«Искусственно созданным эсперам всегда тяжелее переносить любые невзгоды. Кому, как не тебе, об этом хорошо известно»
О секрете знал лишь он. Слова Достоевского эхом отражались в голове, блуждали по черепной коробке не находя себе места, бегали туда сюда, заставляя прокручивать их снова и снова. Отрицать бесполезно. Он узнал. Разгадал то, что она так яростно жаждала скрыть. Казалось, внутри что-то рухнуло: то «что-то», которое создавало прежде грань между миссией и реальной жизнью; то «что-то», которое она утаивала на протяжении стольких лет, не желая делиться с кем-либо, не желая показывать такую столь уязвимую сторону. А теперь её рассекретили. Предъявили, поставили перед фактом, что знают уже. Неужели и про мафию тоже? Девушка напряглась, а глаза, казалось, впервые показывали настоящий страх. Такой страх, которого не видел прежде никто. Ни инквизиторы, безжалостно кромсающие её тело, ни сам Достоевский, делающий в целом-то то же самое, но в придачу к телу калечит ещё и голову. Такого страха не было во время пыток. Но сейчас он с ней. Преследует, ходит вокруг да около, обдает своим ледяным дыханием и заполняет всё пространство вокруг, не желая выпускать из своих цепких лап.
Нет. Быть такого не может. Исключено, не мог он узнать про затянувшийся уже шпионаж. Узнал – и Мари бы не сидела здесь, на пассажирском, а давно уже бездыханным телом лежала бы в какой-то спешно вырытой могилке, куда сбрасывают останки предателей. В одной куче с ними. Определенно так. Или, быть может, он решил развлечься? Насладиться её реакцией, её тяжело вздымающейся грудью, её таким невинным побледневшим лицом и чернью в глазах, так нелепо бегающих в разные стороны, пока та сидит в попытках придумать вразумительный ответ. А потом убить той самой мучительной смертью. Такой, которой заслуживают, как бы выразился Фёдор, вероотступники вроде неё.
Мысль о смерти и сама весьма вероломна: захваченные ею, мы забываем жить. Но жила ли вообще Мари когда-то? Нет, жизнью это определенно не назовешь. Какое-то жалкое существование ради достижения целей, поставленных людьми свыше. Поставленных теми, кто ограничивает собственную, неполноценную итак свободу, заставляя скакать на нитях, словно потрёпанная театральная кукла, выставленная на посмешище остальным.
Она не спешила с ответом. Выжидала. Нет. Своим молчанием только усугубит ситуацию. Он не мог узнать про службу в мафии. Никак. Информация засекречена, а знают о ней лишь некоторые приближенные Мори, доверенные лица мафии. Те, что проверены временем и готовы поставить на кон собственную жизнь, лишь бы какая-то ни была миссия, но закончилась она успешно. Не рассказали бы.
Девушка собралась с мыслями, сфокусировав свой тяжёлый, сосредоточенный взгляд на Фёдоре, и ответила:
– Да. Иногда это доставляет подобные неудобства, – шёпотом ответила Мари, не желая, чтобы теперь кто-то кроме него узнал.
Показать слабость нельзя. Хотя, Мари, по всей видимости, сделала уже это не один раз. Но ответы её как и прежде оставались краткими, вобравшими в себя всё, наверное, хладнокровие, что таилось в запасах у девушки. Да и смысла утаивать правду больше не было – он слов на ветер не бросает, да и из ниоткуда таких предположений не возникло бы.
– Сердце не болит? – понизил голос мужчина, не отрываясь от дороги.
Мари опешила. Как славно. В самолёте таких заботливых речей услышать не довелось. Чего не скажешь о мерзких его изречениях о том, что он готов бросить её на верную смерть. Хотя к чему на это злиться? Иного она не ожидала от демона, который человеческими жизнями раскидывается во все стороны. К слову об этом. Мари теперь вновь задумалась, почему она вообще жива. Вновь её спасли из лап смерти лишь ради собственной выгоды. Что-ж, ей не привыкать к подобному отношению. Разумеется, кто же захочет терять такой козырь в рукаве, который в удобное время может даже загореться ярким пламенем, заставив противника спасовать. Память её словно обрубилась с концами, и некоторые моменты полёта – единственное, что далось возможным вспомнить. Казалось, сознание девушки каждую минуту уплывает куда-то вдаль, а потом в миг возвращается обратно. И так по кругу. Вновь возвращает на старт к той мысли, с которой разум спрыгивать никак не хотел.
Вопрос его оставался без ответа. Но и он не торопил.
– Нет… Не болит, – наглая ложь, но к чему ему слышать правду. Будто есть ему какое-то дело. Девушка продолжила: – куда мы едем?
Достоевский сомневался прежде, но теперь в верности своей теории был уверен. Она действительно ничего не помнила.
– Не хочешь поговорить об этом? Почему скрывала? – тон его заделался каким-то крайне серьёзным, но вовсе не угрожающим. Словно какое-то личное любопытство. И вопрос, который хочет это любопытство усмирить. Теперь Мари была уверена – про мафию он не знал. Лишь про сердце.
– Я не скрывала. Не представилось момента сказать. Было бы странно, если бы я беспричинно об этом упомянула… – девушка не договорила. Шторка, разделяющая грузовой отсек с водительским распахнулась, и из неё высунулся Гоголь, размахивая ручками, а после ими же потрепал Мари по голове.
– Ты жива! Я больше всех беспокоился, кстати! – воскликнул Гоголь, вмешиваясь, совершенно не стеснялся прерывать их диалог, – почему у тебя волосы в саже? – продолжил тот, отряхивая локоны девушки от черной копоти.
Достоевский, словно игнорируя наличие третьего лица в их диалоге, вновь обратился к Мари:
– Обсудим это по приезде. Полагаю, теперь есть повод рассказать это небеспричинно.
Гоголь, возмущенный таким наглым игнорированием, задернул шторку, вновь оставляя двоих наедине, но Достоевский принял позицию немого, продолжая вести автомобиль, не начинал новый диалог. Мари откинула голову, застегнула пальто. А после задремала, пригревшись от работающей печки, успокоенная тем, что её не раскрыли.
Проснулась через полчаса, они всё ещё были в дороге, Фёдор так же безмолвно вёл машину. Этот сон отрезвил, она наконец-то могла соображать, размышлять над тем, куда же они направляются. В зеркале заднего вида отражалась шеренга одинаковых черных джипов, все они ехали за Достоевским. Девушка скосила взгляд на мужчину, замечая то, что не увидела при первом пробуждении. Свежие царапины на лице, белая рубашка в спекшейся крови, и то, как аккуратно Фёдор двигал плечом: всё указывало на недавнюю рану, а следовательно, и какую-то произошедшую схватку. Сопоставив это с тем, что недавно она передала информацию о местонахождении базы небожителей, девушка сделала выводы, что схватка эта была как раз с мафией. Она даже и предположить не могла, что те начнут действия столь быстро, безрассудно кидаясь в атаку ослабленными телами, которые только недавно грызлись с агентством.
Неприятно выпадать из жизни, все события проходят мимо, и ты теряешь над ним контроль, не можешь даже созидать, лишь несёшься туда, куда повернул поворот, который ты так неудачно пропустила. Что-то произошло и они куда-то направлялись. Увы, но большего Мари вынести из своих наблюдений не могла.
По привычке запоминая ориентиры, девушка вместе с Достоевским смотрела на мелькавшую дорогу. Трехполосное шоссе, сосновый лес на обочине. А далее мужчина свернул в чистое поле, проезжая по необработанной земле, направляясь вперёд.
