***
Шел третий час. Третий час ночи, седьмой час — с минимальным движением, если можно так назвать проходку от стены до лавки в два шага. Моро встал. До потолка не более полутора метров, но всяко лучше, чем шкаф. Сделал несколько шагов туда-сюда, замер у стены. Глубоким вдохом вобрал как можно больше воздуха, и, кажется, его все равно не хватило. Не шкаф. Все еще хорошо, но не «ахуеть, как здорово». Вернулся к лавке. Выдохнул. Надо попытаться взять себя в руки и подумать, снова перебрать все версии. С усилием проведя пальцами по лицу, Искандер медленно прокрутил головой круг, фиксируясь на определенных точках. Двенадцать, три, шесть, девять. Затекшие мышцы, скрипя, заметно потеплели и расслабились. Дальше руки, их Моро размял также неспешно, начиная фалангами и заканчивая запястьями. Поочередно вытянул обе руки, повел плечами, отстукивая поочередно ногами ритмы. Фокус постепенно наводился, но мозги все равно работать не хотели. Совершенно. Как назло. И покурить нельзя, простимулироваться абсолютно нечем, даже музыкой. Вдох и выдох. Мыслительный процесс возвращается к самому началу. «Думай, зачем это все. Где совершен прокол? Где оступился? Думай, блять, думай! За что это? Почему ты здесь?» Медленно разгоняясь, Искандер начал ходить кругами, словно загнанный в тесную клетку хищник. Тусклый лунный свет пробивался через решетчатое окно, то и дело падая на лицо, серебря светлые волосы. «Слишком активно выступил тогда. Начал раздражать. Если начал — значит зацепил. Кого зацепил? Неужели его? Или нет? Кому это нужно?..» Вопросов слишком много — и ни на один ответа нет. И вряд ли будет. «Возможно, сдали свои. В последнее время много утечек, они достаточно хорошо осведомлены в наших действиях, вот и имеем, что имеем… Но свои же не могли… Блять». Он замер напротив лавки. «Да все они могли. Конченный правдоруб, носишься с честью, правдой, преданностью долгу… Легче надо относиться к вещам. Гораздо проще подобных ебанутых, как ты, подловить и списать в утиль». Криво улыбаясь, Искандер сел, упираясь локтями в колени и зарываясь руками в волосы. Крепко сжал пряди, надеясь, что взбодрит. Не взбодрило. «Дай бог, если они хотя бы на суде скажут, в чем ты виновен, а не сразу отправят в общую мужскую без следствия». — Н и х у я они не скажут. — Вполне осознанно и уверенно вынес Моро приговор сам себе. Шрамированный уголок губ дернулся, и мужчина резко откинулся на холодную стену. — Пр-равосуудие… Пр-ра-авда… Кому она нужна? Для чего все это нужно? Зачем, блять… «Н е п о м н ю». Запустив руку в волосы, он с усилием взлохматил кудри, вытащил пальцы на лунный свет. Вырванные волосы сверкнули отчетливым серебром. …Шел четвертый час. Сгорбленная фигура на лавке сквозь прутья решетки казалась каменной, неживой. Подступало утро.***
— Подсудимый, встаньте. Он медленно поднялся со скамейки — камеры центральных телеканалов сразу жадно выхватили помятый костюм, растрепанные волосы с проступившей сединой. Бренчащие сталью наручники на покрасневших запястьях. Потухшие глаза, ледяные корки. Каменное, совершенно неэмоциональное лицо. — Признаете ли вы, Искандер Моро, свою вину по статье 222-23 уголовного кодекса Франции? Подняв голову, дивизионный комиссар уперся взглядом в лицо судьи. Молодой, холеный, густая копна черных волос, наглые серо-голубые глаза. Элегантная морда золотого мальчика в судейской мантии — вот какое лицо у сегодняшнего правосудия Моро. Искандер ухмыльнулся. Медленно повел плечами, будто затек — что правда, после той разминки он более не вставал, пока в восемь утра за ним не пришли. — Вы признаете свою вину, месье Моро? Оглядываясь, комиссар поймал на себе взволнованный взгляд Жака из зала. Сезар, необычайно мрачный, стоял позади, мертвой хваткой удерживая рвущегося на мордобой Матье. Бледная как саван Аврора, сжав деревянные перила, что-то шептала. Уголок губ дернулся — попытался улыбнуться и подмигнуть ей, приободрить. Вышло скверно. — Месье Моро! Искандер вновь посмотрел на клоуна в мантии. Хотелось произнести что-нибудь особенное, но в последний момент сдержался — медленно качнул головой в отрицании. «Liberté, Égalité, Fraternité», — беззвучно дернулись губы. И опустился на скамейку, не проронив ни слова.