Брут и его бешеный

— И где, блять, мои штаны? Две пары блестящих глаз — Бродяга и Персик пытались придумать, что сожрать на ужин и при этом не подраться за колбасу — недоуменно выглядывают из кладовки, одинаково наклоняют голову и одинаково смотрят на Брута, как на сумасшедшего. Он, в целом, примерно так себя и ощущает. Вот всего три минуты назад он принес с улицы высохшие штаны и повесил их на стул. Потом отвлекся на закипающий чайник, отошел на два шага. А когда повернулся обратно, их уже не было. Особую пикантность ситуации придает то, что приличные штаны у Брута были, фактически, одни. Другие две пары сияют дырками на разных интересных местах, и надевать их в люди Брут не рискует. Брут жопой — вполне буквально, стоит-то он в одних трусах — ощущает две пары нацелившихся на его бедра острых зубов. Спелись, блин. Из двух отцов Персик стал больше похож на того, чье имя ему досталось. С одной стороны Брут страдал (ну, не то чтобы сильно страдал) от зубов Бродяги, с другой стороны (спасибо, что не одновременно) его со всей кошачьей нежностью грыз Персик. Бруту, если честно, иногда неловко было от того, как пристально котосын на них смотрел, валяясь где-то на столе в особо… интимные моменты. Но обычно с первым же несдержанным стоном Бродяги весь мир для Брута сужался до горячих рук, и он переставал замечать не то что насмешливый взгляд кота — да даже сорви у домика крышу, он бы и это не заметил. Брут сверлит стул взглядом, полным праведного гнева, как будто от этого пропавшие штаны материализуются и принесут ему свои искренние извинения — но вместо этого материализуются только ладони Бродяги у него на заднице. Неплохо конечно, но где, блять, штаны. — А в чем проблема? Меня вот все устраивает. Бродяга влезает на стол и ехидно улыбается, болтая ногами, но Бруту не до смеха. С ним шутки плохи — особенно, когда дело касается единственных штанов. — В том, что я не хочу ходить по улице с голой задницей? Ты готов делить меня с комарами? Сомневаюсь, — Брут театрально взмахивает руками и начинает перебирать уже висящую на стуле одежду. Похоже, аргумент про комаров доносит до волчонка всю серьезность ситуации, и он начинает покусывать ногти, что выражает крайнюю степень задумчивости. Брови то сходятся на переносице, то гнутся арочками. — На стуле смотрел? — Конечно. — Хорошо смотрел? Брут переводит на него выразительно-матерный взгляд. — А в шкафу? Вместе они смотрят и в шкафу, и под шкафом, перерывают ворох пледов и даже поднимают матрасы; несколько раз заглядывают в кладовку, делают три круга почета по второй комнате, в которой и мебели толком нет; сгоняют Персика с лежанки, по цвету подозрительно похожей на искомые штаны, а потом извинительно чешут оскорбленную мохнатость за ухом, чтобы не дулся. Задвинув гордость подальше Брут — не ходить же по двору с голой задницей — натягивает те самые дырявые штаны, от которых открещивался всеми правдами и неправдами, и сосредоточенно повторяет свой маршрут от бельевой веревки между яблонями до стула в комнате. Но штаны так и не находятся. — Я понял, — заявляет Бродяга с таким просветленным видом, что Брут ему на секунду даже верит. — Надо попросить домового. — Домо… кого? — Домового. Ты не знаешь, кто это? — в его тоне читается «ну как можно это не знать», но Брут честно не знает и только медленно качает головой. — Старшие рассказывали, что домовой есть в каждом доме. Иногда они делают гадости, например, крадут вещи. Видимо, твои штаны забрал домовой, — Бродяга пожимает плечами, как будто это само собой разумеющееся. Бруту есть, что сказать. Например, то, что в мире, где город накрытым энергетическим куполом и где человек изобрел крылья, домо-или-любого-другого-вого быть просто технически не может. Что в его квартире в Полисе вещи пропадали точно так же и без посторонней помощи, и причиной этому был только его хронический недосып. Что верить в это — как минимум, нерационально, а как максимум — неразумно. И он уже почти открывает рот, чтобы это все Бродяге объяснить, но, прозрев, закрывает, клацнув зубами. Потому что вместо колючего, но влюбленного и очень взрослого волка он вдруг на долю секунды видит восторженного, совсем еще пушистого волчонка. Его глаза отражают блеск костра и он верит абсолютно каждому слову взрослых, которые оказались и не взрослыми вовсе — такие же вчерашние слишком быстро повзрослевшие дети, верящие в домовых или в миф об Икаре. Им очень надо было во что-то верить. А Бруту очень хочется верить, что его штаны найдутся. Поэтому он смиряется и принимает правила игры; чуть улыбается и спрашивает: — А как его попросить? — Его нужно задобрить чем-то вкусным и попросить отдать вещь. Бродяга берет со стола тарелку со трещинами, наливает в нее немного молока, ставит в угол и кладет рядом кусочек хлеба. Потом отгоняет предсказуемо крутящегося рядом Персика. Кот недовольно крякает, когда Брут подхватывает его на руки и начинает чесать пузо. — Теперь надо сказать «домовой, домовой, поиграй и отдай». Штаны, то есть, отдай, — объясняет Бродяга. Смотрит выжидающе на Брута, и тому кажется, что у изгоя под маской — наигранной, оказывается — серьезности сверкают насмешливые огоньки. — Нахрена ему играть с моими штанами, — ворчит Брут. — Ладно, ладно, — он сдается под легонько впившимися в кожу коготками. Он все еще чувствует себя немного по-идиотски, но если Бродяге захотелось вспомнить детство, то ему несложно подыграть. — Домовой, домовой, поиграй и отдай, — выразительно произносит куда-то в пустой угол Брут, а после поворачивается к стулу, как будто штаны могут там появиться из воздуха. Брут гнет брови знаком вопроса и косится через плечо на Бродягу. Волчонок только зевает и мотает головой в сторону матрасов. — Пошли спать. Завтра еще поищем. Чуть позже Бродяга, умывшись и переодевшись в растянутую футболку, смешно заворачивается в плед до самой макушки. Видны остаются только по-кошачьи блестящие в полумраке глаза. У Брута как-то была идея сколотить им кровать, и он даже начал собирать для этого доски. Но потом однажды утром он проснулся, а Бродяги рядом не оказалось — он во сне сполз с матраса на пол и даже не проснулся, когда Брут его затаскивал обратно. А еще Брут не смог бы сделать достаточно крепкую кровать, которую они не сломали бы в первую же ночь — так что он оставил эту затею. К волчонку под бок влезает Персик — он потом, конечно же, окажется жопой у Брута на лице. Или начнет носиться по дому с глухим топотом перед рассветом, чтобы его выпустили на улицу. Или будет орать из-за того, что Бродяга во сне прилип к Бруту и зажал кота между ними. Брут на свое счастье смотрит и думает только: «Господи, а ведь он в нашу первую встречу хотел меня убить». А теперь… вот. Если бы ему тогда кто-то сказал, что он останется жить на Окраинах с бешеным изгоем, а еще заведет кота и домового, то он бы ответил, что этому человеку надо проверить браслет. Сейчас он бы сказал «не порти сюрприз». Утром Брут решает контрольный раз перебрать одежду — и многострадальные штаны находятся ровно там, где он десять раз успел посмотреть и где их тогда оставил. Мисочка с молоком в углу ожидаемо пустая, и Брут с подозрением косится на Персика, но хлеба тоже нет — а хлеб кот совершенно точно не ест. А Бродяга только заговорщически сверкает глазами и таинственно молчит.