***
Фёдор ни на минуту не упускал из мыслей факт пусть и не явного, но всё же, признания Дазая. Всем своим видом тот показал, что знает девушку. Встречал, а может и был близко знаком. Такая реакция не могла оставаться без внимания, опускать этот факт было нельзя. Но Достоевский, признаться честно, был в смятении. К чему такая реакция? На лице Осаму во время их посиделок в баре красовалось не что иное, как чистое удивление при одном только взгляде на фотографию. Вооружённое Детективное Агентство. Дазай весомое лицо там, поэтому нередко по его просьбе эсперы могли быть завербованы в эту организацию. В ходе некоторых умозаключений двигаться Достоевский решил в эту сторону, по крайней мере, с этого начать. У могущественного эспера в закромах давно был припрятан документ, содержащий в себе информацию о способностях всех носителей даров как мафии, так и агентства. Пробежался ещё раз по столбцу с дарами членов агентства, и, разумеется, ни одного упоминания про Мари. Его в какой-то степени даже забавляло то, что абсолютно все сведения касаемо этой девчонки были отовсюду стёрты. Кому и зачем понадобилось идти на такие крайности? Может, она всё-таки была обыкновенным человеком и информация о ней никому не была нужна, или же данные стёрли намеренно, в попытках утаить секреты от ненужных глаз? Достоевский выходил приверженцем второй гипотезы. Сомнений даже и не было, лишь уверенность в этом. Оставалось только найти подтверждение своей теории, что явилось теперь первостепенной задачей в отношении девушки. Понять, что за особу он столь крепко держит в своих сетях. Как упомянул Гоголь ранее, данных о ней нет никаких. Ни о происхождении, ни о семье, ни о каких-либо других обыденных вещах. Словно никогда и не существовало такого человека. Но и слово Гоголя не являлось для Достоевского чем-то весомым. Не зря говорят, если хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам. Эспер провёл часы за нудной работой. Так отчаянно пытался узнать природу происхождения такой секретности, но выведал ровным счётом ничего. О численности в агентстве и речи не могло идти, ведь даже обыкновенных сведений увидеть не представилось. Откуда Осаму знает её? К чему строить такое выражение лица? Может, тот просто удивился, что заклятый враг приходит к нему с допросом? Но и эту догадку Фёдор быстро отбросил. Забавно, как одна персона так сильно озадачила его. Неудивительно, тайна всегда привлекательна. И Мари была для него той самой тайной, загадкой, неким фокусом, секрет которого он так желанно стремился разгадать. И Фёдор решил отсрочить это дело на неопределённый срок, стать обыкновенным наблюдателем. Ведь всем известно, что если хочешь разгадать фокус, нужно всё время помнить, что это — фокус. Постоянно держать это в голове, и тогда придёт понимание, как это сделано. Достоевский деловито сложил бумаги в стопку, отряхнулся и пропустил стопку элитного русского коньяка. Расслабился. Он не был большим любителем спиртного и особо на него не налегал, но в напряжённые моменты это единственное, что приносило расслабление. Задвигая стулья, принялся за исполнение очередной недоумистой прихоти Фукучи. Сегодня, к полночи, всё должно быть подготовлено идеально, а речи о непосещении ненавистных Фёдору мероприятий и речи не шло. Присутствие обязательно. Бал. Столь глупое событие; напичканные фальшивыми манерами ничего из себя не представляющие люди, высший свет, исполненный на деле ненавистью друг к другу, в этот вечер будет демонстрировать друг другу свои лицемерные морды, наполненные на деле лишь неискренностью, подлым лукавством. Сегодня и ему придётся надеть излюбленную маску.***
Любая катастрофа закаляет, особенно, если она в душе. Который раз её топтали и толкали с края, но та лишь училась быть ещё живей и не падать. Но иногда пустота внутри просыпается черной плесенью. Острой болью в груди отражаются события недавних дней. Никто, наверное, и предположить не мог, как велика мука за дверью её уединения. Миссия с каждым днём оказывается все сложнее, а успешное её выполнение уже за гранью реального. Девушка теряет себя. Казалось теперь, тонет в отвратительном омуте всевозможных гадостей и мерзостей, в который сама и нырнула с головой. Слепо бежит на поводу приказов новых покровителей, но смеет пока оправдывать это собственными побуждениями. Кью. Корит себя за сделанное. Руками своими же привела малолетнего эспера сюда, отчаянно верит, что защитит его здесь, спасёт от влияния этих жестоких демонов. Хотя, куда уж там его спасать, когда себя спасти не можешь. Знает, что никто к её своеобразному приказу и не прислушается, знает, что все равно затравленным ребёнком будут помыкать в зверских целях. Но пока ему даже выделили собственную