***
Мари, оперевшись на ванную, сидела на полу и что-то скрупулезно отпечатывала на экране недавно обретенного телефона. Она писала сообщение для Мори. Ей нужно было весомое алиби, ведь она конкретно-таки сомневалась в том, что Достоевский ей поверил. Она не смогла бы справиться со здоровым Огаем, и Фёдор прекрасно знал это, поэтому к ее оправданиям относился с крайним недоверием. Она написала ему с просьбой о том, чтоб он как-то да сымитировал на себе последствия их с ней выдуманной битвы. А напоследок упомянула о том, где хранится обрывок Заветной Книги: на тот случай, если им Достоевский встретится. Она не хотела сама морочиться с книгой: если им надо, пусть они и ищут способы уничтожения этого злосчастного листа. Мори внимательно разглядывал присланное ему сообщеньице. В голову пришла идея. Накладные бинты, что-ж, об этом он догадался и сам, идея такая как раз подтверждала алиби Мари перед ее временными хозяевами, а в дополнение прекрасно иллюстрировала посыл его будущего обращения обществу. Вещание было назначено на двенадцать часов понедельника, лучшее время для эфира. Этот долгожданный Огаем день наконец наступил, до двенадцати оставалось пять минут. Милая ведущая представляла сегодняшнего гостя, готовила публику к его появлению. Приготовления по этому поводу – началу новой эпохи в жизни Портовой Мафии, были завершены еще неделю назад, а в бинты он приоделся только сейчас. Так с какой же стати Огай посетил правительственный телеканал Йокогамы? Альтруистская, по его словам, инициатива, созданная с целью очистить город от девиантных элементов, на деле же представляла из себя полную передачу власти из рук правительства в руки Огая Мори. До мирных горожан, смиренно внимающих его словам, смысл так и не дошел, но кому надо было, тот понял. Огай знал, что сейчас его слушают все: и друзья, и враги. Враги – вот для кого он на самом деле устроил этот фарс. Достоевский скептически глядел в планшет, слушая обращение Мори. Босс мафии выглядел жалким побитым псом. Усмехнулся. Неподходящий вид для выхода с претензией на власть. – Мои дорогие сограждане, я известен вам, как Огай Мори. Лидер Портовой Мафии. Моя организация могла быть вам не по душе, да, признаюсь, недоброжелатели постоянно занимаются очернением нашей репутации. Но сейчас я тут, перед вами, готов встать перед ответом и начать вершить добрые дела. Мы пошли на отчаянный шаг – влияние недоброжелателей растет. И я готов заявить от лица всей Портовой Мафии: заключен временный консорциум с муниципальной ассамблеей Йокогамы. Все обязанности по защите города и вооруженным операциям теперь берет на себя Портовая Мафия. Я… Все понятно, подумалось Достоевскому. Он выключил обращение.***
Прошла неделя с обращения Мори. На самой базе Портовой Мафии царила атмосфера спокойствия и какого-то даже благополучия – совершенная скука, по мнению Варвары. У девушки, чье место она заняла, личная жизнь отсутствовала, была лишь работа в мафии. Это значило, что весь свой досуг она также безвылазно проводила именно тут. Анализируя повадки своей мнимой личности, Варваре думалось, что личность эта была влюблена в Акутагаву, но сейчас это не имело никакого смысла. Девушка мертва, а сама Варвара лишь носит маску покойницы, чье существование прекратилось, а вместе с ним и все ее жизненные пути. Чистка оружия вместе с Акутагавой – вот, чем Хигучи занималась каждое воскресенье, а для Варвары это было весьма удобно: ещё один контакт с источником потенциальной информации. Рюноске оказался таким, как она и думала – закомплексованный и нереализованный, постоянный второй номер в глазах окружающих. С такими легко общаться, ведь на поверхности лежит то, что они так желают услышать. Акутагава отвлекся от диалога на вибрацию телефона, видимо, ему пришло любопытное сообщение, содержанием которого он не собирался делиться со своей подругой. Как поняла Варвара, это было одним из правил мафии – не говорят, значит не спрашивай, это не твое дело. Девушка быстро подстроилась под этот завет, играя личность совершенно отстраненную от того, что ее не касается, но в то же время вела работу подпольную, изучая абсолютно всё полезное. Варвара кивнула откланявшемуся Акутагаве, не отвлекаясь от своих дел, но стоило ему лишь покинуть комнату, она аккуратно выглянула из-за двери, запоминая, куда он свернул, и выждав некоторое время, девушка последовала за Рюноске. Парень спустился на девятый этаж на лифте, Варвара же добежала по лестнице, выглядывая следующие его шаги – медотсек, вот, куда он пришел. К нему не зайти, да и к двери прижиматься опасно. Девушка вскрыла дверь соседней кладовки и ухом прижалась к смежной стене. Пришла Варвара сюда не зря. Что-то да выцепит здесь – она поняла это по оживленным голосам. Чуя, сам Акутагава и Мори, босс мафии тоже участвовал в разговоре. Находка очень приятная для Варвары. Эти трое костерили небожителей, но ничего полезного она пока не уловила. Прозвучало знакомое имя. Мари. Девушка напряженно вслушивалась в голоса. Да. Огай с воодушевлением рассказывал, как неделю назад встретил эту самую Мари у церкви и она помешала ему покончить с Достоевским. Это она. Она. Имя этой дрянной девчонки было произнесено. Огай продолжил свой рассказ Акутагаве, не подозревая даже, какой благодарный слушатель сейчас находится