурной мебели и тяжелых бархатных портьер. В целом, теперь Кристин прекрасно понимала истоки любви Рауля к роскошным ресторанам, оформленным схожим образом. Даае даже несколько раз моргнула, пытаясь укрыть глаза от чрезмерности блистательного окружения. - Ну что же, пойдем? Отец ожидает нас в своем кабинете на втором этаже, - уточнил Рауль, подав служанке знак, чтобы та начинала накрывать на стол. Они минули несколько помпезных фойе, с потолков которых на Кристин непрестанно взирали ангелы, святые, герои греческого и римского эпоса, непременно окруженные сияющими небесами и золотом. Девушка чувствовала себя неуютно. Словно этот дом задумывался как музей или картинная галерея, но никак не место для комфортного проживания графа со своей любящей семьей. Поднявшись этажом выше, они подошли к массивной двери, увитой резьбой. Рауль коротко постучал в дверь и вошел в помещение, увлекая за собой свою спутницу. Перед Кристин предстал просторный светлый кабинет, который, судя по размеру и обилию в нем книг, также выступал и библиотекой. У окна за столом сидел статный мужчина. Кристин запомнила графа де Шаньи именно таким, за тем лишь исключением, что его и без того гладко зачесанные светлые волосы тронуло серебро седины. Он поднял на вошедших светло-голубые, как у Рауля, глаза, но вот взгляд был совершенно иным – испытующим и требовательным. Некоторой жесткости лицу добавляли глубокие складки вокруг рта, а благородные черты отчасти портил массивный подбородок. Но, несмотря на годы, это был все еще импозантный мужчина за той лишь оговоркой, что во всем его обличье читалась холодность и властность. Рауль первым обратился к сидящему: - Отец, Вы, конечно, знакомы с Кристин, но все же рад лично представить ее Вам снова. Мне кажется, ваша последняя встреча случилась около восьми лет назад. Граф радушно встал, и его тонкие губы изогнулись в едва заметной улыбке: - Кристин, я рад Вас приветствовать в своем доме. Столько лет минуло, даже не верится! Вы выросли в истинную красавицу! Даае несколько смущенно улыбнулась. Мужчина же обошел стол и жестом пригласил гостью присаживаться. Кристин опустилась в мягкое кресло напротив стола, в то время как Рауль расположился на стуле рядом. Граф же вернулся за свой массивный дубовый стол и пристально посмотрел на девушку. Наверное, так же оценивают породистую скаковую лошадь либо же удачность карточной партии. Девушка опустила глаза на сложенные на коленях руки, все еще ощущая на себе этот изучающий взгляд. - Отец, Кристин пригласила Вас посетить одну из постановок, в которой она выступает в качестве солистки. Вы бы смогли своими глазами увидеть, насколько благосклонно ее принимает столичная публика! – произнес Рауль, чтобы разбавить возникшую паузу. Но это гораздо больше напоминало начало светского разговора, нежели семейной беседы. Граф едва заметно улыбнулся. Он оперся локтями о столешницу и, сложив пальцы домиком, облокотился о них подбородком, словно подбирая подходящий ответ. Кристин бросила короткий взгляд на Рауля. - Это крайне учтиво со стороны мадмуазель Даае. Пожалуй, когда-нибудь я обязательно воспользуюсь этим приглашением, пока имеется такая возможность. Но лишь как только найду свободное время в своем достаточно занятом графике. Кристин изнутри оцарапало то, как мужчины негласно, но обоюдно исключили ее из своей беседы. Словно у нее самой не было языка и способности говорить. Поэтому девушка подняла взгляд на графа и с вежливой улыбкой добавила: - Несмотря на то, что, как Рауль сказал мне, Вы не являетесь ярым любителем театра, думаю, Гран-Опера все же придется Вам по душе. У нас есть как оперы, так и вокально-симфонические и балетные постановки. Граф сухо рассмеялся, а затем благосклонно кивнул. Откинувшись на спинку стула, он все так же пытливо изучал собеседницу. Теперь в его глазах читалось неприкрытое любопытство. - Рауль часто говорит то, чего не следовало бы. Он с детства слишком много треплет языком, - наконец ответил граф, скользнув по сыну колючим взглядом. Виконт лишь молча досадливо дернул головой и напряженно сглотнул, отводя глаза. Молодой человек ощутил, как багровеет, ведь, словно в детстве, он снова оказался отчитан отцом в присутствии гостей. В этот момент в дверь коротко постучали. Граф переключил свое внимание на вошедшего, и Даае смогла наконец перевести дыхание, будучи не пришпиленной к креслу цепким взглядом хозяина дома. - Простите за беспокойство, граф де Шаньи, но обед подан, - сообщил появившийся в дверях дворецкий, вытянувшийся по швам. Все было наполнено какой-то церемониальной помпезностью, отчего Кристин чувствовала себя крайне неловко. Мужчина поднялся со своего места и приглашающе развел руки. - Ну что ж, мадмуазель, пройдемте? Они спустились на этаж ниже и оказались в просторной столовой, которая с легкостью могла бы стать танцевальной залой, а не только лишь помещением для приема пищи. Дождавшись пока гостья присядет на стул, граф опустился в роскошное кресло, напоминавшее скорее импровизированный трон, расположенный во главе стола. - Прошу Вас, сегодня специально для нашей дорогой гостьи приготовили говядину в бургундском вине тысяча восемьсот третьего года выдержки, - небрежно сказал он, в то время как слуга опускал перед Кристин тарелку с ароматным томленым мясом. - Угощайтесь, Кристин, - благодушно проговорил граф, выступая в этот момент почти радушным хозяином. – Подумать только, это вино в свое время наверняка отведывал сам Наполеон Бонапарт! Кристин взялась за столовые приборы и занялась обедом, получив законное право молчать. Судя по всему, каждое ее слово либо тщательно