комнату, пусть и весьма скромную, а кукла его осталась у Мари. Без игрушки он не нёс опасности. Оглядела уродливую лоскутную куклу со всех сторон, изучая, повертела в руках и бросила обратно под подушку. Пора бы уже было вставать. Очередной бессмысленный день, как и большинство тех, что она проводила в организации. С тоской и одновременно тревогой каждый раз терпеливо ждала, чем она может пригодиться небожителям на этот раз. А остальные дни, когда ничем способность её не была полезна, весь день проводила почти в несносном уединении, сидя за рутинными отчётами или блуждая по базе в попытках найти что-то интересное, компрометирующие, то, что могло бы явиться полезным для передачи этого в мафию. Сегодняшний день обещал стать именно таким. Скучным, мрачным, лишённым красок. Девушка поднялась с кровати, бросила внимательный взор на стоящую себя в отражении зеркала туалетного столика. Бледное тело сверкало ноющими свежими, заросшимися старыми порезами, багровыми ссадинами. Подошла ближе. Тонкую, иссушенную кожу лица совсем не красила чернь под глазами и порезы около скул. Взглянула в свои пустые глаза сквозь отражение и потрескавшимися губами прошептала себе какое-то нелепое мотивационное изречение. Так и просидела несколько часов, разглядывая себя, словно ждала от своего зеркального изображения каких-то ответов, подсказок, не желала сама в очередной раз лезть к себе в голову, ведь там уже давно заблудилась. На своей щеке девушка ощутила непроизвольно наворачивающиеся, крупные слёзы. Они катились по щекам, губы подрагивали, руки, сжатые в кулак, были в ссадинах, а теперь и посинели. Мари не жалела себя. Ей было тошно, до жути противно смотреть на себя, нести бремя своих же действий теперь казалось невыносимой задачей. С отвращением откинулась на спинку стула, как уху её послышался тихий стук, а за ним без разрешения открывшаяся дверь. Теперь стыдливо вытирала слёзы с лица, дабы те не открылись взору вошедшего Николая. Считала это высшим проявлением человеческой слабости, не хотела, чтоб кто-то заметил. Тот стоял на пороге и задумчиво, с интересом разглядывал девушку, но более всего его заинтересовала её такая странная, словно конфузливая реакция. Мужчина с осторожностью подошёл ближе, плюхнулся на аккуратно заправленную кровать девушки и принялся рассматривать её. Та молчала. — Такая смешная, — весьма неделикатно отцедил Гоголь в сторону девушки. — Что тебя так насмешило? — устало вытирая покрасневшие веки платком, произнесла девушка. — Знаешь, теперь моя теория в очередной раз подтверждена. Люди вообще стыдятся таких хороших вещей, как например, страха, слабости, тоски!.. — Николай продержал паузу, оглядев туалетный столик Мари, заприметил на нем скучающе лежащий револьвер, и задумчиво продолжил, — … своих слёзок! — мужчина теперь подскочил с кровати и взял в руки тот самый револьвер, прикладывая его себе к виску. — К чему это представление? — одарив Гоголя равнодушным взглядом, холодно произнесла девушка. — О, милая Мари, позвольте мне сопровождать Вас на балу. Если Вы откажете мне, я не вынесу такой утраты! — с комичной наигранностью произнёс Николай, всё сильнее вдавливая дуло оружия в свой висок. — Ты бредишь? Какой бал? Не мешай мне, убирайся. — Девушка выхватила из рук клоуна ствол и забросила его обратно в ящик, а жестом пригласила мужчину на выход. — О, бедняжка, тебя никто не предупредил? Сегодня наш начальничек организовывает бал. Будут какие-то там его знакомые шишки города. Роскошные костюмы, медленные танцы, шоколадные фонтаны!.. — Гоголь, замечтавшись, раскинул руками, едва не смахивая со стола вещи девушки, — Мари, ну же, не оставляй меня одного среди этого сброда!.. — Теперь приглашение мужчины приобретало окрас банальных жалостливых уговоров, что очень напрягало Мари. — Мне это неинтересно, — безучастно ответила Мари, открывая плотные шторы и пропуская в своё пристанище яркий дневной свет. — Чем ты берешь взятки? — заискивающе промурлыкал Гоголь, поправляя мантию. — С этого надо было начинать, Николай. Мне многого не надо, но я умираю здесь от скуки, — девушка давно уже не плакала, но тихие всхлипы все равно пролетали, — одолжи мне пару книг. Может, хотя бы это скрасит мои скучные будни. — Всего-то, — рассмеялся Николай, вынимая из мантии стопку самых разнообразных книг — от классической литературы до трудов древних философов, — надеюсь, что-то придется по душе. Очень приятно иметь с Вами дело! Зайду за Вами к полуночи, — Гоголь галантно поклонился и направился к выходу.***
