Говорю же вам, друзьям Моим: не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать; но скажу вам, кого бояться: бойтесь того, кто, по убиении, может ввергнуть в геенну: ей, говорю вам, того бойтесь. Лк.12,4–5
— Ты всегда в приоритете, друг мой. Столь ожидаемо для Мари было услышать подобные слова. Та ещё в сознании, хоть оно уже стремительно покидает её. Лицо же теперь, которое только казалось, жило, имело своё «я», имело имя, превращается в безымянную, застывшую маску. Бессилие, такое яростное, но такое бессмысленное, мигом охватывает её всю. Тело словно заковано, а ум в плену у одной только мысли. Ужасающей, неумолимой и такой кошмарной мысли. И мысль эта не отстаёт, преследует везде, на что бы девушка разумом не переключалась. Всегда около неё, стоит лицом к лицу к ней и вкрадывается под любым обликом туда, где Мари хотела бы её избегнуть. Ещё сорок восемь часов и Мари погибнет. Обратится какой-то поганой массой, которую будут волочить по холодным полам, а остатки этой самой массы положат к гроб и свезут на заброшенное кладбище. Хотя, даже такой чести её вряд ли удостоят. Останется лежать и гнить в сырой земле, отравленная кровожадной способностью. А какого конца она, собственно, ожидала? Иначе не может и быть, ведь исход её такой был предрешен и изначально. Будто кто-то станет беспокоится о ней. Видимо, часть её миссии уже выполнена, и впредь она лишь забытая игрушка, о коей можно не печься. Вирус быстро распространялся по всему организму девушки. Совсем скоро он безвозвратно станет уничтожать внутренние органы носителя, разъедая все на своём пути. Способность Пушкина столь бесчеловечно и стремительно высасывала жизненные силы зараженного, оставляя его лежать омертвелым, бездыханным телом. О, такой полоумный и бездарный Пушкин. Никогда и ни о чём не заботился, кроме как о том, чтоб получить в свои руки мизерные крупицы власти, которые упадут к нему с рук покровителя. Вновь лишил себя свободы, но видимо, сам до конца не осознал этого, сменил одну решётку на другую. Теперь его тюрьмою стал демон, и пусть, пусть этот идиот Пушкин отступил от приказа, нарочно совершил пакость, он лишь зарыл себя в яму. Помыслил себя исключительным существом, и вменяя себе благодаря этому праву идти по головам, только лишил себя этой самой, казалось ему, достигнутой уже свободы. Дошел до самого дна, погружаясь в своеволие. Но истинная свобода возможна лишь тогда, когда орудует Бог. Признать честно, Александра удивили слова Фёдора. Говорит, дескать, что он у него в приоритете. Стоит ещё надавить, ведь словам крысы так быстро не поверишь: — Что, не убьешь даже свою баруху? — заливаясь гнусным смехом, отчеканил Пушкин, оглядев полусонную Мари. — К чему так торопиться? Мне всегда было боле по душе смотреть на людские страдания, забыл? — отрываясь от взгляда в иллюминатор самолёта, тихим голосом произнёс Достоевский. Лицо его не выражало ни капли сомнения в собственных словах. Всё такой же равнодушный и невозмутимый, как прежде, отдаёт полный отчёт своим действиям. — Успел-то ты хоть пару разков биксу свою чпокнуть? А то гляди, умирает, в таком состоянии уже некрасиво будет! — воскликнул Пушкин, хохоча и раскрывая свою отвратную пасть донельзя широко. Достоевского, казалось, затошнило от его слов. Снаружи он оставался всё таким же безэмоциональным, пропустив какой-то жалкий смешок с недалекой шутки такого же ограниченного человека, но внутри, признаться честно, уже закипал. Желание неутолимое возникло прямо в салоне расправиться с ним, но от придуманного уже плана отступать было нежелательно. Нужны были оба — как и Мари, лежащая сейчас уже без сознания, так и Пушкин, чья способность в силах рассеять еще большую вакханалию на улочках Йокогамы. Возвращаясь к теме про собаку и палку: палка уже заброшена. Совсем скоро этот недоумистый почувствует свою колоссальную власть, которая на деле окажется лишь пустышкой, и вновь прибежит в ноги к хозяину, когда властью этой вдоволь наиграется. Стоит лишь выждать время, заверить его в том, что он здесь кому-то действительно нужен. Внешне оставаться столь непоколебимым — нужно на славу постараться. И у Достоевского это отлично выходит, впрочем, новостью это не явилось. Тридцать восемь часов. Мари почти могла чувствовать, как двери её личной тюрьмы теперь уже захлопываются. Свобода ушла навсегда, теперь её судьба полностью в чужих руках, и никогда больше ей не увидеть воли. А Достоевский бездействовал. По крайней мере, так предположила она ещё тогда, погрузившись в кому в самолёте. После использования способности организм итак ослаб напрочь, поэтому вирус распространялся стремительно, поражая все органы, не давая, казалось, и шанса на то, что кто-то спасет её из пучины беспросветной мглы, в коей она плавала после заражения. По прилёте в Йокогаму Пушкину выделили личные покои. Тот был совершенно спокоен, его совсем не волновало то, что от его рук вновь погибнет ни в чём не повинный человек. Пушкина никак не заставить, а начать давить означало признать весомую достаточно ценность Мари для Достоевского. Эспер со своей заразой пойдет на принципы, и девушка точно будет обречена на гибель. Для таких мелочных существ, как Александр, обладание властью и контролем является целью всей их ничтожной жизни. Люди с таким пороком опасны, но сыграть на них проще простого, да и убить такого