взвешивалось графом, либо же могло повлечь нежелательные последствия для Рауля. Девушка сосредоточилась на кулинарном изыске перед собой - мясо, действительно, вышло просто изумительным! Оно, сохранив в себе аромат красного вина и легкий шлейф тимьяна, просто таяло во рту. Повар поместья де Шаньи постарался на славу! В какой-то момент граф отложил приборы и поднял бокал, пристально глядя поверх него на гостью. - Кристин, скажите, а чем Вы займётесь, когда завершите свою карьеру на сцене? Вопрос оказался столь неожиданным, что Даае едва не закашлялась. Сделав глоток воды, она нахмурилась, непонимающе глядя на собеседника. В глазах графа не было и тени улыбки, он лишь молча ждал ответа на поставленный вопрос. - Пожалуй, к тому моменту я буду пребывать в том возрасте, когда о выборе каких-либо активных занятий вряд ли сможет идти речь, улыбнулась Даае, попытавшись свести этот диалог в легкую шутку. Она намеревалась снова взяться за блюдо, но не успела. Граф удивленно вскинул брови. - То есть Вы всерьез планируете петь всю оставшуюся жизнь? Было слышно, как в повисшей за столом тишине сдавленно выдохнул Рауль. Он потянулся за бокалом вина и, сделав жадный глоток, все же решился вступить в беседу. Виконт явно опасался продолжения этого небезопасного для него разговора. - Отец, я думаю, что сейчас несколько преждевременно говорить о чем-то таком, ведь Кристин только недавно стала примой Гран Опера. Быть может, она попоет год-другой, и ей это самой наскучит? - попытался было сгладить разговор молодой человек, но здесь его уже перебила сама Даае. - Не наскучит, - запальчиво произнесла она и гневно сверкнула глазами. - В музыке вся моя жизнь! Граф отставил бокал в сторону и по-звериному подался вперед, словно готовясь к нападению. - То есть, Кристин, Вы действительно хотите сказать, что считаете такую карьеру достойной дамы из высшего света? Все время развлекать других и петь на потеху публике? - голос мужчины звучал неприязненно и при этом требовательно. Словно у него были совершенно другие планы на девушку, а она посмела высказать свое абсурдное и неуместное мнение. Складывалось ощущение что, будь его воля, он просто запер бы ее в клетке, нося ключ во внутреннем кармане своего фрака. - Граф, я не вижу в этом ничего дурного, - непреклонно парировала Кристин и досадливо тряхнула головой. По ее мнению, похоже, мужчина смутно понимал, о чем говорил либо же воспринимал творческую работу через призму некоего неуместного клише. – Будь то рисунок, скульптура, музыка или танец – все это великие проявления человеческой культуры, многовековые достижения, не менее важные, чем наука. Без сценического искусства не было бы места великим музыкальным произведениям. Ведь подумайте сами – Моцарт, Шуберт, Шопен, Бетховен, Бах и плеяда других прославленных композиторов писали именно для оперы. Я являюсь лишь проводником публики в удивительный мир музыки. В ответ на ее слова граф де Шаньи нахмурился и побарабанил пальцами по столу. - То есть Вы планируете всю жизнь выступать проводником в некий мифический мир музыки? И это Вы считаете достойным занятием? Так Вы видите будущее виконтессы? Кристин опешила и перевела оторопелый взгляд на сидящего напротив мужчину. Она слышала, как Рауль закашлялся и судорожно выдохнул сквозь зубы. - Кого, простите? – переспросила Даае тихо, наивно надеясь, что всего-навсего ослышалась. - Будущей невесты моего единственного сына и будущей виконтессы де Шаньи, - безапелляционно и холодно отчеканил граф, сделав глоток вина. Но в затянувшейся паузе мужчина явно заподозрил неладное. - Мой сын обозначил мне, что планирует взять Вас в жены, ведь так, виконт? – уточнил он, все больше хмурясь и переведя испытующий взгляд на притихшего Рауля. - Именно так, отец, - сдавленно ответил молодой человек, не глядя на Кристин. Под грузом тяжелого взгляда графа он был не в силах оторвать глаз от своих рук, сжимающих столовые приборы. Граф де Шаньи удовлетворенно кивнул и категорично продолжил: - Именно поэтому мне так важно знать, как Вы видите свою дальнейшую жизнь, мадмуазель. Совершенно точно я не намерен мириться с тем, чтобы вокруг моего дома вились Ваши многочисленные поклонники и назойливые журналисты, охочие до скандалов. А скандал они могут выдумать буквально на ровном месте! И это еще одна причина по которой я считаю Ваше занятие недостойным приличной женщины. В конце концов, род де Шаньи никогда не был связан с каким-либо скандалом или запятнан грязной историей. У Даае закружилась голова. Она судорожно вдохнула, стараясь справиться с подступающим приступом паники. Сделав глоток воды, она крепко сжала ладони, ощущая, как нарастает дрожь. - Все в порядке, мадмуазель? - бесстрастно спросил мужчина, увидев, насколько разом побледнела девушка. - Прошу меня простить, но я вынуждена покинуть Вас, мне срочно нужно на свежий воздух, - Кристин резко поднялась со своего места и, прежде чем кто-либо успел что-либо ответить, стремительно направилась в сторону выхода. Она выскочила из столовой, на ходу судорожно застегивая непослушными пальцами пуговицы жакета. Ее трясло от произошедшего, а в голове все ещё звучали слова графа. - Кристин, постой! Вслед за ней из помещения торопливо выбежал Рауль и ринулся следом в попытке догнать Даае. - Постой, Кристин, я готов все объяснить! Кристин остановилась в конце длинного фойе, ведущего, если она все верно запомнила, к выходу из особняка. - Объяснить что? Что ты забыл мне поведать, что я твоя будущая невеста? – огрызнулась Даае, резко развернувшись к мужчине. Она дрожала то ли от ярости, то ли от нервного напряжения. - Или что твой