всего в метре от него, за стеной. Пальцы скользнули в складку рукава, там как раз для таких случаев был припрятан миниатюрный диктофон. Прибор начал делать свою первую запись, документируя важнейший для Варвары компромат. Озвучиваемая информация отдавалась томлением в сердце, Варвара испытывала чистый восторг от разоблачения, а вместе с тем и бешеную ярость – псина такое продолжительное время находилась у них в организации и совершала свои грязные пакости. Но ничего страшного. Скоро она получит свое наказание. Путь обратно в собственную комнатку занял немного времени. Пальцы застучали по телефонным кнопкам, набирали номер Достоевского. Не брал. Затем Варвара позвонила Николаю, тот тоже был занят. Женщину распирало от предвкушения, а подельники словно назло оттягивали момент ее триумфа, но ничего. Она хотела рассказать лично, не скучным сообщением. Чем бы они там не были заняты, когда-то же должны освободиться, услышать то, что Варвара хочет им сказать, и ради всеобщего блага, пускай Мари будет рядом с ними. Она вместе с ними сейчас, пусть и не совсем рядом. На передовой – вооруженная крупнокалиберными винтовками группировка солдат в чёрном. И их предводитель – Сигма – впереди. Мари никогда бы и подумать не довелось, что этот застенчивый и боязливый даже на первый взгляд мужчина так умело будет вести целый снащенный отряд. Она наблюдала издалека, пока скрываясь. Ей бы не помешало пробраться сюда незамеченной, всё же, она здесь лишь для осуществления собственных планов и интересов. Не просто бездумное нападение в отместку, а вполне себе обоснованная атака. Они мстили не так. Сейчас же просто преследовали собственные цели, путь к которым завалялся в архивах мафии. Ядерное оружие, дерзкие публичные заявления, скрытый союз с правительством. Мафия начала принимать меры, целью которых было пресечь все попытки сопротивления им, получив одобрение и согласие правительства. Небожителей это, очевидно, не устраивало. К войне они готовы не были, велась лишь подготовка, но создавалось ощущение, что об этой подготовке узнали, ведь Варенька так быстро сообщила о разошедшихся в стенах мафии слухах о вампиризме. Войну не свернуть, мафия начала защищаться, а лучшая защита, как известно, это нападение. Войну можно отсрочить и именно это задумал Достоевский, своим нападением решил вновь поставить только оправившегося Огая на колени. Псы Портовой Мафии растеряются, а Смерть Небожителей, воспользовавшись форой, подготовит всё для своего главного удара. Всем составом они никогда не заявлялись. Достоевский же, ещё прихрамывающий, прятался за другой уже умело сооруженной баррикадой. Гоголь, так рьяно рвущийся тогда в бой, сейчас пропадал невесть где. По плану Сигма должен был расчистить путь от надоедливой охраны, пропуская остальных вперед. До ушей Мари донеслись звуки выстрелов. Она оглянулась: отряд Сигмы насмерть расстрелял всех охраняющих вход лиц. Махнул Мари рукой, обозначая, что путь открыт. Девушке не объяснили даже целей и задач этого нападения, сославшись на то, что её задача заключается лишь в том, чтоб обесточить основные входы и выходы, если мафиози вздумают убегать. Ну и очевидная задача – избавиться от как можно большего количества эсперов мафии. Но в ее личные планы это не входило, поэтому она нарочно избегала встреч с любым членом организации, да и натыкаться на убежавшего уже вперед Сигму тоже не хотелось. Необходимо было найти Варвару – цель не из легких, ведь Мари даже и малейшего понятия не имеет о том, под чьим обликом она прячется. По памяти исследуя уголки базы, Мари бежала. Бежала куда-то в попытках найти что-то. Багаж информации совсем не велик, а значит, полагаться стоит лишь на удачу, как бы это прискорбно не звучало. Рискованно и непредусмотрительно, но другого такого шанса уже не выпадет. В коридоре послышались шаги. Мари инстинктивно пристроилась к стенке, одним глазом разглядывая, кто же выйдет из тени. Знакомое лицо – Акутагава, и… какая-то незнакомая ей блондинка. Её во время собственной службы в мафии Мари не успела застать, поэтому сейчас крайне увлеченно всматривалась в это отстраненное лицо. Та откланялась Акутагаве, и лишь проследив за тем, как он скрылся в дверях собственного кабинета, судорожно принялась рыться в карманах своего пиджака. Достала телефон, принялась с какой-то ненормальной спешкой набирать кнопки и звонить. Глаза ее озадаченно забегали, когда ответа на вызов не последовало. Сминала в руках ткань пиджака, осматривалась, опять набирала цифры на экране смартфона. И опять безответно. Ещё. И ещё. И опять кому-то пыталась дозвониться. Но нет. Звонки её кто-то успешно игнорировал. Та прошла по коридору дальше. И теперь взору её открылась Мари. Глаза Варвары в обличии Хигучи злобно всматривались в прижатую к стенке девушку. Она остановилась. Смаковала этот момент. На лице красовалась довольная ухмылка, вовсе не предвещающая ничего хорошего. Карабин в руках Варвары и уже снятый облик мафиози. Выстрел и спустившаяся на пол Мари. Умело увернулась от хищных пуль. – А ты оказалась ещё омерзительнее, чем я думала, – Варвара склонилась над ней и с победной улыбкой задержала палец на спусковом крючке, – умрешь здесь, в своём же родном гнездышке. – И тебе привет. На что ты так обозлилась-то? – прошептала Мари, в очередной раз