В целях безопасности место проведения торжественного мероприятия было строго засекречено, менялось каждый раз, а координаты сообщались в самый последний момент. Выбранная в этот раз зала Достоевскому не нравилась, впрочем, как и все прошлые, но солидному названию бал соответствовал. Звенящий барокко — страшный сон аскета, коим являлся Фёдор, но раздражающая обстановка была не тем, что могло повлиять на самообладание Достоевского. Эспер в свойственной ему скучающей манере изучал прибывающих гостей, держась особняком, и, что примечательно, никто пока не решался приблизиться к нему, ожидая пока он сам подзовёт, продемонстрирует свою благосклонность. Лишь одна женщина постоянно крутилась около демона, слово цепная шавка возле своего единственного хозяина. Варвара Тимофеева — именно этой даме посчастливилось стать сегодня спутницей Достоевского на балу. Все время, пока Фёдор, своим внешним видом сегодня напоминавший изображение на оккультной фреске, разглядывал толпу, Варваре чувствовалось что-то строгое, властное, высшее, словно какой-то контроль или суд над всем её существом. Женщина буквально не смела и шевельнуться, боялась оглянуться в его сторону, сидя за выделенным им столиком смирно, вытянутая стрункой. Достоевский надменным взором окидывал скопище напыщенных идиотов. Словно посмеиваясь с них, проходился взглядом по каждому, разглядывая и пытаясь понять, что за человек перед ним. Варвара же заскучала. Один раз она все же решилась поднять на него глаза, но, встретив неподвижный, тяжелый, точно неприязненный взгляд, невольно потупилась и уже старалась на него не смотреть и вовсе. Всё это — лишь красивая ширма для того, что в действительности стоило именовать как сходку культа. Бал был действительно великолепным: прекрасный зал с небольшим пьедесталом, на котором играл знаменитый в высших кругах оркестр; действительно роскошный банкет и море дорогого алкоголя. Обыкновенное зрелище для праздного наблюдателя. Львиную долю уважаемых гостей составляли криминальные авторитеты и их шестерки, террористы, политические интриганы, грезящие о высшей власти. В тошнотворно вычурной обстановке собрался девиантный класс общества, ненавистный всеми и ненавидящий всех. На подобных светских мероприятиях каждый преследовал свою непрозаичную цель: провести разведку, узнав кто из подельников жив, а кто нет, заключить новые взаимовыгодные союзы или по-тихому устранить зарвавшегося конкурента.***
Прошла уже почти что четверть бала, но главный соратник Достоевского — Гоголь, так и не появился. Фёдор предполагал, где пропадает этот плут — кажется, он обещал привести спутницу, поэтому весьма предсказуемо, что сейчас, наверное, он раздевает её в каком-то укромном углу. Это было уже чем-то присущим Николаю. Но на самом деле, Гоголь, напротив, торопливо одевал Мари, ведь девушка должна была соответствовать дресс-коду. Благо, сам Николай каждый день одевался, словно на бал, поэтому на себя лишнее время тратить не пришлось. — Маленькое красное платье для моей милой спутницы, — произнёс Гоголь, встряхивая алую ткань, только что вытащенную из заветного плаща. Разгладившись, лоскут действительно приобрел форму наряда, причём, весьма элегантного. Вручив одежду Мари, мужчина демонстративно отвернулся, позволяя ей переодеться. — Конечно. У тебя в арсенале даже целый склад платьев, — уже не удивляясь способностям эспера, ответила девушка. Платье было великолепным, и на ком-то, возможно, и выглядело роскошно, но не на Мари. Струящийся красный шёлк мешковато сел на тощую фигуру, а сшитый на большой бюст вырез стал глубоким декольте на непышной груди Мари. — Не склад. Это мой трофей, вернее, трофеем была прежняя хозяйка, — с хищной улыбкой ответил Гоголь, вновь поворачиваясь к девушке. Та поморщилась от ощущения обносков на себе. Николай, скептически оглядев новый образ Мари, начал вносить собственные коррективы: — ты видишь? Тут корсет, его надо затянуть, — угодливо бросил Николай, подходя к Мари и одним резким движением поворачивая её к себе спиной. Нарочито медленно ведя руками по талии девушки, Гоголь всё же добрался до шнурков, а после и резко дернул за них, одним движением затягивая до предела. Девушка со вздохом неожиданности прижалась к груди Николая. Заведя свои руки за спину, Мари попыталась оттолкнуть мужчину, но он лишь посмеялся ей в макушку. Разумеется, мог отстраниться, дабы завязать верёвочки на адекватной дистанции, но предпочёл делать это в таком близком положении. Мари больше не сопротивлялась, замерев, ожидала, пока Гоголь закончит. Завязав последний узел, Николай, будто с сожалением отодвинулся от девушки, теперь уже любуясь её нарядом. Затянутое платье село точно по очерченной фигуре, приняв более приятный вид. Мари, оценив в зеркале труды стараний эспера, тоже осталась весьма довольна его навыками костюмера. — А теперь обувь, — указав на босые ноги девушки, Николай достал пару чёрных туфель, протягивая их Мари. Девушка