подчинённого не составит труда. Реакция же Достоевского была несменяемой: совершенное напускное безразличие. Александр действительно потешался. Он не получил пока желаемую реакцию от Достоевского. Желал вывести его на эмоции, хотел хоть немного проломить тот толстый слой льда, закрывающий его разум от влияния каких бы то ни было внешних проявлений. И вместе с тем хотел твёрдо убедиться в том, что он действительно нужен демону, что тот не кинет его при любой удобной же возможности. Как говорится, крысы, сбежавшие с корабля, в обиде на него за то, что он не тонет. Своеобразная обида, разумеется, присутствовала, Пушкин в какой-то мере ненавидел даже Фёдора за то, что он не спас его, бросил гнить в тюрьме. Наверное, хорошо даже, что он не знает, что тот собственноручно поспособствовал его заключению. Пушкин был слаб и сам того не отрицал, атаковал всегда проворно, ведь замашки настоящей канализационной крысы остались у него ещё со времён служения Достоевскому, а годы в неволе только укрепили убеждения о том, что всего необходимо добиваться лишь играя на чужих слабостях, используя при этом свои. Но он прогадал. У Достоевского нет слабостей, да и слабые руки Пушкина такой увесистый меч не удержат. Тридцать шесть часов. Именно это время было отведено Достоевским на решение проблемы, он сдал Мари на руки квалифицированным врачам, поместил в палату подальше. Оставался для всех безучастным, а сам занимался поиском антидота, существование которого и сам ранее отрицал, но надежды не терял. Велел его не беспокоить, но к нему пожаловал доктор с недоброй вестью. — Ну как же, из-за пересаженного сердца болезнь протекает по-другому, начала разрушаться система кровообращения, — врач говорил воодушевленно, и не странно, ведь среди небожителей место находили только самые отъявленные уроды. Мужчина не ставил целью спасение жизни, а с интересом наблюдал за развитием недуга. Фёдор усомнился в правдивости слов врача, и дабы убедиться, последовал за ним в палату. Бессознательная Мари лежала без верха, и Достоевский тактично отводил взгляд от голой груди, акцентируя внимание лишь на побелевшем шраме по протяженности всей грудной клетки. Действительно, всё в точности так, как и сказал доктор. Но почему об этом становится известно только сейчас? Фёдор перебирал в голове, кто же не поставил его в известность. Вильгельм, злополучный предатель, это ведь он лечил Мари после милого допроса, а ассистент его заполнял медицинскую карту. Он просто не мог проглядеть такую деталь, а значит, намеренно утаил информацию. Но какая ему выгода? В голове Достоевского что-то щёлкнуло, он перебирал в голове имя отступника, и ему уже доводилось слышать имя доктора Вильгельма в совокупности с операциями по пересадке сердца. Состояние Мари стремительно ухудшалось, это было очевидно и стороннему наблюдателю. И если пару часов назад она просто спала летаргическим сном, то сейчас её вдобавок к тому лихорадило, и вены налились контрастным синим цветом, а кожа потеряла всякие краски: девушка была бледна, словно сама смерть. Достоевский был рождён с сердцем, но на протяжении всей жизни воспитывал в себе бессердечность. В итоге выковал себя сам, тем самым сотворил человека без души. Очень страшно быть рукотворным тираном. Пустота стала его сутью, сейчас он не понимал, что чувствует, что должен чувствовать. Разве может человек испытывать симбиоз беспокойства и безразличия? Фёдор трезво оценивал ситуацию, понимал, что Мари не помочь; отсрочить смерть возможно, а спасти без вмешательства Пушкина — нет. Александру он сказал правду, тот действительно был в приоритете, но и Мари, такую удобную боевую единицу с огненной способностью терять не хотелось, да и разгадать этот ребус, раскрыть связь с доктором стало по правде интересной целью, личным стремлением, и тот не мог позволить ей унести этот секрет в могилу нерешенным. Двадцать восемь часов. Так и оставив Мари на попечение врача, он снова отправился к себе в кабинет. Вспоминал тот день, когда принял Вильгельма под своё крыло. Безобидный на первый взгляд старик при разговоре оказался крайне занимательным, своеобразным таким доктором Менгеле. Тогда тот и упомянул о своих экспериментах со способностями, если быть точнее, даже предложил их в рамках полезного актива для Смерти Небожителей, но Фёдор посчитал это начинание трудоёмким процессом, ведь новыми носителями могли быть только дети, а после их приходилось бы выращивать и обучать. Достоевский отверг эту идею как бесполезную. «Я сам сотворил свою погибель», — беспрерывно прокручивал в голове он последние слова Вильгельма. Теперь-то наконец стало ясно, что старик имел в виду. Неужели именно он создал её посредством пересадки сердца, опекал, обучал и тренировал её все детство? Вот почему она с такой горестью и одновременно усладой убивала его, и поэтому такая реакция после. Разве станет кто столь сильно скорбеть по незнакомому прежде старику, которого пришлось собственноручно казнить? Нет. Теперь пазл в голове у Достоевского постепенно складывался, и вердиктом его для самого себя выходило то, что девушка пробралась в организацию ради мести врачу. Она не раз упоминала и при Фёдоре, что желала никогда бы не иметь способность, считает её не даром, а чистым своим наказанием. И теперь стало ясно, откуда такие выводы. Вильгельм упоминал как-то, что детей против