отец считает, что я занимаюсь недостойным приличной женщины делом и должна все тут же бросить? - Но я действительно был бы счастлив, если бы ты согласилась стать моей женой! – с жаром выпалил Рауль, пытаясь перехватить взгляд девушки и поймать ее ладонь в свою. Кристин остолбенела. Всего одна фраза, и она будто бы снова оказалась в той страшной осени семьдесят третьего года: потерявшая отца девушка, онемевшая от горя и безысходности, не способная принимать решения и смиренно следующая чужим указаниям. Боже, за что? Она никогда не выказывала неуместных знаков внимания, которые можно было трактовать хоть сколь-либо двояко. Она никогда не кокетничала и не пыталась привлечь интерес к своей персоне. Тогда как такое могло произойти? Паника нарастала. Дышать становилось все труднее. Буквально в считанные доли секунды перед внутренним взором возникли те образы из ее возможной будущей жизни. Если бы виконт сделал предложение не столь неловко, а официально, как дóлжно - на приеме или в ресторане, на виду у достопочтенной публики? У нее бы просто не хватило сил и решимости отказать Раулю напрямую, пошатнуть его авторитет в глазах других, под пристальным вниманием со стороны. Удалось ли бы оттянуть неотвратимое, выручив время на размышление? Нет. Пришлось бы обреченно принять предложение руки и сердца виконта, надев вычурное обручальное кольцо на свой безымянный палец. Кольцо, которое, через некоторое время, непременно отпечатается рубцом на ее пальце в качестве напоминания, что это теперь навсегда. Жить с нелюбимым человеком и играть роль верной жены, навсегда похоронить свои амбиции и мечты под грузом статуса виконтессы, а также навечно отказаться от возможности действительно любить, скрыв все это под маской аристократической сдержанности и лицемерной наигранности. Кристин настолько явственно ощутила эту кромешную всеобъемлющую безысходность, что буквально задохнулась. Она бы стала виконтессой де Шаньи в той жизни, что сейчас проносилась перед ее глазами. Покинувшая театр, отказавшаяся от музыки, своей страсти, близких людей, привязанностей. Безобразно и жестоко исковерковшая свою душу в угоду приличий и мнимого благополучия. В какой бесконечной, ледяной пустоте она бы жила? На какую холодную вечность и сиротство она сама бы себя обрекла? Наверняка она бы закончила как мать самого Рауля - изможденной, беспокойной женщиной с сердцем, изъеденным тревогами, и с неотступно преследовавшей ее всепоглощающей меланхолией. Ведь сей недуг был бы в ее случае ни чем иным, как безвыходной внутренней опустошенностью, горечью от несбывшихся мечтаний, разбитых неумолимым выбором жизненного пути, сделанным ей самой же. Даае, безусловно, была прекрасной актрисой, но изо дня в день изображать любовь и нежность в отношении нелюбимого человека, тем самым лишая себя последних крупиц собственного достоинства, стало бы для девушки медленным ядом, что травил бы ее постепенно и неотвратимо, подобно терпеливому и безжалостному убийце, пообещавшему избавить от страданий, но не уточнившему в какой срок. Быть может, в какой-то момент она бы с облегчением поддалась этому искушению и предпочла бы простой и безболезненный уход за грань вместо бесконечной агонии от стыда за неспособность должным образом ответить на чувства, от снедающей тоски по несбывшемуся, от разъедающей сердце ностальгии по оставленному. Она бы, конечно же, не опустилась до измен и тайных интриг. А значит все, что ей бы оставалось - вымарывать из своих увядающих воспоминаний все то, что было прежде столь дорого. При этом люди вокруг никак не могли бы взять в толк, что еще нужно этой угасающей, болезной особе? Статный красавец муж, деньги, балы, влиятельное положение, шикарное родовое имение и возможность обладать всем, чего только не пожелаешь. Всем, кроме истинных чувств к одному единственному человеку, которого она действительно полюбила. Господи, умоляю, только не это! Кристин судорожно отдернула руку, словно если бы Рауль уже пытался надеть ей на палец обручальное кольцо. Она сжала руки в кулаки, впившись ногтями в ладони, и с облегчением возвращаясь в эту жизнь, где де Шаньи все еще застыл напротив нее с немой мольбой во взоре. Виконт же слегка отступил и нервно потер руки, добавив: - Безусловно, я понимаю, что это не предложение в полной мере. Конечно же, я еще сделаю его надлежащим образом. Но ты, наконец-таки, должна осознать природу моих чувств, Кристин, а также всю серьезность моих намерений. Даае спрятала лицо в ладонях и напряженно выдохнула. Она с усилием надавила пальцами на глазницы в попытке успокоиться, отчего под закрытыми веками заплясали радужные круги. Девушка сделала очередной глубокий вдох и ощутила, как чувство паники немного отступило. Кристин отняла руки от лица и встретилась все с тем же умоляющим взглядом виконта. На смену ужасу и безысходности внезапно пришла склизкая жалость. - Рауль, - выдохнула она с сожалением и четким осознанием того, что в их отношениях больше никогда и ничего не будет как прежде. – Ты мой добрый друг детства, и всегда останешься для меня близким человеком. Но я в ближайшее время не планирую связывать свою жизнь ни с тобой, ни с кем-либо еще. Также как я не планирую оставлять карьеру примы Гран Опера. Молодой человек тут же выпрямился, чопорно заложив руки за спину, и став тем самым в этот момент как никогда похож на своего отца. - То есть, правильно ли я понимаю, что ты готова поставить свою карьеру не первое место? Превыше наших чувств, превыше благополучного будущего, превыше своей судьбы? Ради оперы и творчества ты готова отказаться от титула виконтессы и соответствующего положения в обществе? - Да я никогда не хотела быть виконтессой, Рауль! Опомнись! А в творчестве вся моя жизнь! - голос Кристин дрожал от волнения и захлестнувшего негодования. Она не хотела обижать друга, но его нежелание слышать, а также непонятно откуда взявшаяся уверенность во взаимности чувств и некоем совместном будущем вызывала лишь раздражение. - Еще раз повторюсь, я не вижу нас ни как возлюбленных, ни как семью. - То есть это «нет»? – уязвленно и высокомерно уточнил виконт. - То есть это «нет», - устало, но прямо подтвердила Кристин. – И да, можешь успокоить графа, что нет повода волноваться на счет честного имени вашей семьи. Передай ему, пожалуйста, что у меня назначена репетиция, и я не вернусь к следующему блюду. Хорошего дня, виконт.***