Достоевский припарковал машину на месте, лишенном всяких знаков, ожидал чего-то. За ним остановился и весь кортеж. На окно легла тень, Мари наклонилась вперёд, высматривая, что же закрыло солнце. Небесное казино плавно опускалось перед ними, всё ещё повреждённое, с рваными ранами в виде вмятин на бетонных округлых стенах, но по-прежнему парящее.
– А теперь своими ножками, – бросил Достоевский, покидая салон автомобиля. Мари услышала, как захлопали дверцы, выпуская пассажиров. Растерянная, всё-таки вышла вслед за Фёдором, ступила на землю, неловко переминаясь на босых ногах. Теперь она видела, что из машин выходили знакомые лица, кажется, тут были все, кого ей прежде довелось видеть на тогдашней базе. Наёмники выходили сами и вытаскивали вслед за собой большие сумки, направляясь в сторону казино.
Мари ничего не оставалось, кроме как последовать за ними. Одернул девушку ощутимый толчок локтем. Девушка обернулась, рядом с ней на секунду остановилась Варвара, окидывая презрительным взглядом даже не саму девушку, а надетое на неё пальто. В этом момент у Мари окончательно сформировалось мнение насчёт этой женщины – «заносчивая идиотка», и ничего более. Не радуя Варвару своей реакцией, Мари первая зашла в казино. Здание встретило её простреленными стенами и пустыми коридорами, дублируя наружную потрепанность, а внутреннее убранство имело лишь тень прежней роскоши, все ещё не оправившись после нападения.
Пробежав по холодным ступеням, Мари поднялась на второй этаж, как она предположила – жилой. Девушка надеялась обнаружить Гоголя или Достоевского, которые столь нагло оставили её на улице. Главными задачами выходило разведать ситуацию и найти нормальную одежду. К её счастью, Николая она нашла быстро, пройдя на единственный на этаже звук. Мужчина уже расположился в номере, вытаскивая из шинели черные саквояжи.
– Что происходит? – не окликая Гоголя, спросила Мари. Девушка зашла к нему, усаживаясь на одноместную койку, сразу накидывая на себя худое одеяльце.
Казино, все ещё находившееся на реставрации после побоища, не могло похвастаться посетителями, а комнаты второго этажа отапливались выборочно, в остальных же помещениях температура была много ниже привычной комнатной.
– Новоселье, – хихикнул блондин, и, кажется, ситуация его совсем не напрягала, – мафия совсем от рук отбилась, – сказал он уже с зевком, потягиваясь всем телом.
Мафия. От рук отбилась. Её догадки подтвердились. Мари начала теребить края одеяла руками, радуясь, что Гоголь слишком занят своей транспортировкой и не пялится на неё. Мари поняла, что диверсия Мори не увенчалась успехом.
Сообщи ей об этом Достоевский, он бы своим пытливым умом точно раскусил её нервную мимику. Раздраженная сама от себя, Мари вздохнула, унимая заколотившееся сердце. Гоголь, не отрываясь от своего занятия, сообщил, что сейчас планируется встреча с Камуи – их таинственным лидером, и ей тоже стоит присутствовать. Девушка хотела было во второй раз попросить у Николая одежду, но вместо этого по наитию подошла к шкафу, подозревая, что в нём, должно быть, могла остаться одежда от бывших когда-то посетителей. Ей повезло и на вешалках действительно висели ставшие уже ненужными наряды. Простая мужская рубашка и красные бархатные брюки. Комплект не совсем подходящий, с чужого плеча, но Мари было не привыкать. Оделась она в ванной, перед этим с наслаждением приняла душ, смывая с себя грязь немытой уставшей туши. Одежду пришлось натягивать на голое мокрое тело, белья она не нашла. За дверью уже дожидался Гоголь, готовый отвести её на то самое совещание с Камуи.
Лидер Смерти Небожителей с разгневанным видом измерял шагами кабинет, который теперь использовался в качестве своеобразного такого конференц-зала организации. Ещё раз окинул всех взглядом, в котором кроме ненависти и презрения прочитать что-либо было невозможно. Озлобленность его читалась в каждом мимолётном даже движении, а брови ползли вверх. Он не спешил начинать свою тираду, казалось, подбирал такие слова, которые в полной мере опишут всё его негодование.
– Фукучи-сан. В честь чего такое прескучное совещание? – обратился к боссу Достоевский с нескрываемой насмешкой. Его всегда забавлял этот человек. Но более его интересовало то, как этот вспыльчивый, нерассудительный старикашка умудрялся занимать столь высокие посты сразу в нескольких организациях. Лидер, по мнению Фёдора, должен обладать куда большим самообладанием, чем может пока похвастаться Фукучи.
– Для вас я Камуи, недоумки! – прокричал тот в ответ, ударив кулаком о деревянный стол, – меня не было всего пару недель, а вы уже успели почти что своими руками разрушить организацию! – голос мужчины сорвался на обезумевший крик, словно то, к чему он шёл годами, сейчас рушится у него на глазах.
Фукучи выдохнул, в очередной раз оглядел зал. Теперь смерил ожесточенным взглядом Мари, сидящую, словно по струнке вытянутая, боялась и лишнего писка проронить.
– Следующий момент. Как давно мы набираем в организацию шваль с улицы? Мало того, что эта не-пойми-кто с какой-то стати сидит сейчас здесь, так вы ещё и без моего ведома приписали её в состав? – голос Фукучи вновь приобретал ненавистный окрас, и, подойдя к Мари, мужчина схватил её за ворот рубашки, словно пытаясь поднять за шкирку, вызывая у Мари приступ кашля, – может, вы хотя бы удостоите меня такой великой чести и объясните, кто это?
Мари молчала, здраво осмыслив то, что по нормам субординации сейчас кто-то из более влиятельных лиц должен её представить. Было бы неплохо. Но все молчали. Фёдор, беглым взором оглядев Мари, поднялся и направился к стоящему у стенки чемодану. Достал оттуда какие-то документы и всё так же бессловно передал их командиру, взглядом намекая ему же убрать руки с её воротника.
– Мари Ёнэхара. Досье в папке. В организации не состоит. Работает по найму, – сухо произнёс Достоевский, чем вызвал у Гоголя мимолётный смешок. Фёдор оглядел товарища затыкающим взглядом и продолжил: – какие-то ещё вопросы?
Фукучи пробежался по тексту документа, что ему вручил Фёдор, и отложил бумаги на стол. Взгляд его приобрел теперь насмешливый характер, что пришёл на замену этим вечно окидывающим надменностью эмоциям. Мужчина сдержанно посмеялся, прикрывая рот рукой. И опять заговорил, обращаясь к Достоевскому, словно других персон здесь вовсе и не было:
– Так я и думал. Титанов мысли и гигантов духа… – Фукучи выдержал недлинную паузу, после чего вновь заговорил, – … до гибели доводит потаскуха.
– Понимаю, Фуку… Камуи, как Вас задевает то, что никто не сообщил Вам, но впредь обязуюсь больше такого не допускать, – Достоевский усмехнулся, – не стоит опускаться до оскорблений в сторону дам. Если это всё, мы свободны?
Фукучи вздохнул и мимолётно кивнул головой, показалось, словно речь собеседника его как-то успокоила. Он был уверен в Фёдоре и часто позволял тому своевольничать даже, ведь знал, что он всей душой предан организации, не допустит её краха, и всё, что он делает – лишь во благо. Но как иначе, характер показывать надо, держать подчинённых в ежовых рукавицах не всегда есть плохо, ведь в противном случае те могут и свой характер строптивый показать.
– Все свободны. Ты задержись. На несколько минут.