их же воли оперировали, совсем еще маленьких ребятишек, не осознающих до конца, что с ними делают. А одна из этих детей, Мари, решила нести правосудие и вычислила, что Вильгельм по найму работает именно здесь. Знала, что найдет его тут, если нарочно даст себя поймать. Теперь-то всё понятно. Тайна, что Достоевский пытался разгадать, раскопать, словно таимые в земле сокровища, теперь разведана. С одной стороны, ему понравилось даже в какой-то степени то, как девчонка столь искусно обвела вокруг пальца целую организацию ради одной только собственной цели. Шла на такие риски из-за жажды мести, выносила столь мучительные пытки, отыгрывала роль обычной проходимки и водила всех их за нос, и всё только лишь ради отмщения одному человеку, который по воли случая оказался здесь. Достоевского в коей-то мере забавлял этот поступок, он ухмыльнулся, будто безмолвно похвалив девушку за её умышленную вербовку, а в голове сидела мысль о том, что она идеально подходит для их компании: такая хитрая, грамотно маскирующаяся и умело выполняющая любые поручения — стоит лишь приказать. Но после долгих рассуждений Достоевский словил себя на весьма премерзкой мысли: он зачастил с думами о ней. Отбросив все свои соображения, тот принялся за поиск решения проблемы. Стояла задача гораздо важнее. Требовалось оставить в живых двух важных для исполнения организационных дел эсперов — и Пушкина, и Мари. Главный вопрос — как это сделать? За период отсутствия Достоевского с компанией в Японии, к слову, свершилось славное дело — работа Вооружённого Детективного Агентства была приостановлена, фактически свернута распоряжением Правительства. Агентство, на которое и прежде упали обвинения в виде того, что весь мир теперь считал их главным врагом. Ранняя запись в Заветной книге, которая переиначила суть их организации. Только они встали на путь убеждения всех в том, что они невиновны; только начали успешно заверять людей в том, что настоящее переписано, враг внушает всем недостоверную информацию; они были близки к доказательству собственной невиновности. Но теперь доказать это будет ещё сложнее. Гоголь, оставшийся в организации за главного, с удовольствием пронаблюдал за всеми этапами гибели агентства, предвкушая, как по приезде коллег на славу выслужится перед возвратившимся Фёдором. Наступил тот заветный час, когда не было необходимости в ушах в тылу врага, все самые лакомые вести тут же освещались в средствах массовой информации. Несколько дней Гоголь не разлучался с планшетом, со скрупулёзностью сталкера отслеживал весь ход событий. На третий день после схватки правительство пригласило на ковёр главу агентства — Юкичи Фукудзаву, но тот так и не смог найти логичное объяснение своей выходке, вертелся, словно уж на сковородке, но в свою пользу ситуацию так и не перевернул. В ходе дальнейшего заседания суда над членами детективного агентства их обязали компенсировать многомиллионный ущерб, понесённый мафией, и помимо этого даже обжиться постоянными кураторами в виде наблюдателей, тех, кто будет беспрестанно следить за ними и правомерностью их поступков. Гоголю оставалось лишь вздыхать и цокать, ведь он видел гибель агентства в бою, но никак под гнетом бюрократов. Не так зрелищно, разумеется, но результат не мог не радовать. Достоевский действительно был очень умен, провернув очередной ход с книгой, запись в которой фактически понесла за собой падение детективов как организации. Казалось бы, как одна чернильная запись переиначивает ход истории, вершит всё так, как удобно писцу, переворачивает всё в удобном для него ключе и заставляет остальных делать ни что иное, как лишь плясать под дудку того, в чьих руках хотя бы маленький обрывок листа. Босс Портовой Мафии сидел в своём кабинете в компании отряда Черных Ящериц и Акутагавы. Руководитель сидел в таком же отличном настроении: его крайне забавляло то, что агентство вновь загнанно в угол, почти полностью прижато, а значит, остаётся лишь совсем немного поднажать, и вечно мозолящий глаз враг будет свергнут. Но сейчас не об этом. Босс был весьма доволен работой Мари: он не прогадал, когда назначил именно её в качестве шпиона. Девчонка действительно отлично справляется с повешенной на неё работой: даже в условиях того хаоса и нацеленных на нее вострых глаз умудрилась поделиться лакомым кусочком информации, да ещё и такой полезной. Огай ещё раз внимательно пробежался по тексту записки, которую в той бойне успела передать Мари. И если понятие «вампиризм» ему было всё ещё не до конца понятным: ни как он образуется, ни что это вообще такое, то с информацией о внешних ориентирах базы дела обстояли иначе. Мори хорошо разбирался в топографии города, а значит, определить расположение их уголка по одним лишь размытым указателям особого труда не составило. — Нападём сегодня в ночи. Пусть и не всем составом, но наши силы, неполные даже, намного перевешивают их. Главная цель — застать врага врасплох. Оценить, на что те способны. Если выпадет шанс — покончить с ними сегодня же, — Огай говорил с невероятным воодушевлением после недавней победы над агентством, и, казалось, был настроен уничтожить и настоящих небожителей по щелчку пальца. — Приказ будет исполнен, босс, — отчеканил Акутагава, поправляя воротник костюма, — сегодня же они будут уничтожены вслед за агентством. Мы вернём себе ту власть, что была у нас прежде. Мори же довольно кивнул головой, заметно довольный таким настроением сотрудников, и протягивая Рюноске начерканный на заметочном листе предполагаемый адрес логова противника, поспешил выпроводить подчиненных, перед этим бросив им вслед какие-то побудительные речи.***