Эрика удовлетворенно размяла пальцы, опуская клап рояля. Сегодня ей впервые за долгое время удалось заняться своей оперой. И, надо сказать, весьма успешно. Если предыдущую сюиту она писала порядка полутора месяцев, то последние две арии ложились легко и вдохновенно. Она взяла партитуру, свисающую с крышки рояля, и, положив новый нотный лист на клап, начала наскоро записывать последнюю клавишную партию, которая, по ее мнению, вышла весьма недурно. - Кристин? Проходи, я как раз недавно о тебе вспоминала. Хотела спросить, как прошла утренняя репетиция «Сапфо»? – Эрика не отрывала глаз от нот, пляшущих под ее рукой на разлинованном листе, но по шагам сразу же узнала вошедшую. Ответом на ее вопрос стало лишь молчание. Эрика вскинула недоуменный и обеспокоенный взгляд на девушку. - Кристин, ты в порядке? Несмотря на то, что буквально час назад Даае колотило от решимости и негодования, сейчас внутри нее оставалось лишь выжженное поле досады и разочарования. Кристин коротко кивнула и оперлась плечом о стену. Она устало провела ладонью по лицу, да так и замерла, прижав пальцы ко лбу и прикрыв глаза. Гарнье тут же поспешила к подруге. Она приблизилась на расстояние вытянутой руки, а затем с волнением заглянула в лицо девушке. - Что случилось, моя дорогая? - в ее словах звучала тревога и участие. И это стало последней каплей, чтобы Кристин уткнулась лбом в жилет Эрики и прерывисто выдохнула. Гарнье заключила девушку в крепкие объятия, успокаивающе поглаживая ее по спине. Кристин сдавленно дышала, но слез не было. Она просто стояла, прижавшись к плечу подруги и судорожно сжимая лацканы ее жилета, словно не желая выпускать девушку из своих рук. Эрика дождалась, пока дыхание Даае хоть немного выровняется, а затем все же уточнила: - Кристин, ты можешь поделиться со мной чем угодно. Но только когда будешь готова, хорошо? Налить тебе воды? Девушка судорожно кивнула. Гарнье отстранилась и бережно провела ее под локоть до ближайшего кресла и, дождавшись пока та усядется, отошла к тумбе. Эрика наполнила бокал, не отрывая взгляда от своей гостьи - Кристин выглядела крайне растерянной и раздосадованной. Вернувшись, она протянула воду и молча наблюдала за тем, как подруга осушает стакан мелкими глотками. В душе у Эрики нарастала тревога. Кристин откинулась на спинку кресла и опустила бокал рядом. А затем, прочистив горло, тихо произнесла: - Я была у Рауля... Все тело Гарье напряглось от нахлынувших опасений. Если де Шаньи хоть пальцем прикоснулся к Кристин или допустил какую-либо непристойную вольность в отношении нее, то она его убьет, ей Богу. - Та-а-ак, - протянула Эрика, скрестив руки и чувствуя, как сердце бешено пульсирует от нарастающей тревоги. - Он допустил что-то неподобающее в отношении тебя? - Да. То есть нет, - спешно поправила себя Кристин, увидев, как мигом подобралась собеседница. - Он пригласил меня на дружеский обед в их семейное поместье, а в дальнейшем оказалось, что он представил меня перед отцом своей будущей невестой. - Но ведь он даже не делал тебе предложение? - изумилась Эрика. Даае удрученно кивнула, глядя куда-то себе под ноги. В кабинете на пару секунд воцарилась тишина. Кристин не видела, но догадывалась, что Гарнье вот-вот придет в бешенство. - То есть ты хочешь сказать, что этот глупец не просто всерьез решил, что достоин тебя, но еще и забыл, а скорее побоялся, спросить тебя о твоем согласии на помолвку? Но при этом уже успел представить будущей невестой графу де Шаньи? Кристин снова лишь безвольно кивнула вместо ответа. Лицо Эрики сначала вытянулось, а затем совершенно внезапно она задорно рассмеялась. - Немыслимо! Какой невообразимый бесхребетный кретин! Кристин вскинула удивленный взгляд и, увидев подругу, не способную сдержать свое язвительное веселье, почувствовала, насколько от этого родного смеха у нее отлегло от сердца. Она сначала было смутилась, но затем и сама усмехнулась, осознав всю комичность сложившейся ситуации. Но затем улыбка снова сползла с ее лица. - Еще у меня имелась беседа с графом де Шаньи, - тихо и напряженно произнесла Кристин, разглаживая ткань на своих коленях и не поднимая взгляда, будто бы стыдясь признаться в произошедшем. - Он сказал, что творчество и исполнение на сцене - это вещь, недостойная для любой приличной женщины. - О, да! А вот пользоваться своим положением, чтобы затащить в постель балерину - это, видимо, по мнению графа, дело весьма достойное, - хмыкнула Гарнье, подходя к подруге и присаживаясь рядом с ней в соседнее кресло. - Что? - Кристин ошарашенно уставилась на Эрику. - М? А! Ты, должно быть, и не в курсе, но лет семь назад, незадолго до смерти жены, весь свет судачил о том, что графа застукали в гримерной с какой-то балериной из «Опера комик». Разразился грандиозный скандал! Графиня несколько раз то уезжала из поместья де Шаньи, то возвращалась