Я медленно моргнула.
Выражение на красивом лице этой женщине было мягким. Алые губы, выделяющиеся на фоне белоснежной, словно снег, коже, растянулись в лёгкой улыбке, будто бы всё это зрелище доставляло ей истинное наслаждение.
Я высунула язык, пробуя воздух вокруг этой женщины на вкус.
Кроме металлического привкуса чужой крови я смогла ощутить искрящуюся, как пузырики, радость, испаряющуюся подобно утреннему туману, раздражение и… Что-то очень-очень странное. Это чувство, отражающееся в испускаемой ею проклятой энергии, заставляло меня нервничать, испытывать нечто странное… Сердце в груди билось до странного быстро. Кажется, у меня покраснели щёки.
Изящные дорожки, выложенные блестящим в свете солнца камнем, залиты детской кровью. Ещё недавно звучавшие крики, полные боли и страха, затихли, погружая окружающее пространство в тишине; лишь звуки трепещущей на ветру листвы раздавались в саду. Птицы давно упорхнули, услышав истошный вой.
Поросёнок был вкусным. Дети самые вкусные. У них нежное мясо, хрупкие косточки и сладкая сладкая кровь. Особенно дети из богатых семей, ибо хорошо откормлены.
Женщины опускается передо мной на колени, пачкая кимоно в чужой крови, но я не дёргаюсь.
От неё не исходит враждебности.
Она трёт моё лицо широкими рукавами своего кимоно. На синей ткани остались кровавые разводы, вот только женщину это совершенно не волновало.
Я щурюсь, складывая крылья.
Женщина красивая красивая. У неё длинные, чёрные волосы, ровной линией спадающие ей за спину. Лицо у неё кругловатое, что видно по строению черепа, но щёки впалые, от чего неестественно выделились скулы. Губы полные, алые, растягиваются в лёгкой, мягкой улыбке. Глаза алые, цвета застывающей капли крови, в обрамлении длинных, чёрных ресниц.
Скосив взгляд в сторону, проследила за движениями её рук.
Когда она отнимает ткань своего кимоно от моего лица, я успеваю заметить слишком тонкие, ломкие запястья, которые неестественно уродливыми изломами выглядывали из под рукава.
Если приглядываться, то можно заметить в ней эту странную худобу.
Она всё ещё красивая. Так мне кажется.
Только вот всю её фигуру окружает что-то, от чего хочется отвести взгляд.
Я видела наложниц отца — круглые щёки, мягкие тела, аккуратные запястья. Кости не должны были торчать так, будто стремятся разорвать тонкую кожу. Для людей такое нехарактерно.
Она человек?
Я вгляделась в неё внимательнее, высунула язык, пробуя проклятую энергию вокруг неё с особой тщательностью, но не уловила ничего похоже на гниль проклятий. Она не похожа на отца, на меня, но и на знакомых мне людей тоже…
И всё же при всей изъянах мне хотелось назвать её «красивой».
Она не прятала румянец щек под толстым слоем белил, её брови настоящие, а зубы — желтоватого оттенка. Не чёрного.
Женщины отца всегда ухаживали за собой. В храм ежемесячно доставляли огромное количество косметики, которую они наносили на свои лица. Покрывали лицо ровным слоем белил, сбривали брови и рисовали их выше, а так же красили зубы в чёрный цвет.
Это считалось красивым.
Отцу было всё равно.
К тому же макияж на вкус неприятен. Это омерзительная горечь, от которая кривится лицо и слезятся глаза. Я пробовала. Мне не понравилось.
Я уставилась на её выглядывающую ладонь. Смотрела долго, пока эта женщина смотрела на меня в ответ.
Она вздрогнула, распахнув глаза, когда мои челюсти сомкнулись. Острые зубы впились в мягкую плоть её ладони. Рот мой наполнился чужой кровью, такой сладкой-сладкой на вкус…
— Ты не наелась?
Голос у неё мягкий, тон спокойный… И даже проклятая энергия вокруг неё не стала плотнее, словно она действительно не испытывала ни страха, ни злости, ни даже раздражения.
Я разжала челюсти, отпуская её ладонь, но предварительно лизнула кровавые следы укусов.
— Пойдём со мной.
Она поднялась с колен, осторожно зажимая рану.
Не задумываясь, я пошла за этой женщиной.
