Сон во сне

Кроули никогда не забывал о том, что он — порождение ада. Конечно, формально он сбежал: после их с Азирафелем трюка никто не осмеливался призывать его обратно в пекло, но глупо надеяться, что демон способен выгнать ад из себя. Его душа уже давно была черной от налипших на нее грехов, и, кажется, потихоньку подгнивала от этой грязи — во всяком случае, Кроули знал, что легко может делаться глухим и слепым, когда дело доходит до страданий и жестокости. Чужие муки не оставляли на нем и следа, и, сравнивая себя с ангелом, он понимал, как на самом деле далеко отстоит от доброты и милосердия. Не сказать, чтобы это сильно волновало его бессмертный разум — бессердечность, по крайней мере, практична. Вот только порождения ада, кажется, непременно должны испытывать муки. Кроули закрывал глаза и видел перед собой стену адского пламени, щекочущего кожу, а там, за огнем, удивленные лица ангелов. О, они ведь хотели его спалить! Они хотели взять его товарища, его друга, его любовь, и сжечь, как инквизиторы сжигали ведьм! И, не додумайся они до этого трюка с обменом тел, он бы действительно сгорел! Это было невыносимо. Демон жмурился, силясь согнать видение, но это никогда не получалось: ангельская душа каждый раз испепелялась адским огнем, переставая существовать. Азирафель — его Азирафель! — беззвучно кричал в ужасе, пока его человеческая оболочка горела. Языки пламени всегда сначала пожирали одежду и пушистые белые волосы. Светлая кожа начинала обрастать крупными, мерзкими волдырями — сначала их было несколько, потом они росли, множились, и вот уже все тело было обезображено бордовыми пятнами. Азирафель — то, что осталось от Азирафеля — метался, безумно тряся лысым черепом, зияя провалом безгубого рта, но, неспособный выйти за пределы столба пламени, падал на колени, теряя последние силы. Его почерневшая, обугленная голова поворачивалась к Кроули, и демон на мгновение тонул в голубизне широко раскрытых от ужаса глаз, а в следующую секунду эти глаза вытекали, оставляя орбиты пустыми. Тело падало. Черное, скорченное, безобразное — оболочка, не похожая ни на ангела, ни на демона, ни на человека. Навеки неживое, потерянное, невосстановимое — как и испепеленная ангельская душа. Отступники должны быть преданы забвению… Раздавался громкий, отчаянный крик, от которого стыли внутренности и кололо в загривке. Словно казнь была далеко-далеко, так что звук запаздывал, как гром после молнии, и единственное, что оставалось теперь во Вселенной от Азирафеля — это этот крик, существовать которому осталось еще каких-то несколько секунд. Но он длился и длился, нескончаемый, как само время, и Кроули понимал, что это кричит он сам. *** — Эй! У тебя тут все нормально?! Азирафель встревоженно стоял в дверях гостиной, смотря на лежащего на диване демона сквозь маленькие дурацкие очки, которые надевал всякий раз, когда возился со своими книгами. Кроули сонно промаргивался, вглядываясь в светлую фигуру. В лунном свете белая кожа и белые волосы светились, будто фарфоровые — совсем как у винтажных статуэток ангелочков, украшавших квартиру. Лицо вместо обычного мягкого спокойствия выражало смесь любопытства и тревоги, а пальцы правой руки нетерпеливо барабанили по бедру. — Кроули, дорогой, что случилось?! Вновь не услышав ответа, Азирафель сорвался с места, в несколько огромных шага пересекая расстояние между ними и опускаясь возле дивана на колено. От ноток испуга в его голосе Кроули хотелось радостно смеяться — он был испуганный, а значит такой восхитительно живой! — А что случилось, ангел? — со сна голос ощущался шершавым, как наждачная бумага. — Ты ужасно кричал, — Азирафель обеспокоенно скользил взглядом по лицу напротив. — Я услышал тебя аж из самого магазина! — Серьезно?.. Я? Кричал? — демон усмехнулся, стараясь, чтобы это не звучало наигранно. — Да не-е… тебе показалось. Азирафель глядел на него снизу вверх, нахмурив брови. В холодном свете луны ангел казался прозрачным, словно сотканным из миллионов тончайших невесомых паутинок, и хрупким, как облачный рисунок на небе, распадающийся при легком ветерке. Кроули испугался, что все это — лишь сон, мягкий, светлый сон, качающий его в своих объятиях, позволяющий в последний раз насладиться самым совершенным, самым чистым существом из когда-либо созданных. Что когда он очнется — по настоящему очнется — Азирафель вновь будет лежать на белоснежном полу сгоревшим трупом, и ничего уже нельзя будет поделать, кроме как хранить ангела в памяти до тех пор, пока время не отнимет и это. В носу неприятно защипало, и Кроули машинально приподнял голову, презирая эмоциональные человеческие тела. Он не собирался реветь перед Азирафелем, как какая-то согрешившая монахиня! — Не думаю, что мне показалось, — в голубых глазах плескалось недоумение. — Но… у тебя же все в порядке? — М-м-м… Демон не хотел выдавать своего состояния, но голос не слушался, предательски ломаясь, так что ему пришлось замолчать. Поборов себя, он смог лишь нагло ухмыльнуться, сузив глаза, чем вызвал еще большее непонимание ангела. — Тебя что-то беспокоит, но ты не можешь сказать напрямую? — Азирафель перешел на едва слышный шепот. — Я могу тебе чем-то помочь? Ох, он был ангельски прекрасен в своей наивности! Кроули хотел броситься на него, чтобы почувствовать, какой он теплый, плотный, живой. Зацеловать серьезное обеспокоенное лицо и держать в объятиях до тех пор, пока видение горящего тела не уйдет из головы. Но разве можно было напугать его — единственное существо, чьи страдания ранили демона сильнее собственных — своим кошмаром? О, Кроули был достаточно эгоистичен, чтобы не делать этого! Вот почему демон громко, звучно рассмеялся, растрясывая рыжие волны волос, после чего игриво коснулся кончика слегка вздернутого ангельского носа, чтобы все-таки убедиться, что этот Азирафель — живой, подвижный, прекрасный в своем недоумении — настоящий. Что он не выдуман бессмертным мозгом в попытке скрасить вечное одиночество вверенного ему существа. — Ты знаешь, ангел, может, я все-таки и крикнул пару раз, — он старался говорить как можно более вальяжно. — Мне снились грудастые близняшки, которым очень хотелось увидеть ад, и я устроил им отличное грехопадение. Если тебя это успокоит, — Кроули поднял брови в комичном жесте, чувствуя, что мимика все-таки не вполне еще ему подвластна, но в темноте этого было незаметно, — они тоже кричали. Мгновение лицо Азирафеля еще сохраняло недоуменный вид, но затем на нем появилась гримаса отвращения. — Ф-фу! Это ужасно, Энтони, да как ты можешь!.. да п-р-ростит т-тебя… о, боже! Он поднялся, поправив свои очки и отряхнув рубашку, будто только что на нее попала грязь, и поспешил убраться из этой комнаты, подальше от Кроули и его… снов. Но у самой двери ему пришлось остановиться и, закатив глаза, признать — он совершенно не привык быть невежливым, и иногда это доставляло определенные неудобства! — Доброй ночи! Азирафель, ангел божий, обладал душой, непозволительно мягкой для настоящего ангела — он сопереживал, он сочувствовал, он пропускал через себя чужие страдания, принимая их слишком близко к тому, что заменяло ему сердце. Но за шесть тысяч лет, проведенные среди людей, он все еще был плох в распознавании смутно знакомых его ангельской сущности негативных эмоций, безобразивших человеческие лица в момент гнева, отчаяния или скорби. Именно поэтому, обернувшись и увидев, как Кроули хмурится, приподняв голову — что-то вроде рефлекса, помогавшего тому сдерживать непрошенные слезы — ангел лишь пожал плечами и, мельком улыбнувшись, шагнул за порог, спешно прикрывая за собой дверь. Спуская вниз, в магазин, Азирафель старался не думать о том, насколько неприятны ему были слова приятеля. То есть, конечно, грезить о грехах должно быть нормально для демона, только Азирафель все-таки не считал своего друга обычным демоном — казалось, что он очень светел душой для адского создания. Разве было достойно желание удовлетворять низкие, плотские потребности, давать своему телу простые удовольствия? Мысль о том, что, в общем-то, распутство во многом похоже на чревоугодие, Азирафель тоже гнал подальше.