Остальные в спешке начали выходить из конференц-зала, переглядываясь. Мари выдохнула, позволив себе наконец расслабиться после такого-то разговорчика. Достоевский задвинул за всеми кресла, и располагаясь на спинке одного из них, пронзил взглядом Фукучи в ожидании дальнейших его слов.
– Ты сделал всё, что я просил? – начал Фукучи, – тот уродец из мафии у нас?
– Да. Ёнэхара им занимается. Кажется, это дитё даже не против того, чтоб быть на нашей стороне.
– Славно. Его способность – верх человеческого безумия. А через недельку-другую и Брэм Стокер будет уже задействован в нашем плане. Да… Пора бы уже, – усмехнулся тот.
Наконец-то. Те слова, что Фёдор хотел услышать. Он никогда не воспринимал Фукучи как того, кто по рангу выше его самого. Напротив. Фёдор считал, что лишь он сам способен правильно распорядиться людскими душами, эсперскими способностями; лишь он может переписать исход так, как удобно ему; лишь он способен изменить мир. Эти слова Фукучи обратились для него настоящей сладостью. Ещё немного и Фёдор сможет привести в исполнение собственный план, который разнится с задумкой босса. Фёдор всегда ставил себя выше него, не признавал авторитет этого самопровозглашенного лидера их чудной организации. Ещё немного и Брэм будет в руках Фёдора. Стоит лишь подождать, ведь без помощи Фукучи к нему не подберешься. А самого старика давно уже нужно было свергнуть, пока тот не принёс проблем, или сам не стал преградой к достижению высшей цели.
– Вас понял, Камуи, – произнёс Фёдор.
– Откуда у врага информация насчёт расположения прежней базы?
– Я занимаюсь этим вопросом.
Гоголь последним вышел из конференц-зала, придерживая тогда дверь остальным. Мари стояла, оглядывая входную дверь, словно неосознанно, по привычке хотела подслушать приватный разговор Достоевского с боссом, выведать новую информацию, которой можно было бы впоследствии поделиться с нанимателями. Через некоторое время Достоевский, попрощавшись, покинул зал совещаний, а на выходе заметил, что коллеги всё так же ждут его у входа, но поспешил удалиться, направляясь по своим делам.
Николай же, будто только сейчас увидел Мари, улыбнулся девушке, рукой подзывая её к себе.
– Тебя на ночь пристроить где-нибудь? – сказал он, игнорируя причину ее взволнованности в виде недавно случившегося неприятного диалога с Камуи.
– Было бы неплохо, – копируя улыбку мужчины, ответила девушка.
Николай направился к Сигме, ведя девушку за собой. Мари не нуждалась в больших апартаментах, пределом ее мечтаний был матрас и кусок хлеба, отъесться да отоспаться где-нибудь наконец-то. Идти спутникам пришлось недолго, Сигма находился в своем любимом зале с рулеткой. Созданный книгой, он был обреченно привязан к своему казино, тоскуя по временам когда оно гудело от посетителей. Заметив подошедших он вяло улыбнулся, ожидая их просьбу.
– Нам бы номерок, – с грязным подтекстом пропел Николай.
– Два номера, пожалуйста, – поправила его Мари. Сигма же пожал плечами, отвечая, что они могут расположиться в любых свободных.
– Не хотите вечером сыграть? – окликнул он уже уходящих Гоголя и Мари. Двое переглянулись, и Николай ответил за двоих своим согласием, говоря, что приведет ещё Достоевского, на что получил какой-то отстраненный взгляд Сигмы.
Бродить по коридорам казалось Мари глупой комедией. Как и следовало ожидать, большинство комнат уже нашло своих хозяев. Остальные, пока ещё свободные, не отапливались, но выбора не оставалось. Наткнувшись на незапертую дверь, а значит и свободную комнату, Мари с удовлетворением упала на кровать, Гоголь приземлился рядом.
– Может согреешь нас, а я затем пойду искать себе пристанище, – заискивающе произнёс мужчина, протягивая девушке уже горящую зажигалку. Камина не было. Мари приняла огниво, создавая небольшие огненные сферы по периметру комнаты. С самого момента излечения девушка еще не пробовала использовать силу и была довольна тем, что дар по-прежнему подчиняется ей. Клонило в сон, и Мари оперлась щекой на подушку, уже готовясь к тому, что заснет, но краем глаза следила за сферами. Гоголь её планов не разделял, видимо не устал совсем, и придвинулся к ней поближе.
– Я правда волновался. Знаешь, как без тебя дурно было? – неожиданно начал он свою шарманку. Рука мужчины требовательным касанием легла Мари на талию, полностью прижимая девичье тело к себе. Девушка хотела было скинуть его руку, сжав ладонь Николая, но так и остановилась на этом, прикидывая, что ещё она может услышать. И что из этого будет ей полезным. Да и Гоголь, казалось, дышал жаром, согревая ее лучше собственного огня.
– Действительно? И как же ты справлялся без меня? – задала наводящий вопрос Мари, поворачиваясь лицом к Николаю. Мужчина все так же был со своей картой на правом глазу, ставшей уже неотъемлемой частью образа, и с кривой усмешкой на губах.
– Старался, – ответил он, довольный тем, что Мари не оттолкнула его, – убил одного глупца, кажется, Хироцу его звали. Воспользовался огоньком, – с нотками хвастливости произнес Гоголь.
Лица двоих были так близко друг к другу, что дыхание мужчины практически касалось губ Мари. Глаза изучающе смотрели прямо на нее, Николай замолчал в ожидании похвалы, сжимая и разжимая руку на талии девушки. А Мари, Мари, казалось, задыхалась, в голове стучала, словно отбивала похоронный марш только что им произнесенная фраза. Хироцу, один из немногих её учителей, научивший её человечности. Рьюро Хироцу. Мёртв. Убит Гоголем. Нет. Как такое вообще возможно. Она себе мирно посапывала, пока одного из самых близких людей убивал тот, с кем она сейчас лежит в обнимку. Теперь корила себя за то, что была без сознания, пока Рьюро безжалостно убивали. Она бы помогла ему, спасла из удушающих лап смерти. Нет. Что за глупости. Он бы не дал ей этого сделать, высоки риски раскрыться перед врагом. Он всегда ставил миссию превыше собственного благополучия.
Мари молчала секунду, две, три, лихорадочно стараясь собраться, не выдать своей боли. И ей стоит отдать должное, выдать её могли лишь с ужасом расширившиеся зрачки и застекленный взгляд. Николай заметил, замер с поднятой рукой над подписанием её смертного приговора. Только пару часов назад Мари корила себя за неконтролируемые эмоции, за собственные шаги к пропасти разоблачения, а сейчас все повторялось. Но она не может так слепо побежать на поводу очередной провокации. Она должна усвоить урок, обмануть всех и выжить.
– Какой ты молодец, – наигранно игривым голосом ответила Мари, проводя кончиками пальцев по выбивающимся прядям его шевелюры. Девушка могла лишь приласкать его, лишь надеяться на то, что ей удастся усыпить его бдительность, мягкой рукой оттолкнуть от себя заточенный топор палача. Рука проскользнула по волосам, невесомо прикасаясь к карте, девушка подцепила её, открывая закрытый прежде глаз. Гоголь словил падающую карту, и бормоча что-то про то, что та ему еще понадобится, засунул ее в карман. Пропустив мимо ушей его слова, Мари продолжила изучать Николая нежными касаниями, теперь уже поглаживала бледный шрам.