Так что же случилось? Нашла коса на камень: пустоголовый Пушкин не учёл такую вероятность, точнее, попросту не знал о ней. Обычные жертвы вируса были эсперами природными, с обоюдной связью сердца и мозга, и получая урон от Александра, они засыпали, засыпало и их сердце, таящее в себе силу. С Мари всё вышло не так, являясь носителем сердца, а не хозяином, ей не удалось построить связь, только лишь подчинить способность себе. Тело и разум девушки спали под действием вируса, но сердце, не подвергнутое влиянию, продолжало биться. Билось, болело и чувствовало угрозу. Мари умирала, а с ней разрушался и созданный ею контроль над силой огня. Сердце должно было погибнуть вместе с ней, но в те секунды, уже лишившееся хозяина, но ещё живое, было обречено высвободить способность, сгореть, подобно фениксу, обдав жаром всё, до чего сможет добраться. — Недуг прогрессирует, мы рассчитывали на тридцать шесть часов, но, боюсь, в её состоянии организм выдержит такую нагрузку не более пяти часов. Сердце разрушается, — произнёс врач, так и не нашедший альтернативные пути искоренения вируса. Пламя начало разгораться постепенно, тело Мари нагревалось, температура с обычных тридцати восьми поднялась до сорока девяти. Сердце не нуждалось в источнике огня, оно само стало его очагом. Врачи, игнорирующие горячку, не могли не заметить начавшую тлеть одежду, снова пришлось звать Достоевского. Фёдор задумчиво оглядел Мари, предугадывал, что на одежде дело не закончится. Пламя не потухнет самостоятельно, продолжит разгораться. «Высокий риск для базы, но это даст Мари весомый шанс выжить» — решил мужчина, взвешивая все «за» и «против». Неплохо было бы убить девушку, обрубить дальнейшее воспламенение, но глупо было бы лишать себя такого эспера. Пускай умирающая, но вдруг вылезет из пепла, словно феникс. Следовало обезопасить здание от девушки, но идеальной огнеупорной комнаты не было. Зато было подобие бункера, куда Фёдор и велел перевезти бессознательную Мари.***
Акутагава молниеносным движением Рашомона раздробил каменную стену базы Смерти Небожителей. Мори не ошибся. Позади него стоял спец-отряд Чёрных ящериц, довольно потирающих свои ладошки и уже предвкушающих победу над сегодняшним врагом. Под описание, которое преподнесла Мари в записке, это сооружение в точности подходило: огромный каменный замок, больше походивший на средневековую крепость, в пучине леса на севере города. С вооруженными охранниками, сторожащими всю округу замка, проблем не возникло: группа мафиози расправилась с ними по щелчку пальца, перебив всех до единого, оставляя от каждого лишь жалкий труп, лежащий в собственной крови. Тачихара стоял с дикой улыбкой на лице, а позади него Гин, иногда напоминающая, что недооценивать сегодняшнего противника не стоит. Хироцу прошёл вперед, влезая в брешь в стене, пробитую Акутагавой, и осмотрелся в здании. Ничем не примечательный, слабоосвещенный холл и ни единой живой души поблизости. Они, вероятно, выбрали весьма подходящий час для нападения, а у Акутагавы даже возникла на лице еле заметная усмешка, вызванная тем, что внутренности здания никто не охраняет. Небожители не были готовы к атаке, а значит, всё должно пройти гладко. Теперь Гин побежала вперед, занимая благодаря своей ловкости первенствующую позицию. Осматривалась в этом громадном замке. Казалось, что тут действительно никого не было: ни одна из дверей не заперта на ключ, никаких звуков и … лишь Варенька, стоящая в широком проходе, открылась для поля зрения Гин. Остальные же члены группы разделились в поисках врага, посчитав, что такая стратегия будет выигрышнее. Варвара стояла впереди, беззаботно перекатываясь с ноги на ногу, в своём лёгком, совсем не подходящем для сражений платьице, и складывалось впечатление, что такие мимические реакции на противника она позаимствовала у возлюбленного ей Достоевского. Копировала его привычки, с вызовом вглядываясь в глаза уже подбегающей к ней Гин. Акутагава-младшая наносила один за одним удары, от которых мгновенно реагировавшая Варвара резво уворачивалась, причем весьма удачно. Но сама нападать не спешила. Ещё несколько таких же безуспешных нападок от Гин, и острое лезвие её кинжала пришлось прямо на щёку Варвары. Та совсем не придала этому никакой значимости, но теперь взгляд в её глазах поменялся. Стал более жестоким, словно пыталась та вызвать страх у соперника, но Гин взгляд этот совершенно не беспокоил. Та безжалостно наносила всё новые и новые удары, и некоторые из них попадали прямо в яблочко. Но успех её длился ровно до того момента, как Варвара достала пистолет из кобуры под подолом платья. Без всякой задумчивости подстрелила Гин. Та не успела и среагировать. Первая пуля попала в ногу. Вторая в живот. Третья в плечо. Варвара никогда не добивала жертв. Подстреленная Гин, не в силах подняться, осталась лежать на холодном полу в проходе. Хироцу не спеша бродил по базе, осматривая планировку и рассуждая, где может прятаться враг. Подкурил сигарету, неторопливо всматриваясь в детали, как вдруг взору его открылась ещё одна крайне