проворно уклоняясь от нового выстрела. Пуля пролетела в сантиметре от лица, едва лишь задевая волосы. Варвара нависала сверху, всё тыча дуло в лицо Мари. Мари дернулась, попыталась оттолкнуть, но та всё с большей яростью, с демонстрацией всей своей ненависти желала отомстить сейчас. Мари отстранилась, скидывая с себя Варвару, а затем и затолкала её в какую-то комнатку, дверь в которую, на удивление, была открыта. Варвара встала, и Мари подняла на неё свой убийственный взгляд. Понимание её посетило уже давно – Тимофеева обо всем узнала. – На что я обозлилась? – с уст Варвары слетел презренный смешок. Она незаметно для Мари нащупала кнопку диктофона во внутреннем кармане пиджака, нажала, а затем вновь повалила только лишь вставшую Мари на пол и пнула лежащее теперь тело сапогом. Мари же нервно рылась по карманам в попытках найти зажигалку. Нашла. Но огниво это было столь же быстро выбито из её рук. Девушка зашипела ругательства сквозь губы и тут же откатилась в сторону, осознав, что Варвару каким-то образом одолеть придется без использования огня. – Теперь тебе незачем больше выдумывать свои глупые отмазки. – Догадливая, а главное такая верная и служивая псинка, – Мари наконец поднялась. Во взгляде её так и плескалось какое-то тягучее предвкушение пред убийством Варвары – она уничтожит каждого, кто на пути посмеет встать, и, более того, этой заносчивой девице не позволит разрушить ей жизнь. Не позволит. – Поработала хорошо. Жаль только успехом своим ни с кем толком не поделишься, – Мари схватила Варвару за тугой хвост. Та гораздо крупнее ее по телосложению была, мускулистее даже что ли… Но годы тренировок в мафии попросту тоже испариться не могли. – Знаешь, как мы в мафии делаем? Мари что есть силы впечатала Варвару головой в зеркало, разбивая той лицо. Заведенные за спину руки Варвары крепко держали пистолет, всё пытаясь выстрелить. Но не получалось. А Мари хотелось крови, хотелось хорошенько показать этой мерзкой дворняге то, что ничего она вовсе и не стоит. Хотелось в отместку ударить больнее, показать, что она не посмеет влезать в дела Мари. Не п-о-с-м-е-е-т. Еще один удар о зеркало – милое когда-то личико обливалось кровью, красилось синью и в некоторых местах зарождало неприятные на вид припухлости. Лидирующая позиция теперь уже не у Варвары. Мари с повадками одичалого зверя продолжала: рвала волосы, вновь и вновь заставляла ее лицом падать в потрескавшееся уже зеркало, которое царапало, до одури болезненно резало итак искалеченное лицо. Осколок попал в глаз Варвары: она чуть ли не прорычала от боли, сжимая рукой кровоточащее веко. Мари, казалось, была не в себе: на ее свободу посягнули, она не может сложа руки на поводу этого посягательства бежать. Она укажет ей, где ее настоящее место. Покажет, что не смеет никто переходить ей дорогу. Варвара, дезориентированная, видящая плохо, не отступала: кое-как, прохрипевши, перевернулась, и направила всё то же злополучное дуло в лицо соперницы, лишь надеясь на собственную меткость. Но надежда не спасает – Мари перехватила пистолет, с размаха сначала им же нанесла удар по голове Варвары, а затем только выстрелила. Бронебойная пуля попала четко в висок и прошла насквозь. Мари откинула её изуродованное тело на пол, усмиряя собственную одышку. Она убила наконец эту планировавшую встать на ее пути тварь – теперь беспокоиться не о чем. На выходе обернулась – из пробитой головы Варвары отвратительно лилась, вытекала кровь. Мари поморщилась. Умиротворенно вздохнула: угроза миновала, можно расслабиться, не переживать больше о том, что эта мерзавка только что хотела вырыть для Мари яму. А затем приоткрыла все-таки дверь, осматриваясь. Больше не оборачивалась. Где-то вдалеке звуки побоища, а значит, ей в другую сторону. Нельзя, нельзя встречаться сейчас ни с кем как из мафии, так и из небожителей: любой мафиози сейчас одним лишь взглядом, одним словом перед новыми покровителями может выдать. Поэтому лучше где-то скрыться, отсидеться в засаде. Мари металась по таким знакомым, но одновременно уже забытым коридорам базы в попытках найти себе временное пристанище, дабы никого из своих ее не заставили убивать. Послышался шум знакомых голосов. Достоевский и… сестра Акутагавы? Мари побежала в противоположную от звуков сторону. Гин перехватила Достоевского на половине пути. Соперником его она считала достойным, но ничуть не превосходящим ее саму. А зря. Наткнувшись на предсказуемое препятствие, Фёдор не медлил – напал сразу, позволяя девушке лишь отбиваться, постоянно сокращая дистанцию между ними. Младшей Акутагаве была известна способность демона, и главное правило в драке с ним она уже заучила – не позволить приблизиться. По своему стилю они были бойцами, конкретно меж собой контрастирующими: Гин, не владеющая какой-либо способностью, весь упор сделавшая в развитие боевых навыков, и Достоевский, боевыми навыками как таковыми не обладающий, зато способность применял при каждом удобном случае. Гин играла с огнем, расстреляв весь барабан пистолета, приблизилась к врагу, стремясь нанести смертельный удар лезвием. Рюноске. Брат кричал что-то, подбегая к источнику шума. Стал отвлекающим моментом в этой тяжелой битве, но отвлекся и Фёдор. Гин стояла у стены, а мужчина в проходе коридора, в котором и бежал Рюноске. Демон