– Да, я такой, – насладившись лаской, согласился Николай, проглатывая наживку. Впечатленный выпрошенной похвалой мужчина теперь уже наглее вжимался в Мари, не ожидая следующей инициативы от неё. Его рука перехватила её ладонь, прекращая такие дразнящие прикосновения к его шраму. Вместо этого он прижался к кисти губами, выцеловывая каждую костяшку, лизнул быстрым движением выпирающую косточку на запястье. Мари не убирала руку, позволяя ему продолжать, её колено расположилось меж его бедер, вжимаясь в пах, сильнее распаляя Гоголя. Пальцы мужчины скользнули под край рубашки Мари, поглаживая плоский живот, ногтями едва ли не царапая нежную кожу. Девушка охнула от таких немудренных движений, разум ее не хотел ничего из этого, кроме как закрыться в темном углу и кричать, скорбеть по погибшему учителю, но она не имела права, обязана была продолжать вести игру. И изголодавшееся по теплу тело предательски реагировало, получая больное наслаждение, которое так разнилось с ее мыслями.
Мари обняла Гоголя, прижимая его к себе, надавила на выпирающую мужскую лопатку, а затем повела руку выше, обняла шею, зарываясь пальцами в волосы на макушке. Поцелуй начал Николай, мягко коснувшись её губ своими, несмело провёл по ним языком, будто просил разрешения на большее, и Мари ответила, углубляя поцелуй, скользя языком по зубам Гоголя. Дала ему свое разрешение. Мужчина, почувствовав свою вседозволенность, плавно поднимал руку выше по её телу, коснулся груди, ничем не прикрытой под льняной рубашкой, а юркие пальцы нашли уже женский сосок, лаская его умелыми движениями. Мари застонала в поцелуй, содрогаясь от факта прелюдий, которые творились этими испачканными кровью руками. И эта последняя острая мысль позволила ей очнуться.
Девушка разорвала лобзания с Николаем, напоследок мстительно укусила его за нижнюю губу, отстраняясь от распаленного мужчины. Руку с груди он додумался убрать сам, понимая, что на сегодня щедрость Мари исчерпана.
– Полагаю, ты согрелся, – сказала девушка, намекая на то, что Гоголю пора.
Мужчина довольно хмыкнул и вышел из комнаты, одарив Мари воздушным поцелуем, наконец-то оставил девушку наедине. Наедине с ее болью и горем. Мари со страдальческим лицом поднялась с кровати запирая дверь на замок, брезгливо вытерла губы, снова легла на койку, так и продолжая лежать на ней, бездумно пялясь в потолок. Просто прелестно, теперь мы за мимолётную возможность получения хоть какой-то информации ещё под него ложиться будем?
Кем она стала? Кем она продолжает становиться? Кем она станет? – размышляла девушка. На слезы не было сил, только раздирающая пустота где-то внутри. Старалась отвлечься мыслями о следующей возможной передаче информации, но на ум ничего не приходило. Ей не удалось ни найти новых зацепок, ни придумать способ обмена. С прошлой, такой удачной запиской Огай обошелся как болван, одним глупым приказом свел все труды девушки на нет.
С болящей от тяжелых дум головой Мари погрузилась в беспокойный сон, постоянно дергаясь от посторонних шумов. Покой ее вновь нарушил Николай, спустя два часа скребясь в запертую её дверь. Наступил вечер, пришло время выполнять данное Сигме обещание и отправляться на игру. Напряжение стало казаться Мари перманентным, открыв дверь, она проигнорировала неуместное приветствие Гоголя, ведь они виделись который раз за день. Мужчина приобнял Мари за талию, этот жест он считал уже законным даже. Повёл девушку в выбранный Сигмой игральный зал. Николай раз за разом наклонялся к Мари, желая получить следующий поцелуй, не обижаясь совсем на её избегание, приняв оное за милое кокетство. Шли они по другому пути, минуя главные лестницы. Направлялись в западное крыло, туда, где Мари еще не доводилось бывать. Спустившись на нижний этаж, Гоголь сообщил, что они прибыли на место назначения.
Перед девушкой предстал один из немногих вычурных залов, который уже был отремонтирован после недавней бойни. Алые бархатные портьеры, массивные люстры, заливающие приглушенным медным светом всё помещение, кожаные кресла, диваны и прилежащие к ним столики, за которыми прежде восседали заядлые картежники, готовые отдать половину состояния ради даже крошечной возможности выигрыша: все это создавало воистину великолепный, тяжелый в какой-то мере антураж, кишащий всевозможными объектами роскоши. Множество самых различных игровых автоматов, игорных столов, многочисленные, казалось, бесконечные даже полки для всевозможных колод и фишек. Мари прошлась мимо стеллажей, проводя по ним пальцами. Ей прежде не доводилось бывать в казино, тем более такого масштаба. Вся эта роскошь даже давила на неё. Она часто любила поиграть в карты, но на деньги прежде не играла. Одна мысль о том, сколько здесь оставляли эти шайки мажоров, заставляла встрепенуться. Богатые дяденьки, считавшие целью своей жизни отыграться на противнике, самоутвердиться. Мерзость.
Девушка прошла дальше, не оборачиваясь на идущих позади товарищей. Впереди за баром сидел Сигма и раздавал поручения, казалось, единственному работнику здесь, да и сам не брезговал натирать стаканы для виски. Заприметив Мари, идущую к нему навстречу, привстал и обратился к ней.
– Мы толком и не познакомились, – произнёс Сигма, представившись, а затем и в знак вежливости одарил ладонь девушки кротким поцелуем.
– Я Мари. Очень приятно. Кажется, мы виделись, когда… – девушка замялась.
– Верно. Надеюсь, сегодняшняя игра будет чуть менее травмирующей.
Мари задумалась. Взгляни на членов организации со стороны – так и не скажешь, что здесь собрались самые отъявленные преступники и террористы Йокогамы. Все такие галантные, гляди, джентльменов строят из себя, а на деле что? Честно, девушка даже сильно не удивилась, если бы даже этот миловидный мужчина оказался убийцей.
Сигма жестом пригласил компанию к уже заранее подготовленному покерному столу, поручая бармену отнести за него напитки. Сегодняшний день исключением не явился – Сигма опять крупье, впрочем, как и всегда. Достоевский же не спешил садиться. Отодвинул обшитое бархатом кресло, рукой подзывая Мари расположиться на нём. Только после присел сам. Он довольно ухмыльнулся, рассматривая игральную колоду. Сам был тем ещё картежником. Иногда думалось ему, что пара партеек в карты – единственное, что может принести успокоение его пропащей давно душе. Но тем не менее, играл редко, не увлекаясь. Лишь иногда расслаблялся таким методом.
– Ты решил выбрать за нас? – игриво пролепетал Николай, покручивая в руках покерную фишку, – я не возражаю.
– Холдем? – поинтересовался предпочтениями Сигма, тасуя выбранную колоду.
– Определённо, – воскликнул Николай.
– Все знают правила игры? – скорее по привычке поинтересовался Сигма, готовясь раскидать карты.
– Мне доводилось играть только в классический, – ответила ему Мари, удобнее располагаясь в кресле, – комбинации я помню. Сигма же скептично оглядел девушку, вновь начал перетасовывать колоду. Параллельно мужчина рассказывал о правилах игры, кратко вводя девушку в ее суть.
– Я раздам каждому по две карты, – о том, что показывать их нельзя, крупье не упомянул, полагаясь на то, что такие очевидные вещи Мари известны, – после этого вы делаете первые ставки вслепую, основываясь лишь на этих двух картах, – Сигма говорил монотонным голосом учителя, желая посвятить девушку во все тонкости.