назад, и в итоге погрузилась в глубочайшую меланхолию. Оставшийся год она провела в Сальпетриере, где и закончила свой земной путь по причине то ли внезапно открывшейся болезни, то ли ещё чего. И после этого даже самые заядлые интриганы оставили графа в покое, не желая осквернять светлую память графини и скорбь вдовца, - пояснила Эрика, закинув ногу на ногу и с наслаждением разминая натруженные за день руки. - Но он сказал, что род де Шаньи никогда не был замешан ни в каких скандалах? - непонимающе пролепетала Кристин. - Милая моя, он мог наплести тебе что угодно, лишь бы добиться своего. Хоть то, что он и отец, и сын, и дух святой в одном лице, - рассмеялась Гарнье. - Мы встречались с ним на нескольких официальных приемах. Пренеприятнейший человек, смею заметить. Кристин пораженно замолкла. Такого лицемерия, конечно, она не ожидала, да и не встречала никогда прежде. Вот о чем говорила Эрика, когда предупреждала, что высший свет может сожрать заживо и похоронить любые амбиции под ложью, сплетнями и интригами. Гарнье задумчиво посмотрела на подругу, а затем поднялась из кресла. - Так. Пойдем, тебе совершенно точно нужно немного проветриться, - произнесла Эрика, протягивая руку Кристин. – Только один вопрос - у тебя есть амазонка?***
- Знакомься, это Артист, - Эрика с любовью потрепала лоснящегося коня по шее. – Артист, это Кристин. Я тебе рассказывала о ней во время наших совместных прогулок поэтому, пожалуйста, изволь быть с ней любезен. Даае тепло улыбнулась, глядя на девушку, которая, судя по всему, действительно искренне полюбила это норовистое создание и, сняв замшевую перчатку, совершенно с детским обожанием гладила нежный конский храп. Но рысак был действительно невероятно хорош собой! Точеные формы, благородный, плавный изгиб шеи, восхитительная молочная грива и эта фантастическая масть - словно жидкое золото, а не шерсть. Она переливалась на солнце, падающем на жеребца из узких окон, расположенных под крышей конюшни. Он действительно был просто блистателен! Но и рассказы Эрики о характере скакуна ни капли не были преувеличением или выдумкой – Кристин видела, как взвился Артист, когда конюх попытался было снять с него попону. И только когда Гарнье приблизилась к своему новому другу и успокаивающе погладила по шее, конь замер, а затем по-свойски легонько боднул ее головой в плечо. Эрика, наконец, оторвалась от своего любимца. Ее улыбка была полна нежности и безмятежного счастья. Она перевела лучистый взгляд на Кристин, уточнив: - Хочешь познакомиться с ним поближе? Кристин с мягкой улыбкой кивнула и сделала шаг вперед. Жеребец настороженно замер, внимательно глядя на нового человека своими умными медовыми глазами. В его взгляде читалась мятежность, но, меж тем, бесконечная преданность. - Ты можешь для начала дать ему яблоко, а затем попробовать погладить. Но, в случае чего, будь быстра – он весьма скор на то, чтобы прихватить руку зубами, - Эрика протянула заранее заготовленную четвертинку яблока подруге и отошла на пару шагов, оставляя для Кристин с Артистом пространство для персонального диалога. Даае не ощущала страха, она положила яблоко на открытую ладонь и медленно протянула ее ближе к лошадиной голове. Артист настороженно прядал ушами, словно размышляя, заслуживает ли доверия появившаяся перед ним незнакомка. Он чувствовал, что хозяйка была с ней так же добра, как и с ним, а значит, видимо, та все же заслуживала доверия. Конь осторожно вытянул шею и аккуратно взял яблоко с ладони девушки, тут же сочно захрустев фруктом. Прожевав угощение, рысак сначала обнюхал пустую ладонь, а затем, помедлив, поддел ее носом. Кристин рассмеялась и ласково потрепала любопытного коня между ушами, бережно разбирая спутанные пряди его челки, а затем погладила бархатистый конский храп. Артист довольно фыркнул. Да, этот человек был тоже определенно неплох. Эрика счастливо улыбалась, наблюдая за сценой. Она ни капли не сомневалась, что Артист примет Кристин, иначе и быть не могло. Гарнье подошла ближе к вольеру и любовно потрепала коня по изящной шее. - Ну что, ты готова сесть верхом? – уточнила Эрика, бросив пытливый взгляд на Кристин. - На него? – Кристин удивленно вскинула брови. - Ну, уж нет, - рассмеялась Эрика. – Я все же предпочту, чтобы вы оба остались живы к концу нашей прогулки. Да и наш Солнцеликий совершенно точно не подходит для первых выездов. Я попросила конюха подготовить менее строптивого коня, поэтому вон тот смоляной жеребец в третьем стойле ждет тебя. Его зовут Марсель. Кристин оглянулась и увидела тонкого и грациозного молодого жеребца с белоснежной звездой на лбу. Он был уже взнуздан и смирно стоял, ожидая свою неумелую наездницу. Конюх вывел Марселя, в то время как Артиста Эрика предпочла вывести самостоятельно. Еще раз проверив подпругу и стремя у себя и у подруги, Гарнье учтиво помогла взобраться Кристин в седло и, убедившись, что та, уперевшись в стремя и луки седла, надежно уселась, передала ей повод. А затем буквально одним ловким, отточенным движением взлетела в свое седло. - Не давай ему принимать решения за тебя, держи повод вот так – крепко и уверенно, но не тяни все время, чтобы удила непрестанно не впивались ему в губы. Никогда не бросай стремя и повод. В случае чего, не тяни, а дергай повод резко и сильно. Но Марсель славный и спокойный, он не понесет. И, главное, старайся чувствовать движение своего коня - он твой компаньон, а не противник. И тогда ты начнешь получать истинное удовольствие от прогулок верхом, - кратко наставляла Эрика подругу, неторопливо выезжая за пределы двора. – Видишь вон ту рощу? Предлагаю не спеша