продолжила затянувшуюся игру, уселась на стул, складывая руки на груди. — Так обуй меня, — с наглой, заигрывающей усмешкой произнесла Мари, вытягивая изящные, длинные ноги. Гоголя дважды просить не пришлось. Он тут же включился, преклоняя пред спутницей колени. Сжимая тонкую щиколотку, он аккуратно надел первую туфлю, отведя взгляд только для того, чтобы застегнуть крохотный замок. Со второй туфлёй поступил так же, но, увлёкшись, так и не прекращал тактильный контакт, крепко обхватывая ноги девушки. Его руки не двигались выше, но кончиками пальцев он не прекращал поглаживать доступную ему кожу, вызывая у девушки всё новые и новые стаи мурашек. — Мы опаздываем на бал, — одёрнула мужчину Мари, отталкивая его ногой в грудь, и напоминая, для чего же они изначально собрались. Николай вскочил с ног, протянув сидящей девушке руку, предлагая подняться. — Мы уже опоздали. Что-ж, зайдем красиво, — мужчина поправил галстук, — Гляди, мы словно кровь с молоком, — Гоголь довольно указал на свой белый наряд, поспешив направиться к месту проведения мероприятия. А на балу тем временем послышалось объявление всеобщего медленного танца. Вероятно, он был отрепетирован ещё задолго до этого, но Достоевского эти низменные людские забавы ни капли не волновали. Но от него требовалось мастерски отыграть свою роль, с чем он прекрасно справлялся. Оглядев напыщенных дам и их толстобрюхих мужей-бюрократов, Фёдор встал, и, слегка поклонившись, молча подал Варваре руку, приглашая на танец. На руке была постоянная белая перчатка, девушке так и не довелось ощутить тепло его рук, оставалось лишь довольствоваться безжизненной гладкостью ткани. Да и всё в нем в тот день спутнице казалось безжизненным: вялые, точно через силу движения, беззвучный голос, потухшие глаза, устремлённые на неё двумя неподвижными точками. «На мою долю когда-то выпало редкое счастье — в течение целого года не только часто видеть и слышать Фёдора Достоевского, но теперь ещё и танцевать с ним медленный вальс, касаясь его ледяных рук, всматриваясь в его аметистовые, такие загадочные, таинственные глаза» Тимофееву унесло в долгие мечтания, и, предавшись танцу, та жаждала продлить этот момент на веки вечные, желанно хотела, дабы ладонь его грубая никогда больше не отпускала её. Но Фёдор не разделял мечтаний Варвары. По одному лишь взгляду на него было ясно — он был весь точно замкнут на ключ. Никаких настоящих движений, ни одного искреннего жеста, — только тонкие, бескровные губы нервно подергивались, когда он с холодом смотрел в её глаза. Тихий скрип открывающихся массивных дверей, а на пороге двое. Зашли они действительно красиво. Гоголь буквально влетел в свойственной ему громкой манере, за руку волоча за собой Мари. Медленный танец прервался, казалось теперь, что всё внимание было приковано к шуту и его красивому аксессуару в виде спутницы. Ничуть не смутившийся Николай приветственно помахал рукой Достоевскому и с торжествующей усмешкой взглядом указал на Мари. Бесстрастная маска Фёдора сменилась на недовольство, пусть и неявное. Он, вопросительно сдвинув брови, смотрел вошедшей девушке в глаза, всем своим видом словно крича «тебе тут не место». Вдоволь позабавившись его эмоцией, Мари с вызовом ответила на жалящее обращение Достоевского, замечая прижимающуюся к нему, висящую на нём женщину. Гоголь, сообразив, кого же разглядывает Мари, ехидно прокомментировал, наклоняясь к уху девушки: — Это Варвара, незримо влюбленная в Дос-куна секретарша в организации. Бегает за ним, как собачоночка изворотливая! Да и он, гляди, без нас времени зря не терял. Мари, проигнорировав объяснение Николая, взяла того за руку, вовлекая в прерванный медленный танец. Остальные присутствующие последовали их примеру, продолжив сливаться в медленном вальсе. Николай вел достойно, но внимание Мари постоянно сбивалось. На каждом повороте девушка ловила на себе беглый, изучающий взгляд Фёдора. У обоих были свои пары, но каждый вел свою зрительную дуэль друг с другом, не смея проиграть сопернику. Дуэль эту никто не желал прерывать, да и сама она пока ничуть не разрешалась в чью-либо пользу. Достоевский разглядывал так маняще струившийся алый шёлк на её теле, тонкая ткань платья завлекала своими хаотичными отблесками, подчеркивающими изгибы болезненно худой, костлявой, но такой аккуратной девичьей фигуры. Сияюще черными были сетчатые перчатки до локтей. Демон подметил для себя, насколько контрастирует изначально не приглашенная на бал особа со здешними напыщенными девицами. Не было ни напускной показухи, ни стремления продемонстрировать всем очередное платье от-кутюр. Лишь элегантность, так умело граничащая с лаконичностью и простотой. Ловкие, словно плывущие движения девушки в тандеме