Не жалея ни о чём

— Я собираюсь убить твоего отца! Полный решимости голос, словно стрела, врезался в замерзшие от мороза уши. Он пришел сюда сам и требовал смерти их обоих. А лишь Ято ошарашенно внимал каждому слову. Он готов был поклясться: этот голос значительно отличался от того, которым Казума однажды, стоя на коленях, молил его спасти свою госпожу, спасти оскверненную кланом «Ма» Бишамон. Теперь он не просил. И в голосе его не было сожаления. Он требовал. Уверенно и четко, не собираясь мириться с отказом. — Я знаю, что это может означать и твою смерть тоже, но мне уже все равно! Я пришел сюда с желанием стать норой! — изо рта шинки идет густой пар. Кулаки крепко сжаты, а широко открытые серо-зеленые глаза смотрят растерянному богу едва ли не в душу. — Используй меня! Мне плевать, если я умру! Поток холодного ветра подхватил летящие вниз снежинки и тут же закружил их в завывающем, зловещем танце. Ято молчал. Хотя прекрасно понимал: оружия, лучше Казумы, для такой цели ему не найти. Священный сосуд, полный решимости умереть, был бы лучший вариантом. Но был критерий, который все усложнял. Они близки. Из-за этого он и не взял с собой Юкинэ. Поэтому искал новое оружие. Ведь гораздо проще пожертвовать кем-то, кого знаешь недавно, к кому не успел привязаться и кого еще не узнал достаточно, чтобы вас могли связать какие-то узы, чем жертвовать теми, кого полюбил всем сердцем. Никто не будет ставить под угрозу жизни близких. Поэтому в тот день, несмотря на искушающую возможность обладать еще одним священным сосудом, Ято отрезал, как ножом: — Отказано! Совсем спятил? Вали домой! Пусть он и не найдет никого достойного, но уж точно не станет использовать этого самоубийцу. Лучше пусть сидит дома, рядом с искалеченной хозяйкой и молится за ее скорейшее выздоровление, чем ищет себе приключений без гарантии на выживание. А Ято продолжит поиски в рядах менее талантливых претендентов. Впрочем… «менее талантливые», как оказалось, — это мягко сказано. Большинство тех, кого он находил, превращались в бесполезные предметы, вроде ножниц, заколок и гвоздей. Да с таким арсеналом оружия Ято ждёт моментальный провал и ещё тысяча лет неотвратимых бед. — Извините, но вы мне не подходите. — сняв имя с очередного бесполезного шинки, Ято грохается на стул и запрокидывает голову в отчаянии. Мигающая лампа накаливания действует на нервы не хуже, чем поджимающее время. Дни, отведённые ему Аматерасу, медленно истекали, а он все ещё не нашел подходящее орудие. Стул напротив со скрипом отодвинулсяя. И в поле зрения бога появилась до боли знакомая каштановая макушка, которую он больше всех на свете не хотел сейчас видеть. — Почему ты продолжаешь упираться? Признай, я лучший шинки для сражения с твоим отцом. — А-а-а! Нет! Только не ты, Казума! — и без того обреченный Ято только безнадежно простонал в ответ на навязчивое появление приятеля. Мало того, что с шинки не везет, так еще и этот искатель приключений на свою удачливую пятую точку никак не угомонится. — Нет! Нет! И еще раз нет! — Но почему? — опустившийся на стул, Казума действительно не понимал, в чем была проблема. — Думаю, я стану достаточно сильным оружием. Если не веришь, попробуй, я докажу тебе. — Да не надо мне ничего доказывать! — непонимание шинки даже раздражало. — Я итак все о тебе знаю, идиот. Ты и правда был бы хорошим вариантом, но слушай! Мы же знаем друг друга, как облупленных! Мы бухаем вместе! Обожаем додзи! — не в силах говорить спокойно, кричал он, при этом барабаня кулаками по столу. Может, хоть так до Казумы дойдет смысл его слова. Дело не в силе. Дело в том, что он не хотел подвергать Казуму опасности. Не хотел потерять его. А еще делать больно той, кому он тоже дорог. Конечно, сказать все это вот так напрямую он не смог. Выходя наружу, слова возымели иной смысл: — А еще я знаю Бишамон. Если прикоснусь к тебе хоть раз, она же из меня фарш сделает! А я бы пожелал пожить ещё немного, если не исчезну! Вот почему, если я хочу использовать оружие всего раз, это должен быть кто-то, с кем я не знаком! Нана была моим единственным вариантом! — пока Ято кричал, из его глаз лились слезы. Он выглядел, словно капризный ребенок, который