улыбался, а перед глазами Гин пронеслись все его намерения: брат не сможет уклониться от его смертельного прикосновения, не успеет. Фёдор убьет его прежде, чем тот что-то сообразит. Решение она приняла опрометчивое и жертвенное, и тело само кинулось на врага. Рука девушки схватила Достоевского за ворот пальто, с силой отталкивая мужчину с прохода, отводя угрозу от брата. Фёдор страшными глазами посмотрел на неё, во время этого маневра успел весьма успешно сгруппироваться, и, уже падая на нее, обезоружил, но всё ещё не убил. Мужчина отработанным жестом схватил девушку за горло, второй рукой сжимая ее тело, и именно в этот момент появился Рюноске. – Уходи! Помоги остальным, – вскрикнула Гин, а остальное ей не дала сказать удушающая хватка Достоевского. Девушка ожидала любой эмоции от брата – злость, например, испуг за нее, но Акутагава оставался таким непривычно безразличным, глядя на свою сестру в роли заложницы. Пальцы Фёдора угрожающе поглаживали ее шею, говоря о том, что способность свою он может активировать в любой момент. Страх невольно пробрался до самых костей девушки, но Рюноске был совершенно этим не обеспокоен. Ситуация повторялась, с грустью поняла Гин, в прошлый раз ему угрожали так же, только сейчас на ее месте не дубликат, а она сама. Поймет ли это Рюноске? А если нет, то даже к лучшему. Не наделает глупостей. Зато сейчас за Гин в непосредственной близости стоит такой превосходнейший козырь. Мори предупредил своих доверенных лиц о том, где Достоевский хранит лист из книги. Не со всеми поделился, только с приближенными. А Акутагава своей сестрице новость эту не передать не мог. Натренированной, ловкой и незаметной рукой Гин проникла под открытое пальто. Как же ей повезло, что он одежду свою верхнюю раскрыл. Ткань не касалась кожи, и пока что ее проворные делишки оставались незамеченными. Гин брыкалась для видимости. С истерикой, на которую способна только женщина, она начала слепо хвататься за врага, царапая и разрывая ткань. Нашла! За ее возней незаметен был молниеносный рывок, наградой которого стала страница книги, принесшая столько бед. Она была сложена в несколько раз, подхватить ее пальчиками и подкинуть в собственный рукав труда не составило. Она выдохнула, напоследок ударив Достоевского рукой в грудь. Но он не обращал внимания. Был сосредоточен на Акутагаве-старшем. – Одно движение, и она мертва. Возвращайся туда, откуда вылез, да не возникай, пока все не закончится, – издеваясь, Достоевский вторил сам себе, говоря абсолютно то же самое, что было произнесено в момент первого шантажа. Хрупкая шея девушки была зажата в крепкие тиски. Гин зашлась в удушающем кашле, нечитаемо смотря брату в глаза, она прощалась, прощалась без слов, не желая как-то нарушить его уверенность в том, что перед ним не она. – Думаешь, я поведусь на это второй раз? Я учусь на своих осечках, – это было всем, что произнес Акутагава, активируя свою способность. Что ж, он честно поставил Рюноске перед выбором, и тот сам этот выбор сделал. Фёдор криво усмехнулся. Девушка в руках перестала быть козырем, а стала неудобной ношей. Гин поняла это, последние секунды жизни она потратила не на прощание с братом, а на мнимую борьбу с Фёдором. В момент Достоевский активировал свою способность, принося Гин неминуемую гибель, на руках теперь был труп, который он крайне быстро скинул с себя. – Каков глупец! – картинно воскликнул Достоевский, кидая ему под ноги мертвую сестру. Акутагава, кажется, начал понимать произошедшее, словно оглохнув, он неверяще склонился над девушкой, прикасаясь к ее шее. Фёдор воспользовался заминкой, и отбежав от противника, он продолжил путь к своей цели. Надо было торопиться, вдвойне неприятно будет столкнуться теперь с Акутагавой лицом к лицу. Гоголь столь же четко выполнял данное ему задание: залезть в кабинет босса мафии оказалось миссией простой, весь этаж пустовал, отвлеченные неожиданным нападением люди так удобно покинули нужное ему место. Найти необходимое и перекинуть Достоевскому через шинель – работка непыльная, и Николай скучающе выполнял то, что ему положено. Так бы он по-тихому и ушел, забрав всё, что требовалось, но хозяин так не вовремя решил вернуться. Но и пусть: украденные документы, которые помогут подпортить репутацию мафии, уже лежат в кармане мантии. Сцена получилась немой: отворивший дверь Огай яростно уставился на ничуть не смутившегося Николая. Несмотря на внешнюю веселость, сам Гоголь подсобрался всем телом, предвосхищая битву с Мори. Босс портовых псов выглядел даже жалко в этих бинтах, покрывающих всё тело. Мари говорила, что знатно его поджарила, жаль только не убила. Гоголь собирался исправить ее оплошность. Слабые стороны противника были очевидны: если он весь покрыт ожогами, значит маневренность его должна хромать, оставалась лишь его девочка. Не начав битву, Гоголь уже считал себя победителем, пусть, пусть двое против одного, вот только один больной, а вторая рассыпется сиянием, стоит лишь нанести ей небольшой урон. – Ты совершил ошибку, придя сюда, – холодно произнес босс мафии, призывая свою Элис. Она появилась сразу, из воздуха возникая за плечом хозяина. – Ты совершил ошибку, когда решил сюда вернуться, – с нотками вызова ответил Николай, доставая из шинели пулемет. Девочка кинулась на противника, попадая