доехать до нее. Кристин кивала в ответ на все наставления, но, казалось, не запомнила ни слова. Она несколько напряженно направила коня в сторону указанной рощи, ощущая под собой могучую силу такого изящного и, вместе с тем, столь умного животного, у которого имелись своя воля, рассудок и стремления. Которое могло выбирать хозяина и отдавать свою любовь и преданность конкретному человеку. Эрика поравнялась с Кристин, краем глаза наблюдая за размеренным, плавным шагом Марселя и за тем, как с ним управляется девушка. Она периодически придерживала Артиста, то и дело норовившего пуститься рысью. Добравшись до искомой рощи, девушки неторопливо двинулись дальше в сторону озера, перейдя на лёгкий аллюр. Солнце мягко освещало верхушки деревьев, расписывая их золотом. В воздухе все еще хранилось летнее тепло, но медовая патока августа сменилась горьковатым ожиданием осени, которое бывает только в сентябре. Деревья все еще сохраняли зелень лета, но словно в ожидании, что вот-вот первые золотые листья начнут кружить в воздухе, предвещая грядущие холода. Девушки ехали молча, и в этом молчании не было напряжения или недоговоренности. Это было будто бы совместное наслаждением моментом благостного спокойствия. Вдалеке показалось небольшое поле, огороженное невысокой изгородью. Артист нетерпеливо загарцевал на месте. Ему не был привычен тот темп, в котором сегодня двигались они с хозяйкой, и ему явно не терпелось припустить в галоп. Эрика почувствовала беспокойное желание жеребца пуститься вскачь. Но это никак не совпадало с возможностью первого выезда Кристин. Подумав, Гарнье обратилась к своей спутнице: - Похоже, Артист не успокоится, пока я не дам ему шанса немного прогалопировать. Поэтому, если ты не против, мы доскачем вон до того поля и вернемся назад. И придержи Марселя, чтобы он не ринулся следом, хорошо? - Да, конечно, - улыбнулась Кристин, предусмотрительно чуть сильнее натянув повод. Артист же словно почувствовал, что ему дозволили пуститься вскачь. Он всхрапнул и, ударив копытом, резко перешел на галоп в ответ на легкое движение повода и касание пяткой его бока. Кристин же залюбовалась открывшимся зрелищем – стройный, грациозный скакун был под стать наезднице. Эрика была затянута в бархатный жакет глубокого изумрудного цвета с золотой вышивкой по краю ворота и на груди, который напоминал своим кроем скорее короткий мундир с фалдами и с высокой жесткой стойкой на шее, но впереди открывающий практически фрачный вырез. В низком цилиндре с черной кружевной вуалью, едва прикрывающей глаза, девушка выглядела просто восхитительно. Гибкая, утонченная, она словно являлась продолжением скакуна, взвившегося под ней. Узкая спина Эрики склонилась над лопатками ее жеребца, в то время как юбка амазонки, что ниспадала объемными складками по крупу коня, взлетела изумрудным шлейфом, подхваченная порывом ветра. Казалось, что этим ветром взвило и наездницу со скакуном, стремительно унося по дороге вдаль. Это напоминало полет. Эрика чувствовала, как ее с головой накрыло острым, пьянящим ощущением бесконечного счастья. Все чувства до предела обострились, и она лишь краем глаза замечала несущуюся ажурную зелень деревьев и кустов, в то время как в ноздри ударяли то острая терпкость лошадиного пота, то пряный запах земли, то свежий аромат помятой травы. Все это проносилось мельком, буквально на краешке сознания. А следом добавились запах пыльной дороги и теплого, прогретого лучами заходящего солнца воздуха, пьянящего подобно вину. - Вперёд! Эрика одним только этим коротким словом подстегнула и без того мчащего Артиста. Они приближались к ограде, и Гарнье, склонившись к шее коня, чуть повела поводом, не притормаживая, но будто бы давая понять, чего именно она хочет от своего скакуна. Тот все понял, и с легкостью с маху взял барьер. Со стороны Кристин на мгновение, показалось, будто бы они замерли в воздухе, а затем жеребец вновь коснулся земли своими длинными точёными ногами и, не задержавшись ни на секунду, ринулся вперед. Совершив широкий круг по полю за изгородью, Эрика вернулась к подруге. Подъезжая к ней Даае издалека заметила, как в глазах наездницы плещется кураж и чистый восторг. Такой она ее еще никогда не видела. Кристин знала, какой одухотворенно-вдохновленной бывает Эрика, когда творит свои композиции, или же как сияют ее глаза, когда она испытывает радостное предвкушение. Но все это было совершенно не тем, что она видела сейчас. И это удивляло и открывало Гарнье с совершенно новой стороны. Еще одна грань, о существовании которой Кристин прежде и не догадывалась. - Солнце совсем скоро сядет, давай возвращаться назад? – предложила Эрика, натянув повод и снова переходя на легкую рысь. Кристин согласно кивнула, разворачивая коня в обратном направлении, и продолжая улыбаться своим мыслям. Потому что если в глазах Гарнье единожды зажегся такой пыл, то вся ее сдержанность и ледяная броня самообладания с легкостью может плавиться под натиском обжигающих ее душу искренних чувств. Солнце клонилось к земле, бросая сизые бархатные тени в лощины и в глубину леса, отчего подсвеченная закатным золотом дорога, по которой девушки двигались неспешным шагом, казалась сияющей авансценой на фоне полумрака театрального зала. Эрика прислушивалась к бесконечному внутреннему покою, мягко окутавшему ее душу в этот момент. Она ласково посмотрела на улыбающуюся Кристин и ощутила трогательную нежность к этой ставшей уже такой родной девушке. Даже удивительно, что Гарнье смогла обуздать свои лихорадочные влечения и изматывающую привязанность, что испепеляли ее душу не один месяц. Это совершенно не