Проклятая энергия этой женщины всё ещё окутывала её фигуру коконом, находясь в состоянии покоя. Её эмоции — это смесь удивления, радости и того странной, волнующей меня… Штуки! Да! Штуки!
Её гэта с глухим стуком соприкасались с гладкими камнями, пока я шлёпала босыми ногами. Камни на солнце нагрелись, поэтому было приятно.
Мы зашли на открытую веранду энгава. Мои голые ступни коснулись нагретых досок.
— У меня есть для тебя еда.
Она остановилась перед закрытыми сёдзи, обернулась ко мне и мягко улыбнулась, после чего здоровой ладонью мягко провела по моим волосам.
Я моргнула сначала одним глазом, потом другим…
— Если ты голодная, то милости прошу.
Конечно, я оживилась.
— Я голодная! – быстро-быстро закивала головой.
Я всё убегала вперёд, пока мы шли по коридорам дома, но неизменно останавливалась, оборачиваясь на женщину. Её гэта с тихим, приглушённым стуком соприкасались с татами, устилающими пол. Она не разулась.
Входя в храм отца — и мой, разумеется! — все разувались, проявляя уважения к благословенным залам. Мы с отцом просто всегда ходили босиком. Это удобно.
Женщина остановилась перед сёдзи, ведущими в комнату, где я ощущала скопление проклятой энергии. Там было по крайней мере несколько людей.
Мне пришлось вернуться к ней, потому что я уже успела убежать в конец коридора.
Женщина улыбнулась мне, прежде чем открыть сёдзи.
В комнате — огромной зале — было несколько стариков, сидящих на дзабутоне. Между ними был длинный, низкий столик, на котором была еда: миски были заполнены клейким, белым рисом в форме цилиндра, овощами и бобами. Мяса и рыбы видно не было — запрещено. С месяца яёи по месяц хадзуки рекомендовалось воздержаться от употребления мяса.
Гадость.
Нет ничего вкуснее и полезнее мяса! Человеческого!
Старики прервали свой разговор. Повисла неприятная тишина. Они смотрели на нас злыми, гневными взглядами, позволяя своей проклятой энергии взволновано встрепыхнуться. Я чувствовала это омерзительное давление чужой энергии на себя.
Из моего горла вырвалось злобное рычание.
— Кто пустил тебя сюда, отродье!?
Эмоции красивой женщины так же изменились. Радость исчезла, оставляя место только для ядовитой ненависти, которая оседала на языке ледяной стружкой.
Мне эти старики не нравились.
— Что за мерзость ты сюда привела!?
От чужого крика пострадали мои несчастные уши.
Я зарычала громче.
Мне не очень нравилось есть стариков. Их мясо было более жёстким, сухим и отдавало каким-то… Тленом. Эти люди были одной ногой в могиле по естественным причинам, а их тела словно иссыхали, теряя свой неповторимый вкус. Дети и молодые люди гораздо вкуснее.
Но их я съем.
Они своим существованием загрязняли воздух и портили мне настроение, пытаясь подавить своей аурой.
Ненавижу, когда на меня давят.
Я кинулась на ближайшего старика, с особым наслаждением смыкая зубы на его горле. Мои острые клыки разодрали старческую, дряблую кожу, добрались до мышц, до шейных позвонков. Я выдрала целый кусок из его горла, с особым наслаждением перемалывая его зубами во рту. Кровь вытекала пульсирующей струей, стекая вниз, пачкая ткань кимоно уродливыми разводами.
Крик старика вырваться не успел, превратившись в глухое бульканье. Глаза, в которых до этого клубились ненависть и презрение, остекленели, пустующим взором уставившись в сёдзи за мной. Глаза я осторожно вынула, вырывая их вместе с тонкой веревочкой нерва.
Глазные яблоки вкусные, тают во рту подобно пастиле.
Поднялся настоящий гвалт. Старики кричали, звали на помощь, спеша к выходу из залы. Они опрокинули длинный, низкий столик, из-за чего миски с едой попадали на пол, некоторые даже разбились. Пока они пытались выбраться через открытые сёдзи, распахивая друг друга, оттолкнув красивую женщину так, что она упала на татами, я лакомилась трупом.
Крики стали более отдалёнными.