под шквал летящих пуль. Гоголь целился вслепую, стреляя во всё вокруг него. Элис удалось уклониться, а Мори, с необычайной для раненого скоростью, перекинул на себя стол, скрываясь за ним от пуль. Элис ловко выбила из рук эспера пулемет, обезоруживая его. Шприц возник в ее руках, угрожая пробить Николаю голову. Игла прошла по касательной, сдирая кожу с виска, а эспер же взмахнул рукой, накрывая шприц шинелью. Думал успеть достать очередное своё оружие, но кинжал прилетел в руку со стороны укрытия Огая, не позволяя Гоголю вооружиться. Николай откатился в сторону, ползком добираясь до отброшенного пулемета, но эту попытку так же пресекли. Мори высунулся из-за стола, ногой толкая стол этот в сторону противника: острый угол ощутимо впился в бок Николая, болью дезориентируя того, но мужчина всё-таки успел выхватить из шинели меч, потому нападающая на лежащего Гоголя девчонка была лишена головы. Оставался Огай. Мужчина, не отвлекаясь на потерю своей боевой единицы, подскочил к противнику, выбивая оружие из его рук: меч отлетел в сторону, напоследок звеня металлом. Мори прыгнул на врага, крепче вжимая его в пол. Лезвие скальпеля зависло в опасной близости от горла Николая, мужчины тяжело дышали, со стороны неподвижные, но между собой они боролись за первенство сил. Гоголь оставался лежать, придавленный телом врага, а руки его сжимали занесенную для удара руку Огая, сжимающую лезвие. Запястье было перебинтовано и бинты уходили под одежду, Николай сильнее надавил, надеясь, что давление это на ожоги ослабит его пыл, но Мори, казалось, ничего не чувствовал. Лягнув ногой противника, Гоголь оттолкнул его от себя. Рука Огая скользнула ниже, ему все-таки удалось воткнуть скальпель хотя бы под ключицу врага, хотя бы немного навредить. На чистом адреналине Николай наконец-то освободился, хватаясь за чужие бинты, он потянул на себя, срывая их с Огая. – Долго еще строить из себя жертву будешь, старик? – Николай рассмеялся. Огай молчал. Белые повязки скрывали совершенно чистую кожу, лишенную всяких повреждений. Странно. Очень странно. – Сделаю твои ранения реалистичнее. К чему он нацепил эти бинты на здоровую кожу? Гоголь подумает над этим позже. Скальпель продолжал торчать в нем, принося зудящее неудобство. До пулемета все-таки добраться удалось, выпустив оставшуюся десятку патронов, Николай переместился в безопасное место, оставляя выпотрошенного Огая в его таком же выпотрошенном кабинете. Гоголь догонял товарищей. Иногда по пути норовилось заглянуть в приоткрытые комнатки, что он в целом-то и делал: гляди, и найдет чего еще полезного. Вот и нашел – в одной из таких комнат взору его удивленному открылся окровавленный лежащий на полу труп Тимофеевой. Гоголь, потерев ладоши, подошел ближе. Задумчиво рассматривал тело, а затем и начал ощупывать карманы её пиджака. Достоевский упоминал как-то, что при ней записывающее устройство. Она мертва, пользы с неё больше никакой. Остается надеяться на то, что диктофон её что-то да записал. Гоголь просунул руку в левый карман кофты и именно там и нащупал этот самый мелкий портативный диктофон. Он всё ещё записывал. Мужчина отключил его и бросил себе во внутренний карман шинели, напоследок поминая Варю добрым словом. На выходе стояли те солдаты небожителей под руководством Сигмы, коим сегодня удалось выжить; Достоевский, внимательно разглядывающий стопки украденных документов, и Мари, по его поручению прогревающая автомобиль. Доехали без происшествий и разбрелись по своим комнатам, Николай же последовал их примеру. Раскинулся на кресле, с предвкушением подключил шнур диктофона в разъем компьютера. Открыл соответствующую папку и, скрестив руки на груди, принялся слушать. Слушал. И по мере услышанного лицо его с каждым новом словом в записи своеобразной прослушки всё больше искажалось в гримасе непонимания и какого-то смутного… удовольствия? Он был в восторге. Он узнал. Узнал то, что всё это время казалось недосягаемым, казалось таким далеким и всё больше с каждым разом уклоняющимся. Но не сейчас. Сейчас он не узнал, он удостоверился. Он всё с полуслова понимает. Мысль о её связи с мафией лежала в его голове еще с того разговора. С того, в котором он невзначай упомянул о Хироцу. Надо же, как удачно-то упомянул. Девчонка себя хорошей актрисой возомнила, думает, если сделает личико невинное, сразу все реакции её забудутся. Но нет. Он помнит. Он помнит, как побледнела ее кожа, как сузились ее зрачки и как напряженно она сглотнула, когда он сказал ей о смерти этого старика. Всё помнит. Мари. Эта хитрая девчонка оказалась ещё интереснее, чем Николай мог предположить. Она убила Варвару, как же прелестно слышать эти слова на записи. Такая хитрая и глупая одновременно, так удачно скрывала и попалась лишь из-за неосторожности своего босса, который раскрыл факт её службы в мафии ушкам Варвары. Поработала она, конечно, неплохо. И столь прелестную пищу для размышлений принесла. Хотя к чему теперь размышления? Ничто не прочно. Николай упивался недавно узнанной информацией, расплылся в идиотской улыбке, предвкушая, с каким же наслаждением информацию эту он использует. С больным наслаждением. С блаженным выражением лица, раскинувшись на кресле, размышлял. Размышлял и во всех кровавых подробностях раздумывал. Хотелось наконец эту выскочку