– А какой козырь? – выкрикнул Гоголь, своей глупой банальной шуткой перебивая мужчину. Все присутствующие устало посмотрели на шута, ставя его в крайне неловкое положение, – да-да, – неторопливо продолжил Николай, хлебнув из своего стакана, – затем он выложит на стол пять общих карт, то есть сначала три, потом одну и еще одну. Ты должна сообразить: сильная или слабая у тебя комбинация выходит. По ходу дела можешь ставку свою скинуть, повысить или уравнять.
– Поняла, – кивнула Мари, позволяя Сигме наконец раздать всем по паре карт.
Игроки наблюдали за растасовывавшим Сигмой, пропустив перед началом партии по стаканчику. Терпкий виски приятно обжигал горло. Тост никто говорить не стал, посчитав это глупым занятием. Мужчина раздал карты. Мари слегка приподняла их над столом, скрывая от вида окружающих, и наконец, взглянула сама. Когда играешь в компании с настоящим джокером, без блефа никак не обойтись. Победно оглядела выпавшие карты, которые на самом деле веса прям-таки большого не имели – туз и двойка-кикер. Плохо. Да и общие карты не были ещё вскрыты. Сделала минимальный блайнд размером в тысячу йен.
– Префлоп, – произнёс Сигма. Гоголь уравнял ставку, Достоевский же повысил ещё на тысячу, заставляя тем самым уравнять до нового значения и остальных. Сигма вскрыл первые три карты.
В общих картах открылось ещё два туза и дама. Великолепно. У Мари намечается сет из тузов. Присутствующие оценили раскрытые им карты и оглядели собственные, рассуждая над комбинацией. Гоголь победно захлопал в ладоши, в привычной ему, собственно, манере, но и невооруженным глазом было видно: тот блефует, да ещё и так неумело. Или притворяется, чтоб настоящий его блеф потом не распознали?
– Флоп, – объявил Сигма, – делайте ставки.
Мари повысила ставку ещё на тысячу йен, оглядев остальных игроков каким-то торжествующим взглядом. Ставки делать совершенно не боялась, ведь ещё в начале игры упомянула, что денег у неё, собственно, не имеется, поэтому играть она будет лишь на фишках. Гоголь повысил ставку. Достоевский тоже. Мари пришлось уравнивать их ставки, поэтому теперь в общем банке находилось уже под десяток тысяч йен.
– Открывай четвертую, Сигмуля, – произнёс Гоголь, после чего подозвал бармена и попросил повторить всем троим.
– Терн, – привычно прошептал Сигма, открывая четвертую карту.
Очередная дама, только уже другой масти. Мари равнодушно оглядела её, делая свою ставку в уже полюбившуюся тысячу йен. Остальные уравняли. Гоголь никак не мог угомониться и в очередной раз поднял ставку на кругленькую сумму, вынуждая остальных вновь уравнять.
– Ривер, – наконец объявил о раскрытии последней карты Сигма.
Выпала бесполезная для Мари четвёрка. Настало время вскрываться и объявлять о своей комбинации. Как она изначально и предполагала – сет тузов. Не самая сильная из всех возможных. Но девушка не спешила с выводами и с интересом взглянула на карты остальных игроков: у Достоевского сет из дам, а у Гоголя несчастная пара. Блеф его, раскусившийся весьма быстро, успехом не увенчался. В этой партии победителем выступила Мари, и опустошив стакан, гордо выпрямила спину, словно победа в первом раунде явилась величайшим достижением всей её жизни.
Победа воодушевляла, пьянила своим азартом, вовлекая в следующий раунд, и Мари поддалась ей, ожидая следующего круга. Гоголь с Достоевским уныло смотрели на превосходствующую позу девушки, планируя как отыграются: или на Мари, или на следующем кругу.
Сигма, довольный своим возвратом в родное русло, весело тасовал карты, разворачивающаяся картина была так ему знакома, и как же он по ней скучал. Карты во второй раз появились у своих хозяев, в равной степени обрекая их на триумф и поражение.
На свою роковую пару карт все отреагировали по-разному: неизменно безэмоциональная маска Достоевского так и не позволяла его соперникам сделать выводы, Мари же скривилась, увидев свои семерку и десятку, уже предвосхищая свое поражение. Гоголь хихикнул, как и следует клоуну, транслировал всем свой восторг от карт. Ставки плавно повышались, утекая в банк, обогащая Сигму, ведь как известно, выигрывает только казино.
Пережив префлоп и флоп, Гоголь стушевался на терне, объявляя о том, что скидывает, теперь же в ожидании последней пятой карты остались только Фёдор и Мари. Девушка инстинктивно скрестила пальцы, у нее намечался хорошенький стрит: лишь бы в общих выпал валет. Взвешивая все за и против, на ривере Мари подняла ставку, поднял и Достоевский, вынуждая девушку поступить так же. Каждый был уверен в своей победе и хотел забить банк до предела. Сумма поднялась до семи тысяч йен, Мари уравняла, посчитав, что и такой капитал ее вполне устроит. Сигма скинул последнюю карту – валет. Да. Стрит.
Сигма замер, ожидая следующих ставок. Достоевский изучающе взглянул в глаза Мари, анализируя ее искреннюю торжественную эмоцию и поднял ставку. «
Решил, что я блефую. Как же ты, мой милый Фёдор, собираешься вывести меня на чистую воду, если и такую мелочь не способен раскусить» – весело подумала Мари, повышая вслед за ним. Настало время вскрывать свои карты. Федор перевернул рубашки, показывая две пары, а Мари захотелось захлопать в ладоши – её комбинация оказалась выигрышной. Гоголь восхищенно воскликнул, посмеиваясь над поражением друга. Опрокинув в себя стакан теперь уже бренди, Достоевский протянул Мари только что выписанный им чек на крупную сумму.
– В результате жестокой схватки! – хихикнула опьяневшая девушка, принимая в руки шуршащую бумажку.
– Теперь играем на нормальные деньги. Без потолка, – сухо произнёс Достоевский, залпом осушая очередной стакан.
Сигма уже приевшимся действием собрал колоду со стола, перетасовал её и принялся вновь раздавать. Префлоп, флоп, терн, ривер – уже ставшие привычными для Мари термины. Но сбросила карты она ещё на префлопе, ведь при перетасовке ей достались жалкие разномастные двойка и шестёрка. Не стала рисковать, когда в руках такие слабые карты, и спасовала в самом начале, тем более ранее речь зашла о крупных суммах, коих у Мари и в помине не было.
Гоголь поставил пятьсот тысяч йен. Достоевский же повысил до миллиона, с присущей ухмылкой взглянув на карты в руках. Гоголь рассмеялся, уравнивая. Мари же несколько шокировано, но с огромнейшим интересом наблюдала за вступившими в карточную битву мужчинами.
Префлоп окончен. Открылись первые три.
Николай со спокойным, на удивление, лицом осмотрел общие карты. Очередь флопа. Поставил ставку на четыреста тысяч йен, наблюдая за реакцией оппонента, лицо которого украшала лишь маска коварства.
– Эй, ты лжешь, – возмущенно цокнул Николай, – разве святым положено лгать?
– В покере нет лжи, только блеф. А Господь прощает блеф, – Фёдор в очередной раз повысил ставку. Играл теперь агрессивно. Николаю пришлось уравнять.
Мари пучила глаза, с отвратительной сладостью рассматривая, как мужчины ради минутного азарта раскидываются такими неподъемными для неё суммами. Личных их карт не видела, оставалась лишь сторонним наблюдателем. Сигма объявил терн, открывая четвертую карту. И опять такие же фишки с баснословным номиналом на столе. Ставка Гоголя и в ответ очередное её повышение от Достоевского. И наконец, ривер.
На столе лежали теперь пять общих карт, и пришло время делать завершающую ставку. Фёдор вновь повысил, вынуждая Николая закатить глаза.