с направляющими руками Гоголя выводили мужчину из себя. Отчего не может он отвести так плотно прицепившийся к ней взгляд, не понимал сам. И разбираться с этим он не особо спешил. Сейчас хотелось одного — продолжать наблюдать за ней, за той, что смела без приглашения заявиться на собрание высшего общества. Продолжать наблюдать за той, кто среди дам в пышных платьях, пришла в шёлковой, непримечательной комбинации. Продолжать наблюдать за той, кто, кружась в танце, поворачивалась спиной, а на открытой спине её красовались едва заметные шрамы вырезанной надписи. — Ты на меня не равняйся. У тебя ведь нет столько терпения, сколько у меня. Я всегда побеждаю, когда играю в гляделки, — во время недолгого сближения с Мари в танце шёпотом произнес Фёдор, вновь возвращаясь к Варваре, закручивая ту вокруг своей оси. Мари дерзко улыбнулась эсперу, демонстрируя назло, что и сама получает удовольствие от этой битвы. Тут же оборачиваясь к Николаю, отдаёт всё своё внимание партнеру, демонстративно избегая Достоевского. Рука Гоголя с её талии непослушно переместилась чуть ниже, но девушка не противилась, наоборот поощряя действия мужчины. Двое сумасшедших, похоже, совсем позабыли о правилах поведения и элементарном этикете. Мари тут же оборачивается к Фёдору, следя за тем, заметил ли тот их близость. И как ни странно, Достоевский заметил, отреагировав скривившимися губами. Мари не понимала, что ей руководит сейчас, и к чему эта нелепая игра вообще затеяна. Желание разжечь в безразличном тебе мужчине ревность, развеять свою собственную скуку? Ответы можно было перебирать долго, но один лежал на поверхности — ей определенно нравилось ломать маску Фёдора. Медленный танец закончился, но некоторые пары продолжали наворачивать круги в центре зала, остальные же разбрелись вдоль фуршетных столов. Достоевский остановился возле лоджии, стены которой были обрамлены тёмным мрамором. Выбрал место подальше от скопления людей; рядом же с ним стояла Варвара, заискивающе, с огоньком в глазах глядела на мужчину, пытаясь завязать разговор. Но всякий интерес с его стороны уже был утерян, и она нехотя это признавала. Вскоре к Фёдору присоединился его приятель под руку с Мари. — Гляди, кто выходит из зала, — обратился к Николаю Фёдор, освободившись от навязчивых объятий Варвары, и при этом демонстративно игнорируя Мари, не обращая на неё ни единого взора. — Чего же мы ждём, дружище? — Гоголь встрепенулся и мгновенно повеселел ещё больше. Гоголь, словно впопыхах поклонился дамам, вместе с этим извиняясь за то, что им на время придется отлучиться. Радостным, вальяжным шагом вырвался вперед, попеременно оглядываясь на неспеша идущего сзади Достоевского, который внимательно разглядывал интерьеры зала и присутствующих в нём. Оглядел шикарную люстру, переливалась которая миллионами маленьких отблесков, и стоящее прямо под ней изящное и зрелищное украшение вечера — пирамиду из бокалов игристого. С самой верхушки взял один бокал, и, поворачиваясь к гостям, громким, властным голосом произнёс тост, забирая всё внимание на себя: — Пью ваше здоровье, господа. Двое приятелей стремительно вышли из просторной залы, и отголоски теперь тихой бальной музыки эхом отбивались от стен холла. Николай с Фёдором быстрым шагом следовали за каким-то запуганным на вид мужчиной. Тот был весьма скромно, совсем не вычурно одет и попеременно оглядывался назад, но преследователи были вне его поля зрения. Мужчина в мантии завернул за колонны, после скрываясь в одной из комнат верхнего этажа. Печально, что прятки его продлились недолго, ведь через пару мгновений в эту же комнату проследовали Достоевский и Гоголь. Помещение было совсем маленьким, и возможности сбежать не представлялось. Скромный рабочий кабинет в таком роскошном доме. Забавно, мышь сама загнала себя в угол. В буквальном смысле. Мужчина в костюме пастора теперь стоял, вжимаясь в стену комнаты, а в дрожащих руках красовался пистолет, что удивительно. Ведь загнанному в ловушку эсперу оружие было словно вода в решете. — Натаниэль Готорн, — произнёс Николай, словно пробуя имя на вкус, растягивая гласные, обратился к мужчине в священнических одеяниях, и продолжил, — известно ли тебе, что за дезертирство платят жизнью? — Ты так не трясся, когда нападал на казино, — устрашающе процедил Достоевский, приближаясь к Готорну. Сердце пропустило несколько ударов, а в лёгкие, казалось, воздух больше не поступал. Всё вокруг стремительно темнело. В висках эхом отбивал пульс, конечности дрожали. Натаниэль был не в состоянии активировать способность на бывшего покровителя, поэтому всё, что ему оставалось делать — никчемно вжиматься в угол и дрожать, словно сбежавший питомец Достоевского. Для полноты картины он таки