Я руками стала отрывать голову от тела. Теперь зала наполнилась треском разрываемых мышц и отделяемых друг от друга позвонков. Оторванная голова с глухим стуком упала на татами, откатившись в сторону, где соприкоснулась с перевернутым столиком. Часть развалившегося на татами риса пропиталась кровью.
Я разодрала когтями грудную клетку, выломала рёбра, откидывая обломки в сторону, как ненужные мне палочки. С яростью вырвала ещё недавно бившееся сердце, после чего вгрызлась в него. По моим рукам и подбородку полились алые струйки крови, которые капали на татами кривыми каплями.
— Это вкусно?
Я оторвалась от сердца, посмотрев на красив женщину.
Она уже успела подняться на ноги, осторожно отряхиваясь, хотя это не помогло. Кимоно и так было запачкано кровью.
— Не очень. Мясо детей намного вкуснее! — я обнажила острые, розоватые от крови зубы в улыбке.
— Ох, правда? Я должна была знать лучше, — она покачала головой.
— Ты никогда не ела мясо?
Я снова окинула её маленькую фигуру взглядом. Она выше всех женщин, которых я видела раньше, но всё равно оставалась «маленькой». Она была уже остальных, да и щеки так неправильно впадали, хотя должны быть кругленькими.
Это явно от недостатка мяса! Нет ничего питательнее человечины!
Я протянула ей надкушенное сердце.
— Это полезно! Отец так говорит!
Она присела на колени передо мной, вновь опускаясь в лужу крови, где сейчас плавали рисинки и бобы.
— Кто твой отец, дорогая?
Я хлопнула ресничками.
Необычный вопрос.
— Он король! — я взмахнула руками. — Весь мир у его ног!
— Король?
Она едва заметно сощурилась, обдумывая мой ответ.
— В Японии правят его императорское величество Камму, — она внимательно осмотрела меня. — Ты имеешь ввиду его?
— Кто это? Нет! — я мотнула головой. — Без понятия, кто это. Мой отец король!
Она приподняла бровь.
— Ты знаешь его имя?
— Сукуна!
Воздух вокруг неё наполнился искренним удивлением.
— Король проклятий?
Я быстро-быстро закивала головой.
— Король!
— И как же ты попала сюда, дитя короля?
Я пожала плечами.
— Ну, сбежала из дома?
— Король плохой отец?
— Да! Он заставляет меня
работать! — я нахмурилась, горло вздёргивая нос.
Это же кошмар!
— Бедный ребёнок, — она пробормотала, едва заметно улыбаясь.
Я фыркнула.
— Так ты будешь есть? Тебе надо много кушать! Мяса! — я пихнула ей в лицо надкушенное сердце.
— Это мне?
Она осторожно приняла сердце из моих рук.
— Да!
— Это так мило с твоей стороны.
— Я буду хорошей королевой!
Под моим внимательным, горящим взглядом она поднесла сердце к губам, откусывая маленький кусочек своими тупыми, слабыми зубами. Белыми. Я всё ещё вспоминаю чернильно-чёрные зубы женщин в храме.
Жевала она с трудом.
— Мясо стариков более жёсткое, чем у детей, — поучительным тоном рассказывала я.
Она проглотила сырой кусок человеческого сердца.
— Неужели?
Наше общение прервали ворвавшиеся люди. По движению их проклятой энергии, которая вновь заполнила залу, я поняла, что это не обычные люди. Шаманы. Они иногда приходили в наш храм, ещё реже покидали его, отправляясь в утробу отца.
— Как ты посмела привести в поместье мерзкое проклятье?!
Я зарычала на кричавшего мужчину.
Он был низким, крепко сложенным мужчиной с длинными, русыми волосами, собранными в высокий пучок, который был замотан лентой. Он был… Странным. Непохожим на других мужчин. Черты его лица были более утонченными, чем у всех остальных представителей мужского пола, которых я видела. Под левым уголком губ притаилась родинка. Он был похож больше на женщину! Его узкие, темно карие были прищуренный, а розовые губы сжаты в плотную линию, выражая всё его негодование. Только в омуте его глаз я не видела той черноты ненависти, что видела в глазах толпы стариков.
Я высунула язык, пробуя на вкус его эмоции.
Нет, ненависти среди них я не ощущала. И всё же ощутима была его злость и раздражение. Он источал враждебность, из-за которой я распахнула крылья, пытаясь выглядеть больше, чем есть на самом деле. И предупреждающе зашипела на него.