означало, что пылкие чувства к Кристин покинули ее сердце, отнюдь нет. Просто Эрика теперь понимала, что с ними себя следует вести как с ее норовистым скакуном - крепко держать в узде не давая определять дальнейший путь, и лишь изредка, наедине с собой, отпускать в галоп, бессонными ночами изливая на нотные листы новыми композициями. Глубоко внутри она все так же носила опаляющие фантазии и мечты о Кристин. Но сейчас она старалась довольствоваться тем, что столь благосклонно даровала ей судьба: совместными беседами и прогулками, зачитанными письмами и понятными лишь им двоим шутками, да просто возможностью видеть Кристин, прикасаться к ней, дарить мимолетные объятия. Пожалуй, оттого каждое из этих мгновений становилось для Эрики отдельной драгоценностью, бесценной жемчужиной, что она бережно нанизывала на нить своей памяти и которые могла бесконечно рассматривать в минуты едкого одиночества. И за каждый из таких моментов Гарнье была искренне благодарна этой удивительной девушке, что сейчас ехала рядом с ней, наблюдая за последними лучами заходящего солнца. Кристин перехватила взгляд Эрики и мягко улыбнулась, словно услышав ее мысли. Ее хвойно-зеленые глаза были наполнены солнечной мягкостью, отливая бронзой заката. И это мгновение стало еще одной подлинной жемчужиной в коллекции Гарнье.***
Девушки зашли в кабинет распорядительницы. Кристин чувствовала, как ее тело, непривычное к верховой езде, начинает ныть, что означало лишь одно - завтра все мышцы, наверняка, будут болеть. Но оно того стоило! Даае и сама испытывала невероятное воодушевление после их совместной конной прогулки. - Это был восхитительный день, спасибо! – благодарно произнесла девушка, стягивая перчатки и направляясь к все ещё тлеющему камину. Эрика улыбнулась в ответ, отбросив цилиндр и перчатки в кресло и ослабляя шейный платок. - Смогла ли я хоть немного отвлечь тебя от тех забот, что тревожили тебя днем? Кристин повернулась в пол-оборота и мягко рассмеялась. - Теперь я посмотрела на таких умных и терпеливых животных вблизи, и даже не понимаю, зачем вообще общаться с людьми? Мне кажется, лошади заслуживают гораздо большей любви и ласки. Эрика усмехнулась в ответ, приблизившись к камину и разгребая тлеющие угли тизонье. Она кинула в очаг пару поленьев, лежащих на кованой стойке неподалеку, отчего огонь неспешно лизнул дерево и начал снова заниматься. - К слову, я все еще считаю, что де Шаньи старший - ограниченный своим положением и статусом узколобый сноб. А де Шаньи младший - полнейший болван, если счёл, что может решать все за тебя без твоего на то ведома, - Эрика умолкла, глядя на разгорающееся пламя. В ее глазах плясали тени, отчего не было до конца понятно, является ли это отсветом всполохов или же порождением внутренних сомнений. Слегка помедлив, она все же добавила, не отрывая глаз от огня. - И я уверена, что в твоей жизни еще обязательно появится достойный кавалер, который будет тебя понимать и по-настоящему ценить, не ограничивая твоего стремления к творчеству и славе. - А кто сказал, что он мне нужен? - вырвалось у Кристин, в ответ на что Гарнье перевела удивленный взгляд на девушку. – Ты так же порой считаешь, что можешь предугадать, чего я хочу на самом деле. И все еще стремишься поступать наилучшим, по твоему мнению, для меня образом. Но, Эрика, мы же договаривались, что я сама смогу разобраться со своим счастьем. Пожалуйста, позволь мне эту малость. - Конечно, - коротко кивнула Эрика, снова переведя взгляд на огонь и, очевидно, трактовав фразу подруги совершенно по-своему. Но внезапно ее лицо посветлело, будто она вспомнила о чем-то важном и приятном. Девушка отошла к своему рабочему столу и, выдвинув ящик, извлекла из него какой-то небольшой бархатный мешочек, сжав его в ладони. - Кстати, ты мне никогда не говорила, когда у тебя именины? - Летом, а что? – Кристин несколько удивилась столь стремительному переходу на другую тему. - Тогда я не ошиблась, именно так и предположив. Позволь? Эрика приблизилась к подруге и, зайдя со спины, мягко отвела волосы с шеи Даае. Она ловко застегнула тонкую длинную цепочку, и на грудь Кристин опустился небольшой изящный кулон. Девушка ахнула от неожиданности и, бросив короткий изумленный взгляд на Гарнье, внимательно рассмотрела украшение. Им оказался не кулон, а ажурное тонкое кольцо с затейливой вязью. Изумительная, филигранная работа! Кристин восхищенно залюбовалась и заметила, что внутри виднелась тонкая гравировка. «À mon Ange de la Musique». Даае подняла восхищенный и, вместе с тем, озадаченный взгляд на подругу. - Это кольцо моей матери, - несколько скованно пояснила Эрика, неуверенно и выжидающе глядя на Кристин. – Как видишь, я не особо ношу украшения, потому я не хотела бы, чтобы оно лежало без дела. Безусловно, это ни к чему тебя не обязывает, и тебе не следует считать себя должной носить его на руке, да и вообще носить. Но в качестве затейливого кулона, на мой взгляд, оно выглядит крайне изящно. Поэтому теперь оно принадлежит тебе, а ты уже сама решишь, как с ним поступить. Кристин замерла, еще раз глядя на столь щедрый подарок. На смену удивлению пришло внезапное сладкое волнение и робкая, трепетная радость. Словно глубоко в груди, где-то за решеткой ребер, в клетке ее сердца забилась маленькая птичка, которую вот-вот выпустят на свободу. Даае прекрасно понимала, что за своим изящным словесным кружевом выверенных объяснений Эрика скрывала одно - этот внезапный жест являлся лишь бледной тенью того, что Гарнье хотела бы сделать на самом деле, будь на то ее воля: если бы она только могла, если бы позволяли устои и нормы этого