приструнить, и теперь он сделает это с невероятной легкостью. Он свернул папку на экране монитора, и, примеряя на лице слишком уж нахальную улыбку, направился к выходу из своей комнаты. Комната Мари находилась совсем рядом, и, томясь от предвкушения этого шоу, которое обещает быть действительно захватывающим, Гоголь постучал в дверь. Она открыла. Растрепанная, в каком-то забавном домашнем халатике буравила его уничижающим почему-то взглядом. Раньше это могло взбесить. Но не сейчас, нет, сейчас это казалось явлением таким прелестным: судьба девчонки в его власти, а она не знает пока этого, не знает и по причине этого всё еще такими презренными вещами в его сторону кидается. Как бы ей самой это боком не вышло. – Мари, не зайдешь ко мне на пару минуток? – тон шута был таким игривым, что девушка восприняла слова его за очередные глупые попытки к ней приблизиться. Она отказалась, хотела перед носом его дверь закрыть, но тот ботинком дверь эту придержал, пообещав, что там её ждет кое-что действительно… как он там сказал? Увлекательное, да. Мари вздохнула, подчиняясь, а для себя сослалась на то, что всё равно скучно было. Зашли в его номер, а он жестом пригласил присесть за компьютерный стол. Мари самой стало крайне интересно, что же такого ему срочно понадобилось продемонстрировать ей. Он включил эту же запись. Мари замерла. Всё. Он всё знает. Вслушалась в речь Мори, немного приглушенную, да и пусть: с какой же усладой он рассказывал о том, что ему довелось встретить Мари. Затем запись перешла к её же голосу – она добивала Варвару. Сама же призналась на этих словесных обрывках о своей причастности к мафии. Сердце защемило. Мари чувствовала, как кровь неприятно закипает в её жилах, как рвется почти наружу. Это была не кровь даже, а сама жизнь, сдерживаемая до сих пор силой лишь привычки. Эта миллионы раз проклятая жизнь, потерянная и уже, наверное, обреченная совсем. Рука Гоголя издевательски опустилась на её голову, поглаживая. А она сидела, не в силах оттолкнуть, не в силах пошевелиться даже. Она рассыпалась на какие-то мелкие песчинки, с каждым новым словом, издающимся в записи, она вздрагивала, приглушенно вздыхала, пыталась здраво сейчас понять и спланировать свой дальнейший ход действий. Но не могла. Никак не могла. Эта запись, эта ставшая ненавистной запись и пропитанные насквозь издёвкой прикосновения Николая. Она не оборачивалась, но могла видеть его лицо. Он стоял и потешался, наблюдал за тем, как смешно сейчас трясутся её тонкие пальчики, как они мнут ткань под собой и как нелепо сжимаются ее губы. Как она пытается закрыть глаза, дабы не видеть своего позора. Как, наверное, хочет закрыть уши, чтобы позора и не слышать. Она особенно забавна сейчас – загнана в угол и лишена всяких путей побега, так умело до этих пор находимых. О нет, он тот ещё отъявленный психопат. В какую ещё крайность его забросить может? Нельзя, нельзя его кормить своим страхом, но не делать этого у Мари не получалось, никак не выходило успокоиться, трезво взглянуть на ситуацию, нет, не получалось совсем. Нельзя таких людей страхом своим соблазнять, но она уже успела это сделать. Он так в этот страх вцепится, что потом не отдерешь. Да и отдирать не только бесполезно, но и вредно, и опасно даже. Страх – понятие это Николаю было незнакомым совершенно и в целом-то вызывало лишь отторжение и неприязнь. Он смеялся с людей объятых страхом, смеялся и злорадствовал. Так и с нее. Она очередная жертва этого ненормального, и даже противостоять не может, а он в ее страхе видит столько прелестных для себя возможностей. Давит на то, что продавливается. А она продавливалась отлично, такая покорная, беззащитная и потерянная. Прелестная такая сейчас, не показывает зубки, он отучит ее от этого привычного ей уже действа. Теперь он вполне себе может определять правила игры, но делать этого пока почему-то не спешит: пока лишь наслаждается ее так нелепо бегающим из стороны в сторону взглядом, который найти ответы пытается, или убежать от нее же – непонятно. Но совсем не важно сейчас. Мари повернулась, разглядывая его насмешливое выражение лица. Остановила запись с диктофона и дрожащим голосом начала: – Наверное, надо было убить тебя еще тогда. – Если бы ты убила меня тогда, я бы никак не подобрался к этой прелести, – восторженно заявил Николай, заново включая запись. Какое-то больное возбуждение. Он услаждался ее беспокойными эмоциями, хотел еще сильнее задавить, хотел извести. – Уже подобрался. Как насчет умереть сейчас? – немного собравшись, Мари полезла в карман за зажигалкой. В правый, в левый, и опять повторила эти же действия. Её нигде нет. Она в панике взглянула на Гоголя, который держал теперь в руках и покручивал объект ее тщательных поисков – зажигалку. – Не это ищешь? Мари ошеломленно осмотрелась, сглотнула ком, застрявший в горле. Ей никак не одолеть его сейчас. Хитростью, может? А есть ли смысл? Он всё равно знает, только почему не спешит убивать её? Ответ очевиден. Он садист, он неадекватный тронутый безумец, которому лишь в наслаждение людей изводить и доводить их до такого состояния, что даже не получается разумно мыслить. Хочется покончить: не с происходящим, а с собой. Его отвратительное лицо, на котором красуется эта пугающе ненормальная ухмылка. Он грезит о свободе – но