интересная деталь: блондинистый мужчина, вальяжным шагом приближающийся к нему, говорил с кем-то по телефону и доставал из-под мантии огнемёт. Сдул с него несуществующие пылинки и послал в трубку телефона воздушный поцелуйчик, завершая звонок. — Старик, я наслышан о твоей способности. Интересно, на огне сработает? — рассмеявшись, произнёс Гоголь, хватаясь за оружие обеими руками. Хироцу напрягся, потому что знал, что на огне не сработает. Прекрасно знал. Но убегать с поля боя было позорнее, чем в бою проиграть. Старик бросил сигарету на пол, потоптав её ногой, затушивая. Достал из кармана пистолет, видимо, предположив, что им сможет как-либо противостоять огнемёту. Но шанс был, пусть и небольшой. В любом случае, попробовать стоит. Кинулся на стоящего напротив Гоголя, у которого такое его безрассудное действо вызвало лишь очередной смешок. Николай, словно обезумевший, одним движением нацелил дуло своего оружия на нападавшего и опалил его жаром, оставляя на теле старика один большой ожог, поразивший около пятидесяти процентов его тела. Тот даже не успел выстрелить, упав на пол с характерным всхрипом. Все ещё был жив. — Я сегодня заменяю мою огненную красотку! Ей немного нездоровится, — Николай, казалось, обращался к самому себе, — повезло ей со способностью, весело, наверное, убивать неугодных одним лишь взмахом руки. Да ещё как убивать. Так мучительно и больно, — с наслаждением протянул Николай и пнул ногой еле живое тело командира ящериц, переворачивая его ногой на спину. Хироцу всеми силами поднял вооружённую пистолетом руку и направил её на Гоголя. Тот в ответ вновь посмеялся. — Давай выстрелим одновременно? — радостно воскликнул Николай, направив огнемёт прямо по направлению к лицу мужчины. На его лице читался животный страх. Они недооценили врага, сами заманили себя в ловушку. Насколько глупым решением теперь казалось заявиться в лапы сильнейшего противника в составе четырех мафиози. Тот напоследок улыбнулся. И умирал с улыбкой на лице, когда его опаляло ослепляющее пламя огнемёта, буквально разрушающее в миг все ткани организма. Гоголь хищно ухмыльнулся, запрятав свое весьма действенное оружие обратно в шинель. Оглядел тлеющее, мёртвое, всё в мерзких сочащихся ожогах тело мафиози и хихикнул, ещё раз пнув ногой и пропустив мысль, какие же в мафии работают бездарности. А затем задумался о Мари, и, переступая через тело, приговаривал сам себе под нос какие-то смешившие его фразы: — Эх, Мари-Мари. Огнёметик, видимо, станет тебе достойной заменой, — прошептал тот, двигаясь по коридорам базы в случайном направлении. Получив известие о нападении на базу, Достоевский принял решение направиться в самый эпицентр событий, но за ним увязался надоедливый Пушкин. Тот никак не хотел отставать, цепляясь за Фёдора, словно за личного телохранителя, не давал спокойно воплотить задуманное. Достоевский сменил траекторию, теперь мужчины забрели в подземные коридоры. Пушкин навязывался с вопросами о том, куда они, собственно, идут, и что Достоевский будет делать. Тот пропускал вопросы эти бессмысленные мимо ушей, заведя Пушкина в одну из комнат подземелья, в которой лежала Мари. Запер на ключ и довольно усмехнулся, наслаждаясь криками его о помощи. Теперь же Достоевский прогулочным шагом направлялся туда, куда глядят глаза. Осматривал ущерб, нанесенный базе, и уже прокручивал в голове мысли о том, насколько же муторно будет это все восстанавливать. Прошелся дальше. Словно оценщик осматривал каждый пролом в стенах, но одним махом был откинут на пол. Поднялся. Заметил теперь стоящего напротив Акутагаву во всеоружии. Тот уже давно активировал Рашомон, что подсказало Фёдору активировать и свой дар тоже. Но в свободном сражении Достоевский весьма уступал по силам Акутагаве, чья способность, в отличие от способности Достоевского, подходила для битв и на дальних дистанциях. Пожирающая пространство материя — способность Акутагавы, вновь готовилась нанести очередной удар. Острые, словно копья, узлы материи этой собрались в одну связку и атаковали врага. Тот успел отскочить, но не весьма успешно: удар резких «копьев» пришелся прямо в плечо, рассекая бледную его кожу. Жгучая боль прошлась по всему телу. Из глубоких порезов мгновенно выступала кровь, окрашивая и бетонные плиты под собой в багровый цвет. Фёдор, накрывая рану ладонью, в мгновение перешел в атаку, всё пытаясь дотронуться до постоянно уворачивающегося Рюноске, который своими лезвиями едва ли вновь и вновь не задевал тело Достоевского. Акутагава замахнулся, ударил наискось Рашомоном, рассекая пространство острыми жилами способности. Однако соперник его в очередной раз проворно уклонился, а на лице его появилась привычная уже нахальная улыбочка. Теперь его очередь наносить удар. Пусть Достоевский не наделен особо развитой физической силой, но ловкости у него не отнимать. Одним рывком он приблизился к Акутагаве, и наверное, убил бы того, если бы не резко проломившийся потолок, упавший сверху, до боли придавливая обоих. Акутагава первым выбрался из-под удушающих почти что завалов и готовился уже нанести смертельный удар Фёдору. Собрал все острейшие лезвия Рашомона в один пучок, и собирался уже внести финальные штрихи в историю падения вражеской организации, если бы не Гин, крикнувшая тому оставить Фёдора на неё. Рюноске пропустил слова её мимо ушей, но Гин уже