На меня он кинул уже ненавидящий взгляд.
Я ответила ему рычанием.
— Ох, теперь вы обратили на меня внимание? — женщина мило улыбнулась, но среди её эмоций я не могла найти радости.
Мужчина тяжело вздохнул, на мгновение закрывая глаза.
— Посмотри, что ты натворила, — он махнул рукой, указывая на всё, что происходило в зале. — Привела проклятье, которое убило Старейшину клана!
— Ох, правда? А я и не заметила.
— Йоко… — его голос сломался, но он смог вернуть себе самообладание. — Неважно. Я изгоню эту мерзость…
— Нет! — женщина немного повысила голос, закрывая меня собой.
Сердце она кинула на пол.
— Ты теперь защищаешь
проклятого духа? Как ты можешь?
— Могу, — её голос наполнился льдом.
Мужчина стиснул зубы, после чего махнул головой.
— Отойди, Йоко.
— Нет.
Они прожигали друг друга упрямыми взглядами.
Я наблюдала за этим с интересом, отслеживая каждое движение этого мужчины. Если бы он вдруг решил напасть, я должна была быть готовой. От него исходила слишком явственная враждебность в мою сторону, из-за которой мои инстинкты требовали быть в полной боевой готовности.
— Ты понимаешь, что творишь?
Тебя казнят!
Я снова зарычала, испытывая жгучее желание сожрать этого мужчину. Каждая мышцы в моём теле напряглась, но нападать я не спешила.
Он опасен.
— Я всего лишь проявляю
дружелюбие к нашей
гостье.
Женщина особенно сделала акцент на словах «дружелюбие» и «гостье», подчёркивая мой статус. От этого мужчина вновь поджал губы, да так, что они побледнели. Во взгляде, которым он одаривал меня, царило ничем не замутненная ненависть. Карие глаза буквально стали тёмными от этого гнилого, обжигающего чувства.
В ответ я скалилась.
— Её Высочество Рёмен изволила посетить клан Годжо, — женщина елейно улыбнулась.
Я гордо расправила плечи, даря ему ухмылку.
Мужчина ощутимо сбледнул, когда услышал столь значимую фамилию. На смену удушающей ненависти пришло смятение и страх, которые наполнили меня гордостью. Страх его заполнял меня, делая сильнее, насыщая.
Так сладко.
Я облизнулась, заодно слизывая с лица часть засыхающей крови.
— Ты права, — слабо пробормотал он. — Мы рады видеть Вас в поместье клана Годжо, Ваше Высочество.
Мужчина почтительно поклонился.
Он перестал источать такую враждебность, благодаря чему мои мышцы начали расслабляться. Я сложила крылья вместе, не боясь испачкать их в кровавых лужах, рисе, бобах. Можно было продолжить кушать.
— Есть ли что-то, что мы можем для Вас сделать?
Я ухмыльнулась, кидая взгляд на искалеченный труп с оторванной головой.
— Есть хочу!
***
— Мы её ищем, — Ураюме поклонились.
Сукуна посмотрел на них взглядом абсолютно диким.
Ураюме не осмелились поднять взгляд, зная, что увидят в алых, как свежепролившаяся кровь, глазах. Лишь склонили голову ниже, в надежде переждать самую настоящую бурю, которая грозилась смести всё на своём пути.
С недавнего времени — когда исчезла принцесса — храм словно застыл. Каждый находящийся здесь ощущал эту обжигающую ярость Двуликого Божества, стараясь передвигаться по коридорам тихо, словно мыши. В этот раз вкусная, приготовленная лично Ураюме еда не была способна спасти их от гнева господина.
— Это всё? —
спокойно поинтересовался Король.
У Ураюме волосы на затылке дыбом вставали.
— К вам прибыл гонец из клана Годжо.
Сукуна задумчиво покрутил между своими толстыми пальцами кисэру, смотря туда лишь двумя глазами. Другими глазами он продолжал следить за почтительно склонившими голову Ураюме.
— Ну приведи его.
Сукуна сжал любимую кисэру так, что дерево с громким треском разломилось на две части.
Ураюме даже не вздрогнули. Они вновь поклонились, ускользнув из тронной залы, чтобы встретить гонца.
Кэндзяку умудрился унести свой мозг вовремя, скрывшись от взора Короля Проклятий до тех пор, пока гнев его не утихнет. И не так важно, что на это может уйти несколько веков. Он умел выжидать, а времени у него — неограниченное количество.