– Фулл-хаус, Феденька, – победно воскликнул Николай, бросив на стол карты и потянув уже ручки к заветной горе фишек.
Фёдор последовал его примеру, афишируя свою руку. Каре из четырех королей. Мужчина с нескрываемым удовольствием взглянул на Николая, который сидел, натянув комичную расстроенную гримасу. Чек на несколько миллионов, очередное коллективное опустошение стаканов, Мари вновь в игре – и вот уже на пороге финальный круг.
Ставки действительно перестали иметь потолок, мужчины пошли ва-банк, только лишь получив заветные карты. Мари поставила свои фишки, не осознавая, чем будет расплачиваться в случае поражения, ведь таких космических денег у нее отродясь не было. Карты девушке попались средней паршивости, двойка и пятерка, имели свой потенциал, но могли и подвести. Терн был последний станцией, на которой можно сойти или остаться до финала, но она слишком долго раздумывала. Достоевский скинул карты первым, оставляя Мари против Гоголя. Но она ведь не могла так просто отдать Николаю победу. Фёдор теперь был лишь заинтересованным наблюдателем их дуэли.
Игра, начавшаяся так легко, сейчас сквозила напряжением. Доминирующим игроком из них двоих девушка по праву считала Гоголя, не сводила с него глаз, стараясь подловить на шулерстве, ведь именно сейчас вспомнила его мельком брошенную фразу о карте, которая, мол, пригодится еще. Николая лишь забавляло ее пристальное внимание, он был уверен в себе, уже считал себя победителем. Острое ребро заветной карты царапало грудь, напоминая о том, что время и ей войти в игру. Сигма выложил последнюю общую карту, ей оказалась пиковая пятерка, и только она подходила к набору Мари, составляя пару с ее собственной червовой. Настало время вскрываться. Мари перевернула свою пару, ожидая вскрытия карт Николая.
Гоголь хищно облизнулся, оттягивая свой момент славы, положил обе ладони на каждую из карт, одна из которых была прежде той самой «повязкой» на его глазу. Торжествующе перевернул их. Дама и Король Пик. Так сладко сочетались с общими пиковыми десяткой, вальтом и тузом.
– Флеш Рояль, – чуть ли не вскрикнул Николай, подскакивая со своего места, – ха!
Мари, ожидая такого расклада, скучающе сложила руки на груди, ожидая, пока Гоголь вдоволь насладится своим триумфом.
– Чем, интересно, мне расплачиваться? – спросила она у чуть успокоившегося мужчины.
Тот окинул ее таким же голодным взглядом, какой был у него в комнате.
– Желание ты мне должна, дорогая моя, – лукаво протянул Николай, салютируя ей стаканом бренди, – но сразу я тебе его не расскажу. Оставлю на десертик.
Вот так новость. Мари проиграла миллион йен фишками, а Гоголь их конвертировал в одно лишь желание. Девушка напряглась, боялась даже представить, что этот сумасшедший может ей загадать.
Их пьяные игры весьма затянулись. Компании под пристальным надзором Сигмы, который, вернувшись в привычную среду, теперь сиял, довелось сыграть ещё и в рулетку, и в баккару, а затем и несколько партий в обычного дурака были благополучно отыграны. Два часа ночи. Достоевский, не прощаясь, первым покинул зал, аргументируя это тем, что вдоволь уже навеселился и пора бы отдохнуть. За ним вышла и Мари под ручку с Гоголем, перед этим одарив Сигму дружескими объятиями в знак благодарности.
– Я проведу тебя, – вешаясь на Мари, заявил Гоголь. Выпившую девушку забавляло его внимание, но от такого щедрого предложения она тактично отказалась, опасаясь того, что может произойти с двумя пьяными людьми в одной комнате. Через некоторое время уже дошла до своего номера.
Пять часов утра. Мари сегодня не спала. Как бы ни хотелось, уснуть попросту не давали те едкие, прожигающие голову мысли, рассуждения о том, кто же следующим из её бывших коллег умрёт. Почему-то она винила в этом только себя, не позволяла себе укорять кого-то в том, что допустила сама. Голова невероятно раскалывалась. Сколько она выпила? Шесть, семь, восемь стаканов крепкого? Отлично. Молодец, Мари. В таком подвешенном состоянии, с кучей нерешенных проблем только и не хватало того, чтоб напиваться и прохлаждаться в казино.
Смирившись с тем, что сегодня поспать возможным не явилось, девушка решила пройтись, освежить голову, ведь четыре стены давят ещё сильнее. Прошлась по длинным коридорам казино, рассматривая жилой этаж. Ничего примечательного. После десятиминутных хождений бродила уже по восточному крылу казино, заглядывая в открытые комнаты. В одной из таких стоял рояль. Глаза девушки, которые прежде были цвета черни, сейчас, казалось, горели ярким пламенем. Та восхитилась, подходя ближе и смахивая с крышки пылинки, приподняла её и установила опору.
В двенадцать лет Мори купил ей первое фортепиано в качестве вознаграждения за особые заслуги перед мафией. Да, он определенно любил побаловать своих подчинённых. Проживала она в подземном помещении, но оно не было похоже на обычный подвал. Всё, что нужно для нормальной жизнедеятельности – спальня, собственная кухня и другие непримечательные предметы быта. А потом её комнатку украсил и подаренный им клавишный инструмент. Игра на фортепиано, сколько Мари себя помнит, была единственным развлечением девушки в перерывах между заданиями. Заучивала какие-то общеизвестные композиции и иногда даже придумывала свои. Тепло от таких приятных детских воспоминаний разлилось по телу Мари и она присела на банкетку, располагая тонкие пальцы на клавишах. Вспоминала ноты той самой придуманной ею в детстве мелодии, желая её сегодня и сыграть.
Пробежалась по клавишам пальчиками, наслаждаясь уже забытыми ощущениями. Теперь у неё вновь есть возможность сесть за клавиши – пусть и один жалкий раз. Но этого вполне хватит. Мари сочетала активность пальцев с гибкостью кисти, которая одаривала пыльные клавиши мелодичным звучанием. Плавными движениями всей руки творила, воспроизводила ту детскую мелодию, то почти беззаботное время, что она проводила с попечителями. Исполнение трепетало от полноты жизни. Девушка вкладывала в него то, что сама хотела слышать, то, что испытывала, когда жизнь её ещё не была задавлена грузом проблем. Каждая нота интерпретировалась по-новому, под невесомыми нажатиями девушки мелодия приобрела жизнь.
Наверное, он может зайти. Когда-то и она прервала его игру на виолончели. Но он не мог себе позволить прервать
её. Фёдор видел в игре ту искру, что вдыхает жизнь в простые ноты. Что это за искра? Что-то новое, необычайное входило в эту детскую, такую бестолковую на первый взгляд мелодию. Он прежде не слышал такой игры. Всё то, что играют в каких-то сценических оркестрах он сравнил с блюдами, которыми кормят в отелях. Всё, что не подавалось бы к столу, имело один и тот же вкус. Но не сейчас. Новый, неиспробованный ранее вкус. Не один и тот же.
Фёдор стоял в тёмном проходе, откуда его не было видно; с интересом, с вдохновением разглядывал девушку, которая вкладывает в игру свою, казалось, боль, перемешанную со счастьем. С закрытыми глазами в полусвете восходящего солнца отыгрывала мелодию, при этом нашептывая себе что-то. Он сам не мог дать себе точного ответа, чем так восхитило его это зрелище. Может, эффект неожиданности? Он и предположить не мог, что эта заносчивая девчонка еще и играет на клавишных. Нет. Вряд ли это было причиной. Но он не стал развивать эту тему в голове, предпочитая молча наблюдать издалека.