решился выстрелить, но несколько пуль его пистолета растворились в мантии Николая. Патроны закончились. Теперь пастор был совершенно обезоружен и на подрагивающих ногах смиренно стоял и ждал своей участи. Глаза Достоевского наливались кровью. Он наслаждался, упивался животным страхом, исходившим от Натаниэля. Разглядывал с разных углов, желая растянуть момент расплаты. Каждого предателя ждала казнь. — Натаниэль, ты же знаешь, что случается с грешниками? Ты же сам был святым, что с тобой стало? — с презрительным оскалом произнёс Фёдор, приближаясь всё ближе к жертве. — Всех грешников ждёт смерть мучительная, — схватившись за голову, заикаясь прошептал Готорн, вглядываясь в очи Фёдора, словно пытаясь отыскать в них помилование. Но его не суждено было получить. — Верно, Натаниэль. Я был бы рад даровать тебе самую мучительную и страшную смерть, но к счастью для тебя, твоя будет быстрой, — ласково улыбнулся Достоевский. Действительно, шум сейчас был совсем ни к месту. Этажом ниже всё ещё проходит мероприятие, и было бы лишним, если бы кто-то заметил происходящее. Николай со смехом достал кое-что из мантии и протянул Фёдору, который уже стоял вплотную к священнику. Острым деревянным крестом, который Николай способностью нашёл в закромах здешней кладовки, Фёдор очертил, наметил будущий разрез на шее Готорна. И замахнувшись, воткнул острие истинного креста в артерию предателя, затыкая тому рот какой-то тряпкой, дабы он не привлек сюда лишнего внимания. Пастор тихо стонал, мычал от раздирающей, кошмарной боли, но всё еще оставался жив. Разумеется, можно было использовать способность и расправиться с дезертиром в одно мгновение, но разве это казнь? Даровать грешникам легкую смерть? Нет, это определенно не в духе членов Смерти Небожителей. Готорн, извиваясь на полу, выплюнул грязную тряпку, и в попытках приложить её к истекающей кровью шее немного привстал, но тут же замычал от неистовых, диких ощущений воткнутого предмета в своё тело. Тот, сквозь боль промычал: — Фёдор, убей меня. Я буду с честью носить язвы Господа на теле моём. И через мгновение вновь перевернулся на другой бок, ползая по полу, старался вынуть деревяшку из шеи. Залил кровью всю комнату, изнывая вместе с тем от мучительных страданий. Достоевский перевернул мужчину, с характерным хрустом достал крест из шеи и даже не выжидая паузы нанёс ещё несколько равных по силе прошлому ударов. Но на этот раз не в шею. Теперь они приходились в случайные места — начиная от глаз, заканчивая грудью. Обездвиженный священник давно скончался, но Фёдор, словно потерявший контроль, продолжал изувечивать мёртвое тело. Открытые, кровоточащие раны по всему периметру тела так и гласили, что такое ждёт каждого грешника без исключений. Уродливые кровоточащие язвы, а в некоторых из них ещё остались деревянные опилки. Жуткое зрелище. Николай окликнул мучителя, напоминая, что пора заканчивать. Последний удар крестом пришелся в еще нетронутый, неизраненный глаз. Фёдор оглядел прежде белоснежные перчатки, которые теперь окрашены были в алый цвет. Брезгливо отбросил их в сторону и бессловно последовал к выходу, даже не обращая внимания на стоящего рядом Николая. Клоун, схватив труп за волосы, тоже поспешил покинуть комнату, таща тело за собой.***
Мари, опиравшись на резной забор лоджии, вяло стояла, разглядывая здешнюю обстановку. Без Гоголя, разумеется, стало явно дискомфортнее, но виду она не подавала. К чему лгать, на подобном мероприятии она впервые. И даже несмотря на это, её спутник нагло оставил один на один с величавыми, чинными лицами и их спутницами, крутившимися рядом с кавалерами, не отходя ни на шаг. А если и отходили, то перекинуться парой слов с такой же змеей-подружкой, или обсудить с ней же свежие сплетни высшего общества. — Так скучно без наших мужчин, — заводя диалог с Мари, устало произнесла Варвара, помахивая своим веером. — Не сказала бы. Варвара, Вы не умеете находить развлечения вне мужчин? — с иронией произнесла Мари, покручивая в руках бокал шампанского. — Ну к чему же здесь это. Понимаете ли, я виделась с моим милым Фёдором ещё в России-матушке, и там поняла, что столь сильно привязалась к этому человеку, что теперь без него чувствую себя неполноценно. — Что ж, сочувствую, — про себя посмеиваясь, обратилась к ней Мари. Она не понимала, для чего Варвара рассказывает ей подробности её чувств к Достоевскому. Рассказ не трогал и уж явно сочувствия не вызывал, да и сам диалог не особо завлекал Мари. — Мари, а как давно Вы в организации? Я прежде не видала Вас здесь, — тон Тимофеевой теперь принял какой-то осуждающий, кичливый окрас, словно слова Мари её как-то задели и она хотела отыграться, — или Вы так, платья тут донашиваете? — Ох, Варвара. Я