с заточенными кинжалами бежала в сторону Достоевского, намереваясь покончить с мерзкой крысой, удручающей жизнь всех организаций уже на протяжении долгого времени. Но вот незадача. Фёдор, пусть и обессиленный уже, раненый, с трудом выбрался из завалов и теперь готов был принимать в свои смертельные объятия приближающуюся Гин. Лишь уклоняясь, не атакуя в ответ, он сжал девчонку в руках, придушивая. Тот обратился к Акутагаве, надевая на лицо ползучую, язвительную ухмылку: — Одно твоё движение и она мертва. Деактивируй способность — договоримся. Столь наглый шантаж. Сердце мафиози пропустило удар. Цель была так близка, но он знал, что Фёдор не блефует. Действительно покончит с любимой сестрой по щелчку пальца. Без сожаления. Акутагава, откашливаясь, отключил способность. Смотрел, что теперь станет делать Фёдор. — Прочь отсюда. Как только скроешься с моих глаз, я отпущу, — надменным тоном произнёс Фёдор, всё грубее с каждой секундой сжимая шею Гин. Потолок стремительно обрушался, куски бетона каменными глыбами падали на пол, почти что задевая сражающихся. Ослушаться нельзя было, да и времени мало. Акутагава слабо верил, что девчонку отпустят, но повиновался, пересилил себя и направился в противоположную сторону. Сестра была единственным рычагом влияния, и он сделает всё, если её жизнь будет поставлена под угрозу. Даже уйдет с поля боя, чего не сделал бы никогда прежде. Сопротивляться действительно бесполезно, ведь один незначительный удар способностью, и Гин погибнет в руках крысы у него на глазах. Его предупреждали насчёт Фёдора бесчисленное количество раз, но тот не слушал. Знал, что сильнее. Физически. Но не предусмотрел, что человек этот пользуется в бою не силой, а хитростью. Так умело играет на чужих слабостях. Заставляет преклонять перед ним колени, манипулировать даже, казалось, столь сильными личностями. Даже Акутагавой, который не поступился бы прежде, не отступил даже при таком условии. Но речь о другом, когда на кону жизнь самого близкого человека. Пусть к достижению победы, как правило, один — через разрушение личных границ другого к достижению собственной выгоды. Акутагава скрылся из виду, доверившись. А если выражаться точнее — доверия не было. Был животный страх, переживание и почти что смирение. Деваться в любом случае было некуда, единственно возможный вариант — согласиться на столь мутное условие врага. Достоевский ослабил хватку, а после и выпустил Гин из своих рук. На лице его возникла победная, неделикатная даже усмешка, в которой так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего. Ведь всё вновь идёт в точности так, как желает того он. Тот наклонился к пытающейся отдышаться к Гин и прошептал: — Хорошо спланировано, Варвара. Ты никогда не подведёшь. Варвара, деактивируя способность, возвращалась теперь из образа хладнокровной убийцы Гин обратно в своё тело, отряхиваясь. Роль она играет безупречно. Такой эспер, как она, может загнать любого противника в ловушку, когда тот того и не подозревает. Так умело копировать поведение, чтобы не заподозрили, что под маской прячется кто-то другой, сможет не каждый. Но эта женщина, так просто примеряющая личность любого человека на себя, превосходно справляется со своей задачей и с покорностью служит Достоевскому. Опасность в лице враждебного эспера из мафии миновала, но оставался второй пункт. Металлические сваи, которые были вставлены в фундамент и в каждый этаж замка разрушались, словно беспричинно плавились. Неприступная, казалось, крепость, теперь с каждой секундой оседала, проваливаясь в землю, а этажи разрушались, проламывая пол, стены, обломки, падая валунами, едва ли не задевали присутствующих здесь. Час. Ровно час по прогнозам врача оставался Мари. Ровно час ещё организм сможет контролировать вышедшую из-под контроля способность, которая погубит её даже раньше, чем придёт смерть от вируса. Пушкин непонимающе подергал ручку и пнул дверь каморки, в которой оказался запертым. Костеря Достоевского, понял, что демон додумался его запереть, но может, оно и к лучшему, отсидится себе в безопасности. По бункеру разносилась вонь гари, температура была выше, чем в остальном здании. Источник Александр нашёл сразу: в небольшом помещении комнаты с ним соседствовал диковинный костер, и приглядевшись, он сообразил, что это человек, объятый пламенем. Жар исходил из неё. Нагая бессознательная подружка Достоевского. Эспер недоумевал, почему это происходит, под вирусом использовать способности дается трудно, а о таком масштабе и речи идти не может. Видимо, у неё были проблемы с контролем. Огонь плясал вокруг Мари, металлическая каталка расплавилась под напором температуры, девушка лежала на бетонном полу. Надеясь, что с минуты на минуту девица сдохнет, Пушкин отодвинулся на безопасное расстояние, точнее забился в противоположный угол комнаты. Спустя время с ужасом отслеживал пренеприятную тенденцию: адское пламя и не думало гаснуть, а круг огня только увеличивался. То взмывал ввысь, оставляя черные отметины на потолке, то дергался в сторону Пушкина, угрожая занять всё пространство комнатушки. Эспер подбежал к двери, дергая и истошно крича, чтоб выпустили, но никто выпускать его и не намеревался. Была надежда, что огонь прекратит распространяться, если он сам убьёт Мари. Недолго раздумывая, Александр достал свой заветный перстень с лезвием, уже