Последнее нажатие хрупких пальцев на низконотные клавиши. Выдох девушки и едва заметная, несколько довольная улыбка на её лице. Мужчина вышел из тени, скромно аплодируя, чем заставил девушку содрогнуться. Разумеется, увлеченная игрой, она не могла почувствовать или тем более заметить чье-либо присутствие здесь. Она иронично присела в реверансе, пытливо вглядываясь в лицо стоящего напротив Фёдора. Пыталась понять, что он здесь вообще забыл. Почти весь состав организации расположился в комнатах южного крыла.
– Не знал, что ты играешь. Что это за композиция? – проходя вглубь комнаты, тихо произнёс Достоевский.
– Композиция… Я сочинила эту мелодию в детстве.
– Не думал, что у тебя оно было, – как-то горько даже усмехнувшись, сказал Фёдор, подводя к теме разговора, о котором объявил ещё на пути сюда.
– Думал, если мне всадили способность, то у меня не было детства? – возмущенно ответила Мари, а потом мысленно пришла к выводу, что так оно и было.
– Думал, что так. Но ты уже в полной мере отомстила, не так ли?
Мари содрогнулась. Всё напоминает ей о смерти, а теперь вдогонку заставляют прокручивать те ядовитые воспоминания о том, как она убила Вильгельма.
– Отомстила, да. Полагаю, ты уже понял, что было моей истинной целью, когда… когда я заявилась на пороге вашей организации.
Догадки Фёдора подтвердились. Да, она действительно здесь лишь для этого. Что-ж, не так страшно. Но оставалось ещё несколько моментов, которые мужчина пришел прояснить.
– Когда Вильгельма трудоустраивали, он упомянул, что детей взращивают для последующей продажи в какие-либо организации. А ты упоминала, что никогда в них не состояла. Как это объяснишь? – ухмыльнулся Фёдор.
Сердце девушки пропустило очередной неприятный удар. Уже четвертый раз за сутки её ставят в это отвратительное положение, когда ответ требуется придумать быстро. Но она была подготовлена к этому разговору и уже крутила в голове отговорку. Надела опечаленную маску на лицо и принялась убеждать Фёдора в правдивости своей слёзной истории.
– Это было моё первое убийство. После пересадки сердца меня там же и поселили, в его лаборатории, и я была под постоянным наблюдением медсестер, да и сам Вильгельм редко когда оставлял меня наедине с собой. Но… – Мари выдержала паузу, вытирая слезинку. И сама не поняла, была ли эта слеза искренней или такой же фальшивой, ведь история настоящая, лишь с нескольким приукрашиванием, – … но… когда мне было десять, он отъехал в командировку. Возникли проблемы с отторжением сердца организмом. Способность вышла из-под моего контроля полностью, сжигала всё. Начиная от металлических решеток, заканчивая людьми.
Фёдор слушал, не перебивая.
– От персонала остался только прах. Так я сбежала. Жила в приюте, в шестнадцать съехала. И на протяжении всей жизни, сколько себя помню, создавала в голове план мести. Желала ему самой болезненной смерти, что только можно выдумать.
Мари, рассказывая полуфальшивую историю, казалось, сама удивилась своему актерскому мастерству. Горько усмехнулась, опечаленная тем, что на деле все обернулось совсем иначе. Никуда она не сбегала и ни в каком приюте не жила. Взглянула на Фёдора, который сидел и о чем-то размышлял. Вряд ли он способен на сочувствие. Он поверил. Поверил, потому что собственными глазами видел то, что может твориться с вышедшей из-под всякого контроля способностью. После весьма долгой паузы он наконец заговорил.
– Тебе стоило предупредить меня. Думаю, мы бы придумали способ болезненнее, чем обыкновенное сожжение.
***
Уже полдень. Девушка больше не пересекалась со знакомыми ей лицами, но изъявила желание навестить Кью, ведь сама вызвалась его опекать. Маленькая обшарпанная комната, благо, отапливаемая, стала самым лучшим из всех пристанищ мальчика. Постучала и без разрешения вошла, наблюдая за тем, как ребенок сидит с задранными рукавами и ковыряет прутья проволоки в своей коже. Девушка наблюдала за действиями этого измученного существа с некоторой опаской. Но опасаться было нечего – кукла его всё равно где-то на старой базе. Мари аккуратно подвела к вопросу, зачем ему эти железяки в теле.
«Это личный выбор каждого, мне нравится» – именно так, по-взрослому Кью объяснил проволоку в своей плоти.
– Ты помнишь себя без неё? – увещательно спросила Мари, подсев к мальчику. Знала, что ответ будет отрицательным, знала его горькую историю. Жалость? Девушка испытывала ее к Кью, но он в ней не нуждался. Всё равно бы не понял причины, застрявший в своем эмоциональном развитии у самых истоков, так и не познавший все прелести эмпатии.
Кью предсказуемо помахал головой из стороны в сторону, отвечая, что проволока появилась лет в пять. Оригинальное наказание со стороны его родителей – колючая цепь для больного отродья. Его способность начала проявляться именно в этом возрасте. Боль принужденная, но затем он влился, не представлял себя без скрученного металла на руках. Боль стала его компасом, указывала, кто посмел к нему прикоснуться, кого сейчас стоит покарать. Боль стала его заслуженным бременем, ведь он действительно удостоился такого напоминания о своей нездоровой природе. Въевшаяся проволока стала уже частью его тела, мучения, приносимые ею, отрезвляли, не оставляли ни на минуту. Может, Кью и заблуждался, но считал себя правым, отчаянно отстаивая свою позицию перед Мари.
Несмотря на то, что девушка внимательно выслушивала его доводы, ее мнение оставалось непреклонным. Инструменты для изъятия проволоки она принесла с собой во временное жилье Кью.
Юный эспер старался не высовываться, находясь в полной власти Смерти Небожителей. Кукла утеряна, физически он, считай, немощен, практически бессилен. Со взрослыми думами в голове соседствовал по-детски липкий страх. Единственным человеком, наивно считавшим его за ребенка, была Мари, обещающая обезопасить. Условием ее расположения было удаление заветной проволоки, и как бы не хотелось, Кью пришлось поддаться просьбе, но в голове уже рисовались картинки того, как он
вновь обмотает металл вокруг рук. А на деле снимал рубашку, позволяя Мари приступить к процедуре.
Натянув медицинские перчатки, девушка обильно полила плоть обеззараживающим раствором, а после в руках её появились простые плоскогубцы: для начала проволоку стоило разрезать на сегменты, а затем вынимать по кусочку. Внутренне содрогаясь от одного только вида, Мари принялась за дело, по пути отмечая, что местами железные шипы вросли в мясо, обросли эпителием и спекшейся кровью. Под зубцами инструмента проволока легко раскусывалась, но из плоти выходила тяжело, приходилось раскачивать каждый элемент, затем резко выдергивать его, а после зашивать открытую рану.
Занятие было долгим и утомительным, а для Кью еще и болезненным, но он категорически отказался от анальгетиков, предвкушая такую восхитительную гамму ощущений. Вскрик и последующая за ним улыбка – так мальчик реагировал на каждое действие Мари. «Искалеченное дитё» – думала девушка, стараясь излечить хотя бы его тело.
Правая рука была освобождена относительно быстро, ведь железная змея на этой конечности была короткой, обвиваясь всего в два оборота. На месте металла теперь были швы. Кью удивленно двигал рукой, рассматривая ее теперь уже свободную. Пока что она болела так же, но как же странно для него было ощущать такую неизвестную легкость и свободу. Мари села напротив, и разминая уставшие руки объявила перерыв. И для себя, и для Кью, дав ему возможность выдохнуть после такой болезненного процесса.