Сукуна объявил, что в меню у него должен появиться говорящий мозг.
Срочно.
И несмотря на то, что Кэндзяку искали по всей Японии, все, в том числе и сам Сукуна, знали, что эта сколопендра будет скрываться много десятилетий, веков и даже тысячелетий, ожидая, когда гнев утихнет и его помилуют.
Так уже было.
Гонец из клана Годжо склонился перед ним в догедзе, не смея поднимать взгляд без разрешения. Ни слова он не говорил, пока Сукуна откидывал его тёмным, тяжёлым взглядом.
— Ну, с чем пожаловал ко мне столь «уважаемый клан?
Получив разрешения, гонец заговорил:
— Её Королевское Высочество Цукихиме изволила посетить поместье клана Годжо.
Сукуна замер. Его проклятая энергия сгустилась в тронной зале, буквально придавливая человека к полу. Дышать гонцу стало тяжело настолько, что перед глазами стали мелькать чёрные мушки. Но он не посмел возмутиться, принимая эту
милость.
— Что моя дочь забыла в шаманском клане?
Гонец не смог ничего ответить.
От ленивого движения пальцев Сукуны тело гонца разделяется на три удивительно ровных линии, из которых начали уродливым месивом вываливаться на пол внутренности. Под этим месивом собралась лужа крови.
— УРАЮМЕ!
Они зашли в залу, окидывая уродливое месиво безразличным взглядом.
— Мы прикажем слугам убраться.
Сукуна поднялся с трона.
— Быстрее. Мы отправляемся в поместье клана Годжо.
***
Первое время в слуг летели керамические миски, в которых они приносили еду — рис, бобы, овощи, рыбу и даже сладости. Я видела в мелькающих передо мной мисках моти, какигори… Они даже приносили мясо, несмотря на то, что в текущие месяцы нужно было от него воздержаться.
Как вообще можно было отказаться от мяса?!
Я кидалась мисками в слуг.
Мне всё это не нравилось.
Это
невкусно.
— Они не собираются давать мне человеческое мясо, да?
Йоко кивнула, подтверждая столь нерадостные мысли.
Я кинула очередной миской с рисом в служанку. Миска ударилась об её голову, из-за чего женщина вскрикнула, хватаясь за то место, куда попала посуда. По её лицу потекла маленькая струйка крови…
У меня во рту слюнки стали собираться.
Служанка побледнела, когда увидела выражение на моём лице и поспешила сбежать, чтобы не превратиться в пищу.
А жаль! Она выглядела вкусной!
Я начала грызть моти, когда стало совсем невыносимо тоскливо.
Жареное мясо животных и рыба меня не привлекали совсем. Они были очень странными на вкус, особенно когда туда добавлялись какие-то травы. А ещё к еде шли специальные добавки…
Всё это не то!
Домой хочу…
Остальные члены клана — Годжо, как их назвала Йоко — старались не попадаться мне на глаза после того, как я сожрала какого-то старика. Йоко сказала, что это был один из Старейшин клана.
Что это значит, я без понятия.
— Тебе скучно?
Йоко единственная, кто решила остаться рядом без принуждения… Вроде как. В любом случае, она меня не боялась в отличие от тех служанок. И их страх только привлекал меня, как ребёнка манит какигори.
Это было вкусно настолько, что я не могла удержаться.
— Очень!
Труп старика я доела, оставив в углу валяться тем частям, которые мне не очень нравились. Вроде желудка. А там ещё кислота была…
С оторванной головой я некоторое время поиграла, пиная её в разные стороны. Йоко даже составила мне компанию. Только вот занятие это было не долгим — от ударов ногой быстро треснул череп, выпуская всё содержимое наружу.
Больше заняться было нечем.
Кушать мне не позволяли, играть было не с чем… Только кидаться посудой в напуганных служанок и оставалось, чтобы вызвать у них больше сладкого страха. Я упивалась их болью.
— У тебя есть любимое занятие?
Я задумчиво склонила голову к плечу.
— Моё любимое занятие — кушать!
— А ещё что-нибудь?
Я хлопнула ресничками.
— А что ещё?
Йоко приподняла брови.
— Ну, как насчёт рисования?
— Что такое «рисование»?
