Сад расходящихся Гил-Галадов

«Тогда в великой скорби Фингон принял власть над Домом Финголфина и королевством Нолдор. [Позже добавлено: Но своего юного сына (?Финдора) (sic) Гилгалада он отправил в Гавани]». («История Средиземья», 11 том, «Серые Анналы»).

Это случается, когда Финдор уже начал привыкать к тому, к чему, казалось, привыкнуть нельзя, а можно только испугаться сильнее всего в жизни. К тому, что небо за горами полыхает огнем, а воздух пахнет пеплом. К тому, что днем из-за туч может так и не рассеяться сумрак. К тому, что с первым заревом за горы ушли почти все воины — а обратно больше приходят вести о том, кто из них уже не вернется. А потому понемногу начинаются и разговоры, не придется ли и оставшимся куда-то уходить отсюда. И успеют ли они... Проходит время, ничего не заканчивается, но все словно чуть притихает — и пламя, и тучи, и слухи. А потом с севера приходит небывалой силы гроза, а слухи — тоже грозовым ветром — проносятся такие, что узнавшие их только замирают и расходятся по углам, не говоря ни слова. Поэтому несколько дней он не знает, что произошло. Мать тоже не говорит ему — только прижимает к себе и плачет. А потом в дом у озера приезжает отец. Воинов при нем чуть больше, чем было всегда, но ведь сейчас время такое. Дело не в том. Все они обращаются с ним теперь... словно он редкая и хрупкая ваза, привезенная еще из-за Моря, которую не хочется разбить, потому что другой такой здесь больше нет. А еще — принимая у него коня, плащ, распахивая перед ним дверь, они называют его aranya. Как раньше называли деда. Только мать не называет его никак. Они застывают друг перед другом молча, на расстоянии шага или двух и смотрят так напряженно, что Финдору кажется: нужно срочно что-то сделать, иначе... Только он не понимает, что «иначе», и особенно — что можно сделать. — Пойдем, — окликает его один из воинов. — Им нужно остаться вдвоем. Пойдем к озеру. Они сидят на большом валуне, и воин, его давний знакомец, наконец рассказывает те самые новости. Но история о том, что дед его, не веря, что Нолдор сумеют победить, велел седлать коня и умчался в одиночку на Север, и оттуда уже не вернется, слишком огромна, чтобы Финдор сейчас мог что-то почувствовать и даже — до конца поверить в нее. Но ему почему-то становится отчаянно больно, когда он узнает, что обратно вернулся дедов конь — и упал замертво у стен Барад Эйтель. Он сам себе кажется глупым, но рыдает, уткнувшись в колени воина, о том, что никогда больше не погладит Рохаллора и не покатается на нем. Все иное он оплачет позже. Начинает накрапывать дождь. «Пойдем домой», — говорит воин. Отец выходит к нему навстречу. Мать стоит поодаль. У отца всего четыре косы (это значит, времени у него совсем мало и нет никакого праздника) и тонкий серебряный обруч поверх них с прозрачным камнем. Не дедов. Но и сам он ни разу такой не носил на памяти Финдора. Он и сам какой-то знакомый, но не привычный — добрый, но встревоженный и серьезный. Фингон наклоняется и обнимает сына. — Послушай меня, yonya. Помнишь, мы думали о том, как вместе поедем к морю — повидать семейство мамы и чтобы ты увидел, что это такое — море? Я не могу уехать теперь, но вам — самое время это сделать. А мне... так будет спокойнее. Мне нужно много сделать — и для этого нужно быть спокойным. — А потом ты... Финдор не решается выговорить «приедешь», потому что очень хочет этого, но едва ли верит. — А потом мы увидимся. Однажды. Непременно. Утром они уезжают на запад. С ними — часть воинов отцовского отряда: они доедут до Гаваней и вернутся. Отец выходит проводить их. За ночь он коротко обрезал волосы.