Мальчик скучающе болтал ногами, рассматривая девушку. Хитро улыбнулся, будто придумал удивительную пакость, что не было странным, ведь на то имелась причина.
– Почему ты здесь? Ведь раньше мы встречались под крышей мафии, – заговорческим шепотом поинтересовался эспер. Вопрос заставил Мари облегченно выдохнуть. Всё это время Кью отмалчивался, не поднимая тему их общего прошлого. Придерживал при себе факт, которым можно было легко уничтожить девушку, лишь намекнув об этом Фёдору.
Мари планировала этот диалог, заготавливала лживые фразы, которые намеревалась сказать Кью. Но устроят ли они мальчика? Не направят ли с докладом к Достоевскому?
– У меня теперь имеются свои планы по избавлению таких, как мы, от наших хозяев, – Мари так же заговорчески улыбнулась, ответила наугад, предположив, что подобное Кью и желает услышать.
Видимо, такой ответ его устроил, и мальчик продолжил болтать ногами, постанывая иногда от боли. Девушка задумалась над сказанным. Считала ли она мафию своим хозяином? Да. Но она не смела ничего замышлять против организации. Пока что.
Внушаемая с детства истина – она оружие, которому удостоена честь вершить правосудие. Но истина ли это? Утверждение, вбитое в голову. Действительно, если что-то так долго и усердно внедрять в разум человека, он действительно примет это за свои собственные умозаключения. С Мари это сработало. Делать так, как велели – хорошо, а идти против – плохо. Хозяева не учли одного: девушка теперь далеко, наедине со своими размышлениями, стоит перед своими вопросами, на которые ей предстоит найти собственный ответ, не запачканный грязью внушений. И никто посторонний не сможет подложить ей опровержение.
Закрадывающиеся в голову противоречия пугали, расшатывали и без того хрупкое душевное равновесие Мари, так хотелось избавится от дурацких мыслей. Руки перестали быть деревянными, пальцы снова слушались. Натянув новую пару перчаток, девушка принялась обрабатывать левую руку Кью по уже отработанному механизму. Разрезать, вытащить, зашить.
***
Два дня после нападения организация была занята зализыванием ран и пересмотром тактики. На утро третьего дня Достоевский начал собирать людей с целью вернуться на место их прошлой базы и забрать ценные вещи, которые они могли оставить. К тому же первоочередной необходимостью являлся возврат утерянной куклы Кью. Отбирал Федор физически сильных людей и эсперов с полезными для боя способностями, ведь мафия могла нанести еще один удар. По итогу направились на место руин пятнадцать человек, в число которых входил сам Достоевский, его неизменные спутники – Варвара и Гоголь, и Мари, лёгким словом Федора причисленная теперь к наемным сотрудникам.
Огромные бетонные руины, к счастью, никем не тронутые. Из-за отдаленности от любой цивилизации руки мародеров к ним еще не добрались. Следов присутствия мафии или других многочисленных врагов Смерти Небожителей обнаружено не было. Компания принялась за свою немудренную работу, переворачивала обломки. Ориентируясь на план строения, искали бывшие комнаты, в которых могло находится что-то полезное. Мари, отстав от приятелей, направилась к месту своей спальни, где надеялась обнаружить уцелевшую куклу. Палкой ковыряя осколки зеркала, Мари с радостью нашла ушанку Фёдора, и приятным бонусом явилось то, что в ней и лежала игрушка Кью. Сжав в руках находку, девушка сообщила о ней остальным. На новость обернулась и Варвара, увидела сначала знакомую шапку и скривилась. Слов у нее уже не было, только желчь. Бросив куклу в карман своего пальто, Мари продолжила свои поиски, бесцельно раскидывая ногами мусор. Глаз зацепился за металлический угол какого-то ящика. Оглянувшись и убедившись, что никто не наблюдает за ней, погрузилась в раскопки. Девушка опустилась на колени, вытаскивая интересовавший ее предмет на поверхность: им оказался небольшой сейф с кодовым замком. Целый, наверное, из титанового сплава, ведь на поверхности не было ни одной вмятины.
Мари вспомнилось о том, что прежде ей доводилось видеть записку в книге с неким кодом. Может, это оно? В любом случае, попробовать стоит, но опасения слишком велики. Но на другой чаше весов стояла мысль о том, что, возможно, там лежит ценная информация, упускать из виду которую нельзя. На пробу набрала цифры, и проверяя значность кода, Мари убедилась в том, что он семизначный, ровно как и тот, что хранится у нее в голове. Сосредоточившись на своем открытии, Мари забыла оглянуться. Ввела код. 9021881. Индикатор загорелся зеленым, дверца сейфа была разблокирована, Мари потянула за ручку, разглядывая содержимое. Сначала показалось, что он пуст, но приглядевшись девушка обнаружила бумажную страницу, которая из-за активных передвижений прилипла к стенке сейфа, сливаясь с ней.
Достоевский боковым зрением увидел, что Мари вновь что-то откапывает. Обернулся. Она осматривала сейф, который стоял ранее в его кабинете. Продолжил свои наблюдения и ничуть не усомнился в том, что она девица та еще догадливая. Книгу, видимо, прочитала. Да и заметочку его нашла и так успешно применяет находку на практике. Тот по-змеиному ухмыльнулся, намереваясь к ней подойти, но не спешил. С интересом наблюдал за успешным её вскрытием сейфа. Через время всё же подошел ближе, отрывая девушку от увлекательного занятия, и оглядел ее сверху вниз. На лице той теперь красовалась эмоция человека, которого поймали с поличным. Какой-то страх, перемешанный с желанием скрыть это, хотелось ей отмотать время назад, лишь бы он не заметил этих проделок.
Чем она вообще думала, открывая его же сейф на людях? Видимо, не думала вовсе. Теперь виновато вглядывалась в глаза Фёдора, но оправдываться не спешила.
– Смотрю, дела у тебя идут крайне увлекательно, – отметил Фёдор, приседая на корточки рядом с ней. Мари проигнорировала его слова, а тот продолжил, – книга хоть понравилась?
– Да. Неплохая. Но я совсем ею не прониклась, – ответила Мари, состроив обиженное личико, – без повода на эшафот не ведут. Заслужил, значит.
– Вот как. Таким вопросам однозначного ответа нет, соглашусь. Но вот что делать-то с тобой? Так бесцеремонно копаешься в чужих вещах. Думаешь, если узнала код, это дает тебе право им воспользоваться? – ласковым тоном говорил Достоевский, и по глазам его невозможно было понять: испытывает ли он ярость или делает вызов наглой девушке.
Достоевского не смущал сам факт того, что она увидела содержимое. Больше волновало то, почему она вменила себя правом лезть туда, куда разумному человеку не следовало бы. Насчёт самого листа он не беспокоился. Там лежала искусно заготовленная подделка, умело дублирующая настоящую страницу Заветной книги. Такая же помятая, с абсолютно идентичными записями, соответствующими измененной реальности, дабы вопросов не возникало у тех, у кого есть доступ к сейфу. Подлинный же лист лежал в месте, о котором знал лишь сам Фёдор.
– Руки зачесались, – оборачивая всё шуткой, ответила Мари, закрыв сейф. Лист всё еще находился в ее руках, и она способна была его сжечь, дабы исполнить цель здесь и сейчас, отменить всё сотворенное демоном. Ведь не знала о ненастоящей подлинности. Достоевский ожидал следующих ее действий, но та покорно отдала обрывок в руки приятно удивленного Фёдора.
– Так-то лучше. Молодец.