здесь не так давно, но уже успела сделать много весомого. Я ведь не сижу в кабинетах за бумажной волокитой, поэтому на глаза Вам и не попадалась. Представляете, позавчера с Фёдором на миссию ездили… — Мари оглядела Варвару высокомерным взглядом, расправляя плечи и демонстрируя хищную улыбку. Решила поиграться на эмоциях бедной влюбленной женщины. Та продолжила: — … странно, он не упоминал о Вас, когда мы с ним… Грохот. Ощущение, будто что-то упало с балкона второго этажа. Обеспокоенные люди начали в панике выбегать из зала, словно стремясь в первых рядах лицезреть то, что же произошло. Крики, испуганные и встревоженные дамочки, окликающие своих мужей писклявыми голосами. И их мужья, весьма апатично обсуждающие происходящее. Со второго этажа был скинут труп мужчины. Мари с Варварой переглянулись, разглядывая изувеченное, зверски изуродованное тело с деревянным крестом в глазу. Мари наклонилась к уху Варвары, и шёпотом произнесла, устремив взор на тело: — Гляди, наши мужчины вот-вот вернутся. Как и предположила Мари, Достоевский и Гоголь появились, но чуть погодя, спускаясь со всё того же второго этажа вслед за убитым мужчиной, но только по лестнице. Секундой ранее встревоженные таким неожиданным трупом люди, завидя ничуть не смущённый происшествием дуэт террористов, поняли, что вопросов лучше не задавать и вернулись к своим прошлым праздным занятиям, натягивая восковые маски безразличия. Снизойдя к светскому обществу, Достоевский не оставил без внимания переломанный труп мужчины: — Какая трагедия, надо же столь неудачно упасть. Гоголь со скорбным выражением лица согласился с ним, и на правах одного из хозяев бала торжественно объявил о его завершении, переступая через изуродованное тело. Подошло время спроваживать гостей, время горячих прощаний и тёплых напутственных речей, ведь настолько искренними бывают лишь хозяева, когда расстаются с гостями. Большая часть людей уже покинула мероприятие, оставались лишь несколько членов Смерти Небожителей. Оставлять тело бесхозным было нежелательно, потому мужчины решали, что с ним сделать. Мари же с Варварой стояли рядом, разглядывая повреждения трупа: его не только убили, над ним вдоволь поиздевались. Вслух это озвучено не было, но девушка прекрасно понимала этот почерк. — Николай, забирай Вареньку и ступай, проверь, все ли наши милые гости покинули помещение. А с ним, — Достоевский махнул в сторону трупа, — мы с Мари разберёмся. Гоголь, повинуясь, кивнул и поспешил удалиться, ведь уничтожение трупа он посчитал за очень скучное занятие. — Ну и как же мы разберемся? — поинтересовалась Мари. — Рассчитываю на твои таланты, — ухмыльнулся Достоевский, протягивая девушке гравированную зажигалку. Впервые за вечер мужчина вступил с ней в открытый диалог. Мари приняла маленькое огниво в свои руки, откидывая крышку, — тебе лучше отойти, — предупредила она Достоевского, склоняясь к мёртвому мужчине. Испепелить тело. Для неё это не составляло труда, она занималась таким прежде и даже создала удобную технику. Девушка накрыла пальцами наиболее большую рану на теле покойного, пропуская свой огонь через кровь. Обдать жаром снаружи — скучно, практичнее же сжигать тело изнутри, плавя кости пиком огневой силы, а наружние слои разрушать и меньшей температурой. Семь минут работы и кожа трупа начала разрушаться, высвобождая огненную вспышку. Пламя обдало лицо Мари, но не причинило вреда, полностью подчинившись ей. На месте недавней туши теперь лежала кучка горячего пепла. Девушка встала, отряхнула руки о подол платья, обернулась к Достоевскому, рассчитывая на похвалу за свои труды, но мужчина оставался всё таким же безучастным, довольный лишь тем, что инструмент сработал правильно. Мари, утомлённая сегодняшним поведением Достоевского, молча направилась к столику с игристым, желая приукрасить завершение праздника. Уже не ожидая, что Достоевский решит продолжить их вербальное противостояние, услышав легкую поступь позади себя, она решила, что мужчина тоже решил лишь взять себе бокал шампанского, но каково же было её удивление, когда она услышала просьбу Достоевского о танце. Взглянула на мужчину, стремясь раскусить его глупую шутку. Но нет, он был настроен в действительности серьёзно, и не отводя взгляд ожидал ответа Мари, предлагая ей протянутую ладонь, но что характерно, он был без излюбленных белых перчаток, во второй раз оказавшись перед девушкой с голыми руками. В первый же он угрожал ей убийством. Но девушка в отместку ответила лишь отказом на такое щедрое предложение мужчины. Отказ её, хотя неожиданный, недолго смущал Достоевского. Он знал женщин достаточно хорошо, чтобы помнить, насколько часто отрицательный ответ лишь предшествует утвердительному; и все же не