так сильно нравится ему заключать в несвободу других. Она теперь жертвой этой несвободы стала, и чего он выдумает дальше? Заставит порхать в так быстро построенной клетке, она не выберется уже: смерть ее – лишь вопрос времени. И теперь смерть эта приблизилась слишком близко, стоит на таком опасном расстоянии и подрезает своей острой косой волосы. О нет, он нароком именно такую тактику выбрал. Разве в его духе было бы просто рассказать Достоевскому или убить мерзавку самому? Разумеется, нет. Он будет убивать медленно, будет убивать себе на утеху. Но убивать не физически, это же совсем невесело. Гораздо приятнее же смотреть на то, как кто-то медленно сходит с ума, теряется в своих же помыслах, тонет в пучине страха, который так умело поглощает всю его сущность. О да, смотреть на это крайне приятно. И он будет смотреть, рассматривать с пристрастием, довольствоваться. – Зачем ты позвал меня? Что услышать от меня хочешь? Раскаяние? Он молчал пока. Она может так жить. Так мерзко переодевает свои маски, на такой отвратительный манер переиначивает суть свою, меняет себя, себя и свои собственные лица. Найдет для себя любые оправдания. Это так сильно её захватило, слишком сильно, и отделаться она уже не может. – Забудь. Раскаяние – самая бесполезная вещь в мире. Ничего нельзя уже исправить, иначе, знаешь что? – Гоголь обошел Мари кругом, рассматривая ее безумным взглядом, – иначе все мы были бы святыми. А какой толк с этого? Совсем же неинтересно. Гораздо интереснее наблюдать за людьми несовершенными, такими, как ты, такими… разносторонними, – Гоголь засмеялся с собственных же слов. – Что за чушь ты несешь? – Мари встала с кресла, намереваясь покинуть его комнату. Подумала, будь уже, что будет. Хоть в спокойствии часы свои последние проведет. Прошлась дальше, а тот встал в проходе, загораживая собой дверь. – Э-э-эх. Какими жалкими становятся истины, когда высказываешь их вслух, – Николай, оперевшись на стену дверного проема, разглядывал Мари. А теперь пошатнулся, чуть ли не упав от того, что дверь отворилась. В проеме стоял Достоевский. С колодой карт и бутылкой водки в руках. Великолепно, подумала Мари, чувствуя, как паника всё сильнее окутывает ее тело, как заставляет замереть неподвижно, сейчас, когда его увидела. Перед Николаем не было так страшно. А перед ним теперь – да. Николай же рассказать может, и тогда точно знаменован конец Мари будет уже. Всё. Очень пугало осознание этого факта. Что Фёдор сделает с ней, если узнает. Боже, наверное он собственноручно ее пригвоздит к какому-нибудь кресту. Приколотит, прикует запястьями к позорному столбу, долго и мучительно пред этим издеваясь Узнает ли? А что теперь может придумать своей извращённой фантазией Николай, что, что ещё ненормальнее он удумает? – Не думал даже, что скажу такое когда-то… Но что за лица? Расслабимся же, пока ещё можем, – пройдя вглубь комнаты, произнес Фёдор. Да не можем уже, печально усмехнулась про себя Мари. Заметила, что взгляд Фёдора выискивающий уж слишком-то устремлен в монитор, а Гоголь предсказал что ли помыслы Мари и поспешил компьютер выключить. Только он сам имеет право изводить её. Только он; не будет он пока спешить с рассказами, оставит такие горячо обожаемые им прелести лишь для себя. – Я пойду. Не хочется мне не играть, ни пить, – как-то опечаленно на удивление Фёдора произнесла девушка. Он оглядел её: бледна, с потемневшими глазами и каким-то спокойно-несокрушимым безразличием на лице. Знал бы он, что за этим безразличием кроется. – Сдается мне, тебе ещё как хочется, – Гоголь словом остановил её. Ну как же. Конечно, на что она вообще надеялась. Он же теперь помыкать ею будет лишь в своих интересах, в качестве платы за то, что она всё еще жива. Хотя, плата ему как таковая вряд ли нужна: он вообще не считался с уставом организации, выражаясь точнее, на все эти издержки ему откровенно плевать было. Его заботило лишь веселье, лишь перспектива превращения любого действия в забаву. Так и здесь. Ему всё равно было, что Мари эта шпионкой оказалась, всё равно было и на то, что она могла передавать мафии, да вообще с безразличием он отнесся ко всем её шпионским замашкам. Волновало одно, причем волновало в смысле не переносном. Как же приятно его будоражило ее такое красиво взволнованное личико и подрагивающие губы. Хотелось сломить, сильнее, еще сильнее. Очень хотелось. Боже, безумно хотелось, чего скрывать. К черту эту мафию, главное, что теперь есть пути воздействия на нее. И под ними она надломится. Его такая чудесная обретенная игрушка. – С чего бы мне хотелось? – Мари пропустила смешок. Достоевский, откупорив бутылку, недоуменно наблюдал за их перепалкой. А Гоголь, всё еще не сменив ехидного лица, продолжал нагло рассматривать Мари. Безмолвно велел ей делать так, как хочет он. И сейчас он хотел того, чтобы она осталась. И она не смеет отказывать. – Уже сыграла однажды. Больше как-то не хочется. – Хи-хи. Придется, – откидываясь на спинку дивана, воскликнул Гоголь. – Оставь бедняжку в покое. Не хочет, пусть идет, – на его слова отозвался и Достоевский. Мари не понимала: что, черт побери, здесь творится? Почему она никого не может понять? Почему всё такое переменчивое, такое быстро меняющееся, она не успевает. Не успевает догонять. Гоголь рассмеялся. Буквально заливался