хотел конфеты, которые нигде нельзя было достать: хныкал также жалобно, растроенно и обреченно, прижимаясь лицом к столу. Сидящий напротив Казума лишь спокойно наблюдал за чужой истерикой. — Ну ты даешь. — впрочем, в голосе его не было озадаченности или разочарованности чужими словами. Судя по опущенному, опечаленному лицу, он уже ничему не удивлялся. — Биша тоже… повела себя безбожно, используя ту невинную девочку. Впрочем, может это и есть истинное проявление божественного поведения. Но… если они так жестоки, почему тогда их так любят? Почему такие, как я, ищут, таких, как ты?.. Ято замер. Он с беспокойством оглядел нзадумавшегося Казуму, посчитав, что говорит сейчас не он. Говорит его душа. А он лишь приоткрывает иссохшие и искусанные от нервов губы. Ведь именно в душе, в ее дальних закоулках залегают такие отравляющие, тяжелые размышления. Бог бедствий, как никто другой знал, кому принадлежат такие мысли. Чей взгляд так же обращен в пустоту и не выражает ничего, кроме отчаяния. Так выглядели люди, которые с криками бросались под его клинок, в надежде защитить своих близких. Люди, у которых есть что-то ценнее собственной жизни. И даже после смерти… они остаются такими же. — Ты в порядке? У меня от тебя мурашки по коже. — Ято не врал. По спине табуном пробежалась мелкая дрожь. — Я понимаю, ты хочешь сделать это для Бишамон, но, клянусь, на тебя это совсем не похоже, Казума. Ты приходишь ко мне уже во второй раз. В первый ты сказал, что предпочел бы смерть бытию норой. А теперь носишься за мной и умоляешь тебя использовать. С каждым словом бога тот все сильнее склонял голову, прекрасно помня, как презирал раньше Нору и клялся, что никогда не опустится до ее уровня. Даже после того, как преклонял перед ней голову. — Я все понимаю, Казума, но помочь тебе ничего не могу, — поднимаясь из-за стола, Ято, как обычно, сунул руки в карманы спортивных штанов. Все повторяется. Теперь, как и в тот день, он смотрит сверху вниз на обреченного, полного безнадёги Казуму. Но совсем не смотрит на него свысока. — Что же до Наны… ты знаешь о ее существовании, но предполагается, что она умерла. Так что забудь о ней. И обо мне забудь. Увидимся! И бог уходит. Уходит безжалостно, как показалось Казуме, оставляя его наедине со своими тяжелыми мыслями. Наедине с бетонной стеной, которую ему в одиночку не пробить. Само по себе оружие бесполезно. Ему нужен хозяин. Тот, кто будет использовать его, кто возьмёт контроль в свои руки. И Казума всегда хотел, чтобы это была только Бишамон. Если бы не этот чертов маг, если бы судьба была более снисходительна, он бы никогда в жизни не пожелал стать чьей-то норой.

***

Гадкое желание Казумы возыметь второго хозяина было действительно непоколебимым. Отступать от своего он уж точно не собирался, поэтому продолжил преследовать Ято, несмотря на множество отказов. Он, почему-то, был абсолютно уверен, что тот не сможет найти себе другое орудие и рано или поздно сдастся под натиском его навязчивости. Тем более Ято совсем безоружен, неровен час, он попадет в беду. И тогда Казума получит свое. Долго ждать не пришлось. Все случилось так, как и планировалось.Уличив момент, когда Ято столкнется с опасностью в виде огромных лисиц-аякаши, стоя на краю крыши, он вновь прицепился со своим навязчивым «Сделай меня своим!». — Нет! Сколько раз повторять надо, идиот? Просто используй грань! — едва ли успев в очередной раз увернуться от атаки громадного призрака, Ято приземлился на фонарный столб и метнул в сторону шинки злобный взгляд. — Эй! Казума! Тот даже не шелохнулся. Лишь уперто повторял: — Используй меня! Ничего не успев ответить, хотя Казуму сейчас очень хотелось бы обматерить, Ято в очередной раз попытался уйти от атаки. Но не успел и глазом моргнуть, как новоприбывшая партия призраков тут же схватила его длинными щупальцами за ноги, а в руку вцепились острые клыки кицунэ. Сжав зубы от пронзившей боли, он с мольбой посмотрел на Казуму. Но тот и пальцем не пошевелил. Спасать Ято в его планы, судя по всему, не входило. Либо бог принимает условия, либо оказывается съеденным и переваренным призрачной субстанцей. — Черт! — неуверенно направив два пальца в сторону шинки, Ято