представляя, как вскроет им её глотку, но к девушке невозможно было и приблизиться. С каждым шагом Пушкина обдавал жар, он понимал, что если сунется ближе, то сгорит заживо. Снова вернулся в свой угол, радуясь, что бункер пуст. Будь в нем предметы быта, они бы уже загорелись, душа его дымом. Соображать не получалось, пот заливал глаза, потолок и пол обуглились, а стены подземелья почему-то тряслись, отдавая эхом боя снаружи, но Пушкина это мало волновало, он не знал как спастись из этой темницы. Какого черта она горит? Александр знал, что она отравлена, своей способностью чувствовал, что та на грани смерти, но видимо сейчас унесёт его жизнь вместе со своей. Выход оставался один. Теоретически, он мог сработать, если Мари удастся прийти в себя, то может она и унимет свое бушующее пламя. Заражающий эспер смиренно деактивировал способность, с недовольством вздыхая о том, что план его не увенчался успехом. Но зато кое-что он понял — Достоевскому было совершенно плевать на эту даму, ведь за всё прошедшее время он даже не удосужился приложить силы к её спасению. Значит, волноваться не о чем. Можно не переживать — Пушкин действительно в приоритете. Виной такому стремительному разрушению здания стал Тачихара, который уже давно покинул здание и теперь ютился в углу снаружи него, благодаря своей способности управления металлом весьма успешно переламывал металлические сваи фундамента. Фактически нарушал всю планировку, уничтожал металлические каркасы изнутри, влеча за этим такой масштабный обвал здания. Разруха, пыль и разбросанные по всюду хаотичными рядами убийственные каменные глыбы. Не повезёт тому, на кого одна из таких рухнет. Казалось, он наслаждался тем хаосом, что создавал. Он всё ещё сомневался в том, что эта организация являлась настоящими небожителями, и как приверженец ищеек полагал то, что подлинным врагом выступало агентство. Но агентство итак на грани уничтожения, а значит, сейчас не следует пренебрегать приказами босса мафии. Мичизу разрушал одной только силой мысли такие огромные металлические конструкции, на которых держалось всё здание. Даже мало верилось, что учинителем всей этой вакханалии, такой громадной разрухи явился лишь один человек. Перепрыгивая через каменные обломки, Гоголь бежал к Достоевскому с Варварой, на ходу уворачиваясь от разрушающегося потолка. Хотел было между слов похвастаться тем, как удачно поджарил Хироцу, но понял, что сейчас не время для пустой болтовни. — С ними эспер, управляющий металлом, — ощетинившись, сообщил Фёдор, сжимая лоскут какой-то ткани на раненном участке кожи, — и находиться он может где угодно. О том, что сейчас этот эспер разрушает здание, он не сказал, ведь это было очевидно. Единственным верным решением был побег, вероятность найти Тачихару крайне мала, а база медленно, но верно становилась подобием сжатого бумажного листа. Николай и Варвара считали так же, мужчина по вытащенной из мантии рации раздавал громкие приказы об экстренной эвакуации, вспоминая какие ценности стоит прихватить с собой. Земля на ногами затряслась, грохот оглушил каждого, невдалеке поднялся столб пыли и бетонной крошки, а после и вся левая сторона базы стала ничем, полностью сравнявшись с землёй. «Мари». Мысль Достоевского вышла неосознанной, практически инстинктивной. Бросив Варваре приказ привести Кью, эспер, ничего не объясняя подельникам, побежал в сторону обломков. Из-за травмы было тяжело передвигаться. Израненной рукой разгребал обломки. Именно там, под только что обрушившимися стенами находилась лестница, ведущая в подвал, в бункер, где находилась Мари. Разрывая ткань перчаток, царапая руки, Фёдор откидывал в сторону огрызки стен, прорывая себе доступ к лестнице. С побелевшими от бетонной пыли волосами он спустился по уцелевшим ступеням, продолжая свой путь до самой двери. Если всё прошло так, как заранее спланировал Достоевский, то Мари должна быть жива, а Пушкин не подгоревшим. Всё удалось, за дверью сидел крайне недовольный Пушкин со спящей, но здоровой Мари. Обнажённая девушка, свернувшись в клубок, лежала посреди чёрной, покрытой сажей комнаты. Пушкин грузно поднялся, словно собираясь начать справедливую, гневную тираду, но был остановлен затыкающим взглядом Достоевского. Скинув с себя пальто, эспер поднял Мари на руки, закутывая её в свою верхнюю одежду, словно в покрывало. — Чё-ж у вас там хоть громыхало? — поинтересовался Александр, казалось, смирившийся уже с тем, что Мари жива, идя вслед за Достоевским, выносящим девушку. — Косметический ремонт, — хмыкнул Фёдор тому в ответ. Выбираться из завалов, неся при этом обессиленную девушку, смирившись с болью в плече, было нелегко. Да что уж там нелегко — здание всё крушилось, и появлялись новые завалы, масштабнее и разрушительнее предыдущих. Впереди уже свет, а значит, выход недалеко. Пушкин плёлся позади, причитая и возмущаясь о том, что чуть не оказался на волоске от смерти. Видимо, игры с этой девушкой плохи, и она настигнет в любом случае. Даже тогда, когда сама умирает. Достоевский же нёс ту на руках. Доверять её безжизненное тело Пушкину не хотелось. Сердце её билось, а это главное. Всё вновь обернулось так, как выгодно Достоевскому — оба нужных эспера живы. Единственное, что было не совсем уж и выгодным — почти полностью разрушенное здание.***