смехом. – Что ты сказал? – Я сказал: оставь бедняжку в покое, – апатично повторил Фёдор. – Кого-кого? – Бедняжку. Гоголь не замолкал. Его это так насмешило, а остальные присутствующие в конкретных непонятках разглядывали шута, который хохотал со своих же чудных мыслей. – Она порядочная стерва. Достоевский усмехнулся. Гоголь заговорил на каком-то непонятном для Мари языке, Достоевский же подхватил, что-то возражая. Русский, наверное, подумалось ей. Но всё же, сейчас это значения не имело: было очень-таки неприятно, мерзко было сидеть в компании клоуна, хотелось сейчас же отсюда уйти, и она так и сделает. Не прощаясь, стояла в проходе уже, как Гоголь голосок свой повысил на пару децибел: чтобы она точно услышала. – Знаешь, хорошо, что мы так собрались, Дос-кун, – Николай хлебнул водки, – хотел тебе вот рассказать, – тон его больше не комичен. Он заделался слишком серьезным, угрожающе-серьезным. Мари остановилась в проеме, прислушиваясь. Николай смотрел нешуточно. Казалось, взглядом давал понять, что сейчас действительно расскажет. Нет, он не шутит, он не играет клоуна. Он расскажет. Сейчас расскажет. Под этим натиском она вернулась, села на диван, и, окинув Николая смиренным взглядом, налила водки и себе. Достоевский тасовал карты. Николай замолчал. – Так рассказывай. Всё ещё молчал. Достоевский раздал каждому по шесть карт. – В дурачка? – поинтересовался Гоголь. – Да. Так что рассказать-то хотел? Николай опустошил очередную стопку и взглянул на свои карты. – Ты знал, что Тимофееву убили? – Да. Печально, не протянула в мафии долго. – Достоевский опустошил рюмку и походил двумя разномастными шестерками. Отбивалась Мари. – Ох уж эти проклятые мафиози, – возмущенно воскликнул Николай и щедрым жестом, подкрепляя свои слова, подкинул ей ещё шестерку. – Варвара ценным солдатом была. Я найду и собственными руками убью того, кто убил её. Мари оторопела от слов Фёдора. Заметила на себе до омерзения пристальный взгляд: Гоголь смотрел ей прямо в глаза и язвительно хихикал, сдерживая назойливо лезущий, настоящий смех. Зачем, Господи, зачем он это делает? Ему так нравится издеваться? Нравится насильственно удерживать здесь, а это ведь только начало. Что он придумает дальше? Что еще его больной разум в силах вообразить и, собственно, воплотить? Она даже думать об этом боится. Выпивает стопку в надежде того, что алкоголь принесет хотя бы временное успокоение, ходит своими картами, говорит «бито» и сбрасывает их в отбой. – Дос-кун, всё хотел поинтересоваться. Представь себе ситуацию: кто-то кого-то шантажирует, и кто в таких интересных отношениях человек жалкий? – Гоголь продолжал глупостями играть на нервах Мари, не прекращая подкидывать ей карты. Девушка кидала нервные взгляды то на своего шантажиста, то на Достоевского. Глаза Николая были страшны, обещали вдоволь с ней наиграться. Но слова его смеялись. Голова не соображала, руки тряслись и получалось лишь постоянно принимать не отбитые карты, хоть как-то создавая видимость включенности в игру. Каждая новая фраза Николая была еще одним гвоздем по крышке гроба. Ей не удалось отодвинуть топор палача. Всего лишь далеко зашедшая шутка клоуна, но почему же Мари с каждым новым словом его становится так жутко? – Несомненно, презрение я могу испытывать лишь к его жертве. Залгавшееся существо само расставило себе сети и само влипло в паутину. Шантажист лишь тот, кто очень удачно оказался рядом. – Вот какое мнение высказал Фёдор. Девушка смертельно побледнела, водка встала ей поперек горла. Ответный смех Гоголя раздирал глотку сильнее крепкого спирта. – Мари, Мари. Ты дурочка? Смотри, ты опять проиграла, никогда не умела обращаться с картами, – выдал свою наигранно печальную реплику Николай. В словах его был незаметный для Достоевского намек, но Мари всё поняла. Кучка карт занимала все руки, напряжение ее, казалось, можно было пощупать. Мужчины смотрели на застывшую девушку. С нее хватит. Брошенные ею карты полетели в лицо смеющегося клоуна, а Мари вылетела из комнаты, на прощание громко хлопнув дверью. – Ну что это такое. Совсем она шуток не понимает, – ответил Гоголь на немой вопрос в глазах непонимающего Фёдора. Мари дошла наконец до своей комнаты. С хлопком закрыла дверь и спустилась по стенке, закрыла ладонями глаза в попытках набегающие слёзы остановить. На миг она подумала, что ей повезло. Узнал Гоголь, а не кто-либо другой, узнал и так погано оттягивает. Но разве это везение? Нет, это незаточенная гильотина, которая с отвратительной болью неторопливо впивается в шею тупыми лезвиями, отодвигает момент смерти, и вместо заявленной мимолетной казни подкидывает лишь эту гадкую агонию. И непонятно, что мучительнее: пожить еще, пусть и в таких условиях, когда кровь утекает капля за каплей, или умереть сразу. Пока Мари склонна к первому варианту – идти по этой лестнице пыток, которая всё равно закончится эшафотом. Ну и пусть. Немного лишь оттянет, умирать пока страшно, очень страшно. Она стояла у окна, отодвинув гардины, неприкрытое стекло пропускало в комнату неяркий лунный свет. Девушка наблюдала за сокрытым тучами пейзажем, размышляла, перебирала в ладонях крестик Фёдора. – Не обессудь. У Гоголя острый язык, да еще и без костей. Мы то знаем, что ты не дурочка, – Фёдор бесшумно подошел к Мари, становясь рядом с ней.