до крови закусывает губу. Как бы он не упирался, как бы сильно ему не хотелось этого не делать, но умереть раньше времени от лап и клыков аякаши — определённо не казалось приятной перспективой. А потому, скрепя сердце, он начал рисовать в воздухе черты иероглифа: — Отринь имя свое в смерти… и стань слугой моим, приняв имя, дарованное тебе. И будет в имени твоем «толкование», а в сосуде «звук». Ты будешь служить мне, став моим шинки! Твое имя… Пока Ято сквозь зубы произносит слова обряда, Казума не смеет даже шелохнуться. Только целует имя, выжженное Бишамон на своей руке, как бы извиняясь перед ней за измену. — Твое имя — Казу! Сосуд — Реки! Приди, чтоб тебя, Рекки! Как только последняя черта иероглифа была нарисована, перед глазами Ято яркими вспышками начали проноситься его воспоминания. Кадры из человеческой жизни Казумы, которую тот навсегда забыл. Это каждая минута смеха, каждая победа, проигрыш, влюблённость, потеря и так вплоть до дня его биологической смерти. Он увидел все. Умер Казума… ужасно, отвратительно, страшно. Его задушили. Голыми руками. Пока он, трепыхаясь, хватался из последнего за самое ценное, что есть у человека — жизнь. Он не хотел умирать. Ни один из шинки никогда не желал этого. И это больнее всего. Пока в глазах Ято копились слезы, в его руках материализовалась длинная катана. На ладонях появились кожаные перчатки, шею теперь грел длинный, темный шарф и даже спортивный костюм принял несколько более приличный вид. Словом, теперь он был во всеоружии. Преодолевая разрывающие душу чувства, он берет себя в руки и оголяет острие меча, чтобы в считанные секунды, выплескивая отчаяние и злость, покромсать попавшихся под горячую руку аякаши. В тот момент хотелось уничтожить все вокруг. Использовать все возможности Рекки, который, как оказалось, еще и умел трансформироваться в лук, чтобы к чертовой матери разрубить все, что несёт в этот мир хаос и злость. Он ведь обещал бороться с тьмой. Пока отметки аякаши летели во все стороны, Ято успел отметить для себя кое-что. Казуме стоит отдать должное. Оружие он отличное, но… все эти удивительные способности меркли на фоне того, что Ято пришлось только что лицезреть. Похожие чувства он уже испытывал, увидев во всей ее ужасной красе смерть Юкинэ. Тогда было больно, даже несмотря на то, что они не были знакомы. А Казуму он знает десятки лет. И увидеть его смерть было до того больно, что по окончанию боя Ято выронил меч и пошатнулся, едва не упав со столба. По щеке ненавязчиво сползла горячая, соленая капля. Если бы он мог… если бы это не было чревато последствиями… он разрыдался бы и обнял Казуму. И принес бы тому самые чистые и искренние сожаления. Хоть в его смерти и нет вины Ято, в душе тот испытывал вину, как бог, который не сумел защитить человека. Все же мир бывает излишне несправедлив. И Казума был абсолютно прав, когда говорил, что боги жестоки. По большей части боги — тоже люди. Но им все сходит с рук. Пока Ято плакал, новоиспеченный нора тоже пустил скупую слезу. Однако в его голове метались совсем иные чувства. Казалось, что гордость была надломлена, а заслуженное когда-то доверие госпожи Бишамонтен навсегда ускользнуло из его рук, превращаясь в прах. Казуму можно было понять. Нельзя кусать руку, которая тебя кормила. Даже собаки не уходят к другим хозяевам, если к ним относились со всей душой. — Спасибо, Казунэ. — Ято успокоился первым и первым заговорил. К сожалению или к счастью, тысяча и сто лет бедствий научили его контролировать свои эмоции. — Ты меня спас. В тот же вечер, первое, что сделал Казума в своем новом статусе — от всей души напился. Подпирая стену какого-то закрытого ларька, пользуясь тем, что проходившие мимо люди его не видят, он одну за другой осушал банки крепкого пива. Ято не мешал ему, хоть и продолжал стоять над душой, карауля, чтобы чего не случилось. Если честно, он и сам желал напиться в хлам, после увиденного, но сдерживал одной лишь силой воли. Не успел отойти от биологической смерти Юкинэ, как теперь Казунэ… Казума. К черту это! Новое имя тяжело ложилось на язык и казалось чем-то противоестественным. Ято желал бы никогда его не давать. — Что ж, судя по всему, ты с