Я смотрела на Йоко долго. В голове у меня не всплыло ничего связано с рисованием, я себе даже представить не могла, что это такое и с чем его едят. Звучит странно, надеюсь, это можно съесть.
— Ты правда не знаешь, — она покачала головой.
— Это съедобно? На что похоже по вкусу? Я хочу это съесть!
— Это не еда.
Я нахмурилась.
— А что тогда?
— Я думаю, мне проще будет показать.
Йоко приказала служанкам принести бумагу, кисть и чернила, благодаря чему сразу же несколько служанок смогли сбежать, пусть даже и на время. Вряд ли это их приказ так взволновал. Среди страха я смогла различить их радость от возможности скрыться с глаз моих.
А меня их уход расстроил.
Страх был слишком вкусным. Почти как человечина!
Одежда на мне стала дубеть от крови, поэтому я просто скинула её на пол. Упав на пол, кимоно потеряло свою форму, вновь обращаясь в маленькую, кругленькую штучку. Дома у меня таких много.
— Тебе нужна сменная одежда.
Йоко же внимательно смотрела на проклятый предмет, который ещё недавно был похож на обычную одежду.
Я помотала головой.
— Мне и так хорошо!
Отец никогда ничего не говорил мне, когда я бегала по коридорам голой, но вот Ураюме чуть ли не волосы на себе рвали. Они же и бегали за мной с проклятым предметом, слёзно умоляя одеться.
Без одежды даже удобнее было.
Йоко всё же приказала принести детское кимоно. Даже если я не смогу в него влезть из-за крыльев, им хотя бы можно обмотаться, скрывая наготу.
От скуки я свернулась на полу, прикрываясь крыльями, чтобы теплее было.
Сама не заметила, как уснула.
***
В поместье клана Годжо Сукуна прибывает только в сопровождении верных Ураюме.
На улице уже наступила ночь. Солнце давно скрылось за горизонтом, оставляя за собой лишь тёмное полотно неба, в котором светила луна и сверкало множество звёзд. Этот мертвенно-бледный свет не был способен дать достаточно освещения, поэтому слабые человеческие глаза не были способны разглядеть выступивших из тьмы.
Сукуна не церемонился, убив стражей в дозоре, а после выломав тяжёлые ворота.
В темноте что он, что Ураюме видели прекрасно.
Успевшая подняться тревога затихла, когда к воротам подоспел сам глава клана, кланяющийся Королю Проклятий в ноги с извинениями за столь ужасную негостеприимность. Страх людей наполнил двор поместья.
— Где моя дочь?
— Я отведу вас, если позволите.
— Веди.
Старик поднялся с земли с трудом. Долгие годы брали своё. Он стал уже не таким быстрым, ловким и выносливым, каким был раньше, а колени то и дело подводили его, отзываясь ноющей болью. Лишь благодаря проклятым предметам, созданным для освещения поместья, его слабые глаза могли видеть.
Её Высочество всё ещё находилась в той самой зале, куда так бесцеремонно ворвался отвратительный бастрад. Где был убит один из Старейшин их клана.
В зале, погруженной во тьму, творился самый настоящий беспорядок. Низкий столик всё ещё был перевернут, татами и сёдзи были заляпаны кровью. То тут, то там виднелась битая посуда с уже непригодной в употребление едой.
Голова Её Высочества Цукихиме покоилась на коленях бастарда. Женская рука мягко проходилась по длинным, чёрным волосам проклятия.
Эта картина могла бы быть милой, если бы не затхлый запах смерти, кровавые разводы и груда человеческого мяса и костей, сваленная где-то в углу. Эта картина была бы милой, если бы у ребёнка не торчали из спины огромные, чёрные крылья.
Всё это было противоестественно.
— Её Высочество не захотела покидать эту залу, — в своё оправдание сказал старик, которого бросило в холодный пот.
Но Король не ответил ничего, осматривая свою дочь, которая так удобно устроилась на коленях смертной женщины. Она была укрыта какой-то тканью, что становилось заметно, когда приподнимались крылья.
Никто не знал, что творилось в его голове, когда он молча подошёл и склонился вниз, поднимая дочь верхней парой рукой. Он даже ничего не сказал, когда женщина так непочтительно смотрела на него с отстранённым выражением лица.
Но уходил он, зная, что оставляет после себя хаос в ненавистном шаманском клане.