общества. Это кольцо являлось ни чем иным как символом и подтверждением истинности и незыблемости ее чувств. И Кристин вдруг осознала, насколько важно для нее самой все время иметь при себе это осязаемое подтверждение чувств Эрики - пробегаться кончиками пальцев по неровной узорной поверхности украшения или же, быть может, даже прижиматься к нему губами. Это словно окольно касаться робкими поцелуями тонких, музыкальных пальцев Эрики, которыми Кристин так часто любовалась. Ведь Гарнье тоже держала это кольцо в своих руках, наверняка хмурилась и размышляла над своим решением, а затем отважилась на этот рискованный шаг. А теперь оно золотистым металлом сияло на шее Даае. Кристин подхватил водоворот чувств: признательность, нежность, пылкое желание поблагодарить Эрику не словами, но трепетно касаясь ее губ своими. А еще щемящую тоску и досаду от того, что она не сможет носить это кольцо на безымянном пальце в знак того, что она обещана этой восхитительной женщине на всю оставшуюся жизнь. Что Даае и сама с недавних пор, негласно выбрала ее в качестве единственной возлюбленной, сколько бы то не пыталась предотвратить Гарнье. В один день, глядя на бушующие воды Атлантики, Кристин просто признала за собой право любить эту женщину без ярлыков и оглядок, без условностей и запретов. Это оказалось так легко и принесло невероятное облегчение. Словно девушка, наконец, позволила себе в полной мере чувствовать все то, что так долго прорастало в ее груди, сливаясь в удивительную яркую вязь из нежности, заботы, желания находиться рядом, страстного влечения и много другого, чему Кристин просто не находила названия. И в этот момент все будто бы встало на свои места. «Ах, Эрика, милая, если бы мы только могли... Если бы нам только было дозволено... Но, как ты и говорила - мир таков, что мы постоянно убегаем от молвы и насмешек. А еще мы с тобой бесконечно, словно в замкнутом круге, бежим от наших, на беду, взаимных чувств». Сердце Кристин сжалось от этого столь режущего своей искренностью и откровенностью признания. Девушка сморгнула подступающие было слезы и выдохнула: - Оно просто изумительно, Эрика, но ведь это твое семейное украшение - я не имею права его носить. Я даже не знаю, что и сказать. - А я имею полное право им распоряжаться. Поэтому можешь ограничиться простым «спасибо», - облегченно улыбнулась Гарнье, старательно скрывая робкую радость. – Я и так задолжала тебе подарки за все время нашего знакомства. И, наконец, решила, что пора бы исправить это досадное упущение. - Спасибо тебе, - выдохнула Кристин, обнимая девушку и чувствуя, с какой готовностью Эрика прижалась щекой к ее волосам. – Я не заслуживаю такого чудесного человека. - Не говори глупостей, - откликнулась Гарнье, и в ее голосе слышалась улыбка. - Я прекрасно знаю, насколько со мной непросто. Меня вряд ли может вытерпеть кто-либо, кроме тебя. - Я готова терпеть тебя всю жизнь, - едва слышно сдавленно прошептала Кристин, сглотнув внезапно подступивший к горлу ком и часто заморгав, лишь крепче прижалась к Эрике. Они так и замерли, окутанные то ли теплом камина, то ли тлеющим жаром взаимных и оттого лишь более режущих чувств. И Кристин казалось, что сегодня она чуть больше узнала как о себе, так и о том человеке, в которого, будучи предельно честной перед собой, все же имела неосторожность влюбиться. ______________________________________ [1] Фр. Charles Lamoureux - известный французский дирижер, который в период 1877-1878 годов периодически дирижировал в Гран-Опера. [2] В период до первой четверти XX века балерины и исполнители, не имевшие места для проживания в городе, действительно имели право жить и ночевать в стенах Гран Опера, для чего им выделялись отдельные помещения, служившие спальнями. [3] От др.-греч. ἀνεύρυσμα (aneúrusma) «расширение, растяжение» - выпячивание стенки кровеносного сосуда артерии (или, очень редко, вены), которое возникает в месте её перерастяжения, истончения и, как следствие, ослабления. В XIX веке врачи уже выделяли пять видов аневризм. [4] Фр. Ivry-sur-Seine — город во Франции, в 5,3км к юго-востоку от центра Парижа, на реке Сена, сейчас фактически южный пригород Парижа. В 1860 году границы Парижа были расширены, в результате чего около трети территории Иври-сюр-Сен оказались в составе столицы. [5] Отдельный класс сортов, относящийся на текущий момент к Старым садовым розам. Исходная форма найдена в 1817 г. на острове Борбон (первоначальное название остова Реюньон) в Индийском океане. В 1819 году семена этой розы были посланы во Францию. Предполагается, что один из сеянцев был назван 'Le Rosier de l'Île Bourbon'. Центром разведения этих сортов была Франция. Пик популярности бурбонских роз пришёлся на середину XIX века. [6] Премьера оперы французского композитора Шарля Франсуа́ Гуно́ (фр. Charles François Gounod 1818-1893гг.) состоялась в 1851 году, но затем опера была поставлена на сцене Гран Опера. [7] Фр. hôpital de la Salpêtrière, Pitié-Salpêtrière – старинная больница в Париже. Начиная с 1802 года отдельным декретом в Сальпетриер перевели всех женщин-душевнобольных, ранее содержавшихся в парижской лечебнице Отель-Дьё. [8] Женское платье или костюм из бархата, сукна или плотного шёлка с юбкой особой асимметричной конструкции, предназначенное для верховой езды в дамском седле. [9] Главное отличие дамского седла от обыкновенного — наличие двух передних лук с левой стороны. Левая верхняя лука — для обхвата правой ногой, нижняя — для упора левой в случаях необходимости, а также наличие всего одного стремени. [10] Фр. tisonnier - кочерга. [11] С фр. «моему Ангелу Музыки».