— Гин! — крикнул Рюноске в сторону выбежавшей из дыры в стене сестры, обеспокоенно прижимая её к себе и стряхивая с волос маленькие обломки стен, — нужно убегать, иначе здесь сейчас всё завалит. Он не тронул тебя? — Тачихара уже впереди, а Хироцу … мёртв. Здание продолжает проваливаться в землю. Мы не вывезем сражение в таких условиях, да и враг силён, — пытаясь справиться с одышкой, вскрикнула Гин, взяв брата за руку и побежав дальше. — Я спросил, он не тронул тебя? — сорвался на крик Рюноске. — Кто? — удивлённо спросила Гин. — Что значит кто? Демон, кто ещё? — Я не понимаю, о чем ты говоришь, Рюноске. Кто меня должен был тронуть? — Достоевский на моих глазах угрожал убить тебя, если я не отступлю, не строй из меня идиота, Гин! — откашлявшись, прокричал Рюноске. — Достоевский? Я его вообще на своём пути не встречала, что за чушь ты несёшь? — возмущённо произнесла Гин. Акутагаву-старшего теперь заставили усомниться в собственной адекватности. Он собственными глазами видел, как Гин намереваются убить, если тот не сбежит. После долгих размышлений он пропустил мысль, что вероятнее всего, обычный эспер с иллюзорной способностью. Но разве можно касаться иллюзий? Что за бред? — Меня обвели вокруг пальца. Если бы не это, этот ублюдок бы сейчас лежал замертво! Чёртов Достоевский. Убегай, Гин, я вернусь и прикончу его сейчас, — изменив направление, произнёс Акутагава. — Не смей. Вероятнее всего, они уже собрались полным составом для эвакуации. Сейчас не время. Мобилизуем силы и нападём усиленной группой позже. Акутагава нехотя согласился с её словами, здраво осмыслив то, что если нападёт сейчас, то понесёт поражение. На душе лишь неприятный осадок. Они ушли ни с чем, лишь потеряв Хироцу. Но скорбеть времени не было. Акутагаву хитростью надурили, заставили сбежать, поставив под угрозу, как оказалось теперь, вовсе не сестру. Двое догнали Тачихару, поспешив вернуться в мафию, в голове уже планируя то, как будут составлять крайне неприятный рапорт о собственном поражении. Приятного для них мало. Лишь то, что база врага успешно разрушена.***
— Что за глупость они натворили!.. — посмеялся Гоголь, перемещая сумки со в спешке собранными вещами первой необходимости в багаж служебной грузовой машины, — такие недоумки. Узнали местонахождение базы и разрушили её. Им же хуже, на новой базе они нас нескоро найдут. — Прибереги свои смешки на потом. Нанесён колоссальный ущерб, а тебе лишь бы пошутить, — причитала Варвара, пытаясь вернуть свою причёску в прежнее её состояние. Выбравшись из-под обломков, взору компании в лице Достоевского, Пушкина и Мари, открылся стоящий на безопасном расстоянии от очага крушения почти весь состав Смерти Небожителей, за исключением некоторого погибшего персонала и Фукучи, который был в отъезде. Лицо Достоевского оставалось невозмутимым. Казалось, что его вообще не беспокоило то, что произошло сегодня. Варвара же заметно напряглась, разглядывая еле дышащую Мари на руках у Фёдора. Казалось, недовольство Тимофеевой виднелось в каждой мышце лица, в каждом движении брови. Не сказать бы, что она яростно желала смерти той, но и без лишних комментариев стало ясно, что живая Мари её не радовала, и более того, такая их близость ей, мягко сказано, не нравилась. — Где игрушка Юмено? — обратился к коллегам Достоевский, укладывая Мари на пассажирское сидение грузовика. Повисло тяжёлое молчание. Никто не находил подходящих изречений. Сам же Кью растерянно мотнул головой, утверждая, что прежде кукла была у Мари. — Мы сюда ещё вернёмся за остальными вещами. Потом и поищем. Сейчас нужно как можно скорее перебраться, — хмуро отметила Варвара, окидывая разрушенную крепость прощальным взглядом и забираясь в грузовой отсек автомобиля, жестом подзывая остальных поспешить и сделать то же самое. Достоевский занял водительское место, занавесив при этом шторку, отделяющую грузовой отсек от водительского. Машина тронулась. Мари постепенно приходила в себя. Всё тело ломило от жуткой, едва выносимой боли. Казалось, были переломаны все кости, травмированы все мышцы и обожжен каждый сантиметр тела. Сердце отбивало бешеный ритм, словно всё стараясь выпрыгнуть из груди. Болело. Девушка прочувствовала на себе всё: когда в разрушенных тканях, сухожилиях, разрывах и узлах лицом к лицу сталкиваешься с могучим хищником — смертью. И вступаешь в борьбу, вооруженный фактически ничем. То, что раньше она использовала против врагов, обернулось врагом против неё самой. Пламенная способность чуть было не разъела её сердце, чуть не погубила носителя его же оружием. Но всё же Мари с успехом разрушила собственный эшафот, только лишь взойдя на его подмостки. Оглядела пространство замыленным взглядом. Голова кружилась, а соображать внятно возможным не давалось. Столько вопросов интересовало Мари сейчас: где она, куда они едут и почему она вообще сидит нагая в пальто Достоевского? Мари то ли страдальчески, то ли раздражённо даже вздохнула, переводя свой нахмуренный взгляд на водителя грузовика. Достоевский лишь на секунду оторвал взор от дороги, рассматривая Мари буравящим взглядом. Но было вместе с тем в нём что-то глубокое будто, вовсе не гармонирующее с нахальной и грубой улыбкой и с резким, самодовольным его взглядом. Тот вновь вернулся к дороге, обращаясь к Мари: — Искусственно созданным эсперам всегда тяжелее переносить любые невзгоды. Кому, как не тебе, об этом хорошо известно.