Соври мне ещё раз

— А завтра, при первой возможности, я проведу суд твоей подружки, а затем её казнь. — Эпистат развернул меня к себе лицом. Насмешливые голубые глаза, наблюдали как я глубоко дышу, пытаясь усмирить буйное сердце. Его сильные руки сжимали мою талию, прижимая как можно ближе к себе. Сохраняя равновесие, я уперлась в его грудь ладонями. Руки предательски потели от этих, сносящих голову, прикосновений. — Пришел, чтобы лично мне об этом напомнить? Какая щедрость. — задирая голову вверх, я пыталась как можно дольше сохранять с ним зрительный контакт. Одна из его рук поднялась выше и легла мне меж лопаток. Все внутри испепелялось. Эта близость, давалась с каждой минутой все сложнее. — Хотел, чтобы от меня узнала. — с непонятной досадой сказал он, но глаза в сторону отводить не стал. Сохраняя свой статус великого Эпистата даже передо мной, слабой и подчиняющейся, он давил на самое больное. Сначала казнит Дию, затем остальных включая меня. Он беспощадно кормит прямо с руки, чтобы потом этой же рукой уничтожить. — Уходи, Амен. — прошептала я, превозмогая внутреннее желание. И это своеволие, сползет мне с рук как и все остальное. Кто ещё бы осмелился гнать его прочь? Но слова не сердце, слова мои лгали. Как бы мне хотелось, чтобы он остался. Как бы мне его хотелось… Я смотрела в его глаза, пытаясь навсегда отразить их в памяти. Вот, он, передо мной, прижимающий к себе так трепетно, так сладко, что во рту становится приторно. А через пару часов все может кардинально измениться. И на место сладости, подступит тошнотворная горечь. Мужчина печально улыбнулся, на секунду прикрыл глаза. Но отпускать меня не собирался. Он дотронулся до моей щеки, проведя пальцами по спадающим локонам волос. Его теплое, нежное прикосновение взвыло во всем теле. Зачем он ведет себя так? Зачем позволяет привыкнуть к ласке? — Моя Неферут… — голубые глаза, смотрели прямо в мои. Он медленно опустился взглядом к губам, задержался, прежде чем вернуться обратно. — Тайна, всегда становится явью. Какой бы тайна не была, рано или поздно, она всплывет наружу. — он нарочно говорил медленно, ожидая какой либо реакции от меня. Но я, превозмогая собственную слабость, пропускала его слова мимо себя, стараясь не вдумываться в их скрытый подтекст. Амен все знает. — Это закономерность. Порядок. — его руки чуть сильнее прижали меня к обнаженному, вымуштрованному до идеала, телу. Амен наклонился, скользнул губами от виска к уху, заставляя меня обмякнуть в его сильных руках. Какого было знать, что не только я изнемогаю от его близости, но и он едва ли контролирует себя. Это сводит с ума. Все сводит меня с ума. Моя ложь, моё положение и моя уязвимость. Но в данный момент, единственное о чем я могу думать, так это о его сильном возбуждении внизу. — Очень плохо, когда мой порядок нарушают. — бархатный смех, вибрацией прошелся по коже. Я осторожно опустилась руками ниже, упираясь в рельефные мышцы живота. Он заметно напрягся, умолк. Тело усыпанное давно зажившими шрамами, в темноте, казалось ещё более устрашающим от спадающих на него теней. Все чувства обострились. — То, чем мы сейчас заняты, входит в твой порядок, Господин? — я засмеялась, выгибаясь в пояснице навстречу ему. Платье натянулось, очерчивая грудь ещё больше. Этот порочный круг из которого больше никогда не будет выхода, я создала без чьей либо помощи. Есть ли ещё на планете такой отчаянный шезму, который всем нутром будет тянуться к главарю охотников? — О, не сомневайся, ты без сомнения входишь в мой порядок. — он наклонился, застыл в паре миллиметров от моих губ. Ночь, обнажила все желания, которые были скрыты в свете дня. Каков шаг, полный отчаяния, когда я потянулась ему навстречу, давая губам наконец получить желанное. Мягкие губы Эпистата, едва приоткрылись, забирая ведущую роль. Мужская теплая ладонь легла на мою щеку, опустилась ниже к шее, потянула к себе. Мои дрожащие руки, неловко обвили его шею, покрытую золотом. Робкие, застенчивые, несмелые поцелуи с каждым мгновением обретали уверенность, напористость и требовательность. Амен брал от этого поцелуя всё, чего так желал и чего только могла желать я. Его язык проникает вовнутрь, а я могу лишь отчаянно находить силы, чтобы продолжать дышать. Мягкий, тягучий словно мед поцелуй становился глубже, позволяя развязным языкам встретиться друг с