самого начала был моим единственным вариантом. Стоило окончательно в этом убедиться, как я сразу дал тебе имя. Ты доволен? — когда десятая по счету банка опустела и полетела в сторону, Ято все же не выдержал и заговорил, посчитав, что с того уже достаточно самобичевания. Удивительно, как он умудряется страдать, при этом не оскверняя своих хозяев. — Ладно, выдвигаемся. Казунэ? В ответ было ноль реакции. И все последующие попытки достучаться до шинки с помощью нового имени тоже не увенчались успехом. Видимо, он и сам понимал, какое чужое для него это новое имя. — Казума! — Чего тебе? — А-ну не смей меня игнорировать! Но в ответ богу вновь не сказали абсолютно ничего. Наоборот, кажется, священный сосуд больше интересовала очередная банка пива, а уж никак не возмущенный хозяин. — Слушай, я понимаю, мы попали в весьма деликатную ситуацию. — деликатнее некуда. — Но я ведь тоже изменяю малышу Юкинэ! Ты об этом не забывай! Все это казалось очень странным. Но у богов и шинки все действительно очень сложно. Боги не размножаются и весьма редко связывают свою жизнь узами брака с другими богами. В этом просто нет необходимости. Но любить богам не запрещается. Что же до шинки… обычно они обречены коротать жизнь под бременем одного хозяина. И именно он заменял им всех, кого они потеряли после смерти: друзей, возлюбленных, братьев, сестер и даже родителей. Например для Юкинэ, Ято был чем-то сродни отца, потому что умер он еще совсем подростком и его потребности из прошлой жизни требовали их удовлетворения в этой. Казума был немного старше Юкинэ и в прошлой жизни был безответно влюблен. Он нуждался в немного другой любви, немного более взрослой, которую Бишамон частично удовлетворяла. Вот почему этому «пьяному дундуку» (как его назвал Ято) было так тяжело предать ее. Все равно, что отринуть возлюбленную. Даже, если его чувства невзаимны, Казума желал быть преданным ей до самого конца. И это правильно. Только бог может иметь множество оружий, оружие же должно иметь только одного хозяина из уважения к нему и к его любви. Но Ято все равно чувствовал, словно тоже предает Юкинэ. Он ведь бросил его совсем одного уже второй раз, совсем ничего не объяснив. Пусть с ним Кофуку и Дайкоку, но было бы слишком безответственно оставлять его так надолго. Он же наверняка скучает и волнуется. Как бы сильно тот не упирался и не кричал, что уже достаточно самостоятельный и сам может о себе позаботиться, он нуждался в Ято. Как и Ято в нем. — Ну все, хватит пить! — отгоняя от себя навязчивые мысли о Юкинэ, к которому хочется броситься прямо сейчас, обнять и сказать, что он здесь и больше не уйдет, Ято лишь отнимает чужую банку пива. Делает из нее глоток и бубнит недовольно: — Да, ты теперь нора, этого уже не измерить. Как ты и просил, я дал тебе имя, с сприставкой «нэ», Казума. То есть Казунэ. А, черт с ним, буду звать тебя, как раньше. Но, когда я позову, ты же придешь, да? Шинки даже не слушал его. Лишь затянул потуже свой галстук, чтобы скрыть иероглиф, который жег кожу чуть ниже ключиц. Теперь оно, как клеймо. И почему именно это место? Лучше бы оно появилось там, где его никто никогда не увидел. Это гадкое доказательство измены. Чистой воды предательство, которому нет прощения. Он опозорил свою хозяйку уже дважды. Первым было трусливое преклонение колен перед норой, а во второй раз он превзошел даже самого себя. Стал тем, кого презирал все это время. Жаль, Ято отобрал его пиво. Хотелось бы сейчас снова смыть горечь собственных мыслей ядовитым алкоголем. — Ну и как тебе Рекки? Понравился? — чтобы отвлечься, он решает задать самый глупый, отвлеченный от всего вопрос. Все равно, что спросить женщину в постели: «Было ли тебе хорошо?». Но, судя по воодушевленному возгласу Ято, вопрос ему был как раз в пору: — М? Ну да. Это было мое первое священное облачение, между прочим! Приспособлен для ближнего и дальнего боя. Катана и лук, шикарно. А еще мне в нем удобно! Ято действительно казался радостным, словно ребенок, который впервые надел костюм супергероя. Может, это была попытка развеселить их обоих. А может, его истинные чувства. Казума не знал. Но тому все равно удалось вызвать легкую улыбку на его лице, мгновенно