настолько, чтобы понять, что отрицательный ответ Мари вызван отнюдь не робостью или кокетством. Мари, судя по её насмешливому выражению лица, не собиралась менять отрицательный ответ на благосклонный, и Фёдору ничего не оставалось, кроме как насильно приобнять её, втягивая в импровизированный танец. Мари, если и хотела вырваться из хватки мужчины, не сделала этого, сохраняя остатки гордости, делая вид, что на это и был расчёт. По началу движения выходили деревянными. Достоевский вёл танец, держа себя достаточно жёстко, создавая баланс между телами, но движения его были весьма однообразны; тот наступал на три шага к Мари, затем отходя назад, вел её за собой. — Ты так же пластична, как игрушка Кью, — выдал Достоевский, дразня пассивную девушку. Мари не поддалась на провокацию мужчины, но быть безвольной куклой тоже не хотелось, и, перенимая инициативу на себя, девушка прижалась грудью к мужчине, обнимая его за острые лопатки и обхватывая ногой мужское бедро, но тут же разорвав объятие, отстранилась на расстояние вытянутой руки. Фёдор смотрел на девушку с неким голодом: такая близкая, дышащая азартом, согласилась подыграть ему, постоянно отбегая в танце и тут же вжимаясь обратно. Ноги девушки постоянно задевали голени Достоевского, даря своеобразную страстную ласку. Фёдор раскружил Мари, останавливая её повернутой спиной к нему, крепкими мужскими руками принудил замереть в таком положении. Руки его накрыли ладони Мари, сложенные у неё на животе, и оставляли собой невесомый след прикосновений на них. Сладкий, манящий запах волос и кожи обволакивал. Он провёл носом вдоль её шеи, наслаждаясь сбившимся от ритма танца дыханием и трепещущей под кожей венкой. — О чём-то задумался? — Мари лёгким, но таким влекущим движением откинула голову на плечо мужчины, опять встречаясь с ним глазами. Быстрый стук его сердца отдавался ей в спину и вторил её собственному. Федор проигнорировал вопрос, прельщающе разворачивая девушку к себе, тем самым продолжая прерванный танец. Свободно гуляющие по талии девушки разгоряченные ладони мужчины, которым в это мгновение позволительно было всё. Сбитые дыхания, томные взгляды друг на друга и дразнящие, жадные прикосновения. Заданный мотив танго перетекал в плавный вальс, двое, освещаемые лишь полусветом непогасших свеч, продолжали двигаться в синхронных движениях. Обоим было понятно, что давно пора прекращать эту близость, но оторваться друг от друга не являлось возможным. Мари изучала мужчину долгими пронзающими взглядами, пытаясь понять, что у него на уме, но вскоре прекратила свои раздумья, отдаваясь воле тела. А тело хотело этим импульсом снять скопившееся за долгое время напряжение, получить желанную разрядку. Изучать телом, разумеется, гораздо увлекательнее. Блуждающие по мужскому затылку женские пальчики, игриво сжимающие волосы, приподнимая голову мужчины ввысь. Поглаживающие, скользящие касания девушки пробегали по шее, плечам, а для себя она оправдывала свои помыслы тем, что такого требует танец. Что же руководило Фёдором так и осталось загадкой, но одно было ясно точно — причина, должно быть, очень веская. Ведь к чему тогда всё это? К чему такие нежные, выдерживающие едва заметную грань с грубостью руки, так пламенно обхватывающие девичье тело. К чему его взгляды, лишённые прежней надменности? Так не смотрят на человека, с которым почти ничего не связывает. Так смотрят на ту, которой дарят самый чувственный в жизни танец. Одна особа, считающая себя исключительной, решившая дождаться, пока её кумир останется наедине, все это время проворно пряталась за ширмой, тайно наблюдая за танцем. Варвара Тимофеева. Женщину окутала не ярость, нет. Она угадывала, что это Достоевский, но все портреты его, какие та видела, и её собственное воображение рисовали совсем другой образ, нисколько не похожий на этот. Впервые Варенька видела его таким — живым. Впервые ей открылся иной взгляд Достоевского, наполненный не холодом и неприязнью, а настоящими тёплыми эмоциями. Она с тоской в глазах внимательно наблюдала за переплетающимися движениями этих двух, разглядывая нового Фёдора. Глядела на его оживленно-бледное лицо, со страстью рассматривающее девушку перед собой, с проникновенным взглядом глубоких потемневших глаз, с выразительно-замкнутым очертанием тонких губ. Это было не доброе и не злое лицо. Оно как-то в одно время и привлекало к себе и отталкивало, запугивало и пленяло. И Варвара бессознательно, не отрываясь, смотрела на это лицо, как будто перед ней внезапно открылась живая картина с загадочным содержанием, когда жадно торопишься уловить её смысл, зная, что еще один миг, и вся эта редкая красота исчезнет, как вспыхнувшая зарница. Такого лица она прежде не видала у Достоевского.