другом. Эпистат делает шаг вперед, ведомая, я отступаю, позволяя ему вести нас. В тумане происходящего, ноги касаются деревянного каркаса кровати. Все тело словно сотканное из тростниковых стеблей обмякает в его руках. Он бережно опускает меня вниз, нависая сверху. Спина касается холодных простыней от чего кровь в жилах закипает ещё больше. Охотник ласково играется, посасывая нижнюю губу, прежде чем облизнуть верхнюю. Его свободная рука опускается вниз, очерчивая плавный изгиб ключиц, а после, касается груди. Пальцы зажимают меж собой набухший розовый ореол, пробуждая во мне очередной стон. Как нежны его прикосновения. — Хаос порядком нарекаешь. — вновь я смеюсь. Кроме смеха в голову больше ничего и не лезет. Мысли бегают, расползаются, быстро улетучиваются. Он накрывает твердый сосок большим пальцем, чуть вдавливает, очерчивая его на ткани платья. — Права, Эва. — он оторвался, легко поднялся вверх. Все внутри заныло. Как может так поступать? Как сам сдерживается? — Завтра порядок восстановим, вновь к тебе вернусь. — Эпистат говорил про казнь, которую он будто бы жаждет прочувствовать вновь. Он улыбаясь, промокнул губы о тыльную сторону руки, оправил волосы, выбившиеся из своего обычного состояния и в своем обыкновении, не прощаясь, покинул комнату.       Деревянный помост, словно до сих пор мокрый от крови, стоял недалеко от поселения, спрятанный от чужих любопытных глаз. Охотники смешались с местными, контролируя возбужденную от предвкушения смерти толпу. Стадо людей визжало, кто то умудрялся свистеть и кидать в сторону виселицы то, что попадалось под руку. В глазах переодически темнело. Паника накатывавшая с самого утра, подступила к горлу и рвалась наружу. — Необязательно смотреть. — Ливий подошел со спины, брезгливо оглядываясь по сторонам. Видимо его происходящее тоже не забавило. — Я хочу видеть своими глазами. — прошептала я, когда на помост выволокли Дию. Люди взвыли, осыпая женское, почти нагое тело, бранной руганью и грязными присказками. Её кинули недалеко от громадного столба, словно тряпичную куклу. Подруга, грязная, взмокшая от крови и пота, без сознания, лежала на деревянных досках и грудь её еле вздымалась. Девичьи руки лишенные ногтей, исполосованы лезвием, позволяя нежной коже свисать лохмотьями вниз. К моим глазам прилили слёзы. Страшная, абсолютно ужасающая картина далекая от понимания гуманности. То как она выглядела, то как лежала и то, что с ней будет дальше, напрямую теперь зависело от меня.       В свете дня, облаченный в накидку, дабы спастись от жгучего солнца, на эшафот взошел Эпистат. Грозный, но не скрывающий довольства, Амен, поднял руку, одним движением, заткнув громких созерцателей. Как абсурдно смотрелась эта жуткая картина. Вот он и вот Дия. Шезму и охотник. Жертва и каратель. Жизнь и смерть. Казалось все вокруг померкло. Шум прекратился и был таким далеким, что не разобрать. Он смотрел только на меня. Словно эта демонстративная выходка, как сцена в театральном представлении, была показана одной лишь мне. Единственному зрителю, реакция которого была необходима. — Сегодня, в руках каждого, судьба этой девушки. — эпистат даже не собирался отрывать от меня свой цепкий взгляд голубых глаз. И ведь ещё вчерашним вечером, эти глаза, смотрели на меня абсолютно по другому. — Ровно в тот час, когда солнце покинет Египет, я вынесу свое решение. А пока, любой кто не сможет нести на себе бремя лжи, может признаться в содеянном, тем самым оправдать девушку от казни. Тот кто расскажет о том, что знает или видел, сможет попросить желанное. — Амен улыбнулся одним лишь краем губ, обнажая идеально белый оскал. Сердце бешено долбило во всем теле. Равнодушие, которым Эпистат был явно не обделен, обдало меня холодом. Груз несправедливости оборачивал петлю на моей шее. Дия должна быть на моем месте, а я на её. И лишь из-за моего страха, моей трусости, она теперь лежит там, в шаге от смерти. Я, тот шезму, который в ту ночь был в храме. Я, тот шезму, что рылся в вещах Амена ночью. Я, тот шезму, которого он ищет. И он нашел. Он загнал меня в угол, с интересом наблюдая как я пытаюсь выкарабкаться. Как поведу себя в этой ситуации? Пожертвую собой или же подругой, теряя оставшуюся человечность и гордость. Решение, которое перевернет мою жизнь верх тормашками. Решение от которого зависит не только моя жизнь, но и жизнь Дии.