***
Конверт, прислонённый к зеркалу, страшно действовал на нервы и не давал сосредоточиться на чём-либо ином, кроме как на себе. Поджав покусанные губы, Соловей демонстративно отвернулся от гримировального столика, словно кусок картона мог ему что-то предъявить, и прошёл к окну, аккуратно выглядывая наружу. Зарешёченное, довольно мутное от серовато-рыхлистой грязи, окно выходило в такой же неприглядный двор-колодец, освещённый одной тусклой лампочкой, свисающей с переплетенья проводов. Очень умиротворяющая, успокаивающая обстановка. Хоть сейчас в петлю. Покачиваясь на ветру, лампочка кратко моргнула. Её отблеск напоминал Соловью глаз тигра, притаившегося во мраке, готового в любой момент прыгнуть и сомкнуть острейшие клыки на его шее, чтобы поскорее полакомиться тёплой кровью, нежным мясом. Картинка настолько живо представилась ему, что пришлось как можно скорее отойти от окна вглубь комнаты, закутаться в блестящую шаль, толком не греющую. Тигр отступил во тьму, скрывшись с глаз долой, но белый конверт пропадать не собирался, продолжая мозолить глаза. Соловей нахмурился, раздражённо цокнул: — Старый дурак. И, усевшись обратно на стул, протянул руку к конверту, обхватывая за уголок и подтягивая к скрещённым коленям. Бумага обыкновенная, офисная, сама по себе не имеющая ни запаха, ни особой текстуры, но, поднеся её вплотную к носу, Соловей уловил знакомые нотки. Меченый Моро никогда не пользуется одеколоном — по крайней мере, Соловей не мог сравнить его запах ни с чем знакомым, что успел перепробовать за карьеру эскортника. У комиссара был свой, особенный аромат, и сейчас от бумаги исходил именно он: Травяные ноты — явно шампунь. Смягчающая нотка мяты — лосьон для бритья. «Marlboro» — других он никогда не курит. Совсем немного усилий, и образ комиссара всплыл сам собой — рослый, высокий, невообразимо плавный, такому красавцу только танцевать, а не по подворотням бегать… — Figlio de putana! — разом встряхнувшись, Соловей ещё более раздражённо отбросил конверт на столик, руки сложил на груди. Чёрные глаза, сверкая молниями, обратились к маленьким настенным часам, и увиденное спокойствия нервному сознанию не прибавило. «Вскр-роешь р-ровно в шесть часов вечер-ра, за час до смены». — Сидеть ещё… Ждать… На словах нельзя было сказать!.. «Пр-рочтёшь — сожги. До пепла». На часах — без трёх шесть. — Merde. «В твоих интер-ресах выполнить всё дословно». Вслушиваясь в джазовые перестуки, доносящиеся из плохонького радиоприёмника, Соловей не задумываясь начал наматывать шаль на кончик пальца, опять покусывая нижнюю истерзанную губу. Минутная стрелка медленно, но верно подползала к двенадцати. «Не сделаешь, тогда не сетуй…» Часы, характерно щёлкнув, «пробили» начало седьмого часа — страдальчески изогнув широкую, пока что не приглушённую макияжем бровь, Соловей навис над столиком, подцепляя конвертик ногтем. Покачав ногой и голову склонив к плечу, как любопытная птица, поддел краешек прилипшей к краю бумаги. Потянул на себя и оторванный хвостик скинул в пепельницу. «Вини себя — а не меня».***
В клубе сегодня атмосфера особенная, можно сказать, что повсеместно-интимная: мягкий приглушённый свет, сиренево-виноградные полутона, преломляющиеся от прожекторов, обивки диванчиков, больших кожаных кресел… Элегантный, стройный силуэт, вдруг отделившись от находящейся в полутьме стены, аккуратно лавируя между мебелью и гостями оказался у барной стойки. Бармен, тщательно намывавший стаканы, вопросительно взглянул в кокетливо-поблескивающие темные глаза. «Будь на виду, но в стороне, и больше естественности, merde…» — Налей воздушного, sweety. — Улыбаясь, Соловей постучал ухоженными коготками по лакированной поверхности. — Я сегодня перышко. Которому, желательно бы, унестись с первой же стопки — лишь бы напряженная струна, которую он так глубоко прячет под расслабленным телом и ворохом блестящих тряпок, хоть на мгновение перестала сдавливать грудь железными тисками. Бармен, кажется, настроение изящной «дамы» уловил, принимаясь намешивать что-то явно несоответствующее барной карте. Переменив ногу, Соловей подпер красиво изогнутым запястьем голову, невзначай оглядываясь сквозь тонкую вуаль. Блестящие губы беззвучно шевельнулись: — И где ты, ублюдок картавый?.. Внимательный осмотр небольшого зала ничего не дал, выявив среди посетителей только давно проверенные лица. Соловей, раздосадованный этим, практически в голос цыкнул, но вовремя подставленный под руку бокал этот порыв перебил, отвлекая на себя. — Merci, сладкий. Намешанный коктейль, сладкий, но довольно приятный и действительно лёгкий, осел на языке карамельной тягучестью. Почти что, расслабившись, эскортник вальяжно, как пригревшаяся в солнечный день на крыше кошка, сел на барном стуле удобнее, лениво поглядывая по сторонам. «А может, ещё ничего и не будет. Суету навели, а никто не придет… Пересрались, обосрались…» Мысли, через час ожидания ставшие ленивыми и тягучими, прервались одномоментно, когда рядом выросла грузная фигура, явно отдающая куревом и алкоголем. Соловей с подобным контингентом в силу наработанного авторитета и брезгливости уже давно не контактировал, но тут, учуяв от перебравшего солидного мужика явное желание посорить лишней тысячью-другой франков да развлечься диковинкой, расплылся в широкой улыбке. «Хуй с ними, этими фликами… Пока дождёшься, вся рыба уйдёт…» Конечно, эта рыбёшка была не так интересна в отличии от тех, что собралась за большим балдахином, заняв самый дорогой стол — однако, те люди, прибыв по большей части с чёрного входа, пришли дела решать, а не развлекаться с мальчиками. Что, разумеется, немного грустно, но вполне ожидаемо, а раз ожидаемо — надо вертеться… Практически соскользнув со стула, Соловей уже было протянул руку навстречу дымчатому образу, но на полпути пришлось замереть — яркий свет ударил в глаза, музыка резко стихла, и в образовавшейся тишине излишне громко затопали тяжелые берцы, зазвучал спокойный, вежливый, веский голос: — Bonjour-r, mesdames et messieur-rs. На мгновение ослепший Соловей, оклемавшись и проморгавшись, излишне резковато, потеряв всю грацию, повернулся к дверям. Сквозь дымчатую завесу, постепенно становящуюся все тоньше и тоньше, проступал высокий силуэт в светлом плаще, окруженный полисменами. — Пр-рошу пр-рощения за внеплановое втор-ржение… От света прожекторов, направленных в центральную приватную ложу, поблескивали серебром погоны и светлые кудри. — У нас тоже р-рабочее вр-ремя. Синие глаза блеснули особенно ярко. В их отражении рослые парни, скрутив важных шишек в дорогих костюмах, выстроившись в цепочку покидали ложу. На долю секунды их взгляды пересеклись, и «захватчик» дёрнул шрамированным уголком губ. «Картавый ублюдок». Ублюдок же поднял на уровень лица раскрытое удостоверение. Вежливо улыбнулся. — Комиссар-р Мор-ро, кр-риминальная полиция. Всем оставаться на своих местах.