превратившуюся в подобие ухмылки. — В самую пору для Магацуками. — скорее всего это была попытка задеть или напомнить, кем Ято являлся на самом деле. А может, Казума просто не хотел чувствовать себя единственным несчастным. Правда, ему так и не удалось сорвать с лица бога улыбку. Тот просто привык. Привык, что его считают чудовищем, а потому промолчал. — А раз уж ты такой, значит, сможешь для меня разрубить, что угодно. — Ага. — Значит, не так уж и плохо, что я стал норой. — попытка убедить себя в этом вряд ли увенчалась упехом. Но выпитое, непонятно откуда вновь взявшееся пиво должно было заглушить боль. Наблюдая за попыткой Казумы обмануть себя, пластмассовая улыбка на лице Ято готова была дать трещину. И, чувствуя это, бог поспешил убраться подальше. — Я пойду проветрюсь. — Постой. — в догонку ему посыпались вопросы: — Почему именно Казу? И приставка «нэ»? Знаю, ты всегда давал это имя, но почему? Как всегда, тот был достаточно проницателен. Настолько, что вновь всковырнул так до конца не зажившую рану. Образ Сакуры, который итак никогда не покидал память Ято, вновь встал перед его взором, заглушая звуки и изображения настоящего мира. То, что произошло с ней больше никогда не должно повториться. Он поклялся себе никогда не допустить, чтобы его шинки пострадали от «Величайшего секрета бога» и от рук его отца. Именно поэтому он здесь, именно поэтому он все же сдался под натиском Казумы и именно поэтому, чтобы никогда не забыть о своем обещании, он принял решение называть своих шинки «нэ». В честь той, кого не сумел защитить. Сделав шаг вперед, выходя из тени навеса на тусклый лампочный свет, Ято слегка приподнял голову. Его голос звучал необычно серьезно. Что удивило даже Казуму и напомнило о словах, услышанных когда-то от Бишамон: — Это напоминание самому себе. Чтобы никогда не забывать о своих ошибках. Ято уходит куда-то, на самом деле не очень далеко, вновь позволяя Казуме мысленно извиниться перед своей хозяйкой. Стоит ему завернуть за угол и опереться о перила легкого выступа, как с губ срывается усталый стон. На улице холодно. Идущий снег заметал одинокие, пустующие переулки и покрывал теплые, уютные дома белым одеялом. Большинство людей сейчас греются, как пчелы, в ульях, подле своих родных. Кто-то сидит в кресле с кошкой, кто-то лежит в постели с возлюбленной, а кто-то в одиночестве смотрит по телевизору очередные не самые приятные новости. Только Ято мерзнет на холоде, пытаясь согреть руки дыханием. «Почему из всех именно Казума?» — задумчивый взгляд Ято направил куда-то в голую стену соседнего здания. Наконец-то, чуть вдали от шинки он мог сполна погрузиться в размышления. Была ли это судьба? То, что Казума сам попросил дать ему имя? Помнится, Ято действительно хотел забрать его себе, но почему-то пожалел и отпустил. В конце концов тот был хоть и неопытным, но очень преданным своей госпоже, и оторвать его от нее бог бедствий при всей своей присущей жестокости не смог. Тогда Казума ушел от него должником. А теперь он словно бы пришел отдать долг. Но самое удивительное то, что он был так похож на Юкинэ. Точнее его жизнь оборвалась похожим образом. Ее так же безбожно отнял кровный родственник. Собственными руками, не жалея о содеянном. Все же порой люди бывают куда безжалостней богов. Может этим и объясняется поведение рождённых из желания этих смертных святых. Ничем они друг от друга не отличаются. — Такие же глупые… К Казуме Ято вернулся уже со свежей головой, в которой более-менее улеглись недавно пережитые события. На лице его вновь играла легкая улыбка. А вот шинки, как оказалось, уже спал, со слезами в уголках глаз бубня что-то про свою большую любовь к Бишамон. Бога это только позабавило. Было в этом что-то невероятно милое. — Знаю, ты никогда об этом не вспомнишь, — садясь перед ним на корточки, Ято осторожно протягивает к нему ладонь, утирая капельку слез, что поползла по щеке, как змея, — но однажды ты влюбился в девочку на год старше тебя. Она была ученицей мастера. И, когда она вышла замуж, ты тогда так же свернулся калачиком и горько плакал, как сейчас. Но я тебя понимаю